ГЛАВА 7
Зал уже заполнялся народом. Репортеры оккупировали стойку, изгоняя похмелье пивом, виски, джином. В основном англичане, разбавленные редкими американцами, немцами, французами. На ленч они обычно собирались в клубе американского посольства, где цены были пониже, но иногда радовали своим присутствием и нас. Ежедневно, к полудню, они все сбивались вместе, и отсутствующего тут же обзывали сукиным сыном, поскольку он задумал раскопать что-то особенное.
Никто из них не перетруждал себя. Во-первых, все они состояли в штате и не умирали с голода. Во-вторых, самое тривиальное убийство в Чикаго или, для Англии, в Манчестере превращало обстоятельный отчет о шансах социал-демократов на ближайших выборах в ФРГ в три абзаца колонки «Новости мира». Они многое знали, но в статьях не чурались вымысла и догадок, и не делились с коллегами полученной информацией, предварительно не заслав ее в номер.
Я дал сигнал Карлу угостить всех за счет заведения. Поздоровался с некоторыми, ответил на несколько вопросов, касающихся вчерашней стрельбы, сказал, что понятия не имею, политическое это убийство или нет. Спрашивали они и о Падильо. В деловой поездке, коротко отвечал я.
От стойки я прошел к столикам, перекинулся парой слов с Хорстом, нашим метрдотелем, строгим, но справедливым предводителем официантов и поваров. Пожал еще несколько рук. Замкнув круг, вернулся к стойке.
Я заметил Фредль, едва она вошла в дверь, и поспешил ей навстречу.
— Привет, Мак. Извини, что задержалась.
— Хочешь присоединиться к своим друзьям за стойкой?
Она глянула на репортеров и покачала головой.
— Не сегодня. Благодарю.
— Я оставил для нас столик в углу.
Мы сели, заказали коктейли и еду, после чего Фредль одарила меня холодным взглядом:
— Что ты затеял?
— О чем ты? — искренне удивился я.
— Утром мне позвонили от лица Майка. Из Берлина. Некий Уитерби.
Я отпил из бокала, всмотрелся в кончик сигареты:
— И что?
— Попросил передать тебе, что дело — швах. Это первое. Во-вторых, сказал, что один Майк не справится, и ему нужна рождественская помощь, причем как можно скорее. В-треть-их, он хочет, чтобы ты остановился в берлинском «Хилтоне». Там он сам тебя найдет. Если не в номере, то в баре.
— Это все?
— Все. Мне показалось, что он очень спешил. О, и еще. Он полагает, что в салуне и в твоей квартире установлены подслушивающие устройства. И Кук Бейкер знает, кому тебе следует позвонить, чтобы избавиться от них.
Я кивнул:
— Займусь этим после ленча. Как насчет коньяка? — я дал сигнал Хорсту. Хорошо все-таки иметь собственный ресторан. Обслуживают на высшем уровне.
— Что все это значит, черт побери? — пожелала знать Фредль.
Я пожал плечами.
— Полагаю, это уже не секрет. Падильо и я подумываем о том, чтобы открыть еще один салун в Берлине. Много туристов. Еще больше военных. В последнюю поездку туда я нашел подходящее местечко. Но, похоже, у Майка что-то не сложилось. Поэтому он и просит меня приехать.
— При чем тогда Рождество? На дворе апрель.
— Падильо тревожится, как бы нас не опередили конкуренты.
— Ты лжешь.
Я улыбнулся:
— Потом я тебе все расскажу.
— Ты, разумеется, едешь.
— Ну почему «разумеется». Скорее всего, я позвоню Майку или напишу ему письмо. Я же обо всем договорился. Раз он смог все испортить за один день, пусть сам и поправляет.
— Ты опять лжешь.
— Послушай, один из нас должен оставаться здесь, вести дела. Я не так люблю путешествия, как Падильо. Я — домосед. Не страдаю избытком энергии или честолюбия. Поэтому я — управляющий и владелец салуна. Работа непыльная, а на хлеб и воду хватает.
Фредль встала:
— Ты слишком много говоришь, Мак, и не умеешь врать. Лгун из тебя никудышный, — она открыла сумочку и бросила на стол конверт. — Твой билет. Счет я пришлю после твоего возвращения. Самолет вылетает из Дюссельдорфа в восемнадцать ноль-ноль. Времени тебе хватит, — она наклонилась и потрепала меня по щеке. — Будь осторожен, дорогой. Поговорим, когда вернешься.
Поднялся и я.
— Спасибо тебе.
Взгляд ее нежных карих глаз встретился с моим:
— Я знаю, что ты мне все расскажешь. Скорее всего, в три часа утра, когда полностью расслабишься и у тебя возникнет потребность выговориться. Я подожду. Мне спешить некуда, — она повернулась и медленно пошла к выходу. Хорст обогнал ее, чтобы открыть дверь.
Я сел, глотнул коньяка. Фредль не допила рюмку, поэтому я перелил ее коньяк в свою. Не пропадать же добру! В тех редких случаях, когда Падильо касался своего, как он ею называл, «другого занятия», он сетовал, что одним из недостатков этого рода деятельности является необходимость работать с рождественскими помощниками. Кого он подразумевал, я не знаю, но вероятно, под этим термином фигурировал широкий круг лиц, от сотрудников армейской разведки до туристов, вооруженных фотоаппаратами с мощными объективами, обожающих фотографировать чехословацкие оружейные заводы. Почему-то их всегда ловила бдительная охрана, а на допросах все они, как один, прикидывались бедными студентами. Так что под «рождественской помощью» Падильо подразумевал тех, кого Бог пошлет, то есть дилетантов.
Однако сложившаяся ситуация требовала немедленного решения. Я мог плюнуть на авиабилет и на «SOS» Падильо, остаться в моем уютном салуне и как следует набраться. Или позвать Хорста, передать ему ключи от сейфа и всех дверей, поехать домой, собрать чемодан и отправиться в Дюссельдорф. Коньяк я оставил на столе и подошел к бару. Репортеры уже смотались, и Карл преспокойно читал «Тайм». Он полагал, что это развлекательный журнал. Я склонялся к тому, чтобы согласиться с ним.
— Где Хорст?
— На кухне.
— Позови его.
Карл всунулся в кухню и позвал Хорста. Тощий невысокий мужчина обошел стойку и вытянулся передо мной. Я даже подумал, что он щелкнет каблуками. За те пять лет, что он работал в салуне, наши отношения оставались строго формальными.
— Да, герр Маккоркл?
— На несколько дней вы останетесь за старшего. Мне надо уехать.
— Хорошо, герр Маккоркл.
— Куда это? — встрял Карл.
— Не твоего ума дело, — отрезал я.
Хорст неодобрительно глянул на него. Он получал пять процентов прибыли и, соответственно, куда с большим почтением воспринимал решения руководства.
— Что-нибудь еще, герр Маккоркл? — спросил Хорст.
— Позвоните в фирму, что реставрирует ковры, и узнайте, сколько они возьмут, чтобы заштопать все дыры, прожженные окурками. Если не слишком много, наймите их. Решение примите сами.
Хорст просиял:
— Будет исполнено, герр Маккоркл. Позвольте спросить, надолго ли вы отбываете?
— На несколько дней, возможно, на неделю. Падильо тоже не будет, так что командовать придется вам.
Хорст едва не отдал мне честь.
— О Господи, да разве так ведут дела, — не унимался Карл. — А как же мой «Континенталь»?
— Подождет моего возвращения.
— Ладно, я согласен.
Я повернулся к Хорсту.
— К вам придет человек, может двое, чтобы проверить телефоны. Думаю, завтра. Обеспечьте им все условия для работы.
— Разумеется, герр Маккоркл.
— Раз с этим все ясно, до свидания.
— До свидания, герр Маккоркл, — вытянулся в струнку Хорст.
— С нетерпением ждем вашею возвращения, — добавил Карл.
