Менкар/Сезон крови. Любовники крови
Теперь он знал, где живет поэт.
Он долго кружил возле его дома, превратившись в серую сову, а потом влетел в окно спальни на втором этаже, распахнув крыльями ставни.
Он следил за девушкой в зеленом платье с самого утра и до полудня. За это время она успела приготовить еду, убраться в спальне и выйти в сад, чтобы набрать в корзину яблок.
Потом она долго стояла у окна и, кажется, в какой-то момент даже заметила его, но в облике птицы для него это было не страшно. Еще он обратил внимание на большую черную овчарку, следующую всюду по пятам за своей хозяйкой. Поджарый пес выполнял все приказы девушки, удивляя своим умом и послушанием.
Наконец, когда он убедился, что поэта в доме нет, он решил напасть на девушку.
Она стояла на коленях у кровати, в молитвенном жесте возведя руки к кресту. Он подошел сзади и положил руку ей на голову, имитируя действия Христа при спасении калек и убогих. Сначала она подумала, что это Люций решил таким неожиданным способом известить ее о своем возвращении в родной дом, и не стала оборачиваться.
Но когда рука незнакомца опустилась ниже, на ее шею, потом на грудь, она поняла, что человек, стоящий за ее спиной, совсем не похож на ее брата.
– Тссссс… – вампир приложил палец к губам, приказывая ей не открывать рта, и опустился рядом с ней на колени, продолжая держать руку на ее груди.
Она ахнула и упала в обморок. Это как нельзя лучше подходило под планы Даниэля. Теперь он мог спокойно, не тревожась о том, что девушка будет отчаянно сопротивляться, утолить свою жажду. Пес нисколько не мешал ему, ибо один взгляд в его осоловелые глаза, и животное, заскулив, потрусило в угол.
Когда он пил ее кровь, погрузив клыки в белоснежную шею, она тихо постанывала. Ее глаза закатились, а руки повисли вдоль тела. Он не испытывал к ней ни жалости, ни сострадания. Все его чувства были поглощены яростью, возникшей в душе сразу после известия о смерти брата.
Даниэль знал, что Камелия ни в чем не виновата. Но по большому счету ему было все равно. Она должна пострадать за Люция, и тот, в свою очередь, тоже получит свое. Ведь позже, когда она станет вампиром, то познает не только таинство бессмертия, но и ужас убийства. А судя по тому, что она была очень набожной, то это ей доставит «несравненное удовольствие». Это будет лучшая месть за все годы его жизни!
Он бы ждал поэта вечно, оставаясь в его доме до тех пор, пока тот не вернется, если бы не одно но. Слишком долго ждать он не мог по той простой причине, что волнения в городе уже начались. До того момента, когда люди сообразят, что вампиров в Менкаре не так уж и мало, и что они очень быстро размножаются, он должен будет собрать под свое знамя как можно большее количество воинов.
Сам он не хотел войны. Он явился в Менкар не за этим. Теперь же обстоятельства изменились, и смерть поэта его уже интересовала постольку поскольку. Главным в кои-то веки выступило восстановление справедливости. Не частичная сатисфакция от факта убийства виновного человека, а полное возмездие всем тем, кого по собственному недоразумению угораздило жить в этом городе.
Да, они были виновны все. Все без исключения! И они должны пострадать, ибо самое опасное, что могло произойти, уже произошло.
Люди узнали о вампирах.
Узнали предметно, даже успев пощупать живого мертвеца. Теперь они будут преследовать их не только в Менкаре. Весть о них разнесется по всем близлежащим городам и селам. А потом и дальше, за пределы Мирта-Краун.
Поэтому он должен не допустить распространения тайного знания. А сделать это можно будет только одним способом.
Убить их всех.
Шли дни.
Иногда Люцию снился небольшой, поросший мятой холмик в окружении высоких деревьев. Он видел рядом с ним себя, стоящего с опущенной головой и закрытыми глазами. Шепчущего что-то очень тихо себе под нос. Какие-то слова он даже мог расслышать. И, кажется, они составляли отходную молитву, печальную песнь о прощении и надежде, обращенную кому-то в небесах.
Трудно было отделаться от этого видения. Трудно было забыть и снова пережить все то, что пережить ему уже пришлось. Видение вызывало слезы. Слезы – уныние. Уныние – боль.
Уничтожить боль было невозможно, а терпеть – невыносимо.
Поиски вампира, назвавшегося Даниэлем, осложнялись поисками его самого, которые вели отряды неутомимых скобров. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы в один прекрасный день с самого утра центральную площадь и ее окрестности не облетела неожиданная весть о скорой свадьбе оперной дивы.
Глашатаи трубили в трубы, прохожие разносили новость по домам. Некоторые из столпившихся на площади пустились в пляс. А к вечеру по такому знаменательному событию в городе по инициативе Священного собрания, опекающего театр, были организованы гуляния и бесплатная раздача сувениров с изображением лика певицы.
В своем послании горожанам Аника объявила, что свадебная церемония состоится через два дня в театре «Элегия», и что она приглашает всех желающих на это незабываемое торжество.
Глупо было бы отрицать обиду, которую почувствовал Люций, как только узнал о намечающейся свадьбе Аники. Но спустя какое-то время обида эта оказалась вытеснена из сердца праведным гневом и жаждой мести. Имя ее жениха было ему знакомо. Именно оно слетело с уст его сестры в предсмертный час, рассказавшей о своем убийце.
Он решил воспользоваться полумраком раннего утра и постараться незамеченным проникнуть в здание театра, где находилась Аника.
Проходя мимо ближайшего к нему дома, он увидел, как на заднем дворе какой-то совсем молодой парень вгрызается клыками в руку несчастной девушки. Он подбежал, оторвал безумца от жертвы. Когда бежал, все еще надеялся на то, что нападавший может оказаться обычным сумасшедшим или чересчур разъяренным и оголодавшим бедняком, отбирающим у прохожих деньги или еду. Но все оказалось гораздо хуже.
К нему повернулось окровавленное лицо вампира, искаженное гримасой ненависти. Нападавший сначала не понял, что перед ним его соплеменник и кинулся, было, на поэта. Люцию пришлось уворачиваться, а потом и вступить с ним в бой. Новоявленный вампир оказался наделен силой, не менее рьяной, чем поэт.
Они переместились в безлюдное место подальше от людских глаз, да и от глаз невинной жертвы тоже. Там, на пустыре, окруженном ветвистыми грабами, в суматохе драки он вытащил серебряный клинок. Как и ожидал, атам не на шутку испугал подростка. Серебро вызвало в нем такой страх, что, не раздумывая ни секунды, парень бросился наутек.
Люций попытался, было, его догнать, но когда увидел, с какой скоростью тот уносится прочь, понял, что это бесполезно. Беглец исчез за дверьми старого театра.
Следующие добрых полчаса поэт утешал девушку. Как оказалось, ее звали Хлоя. Красивое лицо, короткие темные волосы под карэ, милая улыбка. Совсем юное создание.
Он увидел рваные раны на ее предплечье и локте. Хоть до шеи вампир так и не добрался, Люций понимал, что и этих укусов вполне достаточно для того, чтобы превратить несчастную в исчадие ада.
Он говорил ей, что все образуется, ни разу не упомянув в разговоре про лекаря. Он говорил ей, что она обязательно поправится, а про себя отсчитывал минуты до ее смерти.
Зная, что через какое-то время она проснется уже не человеком (проснется, чтобы навсегда присоединиться к нечестивой стае кровопийц когда – то так же безвинно убиенных), он говорил ей про прекрасное будущее, которое ждет ее впереди. Говорил и про незначительную потерю крови, когда видел, как она непрестанно хлещет из открытой раны на руке, и лицо ее с каждой секундой становится все белее и белее.
Наконец, когда девушка потеряла сознание, рука его потянулась к клинку. Вопреки его ожиданиям она застыла на полпути, едва вытащив наружу смертоносное оружие. Присев, он уронил голову на колени. А потом и вовсе спрятал атам обратно в ножны.
И вот, когда теряясь в принятии решения, столь важного и неотвратимого, он готов был оставить ее, перед ним появился молодой смуглолицый парень с разноцветной повязкой на лбу.
– Не двигайся, – острие меча уткнулось Люцию в грудь. – Не то я снесу тебе голову. Поверь, я сделаю это в течение одной секунды – ты даже пикнуть не успеешь. Отвечай, что ты с ней сделал? Ты укусил ее? – острие на миг метнулось в сторону лежащей на траве девушки, потом снова вернулось в свое, особо неприятное для поэта положение.
– Это был не я, – честно ответил Люций.
– Не ты? Тогда кто же? Думаешь, я тебе поверю? Отец Антоний, царствие ему небесное, мне все про тебя рассказал! Уж он-то знал, как отличать вас, исчадий ада, от людей!
– Я ничего не делал с ней, – Люций пожал плечами. – Вампир, который напал на нее, скрылся в здании театра, – он прикидывал шансы на спасение, хотя понимал, что с каждой минутой их становится все меньше.
– Я не трогал ее. Поверь… – нескладность усилий прибавлялась еще и обреченностью в голосе, не заметить которую было невозможно.
– Ты вышел из укрытия, поэт? – парень с повязкой прищурился. – И тебе снова понадобилась кровь? Но это моя девушка! Слышишь? Моя! – в эту секунду Люций подумал, что ему пришел конец.
Парень с повязкой застыл, внимательно глядя в глаза вампиру. Люцию казалось, что его взгляд имеет над ним ментальную власть. Но, Господи, это ведь чушь! Как мог человек иметь хоть какую-то власть над вампиром?
– Послушай, это случилось у театра… На нее напал юноша, такой невысокий… с бегающими глазами. Я погнался за ним, но не смог догнать. Он исчез в здании театра!
– Изот, – прервал его смельчак. – Эта сволочь выжила вопреки всему. Но как?
– Что ты имеешь в виду?
Смуглолицый ответил не сразу. Посмотрев по сторонам, он остановил свой взор на девушке, а потом опять обратился к поэту.
– Если ты меня обманываешь… Если на самом деле ты укусил мою девушку…
– Успокойся, прошу. Я говорю правду.
Люций не знал, что, в конце концов, убедило смельчака принять верное решение, но почему-то ему казалось, что его магический взгляд здесь ни при чем.
– Все началось с трактира, – вздохнул несчастный, опустил меч и рассказал поэту историю, которая, еще не успев закончиться, уже обросла легендами.
– …И все было бы хорошо, и все бы пели Сатону осанну, но в тот же день из запертого подвала трактира исчезло обезглавленное тело мальчишки вместе с головой. Я думаю, кто-то оживил его, и теперь он снова охотится на людей на улицах города. Вот и до моей Хлои добрался… – Ты сказал, что отец Антоний мертв?
– Самое странное заключается в том, что его никто не кусал. Его просто убили, как обычный человек убивает обычного.
– Видимо, он чем-то не угодил им. Ох, чует мое сердце, что ждать осталось совсем недолго.
– Ждать?
– Да, скоро наступит их время. С каждым часом их становится все больше. Они могут скрываться в толпе и ничем себя не выдавать. Они имеют неоспоримые преимущества над людьми. Каждый из них обладает магическими способностями, о которых простой человек даже не догадывается. Люди не смогут им противостоять. Начнется война, и будет много жертв. Но в этом противостоянии исход известен заранее.
– А что же ты? На чьей ты стороне?
– На вашей. Я хочу помочь людям.
– Зачем?
– Поверь, у меня есть причина.
Смуглолицый положил меч на землю и присел на корточки возле бездыханного тела. Осторожно, словно боясь поранить, он поднял девушку на руки.
– Прости, я только хотел помочь, – поэт пожал плечами.
– Меня зовут Галба Тарот, – парень посмотрел на незнакомца. – Ее зовут… – взгляд его с тоской опустился на девушку, – Хлоя.
Казалось, ничто не могло успокоить Галбу. Он был оторван от реальности и мало обращал внимания на вампира, стоящего рядом с ним. Если бы ему кто раньше и сказал про такое, то единственной его реакцией был бы смех, причем самый искренний. Но за последние дни в городе многое изменилось, и находиться рядом с настоящим вампиром ему было уже не так страшно. Да, он не знал о его истинных намерениях, которые вполне могли оказаться не такими уж благими, какими их расписывал сам Люций. Притупленный несчастьем инстинкт самосохранения безнадежно дремал, не выказывая сомнений в словах менкарского поэта. Ему оставалось только надеяться на то, что Люций честен и не принадлежит всецело злу, которое поселилось в его душе.
– Что теперь? Ты меня убьешь?
Галба Тарот отвлекся от своей возлюбленной и посмотрел в лицо поэту. Он попытался разглядеть в его чертах хоть какие-нибудь признаки, говорящие ему о нечеловеческой сущности Люция, но ничего необычного там не нашел.
