Я поднялся по ступенькам и был уже на середине холла, в двадцати футах от входной двери и свободы, когда услышал женский голос:

– Скотт?… Скотт Мердок? Это ты?

Голос был знакомым, но я не хотел оборачиваться и продолжал идти к выходу. Еще несколько шагов, и я окажусь в безопасности, смешаюсь с толпой, собравшейся у дверей. Осталось четыре шага. Три…

И тут чья-то рука схватила меня за локоть и заставила остановиться.

– Скотт, ты меня слышишь?

Я обернулся и сразу узнал ее. К платью была приколота пурпурная розочка, значок члена комитета, и я сообразил, что должен был предвидеть: эта женщина всегда любила сады и непременно будет здесь. Именно это общее увлечение в свое время и сблизило их с Грейс.

– А, здравствуйте, миссис Коркоран, – сказал я, стараясь изобразить на лице улыбку.

Она была матерью Декстера – того самого подонка, с которым мы вместе играли в сквош, и мне довелось вытерпеть не одно мероприятие по укреплению командного духа, проходившее в ее доме.

– Не могу поверить своим глазам! Что ты здесь делаешь, Скотт?

– Да просто смотрю… Вспоминаю былые времена.

Ее глаза остановились на моем пиджаке и не нашли там бейджик с именем, который давал бы мне право на вход. Миссис Коркоран, по-видимому, страшно хотелось спросить, как, черт возьми, я прошел мимо охранников, но все-таки она решила не поднимать этот вопрос.

– Пойдем на обед, – предложила дамочка, беря меня под руку. – Мы обо всем поговорим, и я представлю тебя владельцу дома. Восхитительный человек! – Ее голос заговорщически понизился: – Знает о рынках абсолютно все.

Но я не сдвинулся с места и сказал с ноткой раздражения в голосе:

– Нет, спасибо, миссис Коркоран, я как раз собирался уходить. Я уже посмотрел здесь все, что хотел.

Миссис Коркоран взглянула на меня и, наверное, поняла, что этот визит для меня по-настоящему важен. Она улыбнулась:

– Ты прав, Скотт. Это было глупо с моей стороны. И забудь про хозяина. Если честно, он ужасный человек. А жена еще хуже: мнит себя декоратором.

Ее смех всегда был резким, как будто ломалось стекло, и он ничуть не изменился за эти годы.

Отступив назад, миссис Коркоран оглядела меня с ног до головы:

– Ты выглядишь хорошо, Скотт. Прожитые годы пошли тебе на пользу.

– Вы тоже, – сказал я в ответ, покачивая головой в фальшивом удивлении. – Почти не изменились.

И сам поразился: неужели я и впрямь несу всю эту муть? Но моя собеседница радостно кивнула – лесть и иллюзии были составными частями воздуха, которым она дышала.

Мы продолжали смотреть друг на друга, испытывая взаимную неловкость: ни один из нас не знал, что еще сказать.

– Как поживает Декстер? – спросил я просто приличия ради.

Тень замешательства появилась на туго натянутой коже ее лица.

– Странно… Грейс сказала мне, что написала тебе об этом.

Я не знал, что моя собеседница имела в виду.

– Я не общался с Грейс долгие годы. О чем она должна была написать мне?

– В этом была вся Грейс. – Миссис Коркоран попыталась изобразить на лице улыбку. – Равнодушная ко всему, что не касалось лично ее. Декстер умер, Скотт.

В первое мгновение я был в полном замешательстве: Декстер был сильным, здоровым парнем, вечно глумился над людьми… И вдруг – умер? Это не укладывалось в голове. Поскольку я всегда держался особняком и ни с кем не общался, а его не любили, остальные члены команды постоянно норовили объединить нас в пару. Так что мне больше, чем кому-либо другому, пришлось испытать на себе все его закидоны: швыряния ракетки и ядовитые насмешки.

Мать Декстера следила за моим лицом. Хорошо еще, что не пришлось притворяться: я действительно был ошеломлен. Она же пыталась сдержать слезы, а это было нелегко, если учесть, сколько кожи срезали ей пластические хирурги за эти годы.

– Я просила Грейс передать это тебе, потому что знала, как крепко вы дружили. Декстер говорил, что ты частенько приходил к нему за советом.

Неужели он это говорил? Да Коркоран был последним человеком на земле, к кому я бы обратился за советом. Господи Исусе!

