Если он и блефовал, я не стал выводить его на чистую воду. Дал одеяло, предложил катиться к чертовой матери и пошел спать. И выспался, как никогда, хорошо.

Следующим утром я прибыл в кабинет Венцеля. Лейтенант сидел за столом с телефоном и двумя одинаково пустыми папками для входящих и исходящих документов. В том же костюме, чистой белой рубашке и зеленом галстуке. Ногти его сверкали чистотой, и утром он вновь побрился.

Знаком он предложил мне сесть на стул перед столом. Другой мужчина, я видел его впервые, расположился на стуле у окна. На меня он не взглянул, поскольку неотрывно всматривался в окно. Из последнего открывался дивный вид на кирпичную стену то ли фабрики, то ли склада. Возможно, он пересчитывал кирпичи.

Я продиктовал показания стенографистке, которую тут же пригласил Венцель. В подробности не вдавался, говорил коротко, только по существу. Когда я выговорился, Венцель, извинившись, вместе со стенографисткой вышел из кабинета. Я остался сидеть с дымящейся сигаретой, стряхивая пепел напоя, поскольку пепельницы не обнаружил. Стены кабинета выкрасили зеленой краской, того оттенка, что очень любят картографы. Пол цвета темного дерева, грязно-белый потолок. Комната, предоставляемая государством для работы тем, кого оно нанимает. Чувствовалось, что это обитель временщиков, людей или поднимающихся вверх по служебной лестнице, или спускающихся вниз, отдающих себе отчет, что их пребывание здесь ограничено пусть и не четкими, но рамками. Поэтому не было в кабинете ни фотографий жены и детей, ни других свидетельств того, что его хозяин обосновался всерьез и надолго.

Венцель вернулся с секретарем, когда от сигареты остался крошечный окурок. Прочитал мне мои показания, записанные по-немецки. Как выяснилось, наговорил я довольно много.

— Все правильно, герр Маккоркл?

— Да.

— Ваши сотрудники, бармен и официантка, уже приезжали к нам и дали показания. Желаете ознакомиться с ними?

— Нет, если они не отличаются от моих по существу.

— Не отличаются.

Я взял предложенную ручку и подписал все три экземпляра. Перо чуть царапало бумагу. Отдал ручку Венцелю.

— Как я понимаю, Маас не дал о себе знать.

— Нет.

Венцель кивнул, Другого он, похоже, и не ожидал.

— Ваш коллега, герр Падильо, его встревожил вчерашний инцидент?

Не имело смысла попадаться в расставленную ловушку.

— Я еще не говорил с ним. Но думаю, ему не понравится происшедшее в нашем салуне.

— Понятно, — Венцель встал. Поднялся и я. Мужчина на стуле у окна остался сидеть, лицезрея кирпичную стену.

— С вашего разрешения, герр Маккоркл, мы свяжемся с вами, если потребуется что-нибудь уточнить.

— Разумеется, — кивнул я.

— А если этот Маас попытается выйти на вас, вы не забудете известить нас об этом?

— Обязательно извещу, — пообещал я.

— Хорошо. На сегодня, пожалуй, все. Благодарю вас, — мы обменялись рукопожатием. — До свидания.

— До свидания, — ответил я.

— До свидания, — попрощался со мной мужчина у окна.

Маас спал на диване, когда я выходил из квартиры. Скорее всего, он и теперь пребывал там, потому что полдень еще не наступил. Выйдя из полицейского участка в центре Бонна, я направился в ближайшую пивную, благо для этого мне пришлось лишь обогнуть угол.

Я сел к стойке среди других любителей утренней выпивки, заказал кружку пива и рюмку коньяку. Взглянул на часы. Одиннадцать двадцать пять. В кабинете Венцеля я пробыл менее двадцати минут. Рюмка опустела, кружка стояла почти полная. Я решил, что вторая порция коньяка мне не повредит.

— Noch ein Weinbrand, bitte.

— Ein Weinbrand ,— эхом откликнулся бармен и поставил передо мной вторую рюмку. — Zum Wohlsin.

Пришло время трезво оценить ситуацию, обдумать дальнейшие ходы. Маккоркл, доброжелательный владелец салуна против одного из исчадий европейского ада. Мааса. Дьявольски хитрого Мааса. Но, как ни старался, я не мог вызвать в себе злобу, не то что ненависть, к этому низкорослому толстяку. Продвигаясь в этом направлении, я, должно быть, нашел бы достаточно доводов в его оправдание. И Падильо, уехавший Бог знает куда. Хорошо ли я знал Падильо? Ничуть не лучше родного брата, которого у меня не было. Вопрос громоздился на вопрос, и едва ли я мог отыскать ответы на них на дне пивной кружки. Поэтому я вышел на улицу, сел в машину и поехал в Годесберг.

