Величественный Собор святого Нэраэля в Вэйтстоун, отливавший на солнце узорчатыми белокаменными стенами, изумрудными переливающимися стеклянными пиками и причудливыми мозаичными окнами стал одной их военно-государственных опор Северного Форлианда. Однако жестокое искоренение язычества повлекло за собой разраставшееся, как ядовитый плющ, недовольство староверов, всё ещё остававшихся безукоризненно верным своим богам. И чтобы это возмущение не вылилось в религиозный бунт, глава собора — Отец Патри́р, молодой и амбициозный, по приказу императора принял карательные меры против язычников. Заблистали тогда на солнце лезвия узорчатых мечей, загрохотали и залязгали пластинчатые сапоги и латы, на ветру развевались алые, как кровь, плащи с изображением золотого ангела в доспехах с расправленными крыльями, вооружённого мечём и щитом. Соборники врывались в каждый дом, и если они находили хоть одну статуэтку языческого бога, семью, без исключений, ссылали на рудники, а рьяных заступников «правого» многобожия, привязывали к столбу и сжигали прилюдно на костре. С тех пор, минули уже более пятидесяти лет, и за всё это время язычество было искоренено и безвозвратно предано забвению.

В просторных залах собора царил аромат душистых трав и эфирных масел. Мозаичные окна были плотно затянуты синими шторами. Безгласный полумрак разгоняло пламя свечей в золотых подсвечниках и люстрах, подвешенных на золотых цепях под самые своды. От резных дубовых дверей тянулось две колоннады в виде скорбящих ангелов. В руках они держали золотой подсвечник, а крыльями поддерживали свод. Между ними тянулась беломраморная дорожка, укрытая алым махровым ковром, которая вела к обширному помосту. По обе стороны от колоннад располагалось два ряда дубовых лакированных скамей.

Сегодня в соборе было чрезвычайно людно. Стоял страшный гул. Казалось, что весь Вэйтстоун собрался в этих стенах: крестьяне, ремесленники, купцы, стража, вельможи. Народ ютился, где только мог. Вдруг раздался грохот — опустился дверной засов. Две боковые двери напротив помоста, сходных со стенами, медленно отворились. Из скрытых комнат начали выходить люди в странных одеяниях. Первыми были послушники — бритоголовые чисто-выбритые юноши в белоснежно-белых жилетках с золотыми ангелами на спине, накинутых на белую рубаху, ниспадавшую, как платье, до самого пола. Послушники вставали возле помоста, друг напротив друга, в руках они держали по свече. Всего их было десять человек. Следом за ними вышло по двое послушников Нэраэля из каждой двери. Первые были с обшитыми золотым ангелом красными плащами, а шедшие за ними — с синими плащами. Один нёс небольшой золочёный таз с каким-то янтарным маслом, а другой две пустых золотых чаши. Затем из левой двери в чёрном плаще вышел мужчина средних лет с вьющимися до груди чёрными волосами и красивой аккуратной бородой, за ним в синем плаще юноша с короткими тёмно-русыми волосами, торчащими на затылке и густой чёлкой свисавшей до густых чёрных бровей, под которыми блистали изумрудно-голубые глаза. Третьим, в белых одеждах, бритоголовый, чисто-выбритый, следовал сын императора Тóральд, кареглазый юноша лет двадцати, скуластый с острым носом и слегка выпирающим вперёд подбородком. Из правой двери в это время в чёрных плащах и накинутыми на голову капюшонами вышло двое мужчин и женщина. Впереди шёл глава культа Нэраэля — Отец Патрир, полностью посвятивший себя служению. Из-под капюшона виделась светло-русая прядь волос с проседью и длинная борода, заплетённая в косичку. За отцом Патриром следовала зрелая женщина с уложенными на затылок каштановыми волосами, которые свисали у неё до пояса. На невысоком широком лбе красовался золотой узорчатый венец с ангелом посередине. На скуластом лице женщины не было ни одной морщинки, губы горели алым, будто лепестки роз, а карие глаза, пристально выглядывавшие из-под каштановых пышных бровей, в сочетании с небольшим остреньким носом были полны загадочности и незыблемого спокойствия. Третьим, вновь с накинутым на голову капюшоном в том же чёрном одеянии, следовал худощавый, но плечистый пожилой мужчина с седыми волосами, которые свисали ниже груди и длинной седой бородой, заплетённой в косу. Из-под плаща виднелась узорчатая серебряная рукоять, эфес которой был выполнен в форме ангела простирающего руки к небу.