Выйдя из салуна, я сел в машину и проехал шесть кварталов до многоэтажного дома, точь-в-точь такого же, как у Фредль. Оставил машину у тротуара и поднялся на шестой этаж. Постучал в квартиру 614. Через несколько мгновений дверь открылась на дюйм. На меня глянуло бледное лицо.
— Заходи, — дверь распахнулась. — Выпей, если хочется.
Я вошел в квартиру Кука Дж. Бейкера, боннского корреспондента международной радиослужбы новостей, называвшейся «Глоубол Рипотс, Инк.». Кроме того, Бейкер был единственным представителем «Анонимных алкоголиков» в стане журналистов, да и то с каждым днем сдавал свои позиции.
— Привет, Куки. Как идет борьба с «зеленым змием»?
— Я только что проснулся. Не желаешь пропустить по стопочке?
— Спасибо, я — пас.
В квартире чувствовалось отсутствие женской руки. Неубранная постель. Два заваленных книгами стола. Огромное кресло с встроенным в один из подлокотников телефоном. У второго подлокотника — портативная пишущая машинка на вращающейся подставке. И бутылки виски, расставленные по всей комнате. Некоторые наполовину пустые, другие — на четверть. Куки придерживался теории, что бутылка должна находиться на расстоянии вытянутой руки, когда бы у него ни возникло желание выпить.
— Иной раз, когда я уже на полу, чертовски долго ползти на кухню, — однажды объяснял он мне.
В тот год Куки исполнилось тридцать три, и Фредль полагала, что более красивого мужчину видеть ей не доводилось. На пару дюймов выше шести футов, гибкий, как тростинка, с открытым лбом, классическим носом, губами, на которых, казалось, вот-вот заиграет улыбка. И безупречный вкус. Встретил он меня в темно-синей рубашке спортивного покроя, галстуке в сине-желтую полоску, с широкими, как у шарфа, концами, серых брюках, стоивших не меньше шестидесяти баксов, и черных мягких кожаных ботинках типа мокасин.
— Присядь, Мак. Кофе?
— Не откажусь.
— С сахаром?
— Если он у тебя есть.
Он поднял с пола бутылку и направился на кухню. Пару минут спустя протянул мне полную чашку и сел сам. Поднял одной рукой рюмку виски, другой — бокал молока.
— Пора и позавтракать. Твое здоровье.
— Твое тоже, — отозвался я.
Он опрокинул рюмку, тут же запил спиртное молоком.
— Неделю назад опять начал пить, — сообщил он.
— Скоро бросишь.
Он покачал головой и грустно улыбнулся.
— Может, и так.
— Что слышно из Нью-Йорка? — спросил я.
— За прошлый год прибыль составила тридцать семь миллионов, и денежки сыплются на мой счет.
Семь лет назад Бейкер прослыл гением Мэдисон-авеню среди руководства рекламных компаний и информационных агентств, основав новую фирму «Бейкер, Брикхилл и Хилсман».
— Я переезжал с места на место и никак не мог оторваться от бутылки, — рассказывал он одним дождливым вечером. — Они хотели выкупить мою долю, но каким-то чудом адвокатам удалось застать меня трезвым, и продавать я отказался. Мне принадлежит треть акций. Упрямство мое росло по-мере того, как росла их цена. Однако мы пришли к соглашению. Я не принимаю участия в работе фирмы, а они переводят треть прибыли на мой счет. Мои адвокаты подготовили необходимые бумаги. Теперь я очень богат и очень пьян и знаю, что никогда не брошу пить, потому что мне не нужно писать книгу, которую я собирался написать, чтобы заработать кучу денег.
Куки пробыл в Бонне три года. Несмотря на частные уроки, выучить язык он так и не смог.
— Психологический блок, — говорил он. — Не люблю я этот проклятый язык и не хочу его учить.
Требовалось от него ежедневно заполнять одну минуту новостей и иногда выходить в прямой эфир. Информацию он черпал у личных секретарей тех, кто мог знать что-то интересное. Секретарш помоложе соблазнял, постарше — просто очаровывал. Однажды я попал к нему как раз в тот момент, когда он собирал новости. Он сидел в кресле, заранее улыбаясь.