Следующие полчаса ушли на подготовку салуна к открытию, просмотр счетов, заказ недостающих продуктов. Карл уже стоял за стойкой, более мрачный, чем обычно.

— Я никогда не лгал фараонам.

— Ты получишь премию.

— Какой с нее прок, если меня упекут за решетку.

— Не упекут. Не такая ты важная птица.

Карл прошелся расческой по длинным светлым волосам.

— Я вот обдумал случившееся и никак не могу понять, почему мы должны лгать насчет Майка.

— Что значит «мы»? — спросил я. — Ты опять болтаешь с прислугой?

— Вчера вечером я провожал Хильду домой. Она была расстроена, начала задавать вопросы.

— Даже после того, как ты ее трахнул? Я говорил тебе, держись подальше от прислуги. Ты же, по существу, входишь в правление, — я знал, что ему это нравится. — Если она опять раскроет рот, скажи ей, что у Падильо неприятности из-за женщины.

— Это похоже на правду.

— Скажи, что он уехал из-за ревнивого мужа. Скажи ей что угодно, лишь бы она угомонилась. И держись подальше от ее юбки.

— О Боже! Чеш я ей только не говорил, но она все еще тревожится.

— Найди, чем успокоить ее. Послушай, в Берлине я встретил одного парня, который знает, где находится «линкольн Континенталь» выпуска 1940 года. В Копенгагене. Его привезли туда до войны, и владелец спрятал его От наци. Разберись с Хильдой, и я прослежу, чтобы автомобиль стал твоим.

Карл обожал старые машины. Подписывался на все журналы, пишущие на эту тему. Ездил он на двухместном «форде» модели 1936 года, который купил у американского солдата за тысячу пятьсот марок. На нем стоял двигатель «олдсмобиля», и, я думаю, «форд» Карла мог легко обогнать мой «порше». Предложи я ему золотую жилу, едва ли он обрадовался бы больше.

— Вы шутите.

— Отнюдь. Мне говорил об этом один капитан ВВС. Владелец готов продать «линкольн» за тысячу баксов. Когда закончится эта история, я дам тебе эту сумму, ты сможешь съездить туда и пригнать «линкольн» в Бонн. Вроде бы он на ходу.

— Вы одолжите мне тысячу долларов?

— Если ты успокоишь Хильду.

— Будьте уверены. Какого он цвета?

— Займись лучше «манхэттэнами».

Карл сиял от счастья, а я сел за столик, закурил. Прикинул, не выпить ли мне, но решил воздержаться. Посетителей еще не было — кто пойдет в салун в первом часу дня, поэтому мне не оставалось ничего иного, как считать, в скольких местах прожжен ковер слева от моего стула.

Как оказалось, в шестнадцати, на четырех квадратных футах. Я подумал, сколько будет стоить новый ковер, пришел к выводу, что игра не стоит свеч. Тем более что в городе была фирма, специализирующаяся на ремонте ковров. На прожженные места они ставили аккуратные заплаты из материала того же цвета. Созрело решение незамедлительно позвонить им.

Открылась дверь, в салун вошли двое мужчин. Одного, сотрудника посольства США, я знал, второго видел впервые. Из-за темноты меня они, естественно, не заметили. И прямиком направились к бару, отпуская обычные реплики насчет катакомб.

Оки заказали по кружке пива. Когда Карл обслужил их, сотрудник посольства спросил: «Мистер Маккоркл здесь?»

— Он сидит по вашу правую руку, сэр, — ответил Карл.

Я повернулся на стуле.

— Я могу вам чем-то помочь?

С кружками они подошли к моему столику.

— Привет, Маккоркл. Я — Стэн Бурмсер. Мы встречались у генерала Хартселла.

— Я помню, — мы обменялись рукопожатием.

— Это Джим Хэтчер.

Я пожал руку и второму мужчине.

Предложил им сесть и попросил Карла принести мне кофе.

— Отличное у вас заведение, мистер Маккоркл, — говорил Хэтчер, чеканя каждое слово, как в Верхнем Мичигане.

— Благодарю.

— Мы с мистером Хэтчером хотели бы поговорить с вами, — а вот Бурмсер, похоже, рос в Сент-Луисе. Он оглянулся, словно подозревал, что его подслушивает дюжина посторонних.