Наступила тишина. Казалось даже время застыло, когда на помост ступил Отец Патрир, женщина с каштановыми волосами — Мать Летри́на, седой мужчина с необычным мечом в серебряных узорчатых ножнах — Отец Хрон и мужчина с вьющимися чёрными волосами — Отец Мáлиос.

— Сегодня, — начал громким восторженным голосом Патрир, — в нашем братстве появился ещё один благородный муж, предавший своё сердце, разум и душу нашей святой Обитель. Вздымайся же на помост, сын Торальд, — пригласил юношу Отец Патрир, при этом бросив грозный взгляд в сторону юношей в синих плащах, которые, словно каменные, недвижимо стояли перед послушниками и держали золочёный таз и кубки. Торальд взошел на помост и встал, опустившись на колено, перед Отцом Патриром, глядя ему прямо в серо-голубые глаза.

— Считаешь ли ты себя, сын Торальд, достойным называться нашим братом? — с суровым взглядом задал вопрос Отец Патрир.

— Я достоин лишь любить наше братство и быть ему преданным, как самому себе, — отвечал с гордостью Торальд, не опуская глаз от взора мужчины.

— Считаешь ли ты себя, сын Торальд, достойным нашей Обители? — вновь задал вопрос Отец Патрир.

— Пока я не заслужу уважения и любви нашего братства, я не достоин.

— Считаешь ли ты себя, сын Торальд, достойным плаща и меча?

— Пока не проявлю справедливость и благородство, я не достоин.

Отец Патрир с довольным взглядом посмотрел на юношу.

— Встань, сын Торальд, отныне ты обязан стоять на коленях лишь пред Отцом нашим Всевышним и более не перед кем.

— Сбрось одежду, сын Торальд, — спокойным нежным голосом произнесла Мать Летрина.

Торальд сбросил с себя одеяние и остался стоять перед толпой обнажённым. В это время один из юношей в синем плаще преподнёс Летрине золотой таз с ароматным янтарным маслом. Женщина внимательно оглядело молодое крепко-слажённое тело Торальда и, вытащив литой гравированный нож из-за пояса, вложила ему в правую руку.

— Кто ты, юноша? — спросила сурово Мать Летрина, сдерживая восхищённую улыбку.

— Я Торальд, сын Нэраэля, его верный слуга и неотступный защитник, — произнёс твёрдо юноша, после чего неглубоко перерезал себе левую ладонь литым кинжалом, терпя жгучую боль от соли, которая была на лезвии. Последователь Нэраэля в синем плаще подставил золотой таз под капающую с раны кровь. Не прошло и минуты, а масло загустело, поменяло свой янтарный цвет на бурый, и вместо сладкого возбуждающего аромата запахло гнилым мясом.

— Готов ли ты, сын Торальд, никогда не придаваться сладострастию, зная, что твой разврат приведёт к позору Всевышнего Отца? — вопрошала спокойным нежным, но требовательным тоном Мать Летрина.

— Клянусь, что поступки мои не приведут к позору нашего Отца Всевышнего! — отвечал твёрдо и с непоколебимостью Юноша.

В ответ Летрина окунула палец в бурое масло и грациозным движением руки нарисовала руну на груди Торальда.

— Готов ли ты, сын Нэраэля, отказаться от чувств и следовать пути разума, дабы не огорчать Отца Всевышнего?

— Клянусь следовать лишь голосу разума и обходить стороной пропасть чувств.

Теперь Летрина нарисовала руну на лбу и щеке Торальда.

— Готов ли ты, сын Торальд, забыть бесстрашие и неизменно следовать заведомой цели, дабы Отец Всевышний был горд тобой в полной мере.

— Клянусь, не поддаваться страху и дурманящим сомнениям, чтобы не было стыдно за меня Отцу Всевышнему.

Теперь Летрина нанесла по небольшой руне на плечах и бёдрах Торальда.

