Менкар/Сезон крови.
Обман Лукавому простишь? Не в силах, ибо слишком верил…
Люция били долго.
Сначала стражники использовали для этой цели только руки и ноги, потом в ход пошли железные нагайки. Наконец, когда жертва перестала подавать признаки жизни, палачи оставили в покое измученное тело и поспешили покинуть место избиения.
Очнулся Люций только через час. И не поверил в то, что еще жив. Жив и способен видеть. Он кое-как доковылял до дома и упал в прихожей на глазах сестры.
К его удивлению, Камелия не стала расспрашивать его о том, кто нанес ему все эти побои, а он не стал отказываться от ее помощи и с благодарностью принял нежность и заботу сестры. Это позволило ей вновь обрести надежду на восстановление их прежних отношений. Правда, надежду весьма недолгую.
Обработав его раны, она перевязала ушибленные места и уложила брата спать.
На следующий день в доме поэта появился лекарь. Какого же было его удивление, когда вместо жестоко избитого молодого человека он увидел совершенно здорового парня, не нуждающегося в чьей-либо помощи.
Сие чудо Люций объяснить не смог, и Камелии пришлось придумывать историю о чудодейственном бальзаме, полученном ей в дар от покойной матери.
– Что скажешь? – спросила она брата, когда лекарь покинул дом.
– А что сказать? Я знаю ровно столько же, сколько и ты.
– То есть, по-твоему, это нормально? Вчера ты едва дышал, а сегодня от ужасных побоев и следа не осталось!
– Послушай, говорю же, я не знаю, каким образом они исчезли.
– Это что-то напоминает мне.
– Только не путай это с моим прозрением.
– Я чувствую, что здесь замешано колдовство.
– Не говори ерунды, – поэт попытался отмахнуться, но Камелия поймала его руку.
– Я не знаю, что с тобой происходит, Люций. Но мне кажется, что ты играешь с огнем. Никогда и никому просто так не дается такое. – Я же сказал, что встретил друга, который помог мне… – Он что, сделал тебя бессмертным?
– Послушай…
С трудом я еще могу поверить в то, что он исцелил тебя от слепоты. В конце концов, мы не могли обойти всех лекарей от бога! Но поверить в то, что за одну ночь он каким-то образом помог тебе избавиться от увечий, которые едва не свели тебя в могилу, я не могу.
– Как знаешь. Ты во всем видишь божественное или дьявольское начало. Но есть еще и третья сила…
– Люций, – до боли она сжала холодную руку, но ни один мускул не дрогнул на его лице, – прошу тебя, скажи мне правду.
– Я тебе уже все сказал.
После этих слов брата девушка поняла, что таким образом ничего от него не добьется и решила зайти с другой стороны.
– Скажи мне, ты ходил к ней?
– Нет, – он покачал головой. – Не ходил.
– Последний свой концерт Аника отменила, сославшись на недомогание.
– Да? И что же с ней произошло? Она не говорит?
– Во всеуслышание нет. Но молва судачит, что организацию ее тонкой творческой души нарушил внезапный визит сумасшедшего поклонника, после которого она не смогла настроить свои голосовые связки на нужную тональность.
– И ты думаешь, что этим поклонником был я?
– Я этого не говорила.
– Но подумала, – сказал поэт со вздохом. – Камелия, я не хочу говорить об этом.
– Пойми, Люций, мне страшно за тебя. В мире слишком много недоброжелателей и завистников.
– Поверь, мне нечего бояться.
– Но ты пропадаешь целыми ночами. Каждое утро я ловлю себя на мысли, что ты больше не придешь. И не из-за того, что разлюбил свой дом, и душа поэта потребовала простора и путешествий. А из-за того, что тебя убили.
– Убили? С чего ты взяла, что меня могут убить?
– Вчера пропал соседский мальчик. Изот Гальер, помнишь такого?
– Чистильщик обуви?
– Да.
– И что же с ним случилось?
– Никто ничего не знает. Парень как обычно ходил на озеро ловить рыбу, но ни к вечеру, ни к утру следующего дня не вернулся.
Поговаривают, что теперь уже не вернется никогда. И еще говорят, что в округе завелся убийца. Невидимка.
Невидимка? – поэт сконфузился. – Ты шутишь. Здесь со времен первых поселенцев, наверное, никого не убивали.
– А сейчас в Лунной Бухте пропадают люди. И это сильно беспокоит всех.
– Не думаешь ли ты, что и я так же могу пропасть?! – короткая усмешка скользнула по его губам.
– Соседи боятся отпускать своих детей на улицу не только ночью, но и днем. Зара, дочь пекаря Соломона, помнишь ее (?), пропала днем. Ее ходил искать отец с сыновьями, но безрезультатно.
– А каковы успехи скобров?
– Они тоже ничего не нашли и, думаю, уже не найдут.
– Почему?
– Потому что опять никто ничего не видел.