— Телефон зазвонит через три минуты, — пообещал он.
И не ошибся. Первой вышла на связь девчушка из боннского бюро лондонской «Дейли экспресс». Если ее боссу попадало что-либо интересное, она сообщала об этом и Куки. А телефон звонил и звонил. И каждый раз Куки рассыпался в комплиментах и благодарил, благодарил, благодарил.
К восьми часам звонки прекратились. За это время мы успели раздавить бутылочку. Куки осмотрелся, убедился, что рядом с креслом стоит еще одна, полная, протянул ее мне.
— Разливай, Мак, а я пока запишу эту муть.
Развернул к себе пишущую машинку и начал печатать, изредка сверяясь с записями, произнося вслух каждое слово.
— «Канцлер Людвиг Эрхард сказал сегодня, что…» — в тот день ему дали две минуты эфира, а текст он печатал пять.
— Поедешь со мной в студию? — спросил Куки.
Уже изрядно набравшись, я согласился. Куки сунул початую бутылку в карман макинтоша, и мы помчались на радиостанцию. Инженер ждал нас у дверей.
— У вас десять минут, герр Бейкер. Уже звонили из Нью-Йорка.
— Еще успеем, — Бейкер достал из кармана бутылку. Инженер поднес ее ко рту первым, за ним — я, потом Куки. Я уже едва стоял на ногах, Куки же лучился обаянием. Мы прошли в студию, и Куки по телефону соединился с редактором в Нью-Йорке. Редактор начал перечислять материалы, уже полученные по каналам АП и ЮПИ.
— Это у меня есть… и это… и это… это тоже. Об этом у меня поболе. Плевать я хотел, что АП это не сообщило. Обязательно сообщит после десяти.
Бутылка еще раз прошлась по кругу. Куки нацепил наушники и спросил у инженера в Нью-Йорке:
— Как слышимость, Фрэнк? Нормально? Это хорошо. Тогда поехали.
И Куки зачитал текст прекрасно поставленным голосом, будто неделю не брал в рот спиртного. Язык не заплетался, фразы строились четко, без лишних слов. Лишь однажды он глянул на часы, чуть сбавил темп и закончил ровно через две минуты.
Мы допили бутылку и отправились в салун, где Куки и я назначили встречу двум секретаршам из министерства обороны.
— Только этим я и держусь, — говорил мне Куки по пути в Годесберг, — Если б не ежедневный выход в эфир и не возможность спать допоздна каждое утро, мне бы давно мерещились черти. Знаешь, Мак, тебе нужно бросить пить. Иначе жизнь в роскоши тебя погубит.
— Меня зовут Мак, и я — алкоголик, — механически ответил я.
— Это первый этап. Ко второму перейдем, когда я протрезвею. Нам будет о чем поговорить.
— Я подожду.
Через «перепелочек», как Куки называл секретарш, он знал Бонн, как никто другой. К нему поступала информация и о проблемах с обслуживающим персоналом в посольстве Аргентины, и о внутренних трениях в христианско-демократическом союзе. Он ничего не забывал. Однажды даже сказал мне: «Иногда мне кажется, что в этом причина моего пьянства. Я хочу узнать, смогу ли отключиться. Пока мне 5того не удавалось. Я помню все, что делалось или говорилось при мне».
— Сегодня у тебя совсем не дрожат руки, — заметил я.
— Добрый доктор каждый день делает мне витаминную инъекцию. Новый метод лечения. Он полагает, что я могу пить сколько душе угодно при условии, что буду получать витамины. Он составил мне компанию и перед тем, как уйти, решил, что такой же укол необходим и ему.
Я пригубил кофе.
— Майк полагает, что наш салун необходимо проверить. И мою квартиру. Нет ли подслушивающих устройств. Он считает, что ты можешь найти нужных людей.
— Где Майк?
— В Берлине.
— Как скоро это нужно?
— Чем быстрее, тем лучше.
Куки снял телефонную трубку и набрал десятизначный номер.
— Этот парень живет в Дюссельдорфе.