— Всегда к вашим услугам. У меня есть отдельный кабинет. Пиво возьмите с собой.

Гуськом, со, мной во главе, мы прошли в кабинет, комнатушку с письменным столом, тремя бюро, пишущей машинкой и тремя стульями. На стене висел календарь, подаренный мне одним дортмундским пивоваром.

— Присаживайтесь, господа, — я занял место за столом. — Сигарету?

Бурмсер взял одну, Хэтчер покачал головой. Какое-то время они пили пиво, я — кофе. Бурмсер успевал еще и обкуривать Хэтчера. Последний, впрочем, не возражал.

— Давненько не видел вас в посольстве, — прервал молчание Бурмсер.

— Салун превращает человека в отшельника.

Хэтчер, похоже, посчитал, что светские приличия соблюдены и пора переходить к делу.

— Мы заглянули к вам, мистер Маккоркл, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.

— Понятно.

— Возможно, для начала нам следует представиться, — они протянули мне забранные в черную кожу удостоверения, и я внимательно их прочел. Служили они не в ЦРУ, но в аналогичном учреждении. Я вернул удостоверения владельцам.

— Так чем я могу вам помочь? — вежливо поинтересовался я.

— Так уж получилось, но нам известно, что во время перестрелки ваш компаньон, мистер Падильо, находился в салуне.

— Да?

— Я думаю, с нами вы можете говорить откровенно, — вставил Бурмсер.

— Я стараюсь.

— Нас не интересует убитый. Мелкая сошка, что с него взять. Нам важен человек, с которым он встречался. Некий герр Маас.

— Вы встретили его в самолете, возвращаясь из Берлина, — напомнил Бурмсер. — Он разговорил вас, а затем вы предложили подвезти его до вашего ресторана.

— Все это я рассказал полиции, лейтенанту Венцелю.

— Но вы не сказали Венцелю, что Падильо был здесь.

— Нет. Майк попросил не впутывать его.

— Полагаю, вам известно, что Падильо иногда выполняет наши поручения?

Я глотнул кофе.

— Давно вы в Бонне, мистер Бурмсер?

— Два с половиной-три года.

— А я — тринадцать, не считая службы в ГАВИ. Загляните в ваши архивы. Вам следует знать, как открывалось это заведение. Меня заставили взять компаньоном Падильо. Я не сожалею об этом. Он — отличный парень, пока не берет в руки расписание авиаполетов. Я знаю, что он работает на одно из ваших агентств, правда, никогда не спрашивал, на какое именно. Не хотел этого знать. Не хотел вешать на грудь табличку «Я шпион».

Кажется, Хэтчер чуть покраснел, но Бурмсер никоим образом не смутился.

— Мы тревожимся из-за Падильо. Вчера он должен был вылететь самолетом во Франкфурт. Оттуда — в Берлин. Но во Франкфурт он поехал поездом. И не улетел в Берлин.

— Возможно, опоздал к рейсу.

— Он не имел права опаздывать, мистер Маккоркл.

— Послушайте, если исходить из того, что мне известно, он мог лететь рейсом 487 в Москву, чтобы оттуда отправиться в Пекин. А получив секретные документы, за которыми ехал, собирался переодеться кули и на сампане добраться до Гонконга. Не исключаю я и вариант, что он встретил во Франкфурте смазливую бабенку, отдал должное мартелю и свил с ней уютное гнездышко в «Савиньи». Я не знаю, где он. Хотя хотел бы знать. Он мой компаньон, и мне нравится, когда он на месте и помогает вести дела. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мой компаньон летает на самолетах чаще, чем любой коммивояжер. И я не могу пожелать ему ничего иного, как бросить эти шпионские игры и заняться составлением меню и закупками спиртного.

— Конечно, конечно, — покивал Бурмсер, — мы вас понимаем. Но у нас есть веские основания полагать, что этот Маас причастен к опозданию Падильо на рейс в Берлин.

— Мне представляется, что основания ваши не такие уж веские. В четыре утра Маас сидел у меня в квартире, с бриф-кейсом и «люгером», и пил мое виски. Когда я уходил в одиннадцатом часу, он все еще храпел на моем диване в гостиной.

Возможно, их посылали в особую школу, где учат никоим образом не выражать удивление, да, пожалуй, и иные чувства. Или они кололи друг друга иголками, и тот, кто вскрикивал от боли, оставался без ужина. Во всяком случае лица их остались бесстрастными.