– Но ведь если их убили, должны остаться тела. А если тела не нашли, то это еще не значит, что их убили.
– По-твоему, они просто исчезли и все? Что это может быть?
– Да все что угодно. Например, похищение, – он попытался усмехнуться, но в последний момент сдержался. На подсознательном уровне сработал былой человеческий рефлекс, который дал ему понять (правда, уже не так настойчиво, как раньше), что данный диалог – не самое подходящее время для шуток.
– Священное собрание установило плату за любую информацию о похитителе или убийце. Они сделают все, чтобы поймать его. Но, прежде всего, мы сами должны быть очень осторожными.
– Священное собрание – сборище тупоголовых христиан, для которых нет ничего важнее собственной гордыни! Вряд ли у них что-то получится.
– Не говори так. Вспомни, кто помогал нам, когда отца не стало.
– Да, я все помню, но это не значит, что теперь мы им должны всю жизнь!
– Святой отец Антоний приходил к нам едва ли не каждый день, чтобы справиться о твоем здоровье, когда ты занемог в первые дни после смерти отца. Он оставлял нам деньги на лекарства. Разве ты забыл, Люций?
– Нет, – с разочарованием в голосе произнес поэт. – Я все помню. Но ты же знаешь, что я не разделяю его взгляды на жизнь. И не приемлю учения и проповеди того сборища, в котором он состоит.
– Это и моя вера тоже, Люций, – она смотрела на него с печалью и сожалением, искренность которых могла ранить чье угодно сердце, но только почему-то не ее брата.
Что случилось с тобой? После того, как ты обрел зрение, ты стал другим.
– Да, я стал другим, ибо глаза у меня открылись не только на мир, но и на некоторых личностей наподобие этого отца Антония!
– Господи, чем он тебе так не угодил?
– Не он конкретно, а все эти молящиеся выродки, которые и знать не знают, что такое настоящая вера!
– Это говоришь не ты, Люций… – печаль в ее глазах сменилась болью. – Я знала настоящего Люция. Доброго, чуткого, отзывчивого… А что я вижу теперь? Лишь бледную тень того поэта, которого так преданно любила…
– Не будет больше прежнего Люция! Как ты это не поймешь, Камелия? Не будет!
Ты все время талдычишь про бога, но никак не можешь понять, что совсем не его заслуга в том, что я прозрел. Где он был раньше, твой бог? Почему не дал мне зрение раньше, когда я еще не влюбился в эту суку?
Камелия, молча, смотрела на брата. В ее душе боролись два родственных чувства: любовь к богу и любовь к брату. И что из них было сильнее, она не знала. Но только не ее любовь к такому брату.
– А-а… не знаешь. Вот и я не знаю. По-моему, он и сам ни черта не знает.
– Не надо, умоляю.
– Я говорю то, что думаю!
– Прекрати, прошу. Мы уже не раз обсуждали это, Люций, – Камелия попыталась уйти от религиозной темы. При столкновении с упертым атеизмом своего брата она испытывала нечто вроде горького сожаления. Она понимала, что заставить человека верить вопреки его желанию невозможно, однако это понимание не облегчало ее боль.
– Твои молитвы и походы в церковь меня просто умиляют, сестра, – от этого его «сестра» ее покоробило, раньше он так к ней никогда не обращался.
– Пожалуйста, остановись.
– А ты все молишься, молишься… – он вскочил с кровати. – Постоянно молишься! Тебе не надоело поклоняться мертвому божку? Открой глаза, прозрей, сестра! Прозрей, как и я однажды прозрел!
– Остановись, Люций, прошу тебя…
– Пойми, все, что делается в мире, делается исключительно нашими руками. Или руками тех, у кого настоящая власть над миром! – пространный намек на третью силу, о которой поэт уже успел обмолвиться, Камелия не поняла. И то, что он причислял к ней себя, как неотъемлемую часть этой силы, тоже.
Я устал смотреть на эту рухлядь, – Люций остановился посреди спальни и уставился на распятие, висящее над его кроватью.
– Он давит на меня, словно каменная глыба!
– Не тронь, прошу… – она попыталась повысить голос, но крик ее был больше похож на писк комара, чем на вопль рассерженной женщины.
– Не хочешь ли ты сказать, что это тебе дороже моего спокойствия? – в два шага он достиг стены и сорвал с нее распятие. – Это всего лишь деревяшка!
– Пожалуйста, отдай мне его! – вместо праведного гнева поэт увидел слезы в ее глазах.
– Зачем оно тебе? Опять повесишь на стену, – он пошел к окну.
Предчувствуя его дальнейшие действия, Камелия кинулась за ним.
– Повешу, повешу, но не у тебя. Пожалуйста, отдай! – она еще надеялась отговорить его от опрометчивого шага и тянула руки к распятию, когда он отпихнул ее назад и с легкостью, присущей безумцу, швырнул деревянный крест в окно.
– Да ну его к черту.
– Нет! – Камелия выглянула на улицу. До половины перегнувшись через подоконник, она наклонилась и посмотрела вниз. Там на дне каменистой ухабины притаилось расколотое на две части старинное распятие.
Зачем поэту без мечты вечная жизнь? Она пуста и ненавистна.
Пуста и ненавистна.
И если раньше смысл ее, пусть однобокий и упрямый, в чем-то примитивный, но подлинный состоял в том, чтобы жить в надежде увидеть, то теперь, когда поэт увидел, он потерялся.
Отвергнув его, Аника не только разбила ему сердце, она дала ему понять свою ошибку.
Когда к Люцию явился таинственный вампир в печальном образе страдальца, разве мог поэт предположить, что станет жертвой его лживых слов?
За эти дни он обратил в вампиров несколько человек. Изот Гальер, дочь пекаря, была еще какая-то девушка, совсем юная. Был еще и парень не старше нее, на которого Люций напал при подходе к озеру в предрассветный час.
Сколько всего их было? Четыре? Пять? Скоро он потеряет им счет. Потребность в свежей крови была постоянной, и избавиться от нее не представлялось возможным.
Разве может человек отказаться есть? Может, но тогда он умрет. То же самое и с вампиром.
Люций знал, что рано или поздно скобры Священного собрания выйдут на его след. Они вычислят, где он живет, и явятся, чтобы схватить его и предать суду. И если уже сейчас на него объявлена охота, то, что будет потом, когда число жертв значительно возрастет? Им, новообращенным, тоже потребуется кровь. Не пройдет и пары дней, как они встанут на тропу убийств.
Он вспомнил слова Венегора.
«Многое, если не все в нас подчинено нашему главному инстинкту – насыщению. И чтобы насытиться, мы вынуждены убивать. Убивать и скрываться. Соответственно, находиться долго на одном месте мы не можем. Это существенный недостаток, на который многие поначалу не обращают внимание. А понимают весь трагизм лишь после обращения».
Бежать! Немедленно бежать, схватив лишь легкие пожитки. Покинуть Менкар и двинуться на юг. Туда, где по-настоящему тепло и много густонаселенных городов. Не таких, как этот. Там он на время затаится. Будет питаться кровью животных и птиц. Пусть это будет неприятно, пусть не придаст ему новых сил и возможностей. Но зато позволит стать незаметным.
И там, на обочине жизни, лишенный удовольствий и надежд, он примет свое самое главное решение.
Но все это будет позже. Сейчас же он должен найти того, кто сделал его вампиром.
У единственного в городе кузнеца поэт заказал клинок с трехгранным лезвием из чистого серебра. Тот сделал его за три дня. Когда Люций явился к нему в назначенный срок, кузнеца вдруг одолело любопытство, и он решил, во что бы то ни стало, узнать, зачем столь дорогая вещь нужна далеко не самому богатому жителю Менкара. Он же не знал, что поэт заложил дом и кое-что из мебели для того, чтобы иметь возможность купить подобное оружие.
– Ты принес деньги? – спросил Рафаэль Забинна, человек с квадратным подбородком и лицом, похожим на обух топора.
Он стоял в дверях деревянного амбара, в котором хранил свой арсенал, и не сводил глаз с рук покупателя.
– Да, конечно, – Люций снял с пояса кожаный мешочек, доверху набитый монетами, и протянул кузнецу. Тот взял его и попробовал на вес.
– Пересчитывать не буду. Верю на слово, – в миг, когда он передавал клинок поэту, острое лезвие скользнуло по ладони вампира. Образовавшийся порез тут же задымился. В воздухе запахло жареной плотью. Кузнец в испуге замер, смотря на то, как плавится кожа на руке незнакомца.
– Черт тебя дери, кто ты? – он потянулся за лежащим на наковальне мечом, но не успел его схватить. В следующий миг Люций набросился на кузнеца и повалил его на землю.
– Уйди прочь!
Поэт склонился над ним. Ему хватило одного мгновения, чтобы вонзить свои клыки в горячую плоть Рафаэля Забинны. Он насыщался несколько минут. А потом быстро встал с поверженного тела и подобрал мастеровито сделанный серебряный клинок.
Уже дома поздним вечером он завел разговор с сестрой о завтрашнем дне. Он поинтересовался, какие у нее планы на утро. И, получив ожидаемый ответ, осторожно спросил.
– Камелия, не могла бы ты кое-что для меня сделать?
«Она должна поддаться, должна мне помочь», – думал Люций, ожидая ответа сестры.
Да, он знал, что Камелия всегда была отзывчивой. С таким характером она пришла в этот мир двадцать лет назад. Характером, благодаря которому многие считали ее безропотной овечкой, выполняющей все прихоти брата. И из-за которого, как полагали те же люди, она до сих пор не могла найти себе достойного жениха.
– Скажи.
Он достал из походной котомки завернутый в холщовую ткань серебряный клинок и положил его на стол.
– Что это? – вопреки его ожиданиям она ничуть не удивилась.
– Мое оружие против нечисти, – сказал поэт и сосредоточил свой взор на кончике ножа.
– Я хочу, чтобы ты завтра пошла в церковь и освятила этот клинок.
Ожидаемый им вопрос: «зачем?» – не прозвучал. Вместо него девушка подошла к столу, чтобы поближе рассмотреть диковинный предмет.
– Ты что-то задумал. Я знаю, что не скажешь, поэтому не буду тебя спрашивать ни о чем. Ответь мне только на один вопрос.
– Что мешает тебе самому пойти в церковь и сделать то, о чем ты меня просишь?
– Я не могу.
– Почему?
– Ты же знаешь, как я отношусь к церкви.
– Однако раньше твое пренебрежение к ней не было столь вопиющим.
«Что ей ответить? Сказать ей все, как есть на самом деле? Но правда не спасет меня от вампиризма. Она лишь приведет благочестивую Камелию в ужас,» – подумал Люций и перевел взгляд с атама на сестру.
За эти две недели лицо ее осунулось, под глазами появились синяки. Не свойственное ей от природы уныние стерло с лица милую улыбку, обратило яркий румянец в бледность впалых щек. Люций знал, что это было связано с последними событиями в городе. И хоть Камелия, как могла, пыталась отстраниться от них, предпочтя белому свету свой уютный и скромный, но ненастоящий мир, оба они понимали, что скрыться от реальности невозможно.
– Я знаю, кто ты, Люций, – сказала Камелия, и по ее глазам он понял, что она действительно знает. К его великому сожалению, упадок сил не способствовал расстройству ее внимания и снижению мыслительной активности.
– Соседи говорят, что видели тебя несколько раз ночью у озера. Ты был весь в крови.
А наутро пропадали люди… – обреченно сказала она, но словами своими не вызвала у него сочувствия.
– Они поймают тебя. А потом… Потом тебя ждет костер.
Поэт усмехнулся.
– Соседи говорят… И ты им веришь?
– Мне ничего не остается делать, Люций.
– Но как ты можешь? Единственный человек, которому я доверяю в этом мире, это ты. И ты меня подозреваешь?
– Думаешь, одна я догадываюсь о том, что ты вампир?
Поэт промолчал.
– Ты зашел слишком далеко, и теперь я не знаю, что может тебя спасти. Если только тот, кто обратил тебя в вампира, знает какой-либо способ… – она приблизилась к нему, в глазах ее томилось бессилие.
– Никаких способов нет, – поэт махнул рукой.
– Я прошу тебя, Люций, остановись… еще есть шанс…
– Шанс на что? Если ты знаешь, кто я, то должна понимать, что шансов нет.
Я стал тем, кем стал. По своей воле или нет, это уже не важно. Важно только то, что назад дороги нет. Я чувствую сам, что становлюсь зверем. Чудовищем. И ничего поделать с этим не могу. Я бы и рад, но… не могу.
С каждым днем я теряю последнее человеческое, что еще осталось во мне. И процесс этот необратим. Все, что я могу сделать, так это уехать из города. Скрыться, и уже там решить свою судьбу.
Но прежде я должен закончить одно дело. Ты поможешь мне, Камелия?
Она задавала множество вопросов, подозревая брата в желании убить себя. Говорила, что это не выход. Но Люций выкрутился, сказав, что клинок нужен ему лишь для мести. Он мог только догадываться, поверила она ему на самом деле или просто сделала вид, что поверила, но на следующее утро она пошла в церковь и освятила серебряный клинок.
Люций не то что не помнил, он просто не знал, как выглядит Венегор. В ту роковую ночь он мог его только слышать. Волшебный миг, явивший ему образ вампира, исчез из его воспоминаний сразу после того, как слепота вернулась. Словно это сам Венегор подарил ему тот миг на несколько секунд, а потом безжалостно стер его из памяти. Вот голос вампира Люций узнал бы из миллиона подобных, но лицо…
Единственное, что могло ему помочь в поиске Венегора, так это, как ни странно, жажда крови. Если он будет охотиться на его территории, то Венегор не заставит себя долго ждать.
Разыскать его поэт решил как можно скорее. С того дня, как его прогнала Аника, прошла уже неделя. В течение нее он наведывался к любимому озеру каждый вечер и подолгу сидел на берегу, ожидая внезапного появления вампира.
Но вот уже который день над безмятежной гладью Пиалы витала тишина.
В эту ночь Люций снова посетил те места, где, по его предположению, мог охотиться Венегор. И снова его постигло разочарование – на берегу никого не оказалось.
И тогда мысль о том, что Венегор уже давным-давно покинул Менкар и больше никогда не появится здесь, вернулась к нему со всей своей неотвратимостью.
«Что, если шансы на скорое возмездие уже давно потеряны? Что тогда?» – подумал Люций с ускользающей надеждой.
Тогда он, как и задумывал, сбежит из города и отправится на поиски печального вампира. Предположительно долгие и полные лишений, но с надеждой на столь желанную встречу со своим убийцей.
Он собрался уже уходить, как вдруг услышал тихий голос. Эхо того проклятого дня, когда он впервые увидел дьявола.
– Ты не меня ищешь?
Внезапное появление Венегора на миг лишило его дара речи. В свете луны поэт увидел высокого мужчину с длинными русыми кудрями, который стоял у старого клена и смотрел на озеро. Одет он был в длинную белую тунику и штаны, прикрепленные обмотками к икрам и заправленные в кожаные чулки. На ногах – остроносые туфли.
– Тебя, – ответил Люций и двинулся ему навстречу.
– И что же заставило тебя заняться этим неблагодарным делом? – взгляд вампира был грустным, глаза по-прежнему на мокром месте.
– Неблагодарным потому, что трудным?
– Неблагодарным потому, что бесполезным.
– Ты обманул меня, Венегор. Вместе с кровью я отдал тебе и свою душу!
Затаившаяся злоба отдавала нетерпением. Он больше не мог держать ее в себе. Ей был необходим простор.
– Ты обещал мне, что я стану другим, и она полюбит меня! Что же ты сделал?
Ты превратил меня в монстра! Ты затуманил мой рассудок, обещая исполнить мои желания! Ты заставил поверить меня в то, что я способен осуществить свою мечту! Ты поиграл на моих чувствах, чтобы воспользоваться моей простотой, моим недугом и моей любовью к той, которую я никогда не видел.
Ты обманул меня, оставив мне только одно. Боль, – Люций схватился за сердце. – Она вот здесь.
Выслушав поэта, Венегор присел на пригорок у дерева. От него веяло каким-то невыразимым отчаянием, и когда он улыбнулся, оно воплотилось в безрадостной улыбке, отдаленно напоминающей скорбь.
– Любовь сильнее, чем я думал, – с сожалением произнес вампир. – Но я не обещал тебе ее взаимность. Только зрение.
Разве я говорил тебе, что она станет твоей? Нет. Ты думал, что она тебя полюбит? С первого взгляда полюбит и сразу станет твоей? Да ты глупец! Я не обещал тебе ее любовь. Ты сам себе все это выдумал.
– Это была сделка, да, Венегор? Обычная кровавая сделка, которых ты заключил в своей жизни с миллион!
Я проклинаю себя за свой поступок, превративший меня в чудовище! Но также я проклинаю и тебя, Венегор. За то, что ты лишил меня разума! За то, что украл мою душу, и теперь ей место только в аду! – Люций еще сильнее сжал в руке, которую прятал за спиной, припасенный клинок.
– Я не хочу убивать, но убиваю. Я не хочу пить кровь, но не могу без нее! Верни меня обратно в облик человека! Мне не нужен твой дьявольский дар… Все, что я хочу, это жить человеком! Понимаешь? Человеком…
Венегор не медлил с ответом.
– К сожалению, это невозможно.
– Я не могу больше так жить… вкус крови заменил мне счастье!
– Я предупреждал тебя об этом, – грустно пожал плечами Венегор и покосился на руки поэта.
Люций подумал, что он наверняка догадывается о его намерениях. Сомневается в решительности – это да, но догадывается. Поэтому нанести свой первый удар он должен будет прежде, чем дьявол увидит грозное оружие.
– Я говорил обо всех трудностях, с которыми тебе придется столкнуться, когда ты станешь одним из нас. А что ты мне сказал в ответ? Что все это мелочи…
За эти дни, Венегор, я убил пятерых человек. Пятерых ни в чем не повинных человек! Мне страшно от одного осознания этого факта. Страшно, ибо их лица, они постоянно передо мной…
Я пытался хоть как-то оправдать эти убийства тем, что не мог сопротивляться воле, которая сильнее моей совести, сильнее разума, сильнее всего на этом свете! Но, Господи… Как это кощунственно звучит! Я убивал просто из-за того, что был голоден… просто из-за того, что был голоден!
– Я бы не стал сочувствовать твоим жертвам. Все они, как и ты, стали бессмертными. Это их новая жизнь, их награда, а не наказание. Как ты говорил?
Теперь им доступно главное чудо – Вечность! Она раздвигает перед ними границы времени – субстанции, которая для них теперь ничто!
– Это не жизнь, это проклятие! Я – нечисть, ненавидимая людьми. Они презирают меня, все до единого они хотят моей смерти. И скоро они начнут на меня охоту. Мне придется бежать из города. Но кто спросил у меня, хочу ли я этого?
– Так было всегда и во все времена, когда существовали люди и призраки. Тебе же дано лучшее от этих призраков. Ты наиболее разумный и опасный их представитель. Когда ты наберешься достаточно сил, то сможешь превращаться в зверей. Сможешь летать по воздуху, подобно птице, и становиться тенью. Ты станешь равным богу! Представляешь себе, что это такое?
– Все это мне не нужно. Я хочу вернуться… Сделай меня таким, каким я был раньше… пусть слепым, но свободным!
– О, Люций… О чем ты говоришь, вампир?
Наконец, в сознание поэта проникло неизбежное, и от бессилия он рассвирепел. Накинувшись на Венегора, он повалил его на землю и вытащил нож. Через секунду острое лезвие коснулось шеи нечестивого врага.
– Чувствуешь?
Венегор сначала не поверил в то, что Люций все-таки решился на отчаянный шаг. Ему казалось, что за то короткое время, которое он провел в беседах с ним, он узнал этого парня достаточно хорошо. Но когда поэт достал откуда-то длинный клинок с блестящим лезвием, уверенность его поколебалась. Но оставался шанс. И он заключался в том, что серебро не настоящее.
Люций просто пытается запугать его. Но и эта надежда пропала, когда он увидел на ладони поэта продольный порез с обожженными краями, из уголков которого сочилась кровь. Это означало только одно – клинок есть атам.
– Твоя жизнь у меня вот здесь, на кончике этого ножа, – лицо палача приблизилось к лицу жертвы, оскал против испуга (неужели?).
Люди, ах, эти жалкие убогие создания… С каждым из них ты разобрался бы менее, чем за минуту! Способность вершить их судьбы кружила голову лишь поначалу, когда только пошли первые жертвы. Но не сейчас, когда ты понял, что никто в этом мире не способен противостоять тебе.
Быть богом непросто. Но еще труднее вершить судьбы тех, кто равен тебе по силе и могуществу. А, может, и превосходит тебя в нем.
Не так ли, Люций?
– Если не сделаешь меня опять человеком, я убью тебя.
– Я не колдун. Я жертва, Люций! Всего лишь жертва. Такая же, как и ты. – Ложь!
– Ты совершаешь ошибку, – прохрипел Венегор. – Подумай о том, что ты делаешь… Она может стать твоей… Ты же вампир! Укуси ее, и она станет подвластна тебе. Вложи в свой укус всю силу, всю любовь, всю ненависть, и она станет твоей… От всей ее строптивости пахнет фальшью…
– Тогда почему я не подчиняюсь тебе? Или ты не вложил всю свою волшебную силу в тот единственный укус?
– Потому, что я этого никогда не хотел. Да, сейчас она тебя не любит, и мечта твоя потеряла смысл. Но когда ты ее укусишь, мечта вновь засверкает для тебя всеми цветами радуги. Как и этот мир, который ты однажды увидел благодаря мне!
– Уже не надо.
– Укуси ее!
– Я ненавижу эту суку. И тебя ненавижу… – Укуси!
– Ты боишься, Венегор? Сколько раз в своей жизни ты по-настоящему вот так вот боялся?
– Я не боюсь, поэт. Страх давно потерял надо мной свою власть. Как и все остальные чувства. Однажды я смалодушничал, поддался… и стал тем, кем являюсь сейчас. Думаешь, я не жалею о том своем поступке? Я ненавижу себя за него… Так же, как и ты, ненавидишь себя за свою мимолетную слабость. Но уже ничего не поделать. И теперь, когда судьба решила все за нас, неужели мы откажемся от Вечности?
– Вечность это пустой звук!
– Помню, ты говорил другие слова… Видишь, как все меняется в этом мире? И ты меняешься, Люций. Со временем ты позабудешь о своей любви. Ее заменит другая. И та, что отвергла тебя вчера, станет твоей рабыней завтра.
Не верю, Венегор! Ни единому твоему слову не верю. Я уже достаточно заплатил за согласие, – клинок уперся в одну точку между ключицами вампира.
– Ты обещал… ты дал мне слово!
– Я помню свое обещание. Но, к сожалению, мне придется его нарушить.
– Ты будешь проклят, Люций! Будешь проклят навеки!
На самом деле Люций боялся не меньше Венегора. Впервые он покушался на жизнь вампира, и сразу же столь могущественного.
– Подумай, поэт, прежде чем решиться!
– Заткнись, дьявол! Ты уже все сказал, – острие клинка съехало вниз и уткнулось в межреберное пространство груди вампира, как раз в то место, где должно было находиться его холодное сердце.
– Подумай…
– Нет, Венегор. Сегодня я тебе не верю, – с этими словами поэт вонзил кинжал в сердце своего врага по самую рукоять.
Возникшая пауза недолго отмеряла озябшую тишину.
Тело Венегора сжалось и словно уменьшилось в размерах. Его предсмертный крик был похож на вопль ребенка, раздавшийся откуда-то из совершенного далека. Вампир дернулся в незабываемой попытке дотянуться до шеи своего палача. А потом затих.
Люций подождал несколько минут, а потом вытащил клинок из его груди.
Он смотрел на мертвеца долго, пока не заболели глаза. Больше всего его поразило то, что вселенская грусть в застывших зрачках с приходом смерти не исчезла. Смотря в них, поэт по-прежнему ощущал себя свидетелем какой-то трагедии, смысл которой теперь уже был навсегда утерян.
Он испытал странное чувство, смесь сострадания и ненависти. Да, он избавил страдальца от невыносимых мук, с которыми тот вынужден был жить долгие годы в облике вампира. Но это избавление обошлось ему слишком высокой ценой.
Долготерпению пришел конец, и Люций поволок бездыханное тело к лесу. На полпути он вдруг остановился. Присел между берез, рядом с которыми положил его на землю. А потом наклонился и припал ртом к ране, чьи рваные края были еще совсем свежими, с едва запекшейся кровью.
Он пил долго. До того момента, пока в глазах не помутнело. Наконец, вволю насытившись, он оторвался от раны и прислонился спиной к дереву. И тут прямо на его глазах тело Венегора стало разлагаться. Оно таяло, как восковая фигура, оставляя кровавые пятна на траве. Кровь впитывалась в землю, из которой шел едкий черный дым.
До конца разложения поэт не дождался. Он покинул лес за пять минут до того, как в него вошли охотники с оружием, не на шутку встревоженные душераздирающим криком неведомого зверя.
Вернувшись домой, Люций поспешил избавиться от окровавленной одежды и поскорее принять ванну. Настороженных взглядов сестры он опасался не так сильно, как внезапного появления скобров. И когда услышал лай собак за окном и крики их хозяев, то понял, что время пришло.
Едва он успел переодеться, как дверь на первом этаже содрогнулась под настойчивыми ударами извне. Собачий лай рвал барабанные перепонки, сквозь него трудно было услышать даже чересчур громкий голос отца Антония.
– Откройте дверь! Именем короля и церкви!
Люций посмотрел на сестру, которая спиной уперлась в дверь, будто этим могла сдержать натиск пришельцев.
– Что вам угодно, святой отец? – голос ее дрожал.
– Камелия, не дури! Открой дверь. Мы все равно найдем его.
– Если они узнают, что ты покрывала меня, то тебя ждет такая же незавидная участь, как и меня. Не поможет даже твоя вера и многолетняя дружба со святым отцом.
Люций позвал собаку. Но Эскудо нигде не было. Он попросту сбежал из дома. С недавнего времени пес-поводырь больше не являлся ему преданным другом.
– Не беспокойся за меня, брат. Я смогу постоять за себя.
– Открывай немедленно! – священник сорвался на крик.
– Открывай, иначе мы выломаем дверь! – вторил ему другой, незнакомый голос.
– Тебе придется открыть, – Люций покосился на дверь.
– А как же ты? Они разорвут тебя на части.
– Это не так-то просто.
– Господи… зачем же ты ввязался в это… – Не начинай все сначала.
– Я не смогу видеть тебя, привязанным к столбу на эшафоте. Мое сердце этого не выдержит.
– Они не схватят меня, – уверенно ответствовал Люций, осторожно прощупывая стену.
– Что ты задумал?
– Как и обещал, я покину Менкар. Я совершил то, что задумал. Больше мне здесь делать нечего.
Уверенность в своих силах, могучих и неукротимых, пришла в самый нужный момент. Он не сомневался в том, что у него все получится. Помнится, перед смертью Венегор обмолвился ему о невероятных магических способностях, которые пребудут с ним, как только он наберется этих самых сил. Видимо, это время настало.
С каким же удивлением он воспринял эту легкость, которая появилась в нем, когда он, прислонившись к стене, вдруг случайно скользнул за нее. Это было невероятное по своей пронзительности ощущение. Касание воздуха сердцем, слияние с неведомым, как ошеломительное начало – проникновение в параллельный мир. Он словно переступил порог строптивого космоса. И какого же было его разочарование, когда спустя вечность вместо черной бездны под ногами он обнаружил мокрую грязь, прилипшую к его сандалиям.
Скобры еще не успели окружить дом, поэтому на заднем дворе никого не было. В те минуты, когда он поспешно покидал темный пустырь, Камелия открывала дверь непрошеным гостям.
– Оставайся на месте, Камелия, – бодрый старик с седой шевелюрой вбежал в прихожую. За ним последовали четверо скобров, каждый из которых сжимал в руках меч и поводок с собакой. Они столпились за его спиной, когда он остановился прямо перед носом хозяйки.
– Где он? – губы старика задергались в нервном тике.
– Я так полагаю, вас интересует мой брат Люций? – спокойствие лица Камелии было обманчивым. Это понимали все. И священник, остановивший свой взор на нем; и скобры, которые в непритворном удивлении наблюдали, как она медленно заплетает длинные волосы в косу.
– Да, да, именно он нас и интересует! – нетерпеливо выпалил отец Антоний. Лицо его непрестанно дергалось, губы дрожали, а взгляд лихорадочно блуждал по дому.
И тут из соседней комнаты выбежал Эскудо. Его шерсть стояла дыбом, а глаза были налиты кровью. Он явно не ожидал подобного вторжения на свою территорию, тем более вторжения четвероногих соплеменников. Служебные овчарки подняли жуткий лай, и даже их хозяева не могли прекратить возникшую истерику животных. Они еле сдерживали псов, рвущихся в бой с новым врагом.
– Тебе стоит успокоить собаку, – небрежно бросил священник. – Мне достаточно сказать лишь слово, и эти верные псы разорвут ее на части, – он кивнул скобрам.
Хозяйка подошла к Эскудо и потрепала его за холку.
– Успокойся, малыш, они не сделают нам ничего плохого.
– Посмотрите в подвале и на втором этаже! – скомандовал Антоний.
Скобры уже побежали наверх, когда он прикрикнул на них.
– И про чердак не забудьте!
– Вы теперь как заправский военачальник, святой отец.
Старик сделал вид, что не услышал.
– Дочь моя, скажи нам, где ты его спрятала? Скажешь – и я замолвлю за него слово на суде Собрания.
– Я никого не прятала, клянусь.
– Упрямишься? Глупая девка! Защищая исчадие ада, ты сама одной ногой стоишь в геенне огненной!
– Могу я узнать, в чем вы обвиняете его?
– Твой брат – вампир! Мы, все здесь собравшиеся, знаем это. И ты в том числе!
– Мой брат – человек. Поверьте мне, я прожила с ним всю жизнь… – Ты не знаешь его. Не знаешь, на что он способен!
– Могу свидетельствовать, что он невиновен.
– Невиновен, говоришь? И откуда такая уверенность? Ты не спрашивала себя, с чего это он вдруг прозрел? Ни с того, ни с сего в один прекрасный день проснулся зрячим! Думаешь, бог дал ему зрение?
– Я думаю, что случилось чудо…
– Чудо… Как бы не так! Открой глаза, Камелия! Он продал душу дьяволу в обмен на исцеление! Теперь душа его черна, душа его – душа вампира!
– Это неправда, – тихо сказала Камелия, но голос ее уже не был столь уверенным.
– Мы все равно найдем его. И уж поверь, тогда его участь не будет зависеть ни от одного моего слова.
– Какая разница, святой отец? Его участь уже предрешена, и вас ничто не переубедит. Вам даже не нужны доказательства. Достаточно лишь того, что кто-то видел моего брата у Пиалы в ту ночь, когда пропала дочь пекаря.
– Будет суд, и он решит, что ждет твоего брата.
– Знаю я ваши суды. Вы невиновных на костры отправляете так же часто, как и хороните погибших на войне. Вы и моего брата отправите туда, не задумываясь! Так ведь? Вы ведь лучше меня знаете, святой отец, что такие дела решаются не в зале судебных заседаний, а за письменным столом Священного собрания.
– Мы делаем все, чтобы успокоить толпу и не допустить самосуда.
– Ради этого вы поступаете как галаверы и готовы обвинить любого, на кого покажут пальцем?
– Ерунда! – пытаясь справиться с нервным тиком, священник то и дело прикладывал к лицу руку и разглаживал щеки.
Четверо скобров с собаками спустились с лестницы. Самый высокий из них, и, судя по всему, самый старший, заговорил первым.
– Святой отец, там никого нет, – он растерянно пожал плечами.
– Как нет?
– Не знаю. Мы перевернули все вверх дном. Но никого не нашли.
– Черт возьми! – священник перевел взгляд на девушку, он был исполнен гнева.
– Я же видел, как он входил сюда… Где же он?
– Может, сейчас вы мне дадите высказаться?
– Говори.
– Мой брат ушел из города. И это чистая правда. Он покинул Менкар и больше сюда никогда не вернется, – после ее слов Эскудо заскулил.
– Если это действительно так, – священник прикусил губу, – мы найдем его везде. Он должен понести заслуженное наказание. И он его понесет, ибо виновен в преступлениях против бога и людей!
– А вам не кажется, что для обвинения нужны какие-то доказательства? Вы что-нибудь нашли здесь, что свидетельствовало бы о его вине перед вами и богом?
В ответ отец Антоний крякнул и отвернулся.
– Я видел, как из окна вашего дома вылетело оскверненное распятие, – начал он. – Наверняка это сделал Люций.
– Это не преступление.
– Святой отец? – священник повернулся к скобрам.
Один из них держал в руках окровавленную одежду поэта. Он только что вытащил ее изо рта своего пса.
– Вот и доказательства, Камелия! – растерянность на лице священника сменила победоносная улыбка.