– Теперь уже мы можем быть откровенны друг с другом, да, Скотт? Ты ведь не очень ладил с остальными детьми? Декстер говорил, что именно поэтому он охотно соглашался быть твоим партнером: не хотел, чтобы ты чувствовал себя изгоем. Он всегда был таким деликатным и заботливым.

Я кивнул в знак согласия и подтвердил:

– Да, но эту сторону личности Декстера знали немногие. – Что мне еще оставалось делать? Господи, ведь он же был ее единственным ребенком! – А что с ним случилось?

– Он утонул, купаясь ночью один вблизи пляжного домика.

Я знал этот участок берега: там было опасно плавать даже при свете дня. Никто в здравом уме не полез бы туда ночью. Из памяти выплыли фрагменты того, что я слышал о Коркоране: его исключили за неуспеваемость с юридического факультета, он постоянно безобразничал в пьяном виде, проходил курс реабилитации в клинике штата Юта.

– Конечно, нашлись негодяи, которые злословили о Декстере, ходили всякие слухи, – пояснила его мать, – но коронер и полицейский сошлись во мнении, что это был несчастный случай.

Тут мне вспомнилось, что дед Коркорана был видным юристом, заседал в Верховном суде, так что, скорее всего, скандал попросту замяли. Если в пляжном домике и нашли какую-то записку, то наверняка потихоньку передали родителям, а они ее уничтожили.

Хотя немало моих ровесников уже ушли из жизни, но это не дало мне необходимого иммунитета. Всегда думал, что и я вскоре попаду в скорбный список, но Коркоран, этот тупой сукин сын, оказался первым моим одноклассником, покинувшим сей мир. Видимо, я даже побледнел.

– У тебя лицо совсем белое, – сказала мать Декстера, касаясь моей руки, чтобы успокоить меня. – Наверное, не надо было говорить так в лоб, но, Скотт, я даже не знаю, как правильно…

Миссис Коркоран сглотнула комок, подступивший к горлу. Мне показалось, что она сейчас расплачется, но мать Декстера, к счастью, сдержалась и взяла себя в руки.

– А как ты? – поинтересовалась она. – Твой бизнес по-прежнему связан с искусством?

Надо же, миссис Коркоран вспомнила ту легенду, что я создал для друзей и родных, когда поступил на работу в «Дивизию». Поскольку никто не должен был знать о существовании этого управления, я много месяцев выдумывал историю для своего прикрытия, пока директор окончательно не уволил меня с предыдущего места службы.

Явившись однажды без предупреждения в Авалон, я объявил Биллу и Грейс, что по горло сыт исследованиями, которыми занимался в РЭНД, да и сама психология мне надоела до чертиков. Я объяснил приемным родителям: самое важное, что они вложили в меня, – интерес к искусству, поэтому я ухожу из РЭНД и буду заниматься бизнесом, связанным с европейской живописью начала двадцатого века. Жить буду в Берлине.

Мне казалось, что легенда эта достаточно хороша: она позволяла мне путешествовать по всей Европе, занимаясь своей настоящей работой, и в то же время давала повод разорвать связи со всеми знакомыми из прежней жизни. А потом меня забудут окончательно. Версия действительно оказалась вполне достоверной, если через много лет приятельница покойной Грейс задала мне подобный вопрос.

Я улыбнулся:

– Да, по-прежнему гоняюсь за картинами, чтобы свести концы с концами.

Она критически оценила мой кашемировый свитер и дорогие кожаные туфли. Я понял свою ошибку: из уважения к памяти Билла чересчур принарядился для этого вечера.

– Подозреваю, что твои дела обстоят совсем не так плохо, – произнесла миссис Коркоран, прищурившись.

Я не хотел, чтобы она думала, будто мой выдуманный бизнес идет успешно, – тогда люди станут интересоваться, почему ничего о нем не слышали. Поэтому мне пришлось пойти на крайние меры – сказать правду.

– Мне повезло, – объявил я. – Может быть, вы уже слышали: Грейс завещала мне кое-какие деньги.

Миссис Коркоран помолчала немного и мягко сказала:

– Я бы поставила на кон все свое состояние, что Грейс этого не сделает.

– Да, Грейс иногда держалась отчужденно, но в глубине души она, наверное, испытывала ко мне какие-то чувства.

– Я бы сказала, сознавала свои обязанности, – ядовито заметила моя собеседница. – Оба они уже мертвы, так что сейчас это, пожалуй, уже не имеет значения, но Грейс никогда не хотела, чтобы ты жил с ними, с самого начала.

