Мы с Маком пели «Midnight Special» и все старые миссисипские блюзы, когда неслись на юг в сгущающейся ночи по дорогам, которыми я ездил раньше лишь однажды. Я с ужасом думал, что, не дай бог, случайно пропущу поворот или выберу не ту развилку. Это могло стоить Маку жизни, которую я как умел старался спасти на вершине утеса.

Мы пели, чтобы защититься от угрожающей Маку потери сознания, которая могла случиться в любой момент. Пели, чтобы показать нос смерти, нашему невидимому пассажиру, и сказать ей: мы живы и любим жизнь, в этой машине сидят люди, которых не так-то просто забрать с собой, – их не одолеть без боя.

Пошел дождь. Мы ехали на юг, быстро продвигаясь вглубь страны. Лишь разбросанные в беспорядке огни маленьких ферм освещали границу между морем и сушей. Наконец я увидел поворот, который так долго высматривал, свернул, раскидывая в стороны гравий, и начал долгий спуск к уединенной рыбацкой деревушке. Когда мы достигли оконечности мыса, дождь усилился. У края воды сбились в кучу огни деревни. Я выехал на узкую улицу, которая показалась мне знакомой.

Мак впал в состояние полузабытья. Мой пиджак пропитался его кровью. Я вел машину одной рукой, другой тормоша друга, чтобы он не потерял сознание и продолжал бороться за жизнь.

От души надеясь, что навигатор не подвел меня, я повернул за угол и увидел общественный фонтан, окруженный увядшими цветами, со старым ведром, привязанным веревкой. Я знал, что цель близка. Остановив машину в темноте, я ощупью нашел электрический фонарик, прикрепленный к цепочке для ключей, и осветил ворота. Не хватало еще тащить на плечах полумертвого человека, долго стучать, а потом убедиться, что ошибся дверью.

Луч фонарика выхватил латунную дощечку на воротах. Написанная по-английски, не отшлифованная и выцветшая, она сообщала имя доктора, выпускника Сиднейского университета, перечисляла его медицинские и хирургические регалии. Впрочем, врачебная практика, которой занимался доктор, вряд ли могла служить хорошей рекламой этого замечательного учебного заведения.

Открыв дверцу машины, я взвалил Мака на плечи, распахнул ногой ворота и направился к парадному входу обветшалого коттеджа. Он уже был открыт: врач услышал, что перед домом остановилась машина, и вышел на порог. Его лицо напоминало неубранную постель, худые ноги торчали из мешковатых шортов, футболка была столь выцветшей, что стриптиз-бар, который рекламировала надпись на ней, по-видимому, закрылся много лет назад. Хозяину дома было на вид слегка за сорок, и, учитывая его пристрастие к спиртному, трудно было надеяться, что этому человеку удастся дожить до пятидесяти. Мне было неизвестно его подлинное имя: благодаря дощечке на воротах все окрестные турки знали его просто как доктора Сиднея, и, похоже, это его вполне устраивало.

Я уже встречался с ним неделей ранее, когда старший группы поручил мне проверить этот маршрут. Врачу сказали, что я гид, сопровождающий группу путешествующих в этих краях американцев, которым, хоть это и маловероятно, могут срочно потребоваться его услуги. Не думаю, что он поверил хотя бы одному слову, но, по общим отзывам, доктор не слишком любил турецкие власти, а наш солидный аванс наличными убедил его, что не стоит задавать лишних вопросов.

– Здравствуйте, мистер Джейкобс, – сказал он; этим именем я пользовался в Турции. Он взглянул на Мака, висевшего на моем плече, на пропитанный кровью пиджак, обмотанный вокруг его талии. – Похоже, вы проделали долгий путь.

Я знал по опыту, что австралийцев испугать нелегко, и был очень благодарен ему за проявленное хладнокровие.

Вдвоем мы оттащили Мака на кухню, и, хотя дыхание доктора отдавало перегаром, по тому, как он распрямил спину и разрезал одежду Мака в месте ранения, я понял, что когда-то он был умелым хирургом.

Я использовал обрывки знаний, оставшихся у меня от университетского курса медицины, чтобы ассистировать ему: принес настольные лампы из спальни и кабинета доктора, вскипятил воду, протер кухонную скамью, которую предстояло использовать в качестве операционного стола. Мы отчаянно пытались поддержать жизнь в израненном теле Мака, пока не прилетит вертолет со специалистами-врачами и медикаментами.

Рука доктора не дрогнула ни разу, за все это мучительно тянувшееся время он не выказал никаких признаков нерешительности. Врач ругался и импровизировал, извлекая из-под спуда алкоголя и впустую потраченных лет былые знания и навыки.

Но, увы, все его усилия оказались тщетны. Мак угасал: как мы ни пытались вернуть его к жизни, он слабел буквально на глазах. Когда до прибытия вертолета оставалось каких-то восемнадцать минут, блюзмен издал глубокий вздох. Он поднял руку, словно хотел коснуться наших лиц в знак немой благодарности, и его душа отлетела. Все наши попытки реанимировать его оказались тщетными. Нам оставалось лишь смириться и прекратить их.

Доктор Сидней понурил голову. С того места, где я стоял, было трудно определить, от чего сотрясается тело врача: от усталости или от охвативших его вполне естественных человеческих эмоций. Когда он поднял на меня глаза, я увидел в них боль и отчаяние.

– Я, вообще-то, детский хирург и больше привык оперировать изувеченных ребятишек, – тихо сказал он, словно оправдываясь за свое пьянство, обветшалый дом, жизнь в изгнании и накопившуюся в душе безмерную боль.

Представляю, каково это – потерять ребенка на операционном столе.

– Он был вашим другом? – спросил доктор.

Я кивнул. С достоинством, больше не удивлявшим меня, он извинился и, сказав, что ему нужно кое-что сделать в другой половине дома, вышел. Я натянул простыню на лицо Мака и произнес несколько слов, пытаясь вложить в них все добрые чувства, которые к нему испытывал. Это нельзя было назвать молитвой, но я уважал Мака и надеялся, что его душа где-то рядом, поэтому помянул его как настоящего друга, проявившего мужество в минуту опасности. И выразил запоздалое раскаяние за то, что нарушил правила там, на вершине утеса.

Врач вернулся, чтобы прибраться в комнате, а я зашел в гостиную. До прибытия вертолета оставалось четырнадцать минут. Мне прислали сообщение на мобильник, что за городом обнаружена мусорная свалка, где можно было незаметно посадить его. Я позвонил и сказал, пытаясь сдержать дрожь в голосе, что помощь медиков уже не понадобится: эвакуировать предстоит не больного, а труп.

От автофургона я избавился, отдав его доктору Сиднею, – то была незначительная компенсация за его попытку спасти Мака. Теперь оставалось только избежать проблем с турецкими копами. Чтобы выяснить, чем они заняты, я повернулся к телевизору, тихо работающему в углу гостиной.

Передавали турецкую программу новостей, но об убитых во время праздника или о том, что меня разыскивает полиция, ничего не говорилось. С помощью пульта я пробежался по местным каналам: мыльные оперы, голливудские фильмы, дублированные на турецкий язык, еще две новостные программы – ничего, что могло бы вызвать тревогу.

Та же картина наблюдалась и на других каналах: Би-би-си, Си-эн-эн, «Блумберг», «Майкрософт нэшнл бродкастинг компани»…