Прошло два месяца с тех пор, как Акрит, чьи почерневшие руины превратились в жуткий памятник гражданской войны, потерял своё былое влияние на американском континенте. Звезда бывшей столицы, вычеркнутой из истории руками военных, померкла навсегда, оставив в летописях новой посткатастрофической эпохи Земли весьма заметный след.

За эти два месяца не произошло каких — либо значимых военных столкновений в связи с перестановкой во властных кругах, но вот политических событий, в корне повлиявших на всю дальнейшую историю, произошло довольно много. За это время Акритская метрополия, пораженная язвой гражданской войны, окончательно распалась на два враждующих лагеря: Североамериканскую Республику и Панатлантическую Конфедерацию.

Североамериканская Республика охватывала преимущественно сырьевой запад североамериканского континента. В неё вошли такие округи расколотой метрополии, как: Эритея, Виктория, Борей, Пир и Иерихон. Когда в Викторию, охваченную гражданскими волнениями, Ульрих Рыжебородый ввел военные подразделения республиканской народной армии, он жестко подавил уличные беспорядки.

Патрик Мендоза, едва встав на ноги после лечения, немедленно распорядился собрать парламент. Естественно, за таким решением стояла его сестра, понимающая в государственных делах побольше своего старшего брата. Именно Кристина Руфо, потерявшая в беспорядках собственное дитя, позаботилась о том, чтобы придать власти брата больше легитимности в политическом свете.

Когда на Виктории собрались парламентарии со всех городов, контролируемых республиканцами, Патрик узнал в большинстве делегатов бывших товарищей по несчастью, сидевших с ним в блоке А «Социального лепрозория». Такой состав парламента не только поддержал все предложения Мендозы, в частности, присвоил Виктории статус столицы Североамериканской Республики, но и наделил самого Патрика диктаторскими полномочиями на неограниченный срок «в связи с военным положением и действием деструктивных контрреволюционных сил на территории молодого государства».

В Панатлантическую Конфедерацию вошли города восточного побережья, имевшие выход к Атлантическому океану: Нант, Корнуэл, Даутсон, Сайбург и Тайрин. Все они оставались независимыми друг от друга, но подчинялись Высокому Сенату — наднациональной надстройке, который избирал из своих рядов Председателя на пятилетний срок. Первым председателем стал глава оружейного консорциума «ACN» Говард Браун, что, впрочем, было довольно предсказуемо, так как именно Говард был вдохновителем идеи создания Конфедерации.

Если идеологически враждующие стороны и готовы были примириться, сея «разумное, доброе, вечное» на вверенных территориях по собственным лекалам, то вопрос о статусе заокеанских колоний в Западной Европе оставался открыт.

В период колонизации Западной Европы, который начался при правлении Третьего Императора Лонгина Реформатора, коренные, преимущественно сельскохозяйственные общины Западной Европы, не имевшие централизованного управления, были оттеснены колонистами метрополии в безжизненный район падения одного из частей астероида «Анубис». Ввиду этого, на дальних границах протекторий постоянно создавались очаги напряженности, закулисно подпитываемые Московией, опасающейся того, что со временем, окрепнув, протектории смогут расширить своё влияние до сам ого Урала. Поэтому на случай полномасштабной войны на складах военных баз колонистов хранилось очень много оружия, медикаментов и консервированного продовольствия. В ситуации, когда оружейный Нант и биотехнологический Даутсон были настроены к Республике весьма враждебно, иметь в союзниках бывшие протектории стало для восставшего запада делом стратегической важности.

В самом названии «Панатлантическая» конфедератами был заложен посыл о том, что данное государственное образование имеет свои виды на колонии Западной Европы, лежащие за Атлантикой, и считает их своей собственностью. Но сами колонии не желали добровольно вступать в Конфедерацию, лелея мысль о независимости, поэтому вопрос об их статусе был поднят на переговорах между Республикой и Конфедерацией, которую инициировала Кристина Руфо от лица диктатора Патрика Мендозы…

— Худой мир лучше доброй войны, — Кристина, стоя на трибуне Высокого Сената Панатлантической Конфедерации, процитировала по памяти древнеримского политика и философа Марка Тулия Цицерона, чем, собственно говоря, и закончила речь, обращённую к высшему органу власти конфедератов.

Трибуну, как и выступающую на ней женщину, освещал яркий свет направленных на неё прожекторов, подвешенных в центре прозрачного купола. Сам стеклянный купол, похожий по замыслу архитектора на бутон раскрывающегося цветка с кристально чистыми лепестками, был верхней частью здания Высокого Сената, стоящего в самом центре города Нанта. До гражданской войны этот комплекс служил дискуссионной площадкой гильдии инженеров, составляющих интеллектуальный стержень города. Теперь в эти стены пришла другая риторика, сменившая разговоры о научно— исследовательских проектах на политические дебаты.

— Не скрою, сеньорита, ваше стремление к миру весьма похвально, — произнёс председательствующий Говард Браун, занимавший центральное кресло, расположенное прямо напротив трибуны, — но некоторые пункты вашей речи противоречат концепции нашей Конфедерации…

Сенаторы, сидевшие в зале на креслах, расставленных полукругом в несколько рядов, одобрительно закивали, выражая поддержку Брауну.

— Особенно в той части, которая касается наших протекторий в Западной Европе. Не забывайте, что Панатлантическая Конфедерация является правопреемницей метрополии. Многие из нас, — Говард обвел рукой зал, — вложили собственные сбережения в заокеанские предприятия, которые, в период смуты, были национализированы сепаратистами. А теперь вы, сеньорита Руфо, предлагаете нам узаконить данный факт неприкрытого грабежа?

Кристина знала, что вопрос о суверенитете западноевропейских колоний станет в переговорах камнем преткновения.

— Мистер Браун, вы умный человек, — заговорила Кристина, гордо подняв голову. — Я бы даже сказала — один из умнейших людей нашего времени. Но порою, вы, как и весь Сенат, думаете только о наживе…

Сенаторы неудовлетворенно покачивали головами, попутно перешёптываясь. Председатель несколько нахмурился. Говард знал Кристину, которая часто бывала на светских раутах в погасшей навсегда столице. Тогда она была весьма женственной и всегда держалась в тени своего высокопоставленного мужа Джонатана Руфо. Но сейчас… Сейчас это была воинствующая амазонка, мечущая с трибуны гром и молнии.

— И эта тяжелая дума отгораживает вас от понимания того свершившегося факта, что мира, какой был прежде, больше никогда не будет, — Кристина шла ва-банк. — Необходимо признать смену исторических эпох и научиться жить в новых условиях, иначе, как показали недавние события, огни могут погаснуть на всём континенте. В этой войне я потеряла собственную семью и призываю вас, высокие сенаторы, преодолеть свои аппетиты во имя мира и добрососедских отношений…

В зале наступила тишина.

— Сеньора, — заговорил Браун, откашлявшись, — Высокий Сенат выслушал вас, как особо уполномоченного посланника диктатора Мендозы. Мы просим вас покинуть эти стены на время прений…

Поклонившись, Кристина прошла к выходу. Когда пестро ряженые стражники с меховыми шапками на головах закрыли за женщиной дверь, со своего места встал председательствующий Браун и, тяжело вздыхая, спустился на сцену, готовя в уме воззвание к сенаторам.

Вставив руки в карманы широченных брюк, Браун посмотрел вверх, насколько ему позволяла массивная шея. Созерцая проплывающий над куполом Сената робот — погрузчик, Говард произнёс:

— Перемирие пойдёт конфедерации только на пользу…

— Говард, вы слышите себя? — с места встал бывший викарий Даутсона — Дональд Даутсон, чья фармацевтическая корпорация правила подпольным рынком синтетических наркотиков до тех пор, пока в связи с национализацией имущества протекторий властями сепаратистов его бизнес не потерял два завода, производивших незаменимые прекурсоры для теневой фармацевтики.

— Я? — Браун развернулся и вопросительно посмотрел на Дональда. — Я слышу себя прекрасно… Но я вижу, Дональд, что вы — не слышите меня. Хотя, вы имеете на это полное право, ибо не знаете того, что знаю я…

— И что же вы, уважаемый Говард, знаете того, что не знаем все мы? — поинтересовался Даутсон, существенно сбавив пыл.

— Я знаю, что через четыре дня на орбиту Земли консорциум «ACN» выведет совершенно новый тип оружия — рельсовую пушку. Через четыре дня Хуанди будет лежать в руинах, а на пятый день, когда эта весть разлетится по всему миру, Панатлантическая Конфедерация заявит о притязании на мировое господство, мистер Даутсон. И горе тем, кто добровольно не перейдёт на нашу сторону… — Браун задумался, а после, уже с изрядным скепсисом, добавил. — Но таких, я думаю, будет немного…

— Браун, — не унимался Дональд, — но ведь вы же сами, буквально на днях, говорили, что до окончания проекта осталось около полугода?

— Ну что ж, — улыбнулся Браун, — считайте, что я вас нарочно дезинформировал в целях конспирации. Учтите, господа, мы живём в непростое время…

— Тогда почему вы говорите об этом сейчас, если до запуска «Зевса» остаётся ещё четыре дня?

— Только лишь для того, чтобы вам, высокие сенаторы, было понятно, почему нужно проголосовать за предложенный диктатором Мендозой документ… — Говард, приподняв брови, окинул взором собравшихся, в то время как Дональд присел обратно, представив себе прибыль от наркоторговли в мировом масштабе. — Не скрою, всё складывается в пользу нашего союза, так что я не хочу, чтобы за время до начала новой и прекрасной эпохи для Панатлантической Конфедерации возникли какие — либо неприятные моменты. Не забывайте, господа, с кем мы имеем дело. Наш враг коварен и решителен — уничтоженный Акрит служит лишь подтверждением моих слов. Этих людей выковал Спектрат в своих подземных цехах, так что просто усыпим их бдительность на те четыре дня, которые отделяют нас от мировой гегемонии…

Закончив говорить, Говард сложил руки домиком и от возбуждения потёр припотевшие ладошки. «Четыре дня» — мысль, засевшая у Брауна в голове, в этот момент времени была тождественна выражению «бесконечная вечность»…

Кевин Эйккен, находясь в техническом отсеке «Чёрной звезды», провел ладошкой по прозрачному стеклу саркофага, который был лишь элементом программно — аппаратного комплекса «Гипнозис». Смахнув тонкий слой пыли, он отрешенно посмотрел на обитателя капсулы — Алана Филипса, который уже неполных два месяца «покорял» цифровую реальность. Его зрачки резко подергивались, реагируя на поступающие в мозг сигналы, которые генерировала иностранная машина. Соединяясь с телом посредством электрических сигналов и химических связей, «Гипнозис» создавал в сознании подопытного не менее, а может, даже более реальный мир, с яркими оттенками разнообразных эмоций. Следовало лишь выбрать нужную эмоцию из более тысячи различных эмоциональных состояний в интерфейсе машины и выставить параметры.

— Тебе, наверно, сейчас скучно, мистер Филипс… — произнёс вслух Кевин. — Но я специально для тебя переформатировал вашу спектратовскую фильмотеку, рекомендованную…

Кевин, прищурившись, посмотрел на надпись, расположенную в самом верху черно — красной упаковки, которая стояла на ближней полке.

— …всем патриотам Империи к обязательному просмотру… — продолжил Кевин, одобрительно кивнув. — Всё как ты любишь, тем более что все «тематические экскурсии» из моего набора ты уже пересмотрел…

Вставив носитель информации — небольшой шарик размером с жемчужину в специальный проём считывающего оборудования, Кевин выставил настройки с приборного окна, после чего выбрал программно — химическую композицию под названием «Опасные джунгли». Поставив уровень адреналина на максимум, Эйккен заглянул в саркофаг — тело Алана била мелкая дрожь, его глаза закатились, а на уголках рта показалась белая пузырящаяся пена.

Увидев эту картину, Кевин даже подумал, что его «самодеятельность» с сознанием Филипса может плохо кончиться. Полковник распорядился держать Филипса в «Гипнозисе», но Эйккен не мог не воспользоваться случаем, чтобы не наполнить сознание Алана жуткими кошмарами, которые ему самому пришлось испытать шесть лет тому назад…

Шесть лет тому назад, когда Кевину было десять лет отроду, его схватили Спектраторы, приехавшие с обыском в дом родителей. Тогда молодой гений попался на взломе баз данных «Биомекс Корп», чью деятельность курировали спецслужбы. Вернее, он её взломал и даже сумел сделать дубликат секретной информации по военным биотехнологиям, но засветил свой реальный идентификационный номер пользователя.

На следующий день, после того как Кевин провел ночь в одиночной камере изолятора, его посетил Алан Филипс. Десятилетний Эйккен знал, кем является этот человек, чью физиономию постоянно крутили по т-визору. Он имел привычку поправлять круглые очки и всегда с довольным видом любил рассказывать «о встающей с колен Империи». Как засвидетельствованный перед историей факт, зрителю постоянно демонстрировались фото и видеоматериалы, запечатлевшие сонмы улыбающихся сограждан, счастливо машущих Императору. Но политикой в ту пору Кевин ещё не интересовался.

— Мальчик, — произнёс Алан, войдя в камеру, — почему тобой интересуется полковник Орокин?

Кевин, сидевший на железной кровати, первый раз в жизни услышал эту фамилию.

— Я не знаю, о ком вы говорите, сэр, — ответил Эйккен, пожав плечами.

— Встать!!! — внезапно закричал Алан, покраснев. — Встать, я сказал!!!

Немного опешив, десятилетний Кевин спрыгнул на пол, угодив одним носком в лужу. Присев, Алан схватил щуплого Кевина за плечи, после чего сильно его встряхнул.

— Сначала ты вскрываешь защиту «Биомекс Корп», ценою в десятки миллионов, затем за твоей спиной появляется полковник Орокин, а ты тут мне, малолетний гондон, рассказываешь об отсутствии причинно — следственных связей?

— Сэр, — Кевин немного отстранился от брызгающей слюной, яростной физиономии. — Я действительно не знаю человека с фамилией Орокин…

— Ладно, мальчуган… — Алан Филипс глубоко выдохнул. — Тогда я устрою тебе тематическую экскурсию по нашим катакомбам, чтобы ты понял, что с предателями и дезорганизаторами мы не шутим…

От сломанного носа Кевина отделял звонок Императора Вуда, который ранее потребовал от Филипса разыскать мальчика и передать того в руки полковника Орокина. Проигнорировать Мартина было нельзя, но Филипс решил потянуть время. Грубо схватив мальчика за руку, он выволок его в коридор и, толкнув в спину, приказал идти вперед.

«Тематическая экскурсия», как сказал Филипс, лежала через пыточные камеры, где вовсю кипела работа. Опустим подробности, укажем лишь на то, что «кипевшая работа» могла ублажить взор только отъявленного психопата. Поэтому, весьма предсказуемо, десятилетний мальчик, морщась, опускал взгляд. Иногда Алан грубо хватал его за подбородок, заставляя Кевина насильно смотреть на работу своих подчинённых. Эйккен старался зажмуриться, чтобы не смотреть в глаза человека, обреченного на невыносимые страдания.

Но как ни старался Алан, мальчишка даже не расплакался, что ещё более взбесило главу Спектрата. Тогда он заставил Кевина чистить сливной коллектор, в решетку которого забились останки какого — то замученного бедолаги. Но и после этого десятилетний Кевин, принимая душ, хладнокровно смывал с себя окровавленные ошмётки. Он не тронулся умом, да и о вещах, скрытых от глаз обывателя, Кевин уже был достаточно осведомлён. Посредством линий связи, которые опутывали всю метрополию, его инженерный гений проникал за вуаль имперской реальности…

Тин — тин. Сигнал электронной почты вернул Кевина в настоящее из прошлого шестилетней давности. Теперь уже Филипс ходил по «тематическим экскурсиям», которые ему, втайне от всех, устраивал Кевин. Посмотрев на застывшего в саркофаге Алана, Эйккен прошёл к своему компьютеру и, сев на стул, принялся читать поступившее сообщение.

Пробегая глазами по светящимся строчкам экрана, он внезапно начал хмуриться, пока вдруг не вскочил на ноги, взъерошив руками волосы на собственной голове. Схватив куртку, он набросил её на плечи и пулей покинул техническое помещение…

Открыв глаза, Филипс увидел над собой кроны высоких ярко— зелёных деревьев, чьи широкие листья, переплетясь с многочисленными лианами, создавали естественную преграду для солнечных лучей. Обеднённая солнечным светом почва была покрыта низкорослым кустарником и хилою травой. Алан почувствовал, как его, лежащего на влажной земле, начинает пробирать озноб.

Но озноб не был реакцией тела на холод. Это была реакция сознания Алана на что-то, о чем он сам ещё не мог знать, но очень сильно этого боялся. Кому — то такая реакция, может, и покажется абсурдом, но не Филипсу, которого после убийства полковника Орокина стали преследовать какие — то кошмары…

Сначала Алан бродил по бесчисленным барханам, преследуемый палящими лучами солнца, которое никогда не садилось на западе. Да и где находится запад, он тоже сказать не мог — кругом сплошная пустыня и светило, неподвижно зависшее над его макушкой. Загадок стало ещё больше, когда Филипс вдруг обнаружил, что не испытывает жажды, несмотря на периодические «отключения» слуха и зрения, которые он списал на галлюцинации при обезвоживании.

Но больше всего он удивился, когда, изнемогая от жары, обнаружил за одним из бесконечных барханов неподвижно висевшую в воздухе квадратную плоскость, перпендикулярную поверхности земли. Её двумерную сущность наполняли помехи, которые можно было бы наблюдать на экране расстроенного т-визора. Осмотрев квадрат, Алан из любопытства сунул в него правую руку… Ощущения были довольно странные, но когда Филипс поймал себя в мыслях на том, «что совсем не чувствует свою конечность, будто она… будто она никогда не существовала», он, объятый приступом ужаса, выдернул руку и побежал прочь, карабкаясь по раскаленному песку.

Решив, что сходит с ума, Алан пришёл к мысли о суициде. Заглянув в обойму пистолета, он с удовлетворением обнаружил три неиспользованных патрона. Вставив обойму и передернув затвор, Филипс выстрелил себе в рот. Испытав резкую боль, его сознание мгновенно растворилось во тьме…

«Такое ощущение, будто кто — то выключил и снова включил рубильник…» — подумал про себя Алан, разглядывая лежащий на песке дымящийся ствол. Ощупав себя, он не обнаружил повреждений, не считая привкуса пороховых газов во рту. Второй выстрел — в голову и третий — в сердце дали примерно такие же результаты, что и первый.

Тогда Алан начал громко орать — его рассудок не выдержал наблюдаемый абсурд и напрочь потерял опору в виде рационального мышления. Затем, катаясь в горячем песке среди барханов, Филипс расцарапал до крови свою физиономию — ему вдруг стало казаться, что в эпидермисе завелись какие — то личинки, выедающие его лицо изнутри. Но это было лишь начало…

Когда Филипс очнулся на цирковой арене, которую заливал яркий свет направленных на сцену прожекторов, он немного прищурился. Абсолютно голый, Алан сидел в позе дрессированного пуделя с надетым на лицо намордником.

Публика свистела и улюлюкала, а оркестр, спрятанный над входом, играл туш, следуя ритму дирижёра.

— Дамы и господа! — раздался голос невидимого конферансье. — Спешу вам представить укротителя этого чудовища — Альберта Прайса…

На арене под звуки аплодисментов появился представленный. Одетый в одежды сельских жителей, Альберт держал в руках кнут и, покуривая сигару, ловил на себе восхищённые взгляды женщин.

Но как только Алан, решивший, что он уже по горло сыт этим балаганом, встал на ноги, зал вдруг замер в тишине, а оркестр перестал играть торжественное музыкальное приветствие. Несколько женщин из ближних рядов упали в обморок, а остальные посетители застыли в немом ужасе. Только Альберт, как ни в чем не бывало, медленно размотал свой кнут, поправил широкие полы своей шляпы и с силой ударил нагайкой в сторону голого Филипса.

Кончик кнута, просвистев в воздухе, филигранно отсёк мошонку Алана, после чего тот, закричав от безумной боли, схватился за пах и упал навзничь. Публика разразилась овациями, а в сторону Прайса полетели букеты цветов. Но на этом представление не закончилось. Голого Филипса с окровавленными ляжками и руками ещё долго заставляли показывать разные цирковые номера…

Потом были какие — то лабиринты, набитые мертвыми, жаждущими отведать плоть Алана, трон из частей человеческих тел, универсальная пыточная машина, избавление от которой пришло с признанием в предательстве интересов Империи и много чего ещё… Всё это слилось в обезумевшем сознании Филипса в какую — то кучу, густо сдобренную болью и страхом. Самое главное — из этой кучи, словно из зловонного болота, нельзя было выбраться даже с помощью последнего средства — суицида…

Теперь Алан очнулся в джунглях. Встав на ноги, он, испуганно пригнувшись, огляделся по сторонам. Озноб не проходил, и Филипс, сняв мокрую рубаху со следами мха на спине, принялся растирать руками собственное тело.

Какой — то шорох заставил сердце Филипса бешено заколотиться. В мгновение ока он укрылся в корнях гигантского дерева и замер, пытаясь совладать с участившимся дыханием. Вжавшись в землю, он всё же выглянул из — за толстого шероховатого отростка, когда услышал знакомые щелчки. Содрогаясь от своих предположений насчет источника этих звуков, он заметил какое — то мельтешение среди деревьев. Прищурившись, Алан, к своему ужасу, убедился в правильности своей догадки: в десяти метрах от него стояла пара краснобоких зубаток.

Краснобокие зубатки, населяющие болота Южной Америки, были по природе своей хищниками. Похожие на смесь доисторических рептилий — крокодила с массивными ногами и гребнем, идущим от широких ноздрей, краснобокие зубатки были особенно опасны в период гона. Филипс, который в молодости нёс службу в рядах южноамериканского контингента акритской армии, хорошо помнил, что на весь январь всем гарнизонам предписывалось укреплять оборону, а личному составу не покидать мест дислокации.

В этот месяц зубатки меняли свой окрас — тёмно — зелёный цвет на боках их толстой шкуры превращался в ярко — красный, за что этих животных и прозвали «краснобокими». Покидая свои болота, они собирались в огромные стаи для спаривания и довольно часто нападали на поселения людей, пожирая скот и их хозяев. Всё это делалось в целях восполнения энергетических запасов зубаток, потраченных на многочисленные половые акты и сопутствующие им моменты внутривидового соперничества.

Зубатки, за которыми наблюдал Филипс, как раз были «краснобокими». Это означало, что помимо двух наблюдаемых особей, в этих окрестностях находится также их стая, ищущая, чем бы поживиться. Сглотнув скопившуюся во рту слюну, Алан вздрогнул, услышав позади себя звук ломающейся ветки. Медленно подняв голову, он обнаружил хвост зубатки, свисающий с полога, под которым он, Филипс, прятался, укрывшись среди разветвленной корневой системы тропического дерева.

Внезапно хозяин хвоста издал протяжный рык, после которого, как заметил Алан, зубатки, мелькавшие среди деревьев, остановились и, ответив короткими щелкающими звуками, двинулись в его сторону. Вначале Алана посетила мысль зарыться под корни поглубже, но, отбросив эту сумасбродную идею, он выскочил из своего убежища и побежал вниз по склону оврага.

И тут джунгли ожили… Бежавшему во всю прыть Алану казалось, что всё пространство вокруг него заполнилось рыкающим гвалтом, от которого стало закладывать уши. Ломающиеся позади кусты были вестниками многочисленной погони, которая закончилась падением беглеца в канаву, наполненную вонючей жижей. Перевернувшись на спину, Алан замер, увидев зубастые оскалы склонившихся над ним преследователей.

Словно по команде зубатки набросились на него и, вцепившись острыми, как бритва зубами в его плоть, принялись рвать на части свою добычу. Дикая боль заставила Филипса жутко заорать, зажмурив при этом глаза…

— А — а — а — а — а — а, — кричал он, но, открыв глаза, обнаружил, что находится в каком — то стеклянном саркофаге.

«Новые кошмары, новое испытание, новые кошмары, новые испытания… Что на этот раз…» — твердил обезумевший разум Алана самому себе. Трясясь от страха, он выдернул из рук многочисленные катетеры, откинул прозрачную крышку и с превеликим трудом вылез наружу. Рухнув на колени, он встал на четвереньки, после чего его вырвало прямо на железный пол. Разглядывая свое отражение в луже собственной рвоты, Филипс прошептал:

— Я не хочу… Я устал… Пожалуйста…

В его, Алана, воспалённом сознании, чья материальная основа подвергалась ранее хирургическому вмешательству, картины «Гипнозиса» напрочь смешались с реальностью. Приподнявшись на колени, он схватил со стола отвёртку и, не задумываясь, воткнул её наконечник прямо себе в левый глаз. Но на этот раз, в отличие от всех остальных попыток, суицидные начинания Алана, наконец, привели к их логическому завершению — долгожданной смерти…

Атмосфера кают — компании «Чёрной звезды» была наполнена ароматом тертого кофе, запахами морёного дуба и благовонием женских духов. Рамина Джоши, одетая в обтягивающий женский комбинезон и высокие берцы, суетилась возле кофемашины, в то время как мужчины — полковник Орокин и капитан Вачовски, сидя на кожаном диване, играли в шахматы. Игра в шахматы слыла в офицерской среде правилом хорошего тона.

— Полковник, вы думаете, что после беспорядков на Виктории нам не стоит показываться в пустошах, я правильно вас понял? — Роберт передвинул фигуру на доске и отпил глоток горячего кофе.

— Пока да… — отрешенно произнёс Орокин, сосредоточившись на комбинации, а сделав ход, попытался раскрыть свою мысль. — Позиции агентуры пошатнулись. Мы не смогли отследить идентификатор ключевого агента. Данбар, судя по всему, мёртв…

Сказанное означало, что маяк — идентификатор, вшитый в сердечную мышцу Данбара, перестал получать энергию из сокращений желудочков, что было равносильно полной остановке сердца.

— Агентура частично уцелела, но нам не совсем понятно, что происходит в родовой общине Каганаз — гуна. По слухам, которые доходят до наших агентов, Желтый Червь, прихватив Джошуа, поднялся на крышу башни викария, где их, якобы, подхватили архангелы и тем самым спасли от огня… — полковник улыбнулся, отпив из бокала. — Ясно, что молва приукрасила события, но это понятно нам в части архангелов, но не приукрасила ли она в части интересующих нас лиц? На континенте нас особо не ждут — диктатор Мендоза и конфедераты разделят власть и без нас. Правда такова, Роберт, что нас выкинули из большой политической игры. Нам нужно искать новые ресурсы и возможности…

В дверь кают — компании постучали. На пороге возник взбудораженный Кевин Эйккен, который, стандартно козырнув, поприветствовал собравшихся, после чего промолвил:

— Полковник, у меня к вам конфиденциальный разговор, не терпящий промедления…

— Ну что ж, — Орокин указал рукой на место за офицерским столом, — присаживайся… Может, выпьешь с нами отличного кофе?

— Нет, спасибо… — Кевин присел и, судя по поведению, был явно чем — то встревожен. — В общем… на связь вышел наш «крот» из оружейного консорциума «ACN». Он сообщил, что рельсовая пушка будет выведена на орбиту Земли через четыре дня, а её первой целью станет Хуанди…

Звон кофейного сервиза, который выронила из рук побледневшая Рамина, прервал говорящего. При этом она вызывающе — вопросительно посмотрела на полковника. Орокин, не обратив на это никакого внимания, чуть помедлил, а сделав ход фигурой на шахматной доске, спокойно— утвердительно спросил:

— Но у нас ведь всё под контролем?

— Не совсем, — ответил Кевин, прикусив губу. — Источник также сообщил, что консорциум инициировал программное обновление группировки спутников, посредством которых будет осуществляться управление этим орбитальным супероружием… Это означает, что в течение некоторого времени мы не сможем активизировать троянскую программу, спящую в начинке «Зевса», пока не взломаем новую прошивку спутников…

— И сколько на это уйдёт времени? — полковник, понимая всю серьёзность сложившейся ситуации, напряженно отвлёкся от игры.

— Я не могу ответить на этот вопрос, не ознакомившись с новыми алгоритмами… — Кевин пожал плечами. — Может, на это уйдет неделя, а может быть, и целый месяц. В любом случае, Хуанди нам не спасти, полковник Орокин…

Услышав это, Рамина перестала собирать осколки сервиза и, подскочив к дивану, словесно набросилась на полковника.

— Уэйн, этого нельзя допустить!!! — закричала она, в то время как её глаза наполнились влагой. — Уэйн, ты должен что-нибудь сделать… Люди ни в чём не виноваты. По крайней мере, мы должны их предупредить, чтобы избежать человеческих жертв…

Рамина разрыдалась, в то время как капитан Вачовски, встав, усадил женщину на диван и дал ей платок. Полковник опустил взгляд на шахматную доску. Но игровые комбинации его уже не интересовали. Сознание Орокина отчаянно пыталось найти выход в столь непростой обстановке. Тишину кают — компании нарушали лишь всхлипы Рамины, которая всем сердцем переживала за родной город, лежащий на далёком востоке.

— Кевин, — Орокин, оторвав взгляд от резных каменных фигурок, посмотрел на молодого инженера — электронщика. — А если власти Хуанди предоставят доступ к своей группировке спутников, ты бы смог запустить «трояна» и перехватить управление орбитальным орудием?

— Конечно, — ответил Эйккен, — но пойдут ли власти города на такой шаг?

— Это мы и выясним, когда прибудем в Хуанди… — парировал Орокин. — Времени мало, так что нужно действовать немедленно. Роберт, организуйте канал связи с Верховным Советом подземной цитадели, а доктор Джоши, которую там хорошо знают, пусть выступит парламентарием и убедит Совет дать нам слово…

— Так точно, полковник! — произнёс капитан Вачовски, после чего помог Рамине подняться с дивана.

Рамина, немного успокоившись, повернулась к Орокину.

— Уэйн, я всё сделаю для того, чтобы эта встреча состоялась… — промолвила она и устремилась вслед за капитаном, который уже направился к выходу.

— Похоже, большая игра только начинается, — проронил полковник, убирая фигуры с шахматной доски…

Затерянный в Атлантическом океане каменистый островок, напоминавший своей формой вытянутую подкову, был ничем иным, как частью жерла древнего вулкана, прятавшегося под поверхностью океанских вод. Его центральная гряда была покрыта высокой растительностью и редкими тропическими пальмами, чьи семена попали сюда в пищеварительном тракте бесчисленных птиц, населяющих этот остров.

Разные по размерам и окраске, мириады пернатых, гнездившихся в густой растительности, внезапно взмыли вверх, создавая безумный и раздражающий гвалт — птичий базар распугал шум тормозных двигателей стандартного корабельного модуля, совершавшего приземление на более— менее ровную площадку в северной части острова.

Когда модуль приземлился, на землю ступил лакированный сапог полковника Орокина. Осмотревшись по сторонам, он указал сопровождающим его людям то место, где следует рыть могилу, предназначенную для упокоения Алана Филипса, чьё тело сейчас находилось в технической камере посадочного модуля. Как думал сам Орокин, смерть Филипса произошла из — за отсутствия у Кевина Эйккена нужного опыта в химических науках. Кевин отвечал лишь за программную поддержку «Гипнозиса», но в отсутствие доктора Грэма — специалиста в области химических процессов, протекающих в мозге, молодому гению пришлось выполнять, в том числе, и работу самого Зигфрида.

Понаблюдав, как Карлос и другой наёмник, ругаясь между собой, опускают гроб с телом Филипса на дно выкопанной ямы, полковник переключил свой взор на белые кляксы, появлявшиеся на поверхности стандартного армейского гроба, украшенного имперской эмблемой точно посередине. Подняв голову, Орокин, прикрыв ладонью глаза от полуденного солнца, увидел стаи птиц, опорожнявших свои кишечники на головы незваных гостей. Стряхнув гуано с рукава, он, не без сарказма, начал размышлять о том, что имя «героя и истинного воина империи», каким при жизни мнил себя сам Алан, так и не было выбито на мраморных барельефах имперской площади, ушедшей с гибелью столицы в небытие. Вместо этого он нашёл последнее пристанище на задворках птичьего базара…

— ДиАнжело, мать твою, — заорал Карлос, когда его напарник не удержал канат и чуть не перевернул гроб.

— ДиАнжело? — полковