Наутро, когда я проснулся, шел дождь. Нудный, обложной немецкий дождь, от которого одиноким становится еще более одиноко, а число самоубийц растет стремительными темпами. Я посмотрел на Берлин через окно. От веселого, остроумного города не осталось и следа. Сплошной дождь. Я снял телефонную трубку и заказал завтрак. После третьей чашки кофе, проглядев «Геральд трибюн», оделся.

Сел в кресло-качалку, закурил уже седьмую сигарету с утра и стал ждать. Ждал я все утро. Пришла горничная, застелила постель, очистила пепельницы, попросила меня поднять ноги, когда пылесосила ковер. В одиннадцать я решил, что пора и выпить. Первую порцию виски я растянул на двадцать минут. К полудню приступил ко второй. Так что утро выдалось скучным.

Телефон зазвонил в четверть первого.

— Мистер Маккоркл? — спросил мужской голос.

— Слушаю.

— Мистер Маккоркл, это Джон Уитерби. Я звоню по проеьбе мистера Падильо, — в том, что со мной говорит англичанин, я не сомневался. Он глотал согласные и смаковал гласные.

— Понятно.

— Позвольте узнать, свободны ли вы в ближайшие полчаса? Я хотел бы подскочить к вам и перекинуться парой слов.

— Валяйте, — ответил я. — Я никуда не уйду.

— Премного благодарен. До свидания.

Я тоже попрощался и положил трубку.

Уитерби постучал в дверь двадцать минут спустя. Я предложил ему войти и указал на кресло. На вопрос, что он будет пить, Уитерби ответил, что не отказался бы от виски с содовой. Я посетовал, что содовой у меня нет, а он предложил заменить ее водой. Я налил нам по бокалу и сел в другое кресло, напротив него. Мы пожелали друг другу всего наилучшего и пригубили виски. Затем он достал из кармана пачку сигарет, протянул ее мне. Я взял сигарету, он тут же чиркнул зажигалкой.

— «Хилтон» — хороший отель.

Я согласился.

— Видите ли, мистер Маккоркл, иной раз попадаешь в такие места, что потом и вспомнить страшно. Но такова уж доля связного… — не договорив, он пожал плечами. Одежду он покупал в Англии. Коричневый твидовый пиджак, темные брюки. Удобные ботинки. Черный шелковый галстук. Его плащ я положил на стул. Он был моего возраста, может, на пару лет старше. Длинное лицо, орлиный нос, волевой подбородок. Тонкая полоска усов, длинные темно-русые волосы, влажные от дождя.

— Вы знаете где Падильо?

— О, да. Точнее, я знаю, где он провел прошлую ночь. Он не сидит на месте, по известным вам причинам.

— Как раз причины эти мне не известны, — возразил я.

Он пристально посмотрел на меня, задержавшись с ответом.

— Пожалуй, тут вы правы. Наверное, лучше начать с преамбулы. В недалеком прошлом я находился на службе у государства. Поэтому и сблизился с Падильо. Мы занимались одним и тем же делом, участвовали в нескольких совместных проектах. У меня и сейчас есть доверенные люди на Востоке, несколько очень хороших друзей. Падильо связался со мной, я познакомил его с моими друзьями. Он и сейчас находится у них, правда, переезжает с места на место, как я уже и говорил. Насколько я понял, вы получили его послание, переданное через мисс Арндт?

— Да.

— Отлично. Мне поручено встретиться с вами в «Хилтоне» сегодня днем, а в десять вечера мы должны быть в кафе «Будапешт».

— В Восточном Берлине?

— Совершенно верно. Да это не беда. Машину я раздобуду, и мы съездим туда. Паспорт при вас, не так ли?

— При мне.

— Хорошо.

— И что потом?

— Потом, я полагаю, мы будем дожидаться мистера Падильо.

Я встал и потянулся к бокалу Уитерби. Он допил остатки виски, отдал мне бокал. Я налил по новой порции спиртного, добавил воды.

— Большое спасибо, — с этими словами он принял у меня полный бокал.

— Буду с вами откровенен, мистер Уитерби. Мне вся эта возня до лампочки. Скорее всего потому, что я ничего в этом не понимаю. Вы знаете, почему Падильо в Восточном Берлине и не может приехать сюда через контрольно-пропускной пункт «Чарли»? У него тоже есть паспорт.

Уитерби поставил бокал, закурил.