– Если ты мне не лжешь и действительно хочешь помочь людям, то живой ты сделаешь для них гораздо больше, чем мертвый. Только скажи мне, как вас отличать?
– Никак. Как ты уже понял, нас почти невозможно отличить от людей. До тех пор, пока мы сами себя не обнаружим. Захотим крови или по глупости, как этот твой Изот.
– Как же тебя угораздило?
– Это долгая история, – вздохнул поэт. – Я расскажу ее, как только твоя девушка придет в себя. Я хочу, чтобы она тоже знала. Если не хочешь ждать, можешь сдать меня скобрам, – взгляд его скользнул по острию меча, который писарь еще не успел убрать в ножны.
– Нет, я этого делать не буду. Скажи мне лучше, что делать с Хлоей? Ей можно как-то помочь?
– Она станет вампиром, – поэт развел руками. – Поделать ничего нельзя.
– Если так распорядилась судьба, то пусть. Я не позволю ей умереть. – Рано или поздно она начнет пить кровь. И тебе придется ее убить.
Писарь молча смотрел на мертвую Хлою. Постепенно страждущая бледность пожирала живой румянец на ее щеках, глаза теряли яркий цвет, а губы, которые раньше он так жадно целовал, медленно синели.
– Это неизбежно, Галба.
После долгого молчания влюбленный сказал.
– Пусть она еще хотя бы немного побудет со мной.
Люций взглянул на лежащую девушку. И сердце его защемило от ее красоты. То была красота другая, отличная от шика королевы оперы. Они, конечно, были с ней в одном ряду, только красота Хлои обладала природной естественностью что ли, в то время когда прелести певицы казались ему уже не венцом эпикурейской красоты и благолепия, а образом, скорее, навеянным искусственностью сцены, холодной дальней декорацией, которая, как ни старайся, никогда не стала бы живой.
Возможно, Люцию это просто казалось, ибо всегда легко делать выводы и наклеивать ярлыки, когда объект твоей любви машет тебе ручкой. Да что там говорить, просто шлет тебя куда подальше! Но сам поэт склонялся к выводу, не оправдывающему Анику или себя, а объясняющему такой реверанс судьбы довольно просто.
Он, наконец, прозрел.
И на этот раз прозрение его не было вызвано иллюзией, пропитанной колдовством Венегора и целиком и полностью зависящей от образа сладкоголосой певицы. На этот раз это было истинным видением, о котором говорило его сердце, хоть и не билось оно уже несколько дней.
Она открыла глаза так резко и стала вдыхать воздух так жадно, словно только что вынырнула из-под воды. Галба Тарот держал ее за руку, пытаясь унять дрожь пробуждения.
– Милый?
Самым первым ощущением в новой жизни была удивительная контрастность, которую она почувствовала сразу, как только поняла, что ее рука находится в руке любимого. Ладонь ее была холоднее льда. Казалось, она растает в руке Галбы, теплой и нежной.
О, Господи! – подумал писарь, как он собирается рассказать ей о ее судьбе? Каким голосом он будет говорить ей, что она мертва? И сможет ли он сохранить спокойствие, смотря в ее невинные глаза?
Поэт прочувствовал настроение Галбы и решил взять инициативу на себя.
– Добрый день, Хлоя, – он помог девушке подняться.
– Кто вы? Я спала? – она оглядела обоих мужчин. – Галба, кто это?
Писарь посмотрел на вампира.
– Это Люций. Он хотел помочь тебе, но не успел.
– Помочь?
– Да, спасти тебя.
– Спасти? Но от чего? – ее память только сейчас начала восстанавливать события прошедшего времени. Они проходили перед ее глазами калейдоскопом расплывчатых теней, нелепых образов, и особняком из них стояло одно, самое последнее воспоминание.
Она видела мальчишку лет пятнадцати с красными глазами и бледным лицом. Он шел к ней, выставив вперед руки. В следующий миг он кинулся на нее, и она не успела избежать укуса. Потом появился другой человек. Он назвался Люцием. Он долго утешал ее, но почему-то ничего не делал, чтобы помочь.
Она вспомнила все.
– Дай мне руку, – Галба взял ее за запястье. – Видишь вот это? – палец его уткнулся в рану между посиневшими следами клыков.
Она кивнула.
