На следующий вечер я обедал с Беном и Марси, но ничего не сказал им о своей новой теории. Я хотел, чтобы она как следует прокрутилась в моей голове, и тогда можно будет сделать вывод, укладываются ли отдельные элементы в сложную архитектурную конструкцию.

В благодарность за домашние обеды Марси я пригласил супругов в японский ресторан «Нобу» и где-то между темпурой из креветок и филе желтохвоста сообщил, что передумал и с радостью приму участие в семинаре.

Оба удивленно воззрились на меня. Первой нарушила молчание Марси:

– Позвольте мне угадать: вы тоже обрели веру в Иисуса?

Я улыбнулся. Но поскольку мы с Беном были мужчинами, я не хотел смущать Брэдли рассказом о необычном мемориале, который обнаружил рядом с эпицентром взрыва, да и, откровенно говоря, сам стеснялся упоминать о тех эмоциях, что испытывал, когда читал о его бесстрашии.

– Возможно, всему виной вновь обретенное чувство дома, – пояснил я. – К тому же пришло время что-то сделать для общества.

Брэдли чуть не поперхнулся своим саке. Они с Марси переглянулись, и Бен сказал:

– Весьма похвально. Почему бы вам тогда не вступить в «Армию спасения»? И все-таки, не сочтите меня излишне любопытным, позвольте поинтересоваться: есть ли у нас шанс узнать подлинную причину?

– Боюсь, что нет, – ответил я, улыбнувшись в ответ и вспоминая шестьдесят семь этажей и инвалида в кресле-каталке, который, судя по фотографии, был крупным парнем.

Повисло неловкое молчание. Наконец Марси сообразила, что объяснений от меня все равно не дождешься, и сменила тему:

– Не приходила ли вам в голову мысль посетить место, где вы жили в детстве?

Теперь настала моя очередь удивляться. Я уставился на нее как на сумасшедшую:

– Вы имеете в виду Гринвич? И как, интересно, вы это себе представляете? Я должен, по-вашему, нажать на кнопку переговорного устройства и попросить этого рейдера, чтобы он разрешил мне осмотреть его владения?

– Можете, конечно, попробовать, но я его немного знаю и полагаю, что это вряд ли сработает, – сказала Марси. – Я думала, вы видели статью в журнале «Нью-Йорк».

Поставив на стол стакан с водой, я вопросительно взглянул на нее.

– Местное общество садоводов демонстрирует эти земли, чтобы собрать деньги на благотворительность, – объяснила она. – Если вас это заинтересует, мы с Беном с радостью присоединимся к вам.

В голове вертелась мысль: «А действительно, не съездить ли в Гринвич?» Но я решительно отказался:

– Нет, спасибо, Марси. Это всего лишь дом, и он для меня ничего не значит. Давнее прошлое.

Однако, уйдя от Брэдли, я тут же купил экземпляр этого журнала, а на следующий день позвонил в Коннектикутское общество садоводов и заказал билет на субботу.

Представляю, как отреагировал бы на это Билл. Он наверняка сказал бы: «Две сотни долларов за удовольствие увидеть несколько деревьев? А разве в Центральном парке они недостаточно хороши?»

Утро выдалось просто великолепное. Когда я ехал в такси по тенистым проспектам Гринвича, штат Коннектикут, солнце стояло высоко в безоблачном небе. Я мог бы сказать шоферу, чтобы тот довез меня до подъездной аллеи перед домом, но мне хотелось пройти пешком и немного оживить воспоминания. Огромные кованые железные ворота были открыты. Я отдал свой билет немолодой леди с приколотой к платью розочкой и вступил в свое прошлое.

Удивительно, как мало тут все изменилось за двадцать лет. Платаны по-прежнему образовывали полог над аллеей, усыпанной мелким, как горох, гравием. Европейские березы придавали своеобразную прелесть склонам холмов, на тенистых полянах все так же красиво цвели рододендроны. На середине подъездной аллеи в листве специально была оставлена прогалина, чтобы визитеры могли в первый раз бросить взгляд на дом. О, что это был за дом! Если в свое время архитектор задался целью поразить воображение окружающих, то это ему вполне удалось.