— Я знаю только одно, мистер Маккоркл, — мистер Падильо платит мне долларами за то, что я делаю и делал. Я не интересуюсь его мотивами, целями или планами. Любопытства у меня, по сравнению с прежними временами, поубавилось. Я лишь исполняю порученную мне работу… ту, с которой я еще справляюсь достаточно умело.

— Что произойдет сегодня вечером в том кафе?

— Как я уже упомянул, мы должны встретиться там с мистером Падильо. И он скажет вам все, что сочтет нужным. Бели скажет, — Уитерби поднялся. — Я позвоню в девять. Премного благодарен за виски.

— Спасибо, что заглянули ко мне.

Уитерби перекинул плащ через руку и откланялся. А я уселся в кресло, гадая, голоден я или нет. Решил, что поесть-таки стоит, достал из шкафа плащ и спустился вниз. Поймал такси и назвал ресторан, в котором бывал не раз. С его хозяином мы дружили с давних пор, но оказалось, что он болен, и его отсутствие сказывалось на качестве еды. После ленча я решил прогуляться по городу. Такое случалось со мной редко, я не любитель пешеходных прогулок, но другого способа убить время я не нашел. Неторопливо шагая по незнакомой улице, разглядывая товары, выставленные в витринах маленьких магазинчиков, совершенно неожиданно для себя, периферийным зрением, я заметил Мааса. Ускорил шаг, свернул за угол и остановился. Несколько секунд спустя появился и он, чуть ли не бегом.

— Куда вы спешите? — вежливо осведомился я.

Коротконогий, в том же, только еще более мятом коричневом костюме, с тем же пухлым бриф-кейсом, запыхавшийся от быстрой ходьбы, Маас попытался улыбнуться.

— А, герр Маккоркл, я пробовал связаться с вами.

— А, герр Маас. Держу пари, пробовали.

На лице его отразилась обида. А большие спаниеличьи глаза разве что не наполнились слезами.

— Мой друг, нам нужно о многом поговорить. Тут неподалеку кафе, которое я хорошо знаю. Может, вы позволите пригласить вас на чашечку кофе?

— Лучше на рюмку коньяка. Кофе я уже пил.

— Конечно, конечно.

Мы обогнули еще один угол и вошли в кафе. Кроме владельца, там никого не было, и он молча обслужил нас. Мне показалось, что Мааса он видит впервые.

— Полиция так и не нашла вас? — осведомился я.

— О, вы об этом. Пустяки. Мы просто не поняли друг друга, — он стряхнул с рукава невидимую глазу пылинку.

— Что привело вас в Берлин? — не унимался я.

Он шумно отпил из чашки.

— Дела, как обычно, дела.

Я выпил коньяк и знаком попросил принести еще рюмку.

— Знаете, герр Маас, вы доставили мне массу хлопот и неприятностей.

— Знаю, знаю и искренне сожалею об этом. Все получилось так неудачно. Пожалуйста, извините меня. Но, скажите мне, как поживает ваш коллега, герр Падильо?

— Я-то думал, вам это известно. Мне сказали, что вся ключевая информация в ваших руках.

Маас задумчиво уставился в пустую чашку.

— Я слышал, что он в Восточном Берлине.

— Об этом не слышал только глухой.

Маас слабо улыбнулся.

— Я также слышал, что он… как бы это сказать… у него возникли трения с работодателями.

— Что еще вы слышали?

Маас посмотрел на меня, глаза стали жесткими, суровыми.

— Вы принимаете меня за простака, герр Маккоркл? Может, думаете, что я шут? Толстяк немец, который ест слишком много картошки и пьет слишком много пива?

Я усмехнулся.

— Если я и думаю о вас, герр Маас, то лишь как о человеке, который приносит мне одни неприятности с того самого момента, как мы познакомились в самолете. Вы вломились в мою жизнь только потому, что мой компаньон подрабатывает на стороне. В итоге в моем салуне застрелили человека. Я думаю, герр Маас, что от вас можно ждать только новых неприятностей, а мое кредо — избегать их, поскольку возможно.

Маас заказал еще кофе.

— Неприятности — моя работа, герр Маккоркл. Этим я зарабатываю на жизнь. Вы — американцы — живете словно на острове. Да, насилие вам не в диковинку. У вас есть воры, убийцы, даже предатели. Но вы шляетесь по свету, стараясь доказать всем, что вы — хорошие парни, и вас презирают за вашу неуклюжесть, ненавидят за ваше богатство, хихикают над вашим позерством. Ваше ЦРУ было бы всеобщим посмешищем, если б не располагало суммами, достаточными для того, чтобы купить правительство, финансировать революцию, отстранить от власти правящую партию. Вы не глупцы и не упрямцы, герр Маккоркл, но вы как бы отстранены от того, что делаете, кровно не заинтересованы в исходе того или иного начинания.