Он подождал, пока на другом конце провода возьмут трубку.
— Конрад, это Куки… Отлично… В двух местечках Бонна требуется твой талант… «У Мака» в Годесберге… Ты знаешь, где это? Хорошо. И квартира. Адрес… — он глянул на меня. Я продиктовал адрес, а он повторил его в телефонную трубку. — Что именно, не знаю. Наверное, телефоны и все остальное. Подожди, — он опять обратился ко мне. — А если они что-то найдут?
Я на мгновение задумался.
— Пусть оставят все на месте, но скажут тебе, где что находится.
— Оставить все на месте, Конрад. Ничего не трогать. Позвони мне, когда закончишь, и расскажи, что к чему. Теперь, сколько это будет стоить? — Он послушал, спросил меня: — На тысячу марок согласен? — Я кивнул. — Хорошо. Тысяча. Получишь их у меня. И ключ от квартиры. Договорились. Завтра я тебя жду.
Куки положил трубку и ухватился за бутылку.
— Он проверяет мою квартиру раз в неделю. Однажды, когда позвонила какая-то «перепелочка», мне показалось, что в трубке посторонний звук.
— Он что-нибудь обнаружил?
Куки кивнул.
— «Перепелочка» потеряла работу. Мне пришлось найти ей другую.
Он глотнул шотландского, запил молоком.
— Майк угодил в передрягу?
— Не знаю.
Куки посмотрел в потолок.
— Помнишь девчушку, которую звали Мэри Ли Харпер? Из Нэшвилла.
— Смутно.
— Раньше она работала у одного типа по фамилии Бурмсер.
— И что?
— Ну, Мэри и я подружились. Стали просто не разлей-вода. И как-то ночью, после энного количества мартини, прямо здесь Мэри Ли начала «петь» главным образом об одном милом человеке, мистере Падильо. Я споил ей еще несколько мартини. И утром она уже не помнила, что «пела». Я, естественно, заверил ее, что ночью нам было не до разговоров. Потом она скоренько уехала.
— Значит, ты знаешь.
— Знаю, и немало. Я сказал Майку, что мне многое известно, и предложил без всякого стеснения обращаться ко мне, если возникнет необходимость, — Куки помолчал. — Похоже, она и возникла.
— Что можно сказать о Бурмсере помимо написанного в удостоверении, которое он показывает тем, кто хочет его видеть?
Куки задумчиво уставился на бутылку:
— Твердый орешек. Продаст собственного ребенка, если сочтет, что предложена стоящая цена. Очень честолюбивый. А честолюбие — штука коварная, особенно в тех делах, какими он занимается. — Куки вздохнул, поднялся. — За те годы, что я здесь, Мак, «перепелочки» мне много чего порассказали. И если сложить одно с другим, получится солвдная куча дерьма. Одна «перепелочка» из команды Гелена как-то «пела» здесь едва ли не всю ночь. Она… ну да ладно… — он ушел на кухню и вернулся со стаканом молока и рюмкой шотландского. — Если ты увидишь Майка… за этим ты и едешь, так? — Я кивнул. — Если ты увидишь его, предупреди, что от него требуется предельная осторожность. За последние несколько дней до меня дошли кой-какие слухи. Пока я не могу сказать ничего определенного и не хочу, чтобы у тебя создалось впечатление, будто я чего-то не договариваю. Просто скажи Майку, что идет грязная игра.
— Обязательно, — пообещал я.
— Еще кофе?
— Нет, не хочу. Спасибо, что нашел того парня. Вот ключ от квартиры. Я скажу Хорсту, чтобы он прислал тебе тысячу марок.
Куки улыбнулся.
— Не спеши. Отдашь ее сам, когда вернешься.
— Благодарю.