Я замедлил шаг и вновь взглянул на свой Авалон. Он стоял в отдалении, фасад отражался в водах декоративного озера. Дедушка Билла в 1920-е годы ездил в Англию и жил там в Кливдене у Асторов, в их ошеломляюще громадном доме в итальянском стиле на берегу Темзы. Вернувшись с дюжиной фотографий, он показал их своему архитектору и велел построить «что-нибудь похожее, только еще красивее».

Строительство завершилось за шесть месяцев до того, как грянул Черный понедельник: 28 октября 1929 года произошел крупный обвал фондового рынка, и вскоре началась Великая депрессия. Так что наряду с Мар-а-Лаго, домом Марджори Мерриуизер Пост в Палм-Бич, это был один из последних великих американских особняков двадцатого века.

Окинув взглядом стены из индианского белого камня, пламеневшие в утреннем свете, я обнаружил три высоких окна в северной части особняка. Там когда-то была моя спальня. Я невольно вспомнил другую спальню, в бедном домике на окраине Детройта, и весь тот ужас, что пережил в раннем детстве. Затем я перевел взгляд на озеро, на берегах которого провел так много времени, бродя в одиночестве.

Под болотными дубами я увидел покрытый травой мыс: отсюда мы всегда отплывали, когда Билл учил меня ходить под парусом. В детстве он часто проводил время в Ньюпорте и буквально влюбился в огромные красивые яхты, которые участвовали в регате «Кубок Америки». Когда я подрос, мой приемный отец заказал сделать для нас – даже предположить не могу, в какую сумму это ему обошлось, – уменьшенные копии двух знаменитых яхт, «Австралия II» и «Звезды и полосы». Они были более пяти футов в длину и имели дистанционно управляемые паруса и рули, приводимые в действие лишь ветром и мастерством яхтсмена.

Как сейчас вижу Билла: этот безумец на всех парах мчится по озеру, устанавливая паруса, пытаясь перекрыть поток ветра и не дать ему дойти до моей лодки. Он стремился опережать меня у каждого буя. И лишь когда я победил Билла три раза подряд, он взял меня на Лонг-Айленд и научил управлять двухместным яликом – то был высший пилотаж.

Я не склонен к хвастовству, и, надеюсь, вы мне поверите, когда я без ложной скромности скажу, что обладаю врожденным даром ходить под парусом. Нет, правда, я нисколько не преувеличиваю. Помню, как-то в субботу, сидя на перевернутой лодке, Билл сказал, что у меня есть шанс попасть на Олимпийские игры.

Зная, что я всегда держусь в стороне от других детей, он выбрал для меня наиболее подходящий вид спорта, и каждый уик-энд мы с ним тренировались до седьмого пота. Но когда мне исполнилось шестнадцать, я стал безразличен ко всему, разочаровавшись в жизни, а поскольку сорвать зло было не на ком, бросил заниматься спортом. Сказал Биллу, что не собираюсь больше ходить под парусом. Я был наивен и бессердечен, считая, что выражение досады на лице приемного отца означало мою победу над ним. Сотню раз потом мне хотелось взять свои слова обратно, но я не был достаточно умен, чтобы понять: молить о прощении – знак силы, а не слабости. А теперь уже ничего не исправишь.

И вот прошли годы. Вновь глядя на озеро с подъездной аллеи, я понял, зачем вернулся сюда. Билл был мертв, но мне хотелось поговорить с ним.

Я подошел к старому дому. На лужайках стояли шатры для угощения простой публики, а входные двери были отгорожены канатами: только члены комитета и высокопоставленные гости с особыми пропусками могли пройти мимо охранников. Попасть внутрь было крайне затруднительно даже для хорошо обученного агента, но не для человека, проведшего в этом доме детство.

Позади хозяйственных построек я обнаружил открытую дверь в помещение для садовников. Я быстро прошел через нее и оказался в похожем на пещеру гараже.