Все это я уже слышал, от англичан, французов, немцев, всех остальных. В чем-то ими двигала зависть, где-то они говорили правду, но их слова ничего не меняли. Давным-давно я перестал гордиться или чувствовать вину за американский народ, хотя имел достаточно поводов и для первого, и для второго. Жизнь у меня была одна, и я старался прожить ее, сохраняя веру в несколько понятий, которые полагал для себя важными, хотя со временем они, похоже, выхолащивались и затирались.

— Герр Маас, сегодня я не нуждаюсь в лекции по гражданственности. Если у вас есть что сказать, говорите.

Маас привычно вздохнул.

— Меня уже не удивляет, что делают люди в отношении себе подобных. Предательство не вызывает у меня отвращения, измену я воспринимаю как правило, а не как исключение. Однако из всего этого можно извлечь и прибыль. Собственно, именно этим я и занимаюсь. Смотрите, — он подтянул вверх левый рукав, расстегнул пуговицу рубашки, обнажил руку выше локтя. — Видите? — он указал на несколько вытатуированных цифр.

— Номер концентрационного лагеря, — предположил я.

Маас натянул обратно рукав сначала рубашки, потом пиджака. Невесело улыбнулся.

— Нет, это не номер, который давали в концентрационном лагере, хотя и похож на него. Эту татуировку я получил в апреле 1945 года. Она несколько раз спасала мне жизнь. Я был в концентрационных лагерях, герр Маккоркл, но не узником. Вы меня понимаете?

— Естественно.

— Я был наци, когда это приносило прибыль. Когда же принадлежность к национал-социалистической партии перестала расцениваться как достоинство, превратился в жертву фашистского режима. Вы шокированы?

— Нет.

— Хорошо. Тогда нам, быть может, пора перейти к делу?

— А оно у нас есть?

— Нас обоих заботит герр Падильо. Видите ли, я отправился в Бонн главным образом ради него.

— А кто сидел с вами за столиком?

Маас пренебрежительно махнул рукой.

— Мелкая сошка. Хотел купить оружие. По мелочам, денег у него было негусто. Но, повторю, приехал я, чтобы поговорить с герром Падильо. И тут начинается самое забавное, если бы не трагический финал. Ваше заведение плохо освещено, не так ли? Там царит чуть ли не ночь?

— Совершенно верно.

— Как я и говорил, тот человек ничего из себя не представлял, поэтому я могу предположить, что произошла ошибка. Два джентльмена, ворвавшиеся в зал, застрелили не того человека. Им поручали убить меня, — Маас рассмеялся.

— Ваша история не так уж и забавна, — сухо отметил я, — хотя и не без изюминки.

Маас сунул руку в пухлый бриф-кейс и вытащил длинную сигару.

— Кубинская. Хотите?

— Я не могу предать родину.

Маас раскурил сигару, несколько раз затянулся.

— Я располагаю информацией, касающейся очередного поручения герра Падильо, которую и хотел продать ему. Видите ли, герр Маккоркл, герр Падильо — человек редкого таланта. Таких людей трудно найти, обычно их оберегают как зеницу ока. Своими действиями они наживают массу врагов, потому что их основная задача — срывать тщательно подготовленные операции противной стороны. Герр Падильо, благодаря знанию языков и необычайным способностям, чрезвычайно успешно выполнял поручавшиеся ему задания. Он говорил вам о них?

— Мы никогда их не обсуждали. Маас кивнул.

— Он отличался и скромностью. Но его успехи не остались незамеченными. По ходу деятельности он счел необходимым убрать несколько довольно заметных политических фигур. О, не тех, кто мелькает на страницах газет. Других, которые, как и герр Падильо, действуют за кулисами международной политики. А он, как я слышал от надежных людей, в своей области один из лучших специалистов.

— Он так же отлично готовит ромовый пунш, — ввернул, я.

— Да, конечно. Его прикрытие — кафе в Бонне. Лучше и не придумаешь. А вот вы, герр Маккоркл, не представляетесь мне человеком, связанным с миром тайных политических интриг.

— Вы правы. Я не имею к ним ни малейшего отношения. Меня взяли за компанию.