— Не волнуйся, все образуется, — успокоил он меня на прощание. Я поехал домой. На этот раз меня не ждали с «люгером» наготове. Не было там ни толстяков с пухлыми бриф-кейсами, ни каменнолицых полицейских в накрахмаленных рубашках и с чистыми ногтями. Я достал из шкафа чемодан, поставил на кровать, откинул крышку, уложил вещи, оставив место для двух бутылок шотландского, выбрал их из моей более чем богатой коллекции, уложил, а затем достал из потайного места, на полке шкафа под рубашками, «кольт» тридцать восьмого калибра и тоже сунул в чемодан. Защелкнул замки, спустился к машине и поехал в Дюссельдорф, чувствуя себя круглым идиотом.
К девяти часам того же вечера я уже сидел в номере берлинского «Хилтона», ожидая телефонного звонка или стука в дверь. Включил радио, послушал, как комментатор на все лады честит русских. Еще через пятнадцать минут я понял, что пора уходить: рука уже невольно тянулась к Библии, заботливо положенной на ночной столик.
На такси я доехал до Кюрфюрстендамм и сел за столик в одном из кафе, наблюдая за снующими взад-вперед берлинцами. Когда за мой столик присел незнакомый мужчина, я лишь вежливо поздоровался: «Добрый вечер». Среднего роста, с длинными черными волосами, синий костюм в мелкую полоску, сильно приталенный пиджак, галстук-бабочка. Подошла официантка, и он заказал бутылку пива. Когда принесли пиво, выпил не спеша, маленькими глотками, его черные глаза перебегали от одного прохожего к другому.
— Вы так поспешно покинули Бонн, мистер Маккоркл, — выговор, как в Висконсине, автоматически отметил я.
— Я забыл снять с зажженной конфорки молоко?
Он улыбнулся, блеснули белоснежные зубы.
— Мы могли бы поговорить и здесь, но инструкция это запрещает. Лучше следовать инструкции.
— Я еще не допил пиво. Что предусмотрено инструкцией на этот случай?
Опять белозубая улыбка. Давненько мне не доводилось видеть таких отменных зубов. Должно быть, подумал я, он имеет успех у девушек.
— Вам нет нужды подначивать меня. Я лишь выполняю указания, поступающие из Бонна. Там полагают, что это важно. Возможно, вы с ними согласитесь, выслушав, что я вам скажу.
— У вас есть имя?
— Можете звать меня Билл. Хотя обычно я отзываюсь на Вильгельма.
— Так о чем вы хотите поговорить, Билл? О том, как идут дела на Востоке, и насколько они пойдут лучше, если там созреет хороший урожай?
Блеснули зубы.
— Насчет мистера Падильо, мистер Маккоркл, — он пододвинул ко мне бумажную подставку под бутылку, которыми снабжали кафе немецкие пивоваренные фирмы. На ней значился адрес. Не могу сказать, что он мне понравился.
— Высший класс, — прокомментировал я.
— Там безопасно. Жду вас через полчаса. Вам хватит времени, чтобы допить пиво, — он оторвался от стула и растворился в толпе.
На подставке значился адрес кафе «Сальто». Там собирались проститутки и гомосексуалисты обоих полов. Как-то я попал туда с приятелями, которые полагали, что тамошние завсегдатаи их развлекут.
Я посидел еще пятнадцать минут, потом поймал такси. Шофер красноречиво пожал плечами, когда я сказал ему, куда ехать. «Сальто» ничем не отличалось от аналогичных заведений Гамбурга, Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Располагалось оно в подвале. Восемь ступеней вели к желтой двери, открывающейся в зал с низким потолком, освещенный розовыми лампами, с уютными кабинками. По стенам и с потолка свисали рыбачьи сети, раскрашенные в разные цвета. Билл Сверкающие Зубы сидел у стойки бара, занимавшего две трети левой стены. Он беседовал с барменом. Тот изредка кивал, глядя на него грустными фиолетовыми глазами. А роскошным вьющимся волосам бармена могли бы позавидовать многие женщины. Две или три девицы у стойки цепким взглядом пересчитали мелочь в моем кармане. Из кабинок долетал шепоток разговоров и редкие смешки. Негромко играла музыка.
Я прошел к бару. Молодой человек, назвавшийся Биллом, спросил по-немецки, не хочу ли я выпить. Я заказал пива, и грустноглазый бармен тут же обслужил меня. Билл расплатился, подхватил бокал и бутылку и мотнул головой в сторону кабинок. Я последовал за ним в глубь зала. Сели мы у автоматического проигрывателя. За музыкой нашего разговора никто бы не услышал, а мы могли разобрать слова друг друга, не переходя на крик.
— Насколько мне известно, в инструкции сказано, что в эти машины ставят подслушивающие устройства, — я указал на автоматический проигрыватель.
Он недоуменно посмотрел на меня, а затем его губы разошлись в широкой улыбке, в какой уж раз демонстрируя мне великолепные зубы.
— Ну и шутник вы, мистер Маккоркл.
— Так зачем я сюда пришел?
— Мне предложили приглядывать за вами, пока вы будете в Берлине.
— Кто?
— Мистер Бурмсер.
— Где вы меня нашли?
— В «Хилтоне». Вы и не пытались спрятаться.
Я поводил по влажной поверхности стола бокалом.
— Не сочтите меня грубияном, но откуда мне знать, что вы тот, за кого себя выдаете? Из чистого любопытства — есть ли у вас одна из тех черных книжечек, что подтверждает ваши полномочия?
Опять сверкающая улыбка.
— Если и есть, то я мог бы предъявить ее вам в Бонне, Вашингтоне или Мюнхене. Бурмсер попросил назвать вам телефонный номер, — он назвал. Тот самый, что Бурмсер утром написал на листке.
— Этого достаточно, — признался я.
— Как вам это нравится?
— Что?
— Образ. Костюм, прическа.
— Убедительно.
— Так и должно быть. Как сказали бы наши английские друзья, я — темная личность. Провокатор, сутенер, распространитель марихуаны.
— Где вы учили немецкий?
— Лейпциг. Я там родился. А рос в Ошкоше.
— И как давно вы этим занимаетесь? — я чувствовал себя второкурсником, расспрашивающим проститутку, когда она познала грех.
— С восемнадцати. Более десяти лет.
— Нравится?
— Конечно. Мы боремся за правое дело, — такого я не ожидал даже от него.
— Так что вы хотели мне рассказать? Насчет Падильо?
— Мистер Падильо получил задание прибыть в Восточный Берлин. Еще вчера. Там он не появился. А вот вы прилетели в Западный Берлин. И мы решили, что вы поддерживаете с ним связь. Логично?
— В ваши рассуждения могла вкрасться ошибка.
— Более я ничего не могу сказать, мистер Маккоркл. Действия мистера Падильо совершенно бессмысленны и не укладываются в какую-то схему. Вчера ушел из-за стола, за которым сидел с двумя туристами, оставив портсигар и зажигалку. Этим маневром он нас озадачил, готов в этом сознаться. Далее, мистер Бурмсер не понимает, есть ли у вас иная причина для прибытия в Берлин, кроме как встреча с Падильо. То есть ключ к разгадке у вас, поэтому мы всегда рядом.
— Вы думаете, Падильо затеял с вами игру? Стал двойным агентом или как это у вас называется?
Билл пожал плечами.
— Едва ли. Для этого он ведет себя слишком вызывающе. Мистер Бурмсер смог уделить мне лишь несколько минут, чтобы разъяснить, что к чему. Из сказанного им следует, что он просто не понимает, что в настоящий момент движет Падильо. Может, у него есть на то веские причины, может — и нет. Мне поручено не спускать с вас глаз. Мы не хотим, чтобы с вами что-либо произошло до того, как мы найдем мистера Падильо.
Я встал, наклонился над столом, долго смотрел на него.
— Когда вы будете вновь говорить с мистером Бурмсером, скажите ему следующее. Я в Берлине по личному делу и не потерплю слежки. Мне не нужна его забота и мне не нравится он сам. И если кто-то из его подручных окажется у меня на пути, я могу переступить через них.
Я повернулся и прошагал к двери мимо бармена с фиолетовыми глазами. Поймал такси и попросил шофера отвезти меня в «Хилтон». По пути я дважды оборачивался. Слежки я не заметил.
