Час спустя я все еще сидел в одиночестве перед древним черно-белым телевизором с экраном чуть больше моей ладони и удивительно нечетким изображением.

Рядом со мной лежала большая стопка видеокассет, которые я уже просмотрел, и несколько еще не виденных – стремительно тающее хранилище моих надежд, а может быть, и надежд всего западного мира. Но об этом я старался не думать.

В помещении было очень тесно. Я бы очень удивился, узнав, что его убирали хоть раз за последние десять дней. Такое достижение цивилизации, как кондиционеры, пока еще не достигло офиса «Бритиш петролеум» в Бодруме, но, несмотря на жару, возможности заснуть не было: стул, на котором я сидел, был такой шаткий и неудобный, что мне приходилось вставать каждые несколько минут, чтобы дать шанс спине и заднице выжить в таких условиях.

Все это время я делал паузы только для того, чтобы выкинуть очередную кассету в кучу просмотренных пленок. Цифры временнуго кода мельтешили перед моим взором, угрожая мне косоглазием уже к концу дня. Чтобы не запутаться, я выписал даты, часы и минуты двух телефонных звонков и на всякий случай расширил временные рамки еще на пятнадцать минут в обе стороны, чтобы быть уверенным: вдруг женщина пришла раньше или задержалась после разговора.

Постоянно сверяясь со своей записью, я пару раз оказывался очень близко от искомых цифр, чувствуя, как учащается пульс и нарастает усталость. А потом, когда пленка вдруг резко останавливалась, оказывалось, что я смотрю съемку, относящуюся совсем к другой неделе.

В один особенно мучительный момент я находился всего в ста сорока секундах от первого телефонного звонка и уже был уверен, что женщина вот-вот появится в кадре, когда на экране телевизора возникла «пурга» статических помех, а магнитная лента полностью закончилась. Я остался сидеть в полном отчаянии, не веря своим глазам. Турок не обманывал меня, когда говорил, что система работает весьма хаотично.

Мне оставалось просмотреть три последние кассеты, когда в дверях появился Памук.

– Хотите кофе? – спросил он.

Я заколебался, вид у меня, наверное, был скептический.

Он рассмеялся:

– Знаю, о чем вы думаете: «Как мне надоела эта турецкая бурда, такая густая, что непонятно – то ли пить ее, то ли жевать!» Я хочу предложить вам чашку настоящего яванского кофе, такого, какой подают в Америке, – жидкого, как моча, и слабого настолько, что мы, турки, наливаем его в соски для младенцев.

– Звучит заманчиво, – сказал я.

– При одном условии. Я пойду и куплю кофе, ради вас я даже готов вынести унижение от владельца магазина, но если кто-то подъедет, вам придется закачать ему топливо.

– Ладно.

Оставалось еще три кассеты, и я понимал: шанс увидеть на них женщину ничтожно мал. Я и так слишком от многого отказывался, а чашка кофе была как раз тем, в чем я сейчас особенно нуждался, – разумеется, не считая чуда.

К тому времени, когда Памук вручил мне кофе, я просмотрел еще одну пленку и часть следующей. Сняв крышку, я выбросил ее в урну и вновь уставился на экран. Там проскочило уже девять дней. Со все возрастающим вниманием я смотрел на временной индикатор внизу, быстро приближающий меня к дате и времени второго телефонного звонка.

Еще раз взглянув для верности в свои записи, я уже не отрывал глаз от экрана. Памук стоял в дверном проеме у меня за спиной, наслаждаясь похожим на патоку кофе. Я знал, что, если увижу женщину, никак не должен на это реагировать. Турок ведь думал, что я высматриваю кого-то, подъезжающего на машине к автозаправке, и, если окажется, что я солгал, это вызовет массу ненужных вопросов. Кроме того, был риск, пусть и небольшой, что он знает эту женщину. «Сохраняй полное спокойствие, – сказал я себе, – никаких эмоций».

– То, что вы сказали раньше, – это всерьез? – спросил Памук, явно желавший возобновить разговор.

– Насчет чего? – Я неотрывно глядел на экран, боясь пропустить что-нибудь важное.

– Что я один из лучших музыкантов, которых вам доводилось слышать.

– Это правда, – ответил я, наблюдая, как летят секунды, превращаясь в минуты.

«Продолжай! – мысленно подстегивал я счетчик времени. – Ну же, не останавливайся!»

– Вы сами-то на чем-нибудь играете? – поинтересовался Памук.

– В детстве играл, настолько хорошо, чтобы понять: великим музыкантом я никогда не стану. Все бы отдал, чтобы иметь талант, как у вас.

Турок ничего не сказал в ответ. Мне хотелось взглянуть на его лицо, чтобы увидеть реакцию, но я не имел права отвлечься. Если в кадре все-таки появится изображение женщины, это случится очень скоро. Я бросил взгляд на видеомагнитофон: ленты еще оставалось много, но система безопасности «Бритиш петролеум» не давала никаких гарантий. Отсчет времени мог в любой момент скакнуть вперед – на день, неделю, целый месяц. Я вновь перевел глаза на экран, глядя, как мелькают секунды, и ощущая присутствие Памука за спиной.