На его дальней стене я дотянулся до полок с инструментами и нажал на спрятанную под ними кнопку. Целая секция полок со скрипом отошла в сторону, открыв ведущий в дом подземный ход. Он был выстроен отцом Билла якобы для того, чтобы иметь доступ в гараж зимой, а на самом деле совсем для других целей.

Если верить старой экономке, бравый полковник, завоевав Европу в составе Шестой армии и вернувшись домой, открыл новую кампанию – против горничных. Отец Билла учредил штаб на кушетке в своем кабинете, откуда хорошо просматривалась подъездная аллея. Это давало его очередной пассии достаточно времени, чтобы одеться и через потайной ход убраться в гараж еще до того, как законная супруга успевала войти. Экономка любила говорить, что эта тактика была настолько удачна, что ее хозяину следовало присвоить звание генерала.

Пройдя немного потайным ходом, я остановился и прислушался, не доносятся ли из кабинета какие-нибудь звуки. Все было тихо. Я повернул ручку и вошел в дверь, скрытую в отделанной под старину панельной обшивке.

У Грейс случился бы сердечный приступ, узнай она, что ее бесценный английский антиквариат и версальский паркет заменены на диваны, обшитые клетчатой тканью, и тартановый ковер. Над приобретенным в каком-то замке древним камином, где некогда висела чудесная картина Каналетто, теперь красовался портрет нынешнего владельца дома в кругу его близких. Все члены семейства напряженно вглядывались в какую-то отдаленную точку, словно только что открыли Новый Свет. Для полного совершенства оставалось лишь нарисовать эту картину на угольно-черном фоне.

Под бдительными взорами членов семейства я пересек комнату и, открыв дверь, очутился в холле. Я услышал голоса – все великие и добродетельные собирались в гостиной для официальных приемов. Двое горилл у входной двери стояли ко мне спиной, поэтому не видели, как я поднялся по ступенькам. И тут на меня нахлынули воспоминания.

Рейдер не дал своему дизайнеру особенно развернуться на втором этаже, поэтому минувшие годы словно бы вдруг куда-то исчезли, и я вновь вернулся в пору своего детства. Кажется, я говорил, что этот дом был, наверное, самым тихим из всех, что я знал. Я прошел по красивому коридору и открыл дверь, ведущую в северную часть особняка.

Планировка комнат не изменилась. Я почти физически ощущал груз прошлого, глядя на большую гостиную, ванную, гардеробные и спальню, выходящую окнами на лес. В доме была еще дюжина таких же анфилад, но этой семья рейдера, по-видимому, не пользовалась.

Я молча стоял несколько долгих минут, погрузившись в воспоминания, а потом взгромоздился на кровать. Напротив был подоконник, куда садился Билл всякий раз, когда приходил поговорить со мной. Его лицо обрамляли темно-пунцовые буки из виднеющегося в окне леса. Фокус моего зрения расплылся, и, клянусь, я вновь увидел его как наяву.

Мысленно я сказал приемному отцу все те слова, которые не смог произнести, когда он был жив: в первую очередь поблагодарил за то, что он заботился обо мне, хотя у него не было передо мной никаких кровных или дружеских обязательств. Если небо существует, сказал я ему, там должно найтись место человеку, сделавшему так много для чужого ребенка. Я признался: если во мне есть что-то хорошее, то этим я обязан ему, а все дурное принадлежит исключительно мне самому. Сказал, что никогда не забуду его и что я мечтаю вновь пройти с ним под парусом, чтобы он мог гордиться мной. Я попросил у Билла прощения за то, что так и не стал для него сыном, которого он страстно желал иметь. Потом я сидел какое-то время неподвижно.

Если бы в этот момент кто-то вошел и увидел меня со склоненной головой, он подумал бы, что я молюсь. Наверное, я долго оставался в этой комнате, ибо в конце концов услышал звук скрипки. Две сотни долларов давали право не только участвовать в званом обеде, но и послушать камерный ансамбль. По-видимому, гости уже потянулись к угощению, поданному в шатрах. Я встал, бросил последний взгляд на свое прошлое и направился к двери.