— Понятно. Вы знаете, сколько могут заплатить наши друзья с Востока за первоклассного американского агента, который является краеугольным камнем всего здания разведки?

— Не знаю.

— Речь, разумеется, идет не о деньгах.

— Почему?

— Честолюбец в разведывательном агентстве США, для которого герр Падильо выполняет отдельные задания, никогда не клюнет на деньги. Ему нужно другое. Операция, которая упрочит его репутацию, поднимет на следующую ступеньку служебной лестницы. Об этом я и собирался рассказать герру Падильо. Разумеется, за определенную плату.

— Но вас прервали.

— К сожалению, да. Как я уже упоминал, у меня превосходные источники информации. Естественно, обходятся они в копеечку, но я ручаюсь за их надежность. Я узнал, что работодатели герра Падильо и наши русские друзья из КГБ пришли к взаимовыгодному соглашению.

— Какому соглашению?

Маас глубоко затянулся. На кончике сигары уже образовалась горка пепла.

— Вы помните Уильяма Мартина и Вернона Митчелла?

— Смутно. Они перебежали к русским четыре или пять лет назад.

— Пять, — уточнил Маас. — Математики-аналитики из вашего Управления национальной безопасности. Уехали в Мехико, перелетели на Кубу, а оттуда на траулере добрались до России. В Москве они «пели» как соловьи, к великому неудовольствию Управления национальной безопасности. В результате все крупные державы поменяли коды, которыми пользовались, а управлению пришлось заказывать новые компьютеры со всем программным обеспечением.

— Что-то такое припоминаю.

— Возможно, вы вспомните, что они оба были гомосексуалистами. Эта пикантная подробность произвела фурор. А в итоге начальник отдела кадров подал в отставку. Даже некоторые члены Конгресса склонялись к мысли, что именно гомосексуализм стал причиной измены этой парочки, а не ужас, вызванный у них методами шпионажа, используемыми вашей стороной.

— Наши конгрессмены зачастую отстают от сегодняшнего дня.

— Возможно. Но дело в том, что в прошлом году к русским перебежали два математика из УНБ. Вроде бы ситуация ничем не отличалась от побега Мартина и Митчелла. Но на этот раз ваша страна и Советский Союз заключили негласное соглашение, и перебежчиков не выставили в Москве на всеобщее обозрение, несмотря на всю пользу, которую они могли бы принести для антиамериканской пропаганды. Кстати, этих математиков зовут Джеральд Симмс и Расселл Бурчвуд.

— Если вы сможете это доказать, герр Маас, газеты за такую историю озолотят вас.

— Смогу, можете не сомневаться. Но я с большим удовольствием продал бы эту информацию герру Падильо. Вернее, обменял бы на те сведения, которыми, возможно, он располагает. Новая пара изменников, Симмс и Бурчвуд, тоже гомосексуалисты, в Америке, похоже, что-то странное творится с институтом семьи, герр Маккоркл, но, в отличие от Мартина и Митчелла, они не пожелали чудесным образом избавиться от вредной привычки и взять себе по достойной русской жене. Во всяком случае, Мартин убеждал журналистов, что в Москве холостяков просто раздирают на части красотки, мечтающие о брачном ложе. Симмс и Бурчвуд продолжали жить вместе, у них, можно сказать, продолжался медовый месяц, одновременно рассказывая КГБ о деятельности УНБ. По мнению моих информаторов, их задевало отсутствие той славы, что окружала Мартина и Митчелла. Но они выложили все, что знали сами. А знали они немало.

— Мы хотели поговорить о Падильо, — напомнил я.

Маас сбросил пепел с сигары в пепельницу.

— Как я и сказал вам, когда у вас возникло желание сдать меня боннской полиции, я знал, в чем заключается задание герра Падильо и где он должен его выполнить.

Кажется, наши русские друзья решили отправить двух непослушных мальчиков домой, но за определенную мзду. Падильо предложили встретить их в Берлине, вернее, в Восточном Берлине. Затем он должен был доставить их в Бонн на самолете ВВС Соединенных Штатов.

— Я не эксперт, но задание представляется мне довольно-таки простым.

— Возможно. Но, как вы уже поняли из моих слов, герр Падильо за долгие годы работы провернул десятки операций в разных странах, находящихся под властью коммунистов. И провернул блестяще. Так вот, за двух изменников русские запросили активно работающего против них агента американской разведки. Ваше правительство согласилось. Русским предложили Майкла Падильо.