– Это укус вампира, – выдавил из себя писарь, слова давались ему с трудом. – Нет…
– К сожалению, это так, – сказал он голосом пустым, но не безнадежным. – Тебе надо поскорее с этим свыкнуться. Прошлого не вернешь, а на то, чтобы печалиться, у нас нет времени. Она встала и оглядела себя.
– Я ничуть не изменилась…
– Внешне да, – подтвердил Люций. – Но внутри ты уже не человек. Хлоя схватилась за сердце.
– Да, да, оно не бьется. И это лишь первое твое открытие в новом облике. Потом наступит боль. Она будет не сильной, но постоянной. Избавиться от нее ты сможешь только тогда, когда испробуешь человеческой крови.
– Откуда вы знаете?
– Я такой же, как и ты. Единственное твое отличие от меня – то, что я уже испробовал. А ты еще нет.
Люций рассказал им все. С чего все началось, и как вампиры появились в городе. Рассказал о чудесном обретении зрения и о смерти сестры. Также не забыл упомянуть и о главном своем враге. Даниэле.
Хлоя внимательно слушала его, хватая каждое слово. В конце своего рассказа поэт заметил, что ее печаль поубавилась. Все-таки осознание того, что она не одна такая на свете, прибавило ей бодрости духа и помогло пережить собственную смерть.
Люций воспользовался своими знаниями конструкций театра и снова, как и в прошлый раз, проник на его территорию за огромным залом на тысячу мест. Но сегодня ночью с ним были еще двое. Галба Тарот и Хлоя следовали рядом, в точности повторяя каждый его шаг.
Оказавшись в начале (или в конце?) длинного коридора среди высоких стен, выдолбленных из черного гранита, вампир первым приспособился к темноте.
Осторожно ступая по холодному полу, он старался не производить лишнего шума и следил за тем, чтобы и его спутники ничем не выдавали своего присутствия. Он смотрел в сгущающийся мрак и не в силах был отделаться от ощущения, что все они находятся в большом каменном мешке, выхода из которого нет. Но по мере продвижения вперед его сомнения таяли, и все больше в нем крепла уверенность – они движутся в правильном направлении, ибо тот микроскопический луч света, что он увидел в самом начале пути, разросся до величины пристенного факела, освещающего крутую лестницу, ведущую вниз.
Спустившись по ней, они оказались в закулисном помещении, довольно вместительном зале, по центру которого были расставлены столы и стулья. На каждом из столов стоял высокий глиняный кувшин в окружении бронзовых подсвечников. Света горящих свечей вполне хватало, чтобы увидеть и театральные декорации, пылящиеся по углам закулисного зала, и каменные стены, возвышающиеся за ними.
Не успели непрошенные гости толком осмотреться и поискать взглядом возможные пути в святая святых любого театра – гримерки, как за стеной послышались тяжелые шаги.
Трое смельчаков притаились за бутафорской аркой из папье-маше и стали ждать.
Через несколько мгновений из-за двери в углу вдруг вышел мальчик. В руках он держал огромную фарфоровую амфору. Он стал подходить к каждому столу и разливать по кувшинам мутную смолоподобную жидкость с характерным лакричным запахом.
– Изот Гальер, – тихо проговорил писарь.
Пока Изот обходил все столы, между наблюдателями завязался разговор.
– Это опий, – прошептал Галба. – Млечный сок мака. Я чувствую его запах. Когда-то в Аристаде мне довелось попробовать этот чудо-напиток. Он приводит к сильному и быстрому опьянению, а в больших количествах способен даже убить.
– Что же они задумали? – спросила Хлоя.
– Чует мое сердце, что на свадьбе певицы будет, чем удовлетворить жажду. Нас ожидает роскошный пир. Они дадут всем, кто соберется на торжественную церемонию, испить этот напиток. И тогда все гости впадут в долгий транс, похожий на сон.
– Но зачем?
– Во время этого сна они перекусают всех, – закончил за него Люций.
Изот долил остатки наркотика в последний кувшин и, окинув быстрым взглядом недра закулисья, вышел в ту же дверь, прихватив с собой пустую амфору.
– Может, выльем все это к черту? – Галба выскочил из-за декорации и кинулся к ближайшему столу.
– Это ни к чему не приведет, – поэт последовал за ним. – Думаешь, у них больше нет?
– Тогда что ты предлагаешь?
Подумав немного, Люций посвятил их в свои планы. Внимательно выслушав поэта, Галба с Хлоей переглянулись и кивнули. И было решено поступить именно так, как он сказал.
На обратном пути они встретили вереницу мужчин и женщин, передвигающихся по темным коридорам с присущей только вампирам бесшумностью.
Они следовали один за другим – головы опущены, глаза устремлены в пол. Движения их были заторможены и нерасторопны, хоть и не производили ни звука. Иногда они натыкались друг на друга, но, казалось, не замечали столкновений. Так же, как не замечали и незваных гостей.
Среди встреченных поэт узнал Рафаэля Забинну, местного кузнеца с лицом, похожим на обух топора; красавицу Зару, свою первую жертву и еще некоторых других.
Галба, в свою очередь, узнал в молодом парне с кровавым шрамом на лбу Кнея Катума, послушно следующего за своим отцом. А в человеке, замыкающем шествие, своего коллегу по письменной работе с труднопроизносимым именем Мухаммед Аль-Карах-И. Во мраке, окутывающем каменную лестницу, он едва различил знакомое лицо с осатанелой улыбкой, расколовшей его пополам.
Всех их объединяло одно – они были одурманены сильнодействующим наркотиком и не отдавали отчета своим действиям. Возможно, не все из них были вампирами, и кого-то еще можно было спасти, но вывести их из театра незамеченными не представлялось возможным. Поэтому поэт со спутниками предпочел не рисковать и не вмешиваться в их судьбу.
Они поднялись на этаж выше и прошли в тот отдел здания, где находились комнаты для музыкантов и актеров. Одной из них оказалась спальня, дверь в которую была распахнута настежь.
Из полутьмы будуара раздавались стоны. Но это были не стоны боли.
Под балдахином на кровати с резными вензелями и пышными подушками мужчина и женщина предавались таинству любви.
Женщина извивалась в объятиях партнера, поддаваясь его резким движениям. При каждом новом столкновении она кричала все сильнее. Стонала и царапала его спину. Влага струилась по ее лицу, холодные капли застилали глаза.
Поэт встрепенулся и застыл, узнав в ней Анику. В следующий миг он стал немым свидетелем того, как ее стон, обещающий стать криком во Вселенной, оказался лишь глухим бульканьем в горле, ибо рот ее закрыла рука любовника.
Люций проклял себя, когда понял, что может читать ее мысли. Любить тебя это награда! Я знаю, милый, это боль… И счастье!
О, да, ты прав! И счастье…
Возьми меня… целуй меня, владей мной безгранично!
Ее партнер свирепствовал.
Каждый раз, когда он входил в нее, она теряла сознание. Кончала и снова теряла сознание. И каждый раз это происходило с поразительной внезапностью.
Его руки сжимали ее волосы так сильно, что боль от чуждой резкости врывалась в сознание дикими порывами. Когда он останавливался, замирая в ней на полсекунды (пауза блаженства), в этот миг она умирала и рождалась заново. Ей казалось, что в такие паузы она способна стать настолько маленькой, что готова вот-вот проскользнуть в игольчатое ушко. Проскользнуть и снова быть схваченной его смелой рукой.
Но спустя какое-то время она опять становилась сама собой. Потом это повторялось вновь и вновь. С восхитительной периодичностью. Только с каждым разом все сильнее и сильнее она ощущала себя вещью.
В одну из таких пауз она почувствовала себя куском мяса, в который без помех входит раскаленный добела острый нож. Нож нещадно кромсал ее тело, а она таяла под градом этих хлестких ударов.
Поцелуи его были укусами, но не уродовали плоть. Они заставляли веки тяжелеть, а взгляд туманиться, принуждая ее закрыть глаза (не только от удовольствия).
Странное чувство овладело поэтом. Вроде как он давно выбросил ее из головы, обозвав про себя отъявленной сукой, а теперь ощущал, что по-прежнему питает к ней необъяснимую нежность.
Чувство это было откровением. Как ревность, которую он никогда не испытывал. Как боль, которую он испытывал неоднократно, но о которой уже успел позабыть.
(Убить ее! Убить к чертовой матери!)
– Наверное, любовь не умирает никогда. В каком-либо виде она все равно остается в душе. Будь то осколки истинного чувства или угольки мимолетного вожделения, – думал Люций, глядя на то, как лицо певицы приобретает самые разные выражения – от невыносимого страдания до восторга и блаженства; он поймал себя на том, что представлял себе все это раньше, еще при первой встрече с ней. А теперь он сам хотел быть сверху и видеть эти выражения прямо под собой. Контролировать ее движения, указывать ей путь, быть властным с ней, даже жестоким, повелевать ее телом. И душой. Да, именно этого он и хотел!
Он понял, что до сих пор настойчиво уговаривает себя, будто ничего страшного в ее измене нет. Такое случается сплошь и рядом. И со зрячими гораздо чаще (в чем их беда), чем с незрячими. И с этим вполне можно было бы смириться, если бы не одно «но». Плата за возможность увидеть богемную сибаритку была слишком велика.
Так долго смотреть на голую Анику, на ее упругое изгибающееся тело, поэт не мог. Его одолела безудержная похоть. Это было вожделение, отчаянное в своей свирепости, безумное и дикое. Ему захотелось ворваться в будуар и убить ее любовника, а потом силой взять ее саму. Губы его пересохли, в глазах помутнело. Захлебываясь похотью, он двинулся в спальню…
Сделал шаг, второй, третий…
…А может, дьявольская похоть жила в нем еще до его прозрения? Когда, подпитываясь рассказами рыболовов, он представлял во сне себя в постели с певицей в позах приблизительно таких, какие он имел неосторожность лицезреть в данный момент.
Просто пройти немного и взять ее, нагую…
– Эй, Люций, очнись! – кто-то толкнул его в плечо.
– Нам пора уходить отсюда, – поэт обернулся и увидел перед собой лицо Галбы Тарота.
Когда он взял себя в руки, похоть отступила. Но на ее место стали претендовать два не менее ярких чувства.
Месть и Злоба.
Уж кто-кто, а он знал, что бывает, когда они пересекаются. Смесь, сдобренная жаждой убийства, чрезвычайно опасная смесь.
– Да, подожди немного, – Люций бросил последний взгляд на Анику, и в этот момент ее любовник выпрямился и застыл. В мерцающем свете свечей поэт увидел лицо мужчины позднего среднего возраста. Хищная улыбка играла на его тонких губах. В черных глазах прятался зверь.
Даниэль.
Имя застряло в горле и едва не сорвалось с языка.
В этот момент любовник оживился и стал вертеть носом в разные стороны. Словно унюхал что-то. Быть обнаруженным здесь и сейчас в планы Люция явно не входило. Поэтому он тут же скрылся из поля зрения вампира, скользнув в щель в дверном проеме.
Через какое-то время его вынудила заглянуть обратно тишина, возникшая в спальне. Продолжительная тишина. Он снова был первым из троицы, кто протиснул голову в приоткрытую дверь.
Взгляду поэта предстала картина, которую подсознательно, быть может, он и ожидал увидеть, но, увидев ее воочию, невольно перекрестился, тем самым вызвав боль в отмершем сердце.
Женщина лежала вдоль пуховой перины, раздвинув ноги, а мужчина, склонившись над ней, пил ее кровь. Он прокусил ее левое бедро с внутренней стороны и плотно припал губами к молочно-белой плоти с паутиной синих вен. Красные струйки залили всю ее ногу и образовали маленькую лужицу под ней. Она то запрокидывала голову, то выпрямлялась. Стоны сладострастия едва ли отличались по своей звериной нежности от тех любовных, что эта парочка производила несколькими минутами ранее.
Поэт почувствовал, как внутри него жажда соперничает с тошнотой.
В последний раз Люций пил кровь несколько дней назад и уже успел позабыть ее волшебный вкус. Он знал, что примерно такие же муки испытывает сейчас и Хлоя, которая впервые после своего перерождения увидела алую жидкость. Но он понимал, что должен не только сам воздержаться от необдуманных действий, но и воспрепятствовать всяческим попыткам девушки кинуться на первого попавшегося человека и прокусить его шею, дав волю чешущимся клыкам.
Хлоя вместе с Галбой наблюдала за кровавой оргией вампиров из-за спины поэта.
– Что ты чувствуешь?
– Тошноту. Тошноту и жажду, – Люций присел на корточки у стены и опустил голову.
– Ощущения, будто я в аду. Только огня рядом нет.
– А ты, Хлоя? – Галба Тарот посмотрел на свою девушку.
Ее глаза приобрели металлический блеск, лицо еще больше побледнело. Пальцы впились в юбку, длинные когти разорвали ее в нескольких местах. Но она продолжала елозить руками по своим бедрам.