— Готов ли ты, сын Нэраэля, быть верным братом и нести добродетель и правильность в этот мир, дабы Отец Всевышний наш не испытывал гнева?

— Клянусь, пребывая в смирении, посвятить жизнь заступничеству, искореняя зло и неправду в этом мире, чтобы Отец наш Всевышний не думал гневиться на простой непросвещенный люд.

Летрина обошла Торальда и нарисовала во всю его спину последнюю руну.

— Теперь, ты среди нас, сын Торальд, — с довольной улыбкой произнесла Мать Летрина и горячо поцеловала юношу в лоб. В тот же миг на помост взошёл ещё один последователь культа Нэраэля и преподнёс Отцу Малиосу две золотых чаши. Мужчина вытянул из-под плаща золотое кадило и насыпал в него сначала из первой чаши какой-то серо-зелёный порошок, а затем из другой чаши, растерев в пальцах, сухие тёмно-зелёные листья душистой травы. После этого Малиос отошёл за спины своих собратьев к двухметровой золотой статуе ангела с расправленными крыльями, щитом и мечом в руках, взял из чугунка, стоявшего под ней, тлеющий уголёк и положил его в кадило. Подойдя к Торальду, мужчина со всех сторон начал окуривать его. Душистый дым окутал юношу, загустел, но уже через минуту рассеялся, а бурое масло на теле каким-то невообразимым чудом исчезло.

— Брат Вáльмус, — вежливо обратился Отец Малиос к служителю Нэраэля в синем плаще, — подайте рубаху брату Торальду. Молодой мужчина с улыбкой и восторгом в изумрудно-голубых глазах незамедлительно подал рубаху своему другу.

— Теперь ты один из нас, сын Торальд? — произнёс с задумчивостью Отец Патрир.

— Без меча и плаща я не считаю себя равным вам, — ответил Торальд.

— Хорошие слова от достойного мужа, — одобрительно согласился Патрир. После этих слов он медленно достал из-за пояса плеть и протянул её Торальду.

— Возьми, — приказал мужчина, со строгим лицом посмотрев на озадаченного юношу. Торальд безукоризненно повиновался приказу. Отец Патрир кивнул головой соборникам в красных плащах и дважды ударил в ладоши. Здоровяки загрохотали пластинчатыми латами и направились в одну из боковых дверей. Вскоре они вернулись, ведя за собой на верёвке стройную молодую девушку в чёрном льняном платье с путами на руках и мешком на голове.

— Вчера, — начал громким недовольным голосом Отец Патрир, обращаясь к толпе, — эта дева посмела пойти против устоявшихся законов, которые почитали наши предки и которые почитаем мы. Из-за своего высокомерия и себялюбия она совершила нелепый поступок, поступок, не имеющий в себе ни смысла, ни рассудка. Своим глупым действием эта дева, со слов оскорблённого ей человека, поставила наш город и наше королевство на грань вооружённого конфликта!

Все присутствующие в зале вздрогнули и засуетились, начав шептаться между собой. Королева Фаретра, сидевшая в первых рядах, уныло покачала головой. А Отец Патрир тем самым продолжал:

— Но имея ввиду мерзостность того человека, за которого эту опрометчивую невыносимо горделивую деву было обещано выдать замуж, смертный приговор решено было отменить. Однако без наказания она не останется! За своё высокомерие, дурное поведение и нарушение всеми признанных мужами законов эта дева приговаривается к десяти ударам плетью по обнажённому телу. Снимите мешок с её головы, пусть все знают её в лицо! — приказал с неким отвращением и презрением в хладнокровном взгляде Отец Патрир.

Толпа охнула от удивления, ведь девушка, приговорённая к наказанию, — королевская дочь Флёр. Торальд был в недоумении от увиденного, ведь это была его сестра. Она посмотрела на него, как обычно, милым удручённым взглядом. Её глаза были красны от слёз, а щёки горели. Торальд был в растерянности, он то и дело смотрел то на плеть, то на сестру. Толпа смолкла, когда Отец Патрир посмотрел недовольным взглядом на сомневающегося юношу. Королевский сын пустым взором оглядел толпу. Ему казалось, что он ягнёнок, на которого смотрят сотни голодных разъярённых волков. Вскоре, после коротких раздумий, Торальд кивнул головой соборникам в красных плащах. Они с грубой силой потащили вырывавшуюся девушку к юноше. Флёр плакала и умоляла брата не бить её, но Торальд будто бы был одурманен. Он обнажил спину сестры, с хладнокровием разорвав её платье.

— Прошу, не надо, — заливаясь слезами, твердила испуганно Флёр, которую Соборники в красных плащах крепко держали за руки, ехидно улыбаясь. Вальмус сочувствующе посмотрел на Торальда, словно он сам пережил когда-то подобное. Фаретра отвернулась и закрыла глаза.

— Прости, но я должен — чуть слышно прошептал королевский сын сестре на ухо, после чего нанёс первый удар. Раздался пронзительный женский крик.

— Ненавижу! — закричала что есть силы истошным голосом Флёр, ощущая как конопляные, туго перевязанные, верёвки разрывают кожу.

— Один! — начал считать Отец Патрир.

Плеть вновь просвистела в воздухе, и женский вопль вновь наполнил стены собора. Все ждали с нетерпением последнего удара. Когда девушка была наказана, Фаретра бросилась к измождённому измученному телу дочери и с омерзением посмотрела на сына:

— Разве мы растили тебя таким? Изверг! — бросила с ненавистью мать.

— Сын Торальд, добро пожаловать в семью! — довольно произнёс Отец Патрир, горячо обняв юношу и повесив ему на шею золотой кулон в виде ангела. — Брат Вальмус, выдайте брату Торальду то, что его по праву, — приказал главный Соборник, после чего удалился прочь, а вслед за ним последовали и другие прислужники культа Нэраэля. Проходя мимо королевского сына, Отец Хрон печально покачал головой. Народ начал расходиться, поднялся шум, затем началась оживлённая толкотня. Вальмус подошёл к другу и положил руку ему на плечо:

— Ты не первый, кому приходится так жестоко поступать, — удрученно сказал он, — пойдём за мной, ты заслужил отдых, брат.

Торальд был сдержан и безучастен, хотя ненависть и омерзение к самому себе переполняли его, как и слёзы. Фаретра с презрением смотрела на сына, пребывая в шоке от его жестокости и невозмутимости; она никогда не видела его таким. Юноша последовал за Вальмусом в одну из скрытых комнат, всё ещё крепко сдавливая деревянную рукоять окровавленной плети.

После произошедшего в соборе, Флёр доставили в замок Тронборг, где вокруг неё суетилось три служанки. Лекарь промыл раны, приложил лечебные травы и, когда девушка пришла в сознание, её успокаивающим отваром.

Королева была в ярости от поступка сына и в то же время страшно переживала за неродную дочь. Фаретра стремительной походкой шла в покои своего больного мужа.

Томад Тронэр — король Северного Форлианда, медленно умирал от неизвестного ни одному лекарю недуга. Когда королева Фаретра вошла в комнату, её муж, укутавшись одеялом, что-то неясно бормотал во сне. Окна были затянуты шторами шоколадного цвета, от чего в спальне царил полумрак. Вдруг Томад медленно приподнял веки и измождённым взглядом посмотрел на жену — улыбка скользнула по исхудалому лицу императора.

— Как вы, мой король? — заботливо спросила Фаретра, садясь на кровать возле своего мужа и нежно поглаживая его по седым густым волосам.

— Всё хорошо, моя королева, — прохрипел Томад, немощно отодвигая от себя одеяло. Супруга улыбнулась, увидев радость в глазах императора. — Даже умирая, он не показывает, что ему больно, — подумала про себя королева, продолжая поглаживать супруга и смотреть ему в глаза. — И как же я могу рассказать ему о поступке нашего сына?

— Что вас беспокоит, моя королева? — взволнованно спросил Томад.

— Да так… ничего… просто задумалась, — улыбнулась Фаретра, стараясь скрыть печаль, поселившуюся во взгляде.

— Пытаетесь обмануть меня? — огорчённо произнёс Томад, после чего тяжело закашлял. — Воды, — сипло протянул супруг, обессилено сжимая руку жены.

— Ни за что на свете, мой король, я просто беспокоюсь о наших детях. Наш сын… он вступил в ряды Соборников, а Флёр отвергла старшего сына Фаргоса Брогура, и мысль о том, что станется с королевством после твоей кончины, очень сильно тревожит меня, — понуро ответила Фаретра.

— Забота о королевстве…хм, — задумался Томад. — Простите, моя королева, что это бремя ложиться на ваши плечи. А дети,… дети избрали свой путь, и я не смею винить их за это, да и как я могу осудить свою плоть и кровь? Обидно, конечно же, что я не смог отплатить Брогурам такой же добротой, как и они мне. Но думается мне, что Фаргос всё поймёт, как никак, вы его младшая сестра, моя дорогая Фаретра. — улыбнулся король, вновь тяжело закашляв и от щемящей боли в груди сильно сдавил руку супруги.

— Я не могу поверить, что вас скоро не станет, — печально обронила королева, смахивая ладонью хлынувшие по щекам слёзы.

— Не нужно так убиваться, моя дорогая Фаретра, в конце концов, все мы смертны и каждый обязан держать ответ за свои поступки. Признаться, я чувствую, что мне недолго осталось пребывать в этом мире, да и, по правде сказать, я уже устал от всего этого, — прохрипел Томад. — Если бы я больше проводил время с семьёй, а не на скучных банкетах и переговорах, моя жизнь была бы лучше. Но, увы, не я выбирал себе эту судьбу. Да и вообще, я бы её никому не пожелал.

— Почему вы никогда не рассказывали мне о своей прошлой жизни? — вдруг спросила Фаретра.

— Вы никогда не спрашивали, моя королева, да и не было надобности в этом. Уж слишком тернист был мой жизненный путь, чтобы его потом вспоминать.

— Вы так говорите, как будто бы, жалеете о том, что сделали.

— К сожалению, это так и есть, — сознался король. — Я мало чего унаследовал от тирана отца, и, признаться, горжусь этим. Моя братья презирали меня и вечно твердили, что мне не стать королём. Отец смеялся над моим честолюбием и состраданием.

— Что же стало с вашими братьями и отцом?

— Мой старший брат покушался на честь моей жены, из-за чего та покончила с собой. За это я отравил его. Младшего брата пришлось насадить на меч, когда он изнасиловал кальхеймку и убил моего товарища. Позже его вдова подбросила моему отцу ядовитую змею в постель. Эту женщину я приказал повесить. Но я не жалею того, что с ними сделал. Мне больно лишь от того, что не смог уберечь близких людей от беды, ни тогда, ни сейчас, — обронив слезу, прошептал Томад.

— Почему вы так говорите, мой король? — не понимала Фаретра.

— Возможно, вам будет это нелегко понять, моя королева, но бремя, которое вы должны понести,… в этом повинен я, и только лишь я…. Это я продолжил постройку собора, значит, я помог создать этих чудовищ в человеческом обличии. Это из-за меня, мой сын примкнул к этим кровожадным фанатикам. К сожалению, я слишком поздно понял, кто они на самом деле.

— Мой король, вы ни в чём не виноваты, ведь вы же это делали не ради себя, а ради народа, — успокаивала Фаретра.

— Нет, моя королева, в этом и в судьбе Флёр виноват именно я. Поэтому я не вправе судить их выбор. Знаете, когда смерть так близко, о жизни начинаешь думать совсем по-иному. И самое ужасное то, что более я не смогу вас уберечь от этого завистливого лицемерного общества, в частности и от своего племянника, ведь вам по закону положено править вместе. Прости, что так всё получается, — прокашлявшись, обречённо протянул Томад. — Прошу, откройте ящик и возьмите лежащую там бумагу, — попросил Томад. Вдруг острая боль защемила сердце, мышцы свёло судорогой, глаза налились кровью, на лбу градом выступил холодный вязкий пот.

— Вам осталось только лишь подписать ту бумагу и всё это достанется вам, моя дорогая Фаретра, — обессилено пообещал Томад, с любовью посмотрев на супругу. Королева нежно убрала прядь поседелых волос с лица мужа. В туже минуту, король медленно опустил веки и хрипло тяжело задышал, впав в полузабытье. Фаретра ещё некоторое время сидело возле постели, затем она поцеловала мужа в лоб и почувствовала, что он уже не дышит, а руки стали холодны, как лёд. Королева зарыдала и упала покойнику на грудь.

В это время с книгой, завёрнутой в белую ткань, мимо покоев императора проходил высокий худощавый мужчина в коричневом платье, с короткими тёмными волосами и небольшой бородой и усами на скуластом лице. Этот человек в высших кругах был известен всем как Плут, на самом же деле его звали Брóмар. Он являлся советником императора. Заслышав громкий плач в комнате господина, Бромар остановился и, якобы задумавшись, встал у двери.

— Вам что-то надобно советник? — спросил, нахмурившись, чернобородый стражник.

— Нет, я просто мимо проходил, — выкрутился Бромар.

— Ну, вот и ступайте, — буркнул сердито стражник.

— Давно пора, старый чёрт, — усмехнулся советник себе под нос, направляясь к лестнице.

— Его больше… больше нет… — запинаясь от неудержимо льющихся слёз, горестно вымолвила Фаретра, сжимая ледяную руку мужа.

— Ваше Величество, что с королём? — тревожно воскликнули вбежавшие в комнату стражники.

— Поверить не могу, что вы покинули нас, — говорила с умершим супругом королева, не отпуская его руки.

— Значит вот, какова ваша судьба, Ваше Величество, — расстроившись, подумал чернобородый стражник, — пойдём, нужно созвать слуг, — сказал мужчина своему напарнику, который был сам не свой, видя смерть своего короля.

Советник Бромар, сделав огорченное лицо, приблизился к стражнику, охранявшим покои племянника Томада Тронэра.

— Лорд Крóмат приказал не беспокоить его! — угрожающе предупредил стражник, преградив копьём незваному гостю путь.

— У меня весьма важное дело, — понуро сообщил советник.

— Ничего не знаю, я не смею нарушать приказ лорда Кромата, — был неумолим стражник.

— Эх ты… королевство только что лишилось своего правителя, а племянник — дяди.

— Неужели это правда? — ужаснулся стражник.

— Сам не могу поверить в это.

— Но всё равно, я не могу вас впустить, Милорд сейчас сильно занят! — стоял на своём мужчина, не убирая копья от двери.

— Меня ждут, если не веришь, спроси сам, — с нотками недовольства сказал Бромар. Всё-таки стражник осмелился постучать в дверь.

— Чего тебе надо? Я же приказал никого не впускать! — возмутился Лорд.

— Прошу прощения, Милорд, но советник Бромар говорит у него к вам срочное дело.

— Пусть заходит, — разрешил барон.

С довольным лицом советник отворил дверь в покои Кромата. В комнате было сильно накурено и кроме пряного запаха табака, ощущался приторный аромат женских духов. Спальню наполняли пылкие девичьи стоны и возбужденный бесстыдный смех. На полу валялось нижнее женское бельё.

— Вечно вы не вовремя, советник! — усмехнулся Кромат, прикрывая обнажённое сухощавое тело тёмно-бардовым халатом. — Так, быстро одевайтесь и пошли вон! — укладывая растрёпанные русые волосы на затылок, приказал лорд двум стройным блондинкам с пышными формами. Девушки в спешке собрали вещи и выскользнули вон.

— У меня для вас очень занимательные и важные новости, — усмехнулся советник, с лукавством теребя бороду и усы.

— Умеешь ты интриговать, Плут! — с огнём интереса в глазах, усмехнулся Кромат, закурив папиросу.

— Томад мёртв, — прошептал торжествующе Бромар.

— Неужели этот день настал?! — радостно рассмеялся лорд, после этого он открыл новую бутылку с вином.

— Милорд, «Око Мендры», — сообщил советник, положив на стол завёрнутую в белую ткань книгу.

— Глазам своим не верю, после стольких лет поисков… наконец-то, — восторженно произнёс Кромат, сорвав белую ткань и жадно поглаживая предмет. Обложка книги, окрашенная в фиолетовый цвет с багровыми символами, была скреплена из многообразной человеческой кожи, а корешок — из прямоугольных косточек, разрисованных таинственными символами. Спереди и сзади загадочного предмета был изображён большой закрытый глаз, заключённый в восьмиконечную звезду. Страницы книги, чёрные как уголь, были плотно запечатаны чем-то наподобие сжиженной крови, которая словно по жилам переливалась по всему устрашающему артефакту.

— Бромар, ты хоть представляешь мощь этой книги! — воскликнул, словно одержимый, лорд.

— Если не ошибаюсь, Милорд, страшилкой об ужасной ведьме Мендре пугают детей, в истории говорится, что тот, кто заключит выгодный для неё союз, получит безграничную мощь из её царства вечных кошмаров.

— О да, но это только часть той могучей силы, что сокрыта на этих страницах. Поговаривают они пропитаны слезами вдов и кровью павших мужей в войне против полчищ тьмы, которых призвала униженная и презираемая чародеями талантливая волшебница. С её силой ни один человек не смеет совладать, тот, в чьих руках этот древний артефакт, может получить власть над миром.

— Милорд, но разве взамен она требует души владельца? — поинтересовался советник.

— Молчи, Бромар, молчи! — приказал сердито Кромат. — Пока глаз закрыт, секреты этой книги нам не познать никогда. Снять печати подвластно лишь тому, кто запечатал душу Мендры внутри сей могучего артефакта, — удручённо протянул лорд, завернув книгу обратно в ткань и спрятав её в стол.

— Тогда что же вы намерены делать?

— Мне нужен лучший из палачей-магов Нэраэля, — решительно заявил собеседник. — Разузнай где он.

— Милорд, боюсь огорчать вас, но требовать каких-либо действий от Соборников имеет права только король, для начала нам следует занять престол, — напомнил Бромар.

— Да знаю, с этим, я думаю, проблем не будет, — беззаботно ответил Кромат, сделав несколько глотков вина, после чего сморщил лицо от ядрёного горького вкуса, — дрянь, какая, они что, хотят меня стравить этим пойлом? — возмутился лорд. После некоторого времени молчания, собеседник спросил:

— Как думаешь, Бромар, Вэтфэльд посмеет развязать с нами войну и каковы наши шансы на победу?

— Вообще это дурная затея, для Вэтфэльда это будут бессмысленные потери, но нам тоже без жертв не обойтись.

— А что если они объединяться с севером?

— Тогда… Милорд, я не могу ответить на этот вопрос, хотя… — задумался Бромар. Если же только уничтожить врага изнутри, посадив семя раздора прямо в их сердце, тогда эта война обойдётся для нас минимальными потерями.

— Значит в этом случае, мы сможем захватить тех, кто посмел поднять на нас меч, — заявил Кромат.

— Милорд, вы так говорите, как будто бы война и вправду начнётся.

— Нельзя ни в чём быть уверенным, следует не только просчитывать ходы врага и идти на шаг-два вперёд, но и готовиться к худшему, — поделился мыслями собеседник.

— Неужели вы намерены захватить весь мир? — удивился Бромар.

— А почему бы и нет? — усмехнулся Кромат. — Видишь ли, с силой этой книги Ардор будет мой, нужно только время и преданных людей. К тому же, я смогу доказать зазнавшемуся Фивисвэйлу, что род Тронэров — род властелинов!

— Милорд, это безумство,… но мысль владеть миром потрясает, — восхитился советник.

— Тогда, Бромар, позаботься о том, чтобы Фаретре не достался трон. — Приказал Кромат. — Да и не хотел бы я, чтобы Вэтфэльдское отрепье поганило священный трон в Вэйтстоун.

— Милорд… — протянул заинтригованно Бромар с коварной улыбкой.

— И вообще, дело женщины нести удовольствие мужчине и рожать детей, а не смешить народ, — закурив папиросу, бесцеремонно заявил Кромат. — Закон о двоевластие был огромнейшей ошибкой. Фросты были правы, власть должна быть жёсткой и строиться на деспотии, язык боли вот что понимают все живые существа. Всё это присуще совершенному монарху. История не раз доказала, что именно в руках монарха-единоправителя, империи расцветают.

— Результат не заставит себя долго ждать, уж поверьте, — пообещал хитроумный советник.

— Звучит убедительно. Теперь ступай и прикажи служанке пусть приберётся и принесёт мне свиные отбивные, — повелел Кромат, выпустив густое облако пряного едковатого дыма.

— Как будет угодно, Милорд, — учтиво поклонившись, лицемерно произнёс советник и затворил за собой дверь.