В моем сознании его фигура стала более значительной. Уж не знаю, чем это можно объяснить, возможно перенапряжением, но у меня вдруг возникло странное чувство, что мы встретились не просто так и я каким-то образом вовлечен в его жизнь. Мне вспомнился буддийский монах, с которым я много лет назад общался в Таиланде. Он сказал тогда, что наши пути пересеклись не случайно и ему есть о чем со мной поговорить. Теперь и я испытывал нечто подобное.

Но при этом концентрация моего внимания не снижалась, а глаза не отрывались от экрана.

– Вы ненавидите свою работу, – сказал я тихо, – вам противна музыка, которую вы играете. Этого достаточно, чтобы разбить сердце любого человека.

На экране не было ни малейшего следа автомобиля или пешехода. Может быть, женщина в этот момент шла или парковала машину так близко к краю тротуара, что оказалась вне обзора видеокамеры, если, конечно, лента не закончилась или не прыгнула внезапно вперед. Я вновь взглянул на временной код. Отсчет приблизился к назначенной минуте телефонного звонка.

Если я сейчас не увижу ее, крошечное окошко закроется навсегда.

Я постарался говорить ровно, безучастно, чтобы ничем не выдать свое волнение:

– Когда-то, много лет назад, я встретил одного человека. Он был буддийским монахом и сказал мне удивительную фразу, которую я не забыл до сих пор: «Если хочешь обрести свободу, расстанься со всем, что тебе дорого».

Памук ничего не ответил, а у меня не было возможности проследить за его реакцией. Я наблюдал, как счетчик времени пережевывает секунды.

«Ну где же она? Где же она, черт возьми?!»

– Это интересно, – наконец отозвался Памук и повторил: – Просто «расстанься со всем, что тебе дорого». Вы хотите сказать, что именно это и следует сделать мне: избавиться от этой работы?

– Я не даю вам никаких советов. Но возможно, наша с вами встреча неслучайна. Если хотите, примите это в качестве дара.

И тут я увидел на экране машину. Она разворачивалась, словно водитель собирался припарковаться. «Фиат», отметил я про себя, темного цвета, более точно определить на черно-белом экране было невозможно. Как я ни старался, но не смог усидеть на месте спокойно: напряг плечи, как будто потягивался.

Проверил временной код: совпало почти точно. Через несколько мгновений в кадре появилась женщина, идущая со стороны стоянки, где она оставила машину. Платок на голове, традиционное длинное платье – явно мусульманка. Голова опущена, взгляд устремлен вниз. Женщина спешила к тому месту, где стояла телефонная будка.

Пройдя мимо автозаправки на значительном расстоянии от края тротуара, она вытащила из сумочки мобильник, остановилась, оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться, что никто за ней не наблюдает. И тогда я впервые увидел ее лицо.

Мне показалось, что я разглядывал его несколько минут, но счетчик времени зафиксировал: прошло немногим больше двух секунд. Взглянув на часы, женщина прошла дальше, в сторону телефонной будки, и исчезла из поля зрения.

Застыв на месте, я сосредоточил все внимание на экране. Хотя мысли в голове мешались, я пытался всем своим видом убедить Памука, что не увидел ничего интересного. Через некоторое время – наверное, прошла пара минут, но мне было трудно судить – пленка закончилась. Мне не удалось увидеть, как женщина выходит из телефонной будки.

Я использовал статические помехи как повод обернуться и посмотреть, не заметил ли Памук в моем поведении чего-нибудь предосудительного. Но его на прежнем месте не оказалось.

Слишком поглощенный тем, что происходило на экране, я не услышал, как подъехала машина и Памук вышел, чтобы обслужить клиента. Я долго сидел один в полной тишине, размышляя о женщине, которую только что видел на пленке. Потом наконец встал и пошел к выходу: в любом случае свежий воздух мне сейчас не помешает.

Памук, заправивший бензином еще одну, только что отъехавшую машину, обернулся ко мне:

– Нашли, что искали?

– Нет, – солгал я.

– Из-за этого вы такой бледный?

– Любой, кто провел бы в вашем так называемом офисе несколько часов, выглядел бы не лучше.

Он улыбнулся:

– Хочу поблагодарить вас за то, что вы мне сказали, – насчет свободы.

– Не за что. Простите, что пришлось проткнуть вам ладонь шилом.

– Наверное, я заслужил это: надо же было рано или поздно кому-нибудь вывести меня из спячки. – И Памук рассмеялся.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Больше мы с ним никогда не встречались, но несколько лет спустя я услышал по Национальному государственному радио США интервью с Памуком. Я узнал, что к тому времени он записал ряд хитов, играя на традиционных инструментах, и стал своего рода турецким Кенни Джи. Его самый продаваемый альбом назывался «Если хочешь быть свободным».

Я в одиночестве шел по дороге, погруженный в раздумья. День клонился к закату. Я не взял кассету с видеозаписью – единственное, что могло мне помочь идентифицировать личность разыскиваемой женщины, потому что в этом не было никакой необходимости. Я узнал ее, когда она остановилась, чтобы оглянуться по сторонам.

Это была Лейла Кумали.