– Не могу сказать, что только жажду, – с сарказмом произнесла она, руки ее в ту же секунду потянулись к писарю. – Здесь и сейчас… – прошептала она так тихо, что услышать ее мог только он.
– О чем ты, милая? Нам пора выбираться отсюда.
– Здесь! – она обхватила его шею и притянула к себе. – И сейчас… – Отпусти, – как можно спокойнее сказал он и отдернул ее руку.
К его удивлению девушка послушалась. Казалось, его просьба на миг рассеяла серую дымку в ее глазах. Но Галба знал, что это ненадолго.
– Пора уходить, – он шагнул в темноту коридора, увлекая за собой подругу. На этот раз желание как можно быстрее покинуть этот каменный мешок было у всех троих.
Когда они оказались на заднем дворе театра, одинокую луну на темном небосклоне сменило начинающее свое новое рождение далекое солнце. И тогда, смотря на то, как его первые лучи касаются земли и леса, поэт сказал.
– Галба, я хочу, чтобы ты знал.
Писарь шел впереди, обнимая за плечи Хлою, но вдруг остановился и посмотрел на Люция.
– Если вдруг я не выдержу и нападу на человека, кто бы это ни был… Убей меня.
– Может, лучше ты сам сдашься скобрам?
– О, нет! Только не скобрам я предоставлю шанс вершить мою судьбу.
– Тогда Священному собранию…
– Священному собранию я не доверяю. Эта организация давно уже дискредитировала себя.
– Ну да, – кивнул Галба. – Глупо было бы думать, что ты веришь в бога!
– Не путай, писарь, веру в бога и церковь. Это две разные вещи.
– Но Священное собрание и церковь неотделимы…
– Так было раньше, писарь. Теперь все по-другому.
Если раньше люди охотно шли к ним на поклон, не боясь быть схваченными и обвиненными во всех смертных грехах, то теперь им страшно переступать порог церкви. Люди уже не находят там успокоение и милость. И виной тому священники Собрания, потерявшие связь с народом.
Прикрываясь Крестом, они больше заботятся о том, как бы потуже набить собственные карманы на войне с галаверами, чем о прекращении этой самой войны. Своим лицемерием и жестокостью они превратили религию в фарс! Они подмяли под себя всех и вся. Теперь любой, кто имеет мнение, отличное от священников Собрания, считается предателем и еретиком. Так что, лучше смерть, чем плен к церковных казематах.
– Как скажешь, – писарь пожал плечами.
Поначалу он подумал, что поэт несет чушь, но, призадумавшись, решил, что разумное зерно в его словах все же есть. Однако долго размышлять на эту тему он не стал.
– Означает ли это, что ты выполнишь мою просьбу?
Галба посмотрел на Люция, потом на Хлою.
– Да, – ответил он. – Но, надеюсь, что до этого не дойдет.
– О чем вы говорите? – наконец, в разговор вступила Хлоя. – Мы должны оповестить людей о готовящемся массовом убийстве!
– Да, но кто нам поверит?
– Я надеюсь, в городе еще остались здравомыслящие люди.
– Их слишком мало. Певица из театра постаралась на славу. Теперь все, кто побывал на ее последних концертах, готов исполнить любую ее волю, – сказал писарь.
– Господи, но откуда у нее такая власть? – изумилась Хлоя, адресовав свой вопрос Люцию. – Просто диву даешься. Как легко у нее получается управлять толпой!
– Толпой управлять не сложно, когда у всех единая цель. А силу она получает от своего любовника, – вздохнул поэт. – Теперь, что бы мы ни делали, люди все равно придут на ее свадьбу.
– Тогда нам нужно собрать всех, кто остался в нормальных отношениях с разумом и волей, и рассказать им о готовящемся отравлении, – резюмировала Хлоя.
– Хорошо, – согласился Галба. – Предположим такое развитие событий – те, кого нам удалось собрать, поверили в нашу историю. Что дальше? Чем они будут убивать вампиров? У нас на весь город только один клинок из серебра!
– Не забывайте, – Люций покосился на атам, – что всех вампиров подпитывает волшебная сила Даниэля, их прародителя и властелина.
Убьем его, и кошмар прекратится. Без своего хозяина они не смогут сражаться с той же яростью, что и раньше.
– Но убить его будет чрезвычайно трудно.
– Да, его сила велика. Он может подчинить себе любого, кого захочет, – поэт подумал о Камелии.
– Но только не менкарского поэта.