Какие бы трудности я ни испытывал в общении с приемной матерью, однако никогда не ожидал, что услышу столь резкую формулировку. Я подумал, уж не преувеличивает ли миссис Коркоран. На моем лице, по-видимому, отразилось сомнение.

– Не смотри на меня так, Скотт. Я сама слышала, как Грейс сказала это примерно через неделю после твоего приезда. Мы пили кофе вон там. – Она показала на лужайку возле озера. – Билл, Грейс и я наблюдали, как ты гуляешь с няней у края воды, разглядывая лебедей.

Как ни мал я тогда был, но это запомнил: раньше я никогда не видел таких птиц, и мне казалось, что в мире нет ничего красивее их.

– Билл не отрывал от тебя глаз, – продолжала миссис Коркоран. – По правде сказать, я никогда не видела у мужчины такой любви к ребенку. Грейс это тоже заметила. Какое-то время она наблюдала за мужем, а потом очень тихо произнесла: «Я передумала, Билл. Мальчик нам не нужен». Он повернулся к ней и возразил: «Ты не права. Это именно то, что нам необходимо: ребенок, а лучше несколько, чтобы вдохнуть какую-то жизнь в это место». Билл сказал это с такой решимостью, что вроде бы закрыл тему раз и навсегда, но Грейс гнула свою линию и не думала сдаваться. По-видимому, у них было всего несколько дней, чтобы дать ответ, будут они брать тебя в свою семью или нет.

Миссис Коркоран сделала паузу, чтобы посмотреть на мою реакцию. Интересно, чего она ожидала: разве есть на свете такой человек, который не хотел бы знать наверняка, что родители его любят?

– Да, Грейс была опытной покупательницей, – сказал я. – Хотела вернуть товар до истечения гарантийного срока.

Пожилая женщина рассмеялась:

– Ты неизменно относишься к ситуации с юмором – именно за это я всегда тебя и любила.

Я лишь кивнул в знак согласия. А миссис Коркоран продолжила свой рассказ:

– Как бы то ни было, спор между ними становился все более ожесточенным, пока наконец Грейс не вышла из себя. «Знаешь, в чем твоя проблема, Билл? – спросила она. – Ты по натуре носильщик: увидишь кого-нибудь с багажом и сразу кидаешься на помощь». Грейс заявила мужу, что утром ты уезжаешь обратно, и пошла в дом: мол, нужно проверить, как готовится обед. До конца дня ее больше никто не видел. Билл долго сидел молча, устремив взор на тебя, а потом сказал: «Скотт будет жить в Авалоне, пока не отправится учиться в колледж, а если захочет, то и дольше. Мальчик останется, потому что так решил носильщик. А Грейс придется с этим смириться». Я не знала, что и сказать. Никогда раньше не замечала такой непреклонности в характере Билла, она была ему несвойственна. Затем он повернулся ко мне и произнес очень странные слова. Ты, конечно, со мной согласишься: твоего приемного отца трудно было назвать религиозным человеком. Никогда не слышала, чтобы он завел разговор о Боге, но тогда он признался, что каждую ночь сидит у твоей кроватки, пока ты спишь. «Мне кажется, что Скотт послан нам небесами, – сказал он мне. – Я чувствую себя так, будто избран заботиться о нем. Не знаю, почему я так думаю, но верю, что ему предстоит однажды совершить нечто важное».

И вот сейчас, в этом старом доме, много лет спустя, миссис Коркоран, улыбнувшись, поинтересовалась:

– Ну и как же, Скотт? Билл оказался прав? Ты совершил в жизни что-то выдающееся?

Я улыбнулся в ответ и покачал головой:

– Нет, если не считать важным то, что я нашел несколько утерянных полотен. Но Билл был прекрасным человеком, и очень хорошо, что он так думал.

Тут мы услышали, что кто-то зовет миссис Коркоран с лужайки: возможно, ей надо было произносить речь. Она похлопала меня по руке, собираясь идти.

– Что ж, кто знает? – сказала она. – Ты еще не стар, у тебя есть впереди время. До свидания, Скотт.

Но, увы, времени-то у меня как раз и не было. Мне еще не исполнилось и сорока, но гонка для меня навсегда закончилась. По крайней мере, я так полагал. В ту пору я искренне считал, что у меня все в прошлом.