— И что сказал вам Маас, Маккоркл? — из голоса Хэтчера исчезли дружелюбные нотки.

— Сначала я сказал ему, что побуждает меня дать ему пинка и вышвырнуть из моей квартиры, а уж потом он объяснил, почему делать этого не следует. Заявил, что знает, куда и почему отправился Майк, и готов сообщить об этом боннской полиции, присовокупив, что Майк находился в салуне, когда там началась стрельба, если я не разрешу ему переночевать у меня. Я принял его условия.

— Он говорил о чем-нибудь еще? — спросил Бурмсер.

— В полдень у него была назначена встреча. Где, он не сказал. А я не спрашивал.

— А больше вы ни о чем не говорили?

— Он похвалил мое виски, а я предложил ему катиться к чертовой матери. Теперь все. Абсолютно все.

— После того, как Падильо прибыл на вокзал Франкфурта, — заговорил Хэтчер, — он выпил кружку пива. Позвонил по телефону. Поехал в отель «Савиньи» и снял номер. Поднялся в него, пробыл там восемь минут, затем спустился в бар. Подсел за столик к двум американским туристам. Было это в восемь пятнадцать. В половине девятого он извинился и отправился в мужской туалет, оставив на столе портсигар и зажигалку. Из туалета он не выходил, и больше мы его не видели.

— Значит, он исчез, — констатировал я. — Так что я должен делать? Чего вы от меня хотите?

Бурмсер затушил окурок в пепельнице. Нахмурился, его загорелый лоб прорезали четыре глубокие морщины.

— Маас играет в этом деле ключевую роль, — пояснил он. — Во-первых, потому, что только он, за исключением нас, знал, что Падильо должен улететь тем рейсом. Во-вторых, потому, что Падильо не улетел. — Помолчав, он продолжил: — Если Маас знает, что поручили Падильо на этот раз, мы должны отозвать его назад. Все равно выполнить задание Падильо не удастся. Он раскрыт.

— Как я понимаю, вы хотите, чтобы он вернулся.

— Да, мистер Маккоркл. Мы очень хотим, чтобы он вернулся.

— И вы думаете, что Маас знает, что произошло?

— Мы думаем, что ему известно куда больше, чем нам.

— Хорошо, если Маас объявится, я попрошу его сначала позвонить вам, а уж потом лейтенанту Венцелю. А если Падильо даст о себе знать, я скажу ему, что вы интересуетесь его самочувствием.

Их физиономии вытянулись.

— Если кто-то из них свяжется с вами, пожалуйста, сообщите об этом нам, — выдавил из себя Хэтчер.

— Я позвоню вам в посольство.

Теперь уже на их лицах проступило раздражение.

— В посольство не надо, мистер Маккоркл, — отчеканил Хэтчер. — Позвоните вот по этому номеру, — он вырвал из записной книжки листок, написал несколько цифр, протянул листок мне.

— Я выучу номер, а листок сожгу, — пообещал я.

Бурмсер чуть улыбнулся. Они поднялись и вышли из кабинета.

Я допил кофе, закурил, размышляя над причинами, побудившими двух высокопоставленных агентов столь внезапно открыться мне. За долгие годы существования нашего заведения никто из них не удосужился даже представиться. А вот теперь они ввели меня в свой круг, я вошел в состав команды, задача которой — раскрыть загадку исчезновения американского агента. Маккоркл, с виду невинный владелец гриль-бара, а на самом деле — резидент шпионской сети, щупальца которой протянулись от Антверпена до Стамбула.

А более всего мне не нравится, что меня держат за дурака. Маас видел во мне шофера да квартиросъемщика, у которого можно переночевать. Бурмсер и Хэтчер не считали нужным поделиться какой-либо информацией. Хорошенькая история.

Да еще загадочное исчезновение компаньона, отправившегося в Берлине капсулой цианистого калия, замурованной в коренном зубе, и гибким метательным ножом, бшитым в ширинку.

Я выдвинул ящик, достал банковскую ведомость за прошлый месяц. В сумме, значившейся на нашем счету, недоставало одного, пожалуй, даже двух нулей, и я убрал ведомость обратно. С такими деньгами я не мог вернуться в Штаты, не мог отойти от дел. Конечно, их хватило бы на два-три года в Париже, Нью-Йорке или Майами. Номер в хорошем отеле, обеды в дорогих ресторанах, одежда из лучших магазинов, выпивки хоть залейся. Но не более того. Я вдавил окурок в пепельницу и вернулся в бар.