На пустынной институтской автостоянке с шипением зажглись натриевые уличные светильники. Тласс не мог наблюдать за их желтым мерцанием, он никогда уже больше ничего не увидит, но он слышал их, и у него немного отлегло от сердца: приход ночи означал, что время отвратительного палестинца на исходе.

Чудовищная огненная боль, словно копьем, пронзила его лоб. Он все еще ощущал, как кровь сочится из глазниц. Анальгетик уже переставал действовать, поэтому боль заметно усилилась, но вместе с ней росла и энергия Тласса.

Он был сильным, физически развитым человеком, но дух его был сломлен. Тласса обнадеживало лишь одно: он помнил, что уже опаздывал, почти бежал, покидая институт. И теперь, когда настала ночь, о нем забеспокоятся всерьез и поднимут тревогу.

Жена Тласса и четверо взрослых детей с нетерпением ждали его в доме старшей дочери, собравшись около бассейна. Они уже позвонили по всем телефонам, которые только смогли вспомнить. Один из двух его здоровенных широкоплечих сыновей – они оба делали карьеру в той же организации, где когда-то работал сам Тласс, – даже успел выскользнуть из дому, потихоньку набрать номер любовницы отца и отругать ее за то, что она мешает ему выполнять семейные обязанности.

Тласс был уверен, что с наступлением темноты, не сумев выяснить его местонахождение, мальчики решат, что отец попал в аварию, и, сев в одну из принадлежащих семейству машин, поедут искать его. Они всегда были вооружены, поскольку служили в тайной полиции. А сам Тласс должен любой ценой остаться в живых и помочь сыновьям как можно скорее разыскать его. Несмотря на увечья, боль и тошноту, он знал, как сделать это.

Двигая головой из стороны в сторону, Тласс ослабил натяжение полос изоляционной ленты, удерживающих его волосы, лицо и бороду. Задача была мучительно сложной, но, если бы ему удалось высвободить голову, он смог бы разорвать зубами ленту, которой была обмотана его грудь, и пустить в ход руки.

Тласс почувствовал, как фанатик вытащил мобильник из его кармана и снял с рычага трубку автомобильного телефона. Несколькими мгновениями позже пленник услышал, как палестинец разбил об асфальт оба аппарата. Но этот идиот оставил двигатель машины включенным, чтобы потом побыстрее убраться. Не зная ничего о роскошных автомобилях, палестинец не понял: это означало, что автоматическая телефонная система по-прежнему работает. Если Тлассу удастся освободить руки и наклониться вперед, к водительскому месту, он сумеет на ощупь найти на руле кнопку включения телефона. И уж как-нибудь обойдется без трубки.

В последний раз замдиректора звонил на мобильник сына утром. Стоит нажать кнопку на рулевом колесе, и этот номер вновь наберется автоматически. Все, что нужно будет сделать Тлассу, – достаточно громко говорить в микрофон над головой.

– Офис. Парковка, – прошептал он для практики.

Сын узнает его голос, и, даст Бог, мальчики опередят палестинца. Он вновь вспомнил ту женщину из прошлого: как бедняжка молила о пощаде, перед тем как он первый раз вошел в нее, а затем, много часов спустя, умоляла побыстрее убить ее. Крики несчастной будут казаться лирической поэзией по сравнению с той песней, которую его сыновья и их сослуживцы заставят спеть этого недоноска. «Офис. Парковка». Тласс продолжал повторять эти два слова все громче, пока окончательно не освободил голову и подбородок от ленты. Он задохнулся от боли и разрыдался бы от души, если бы только у него сохранились слезные протоки.

Тласс несколько мгновений сидел, пытаясь справиться с мучительной болью. Если бы в этот момент кому-нибудь удалось заглянуть в салон машины сквозь тонированные стекла «кадиллака», он обнаружил бы там человека с пустыми глазницами, вырванными прядями волос и свисающими с лица клочками кожи. А потом любопытный увидел бы, как этот человек наклонился вперед, чтобы разорвать зубами ленту, которой была обмотана его грудь, с такой дикой решимостью, что можно было сказать наверняка: через несколько минут он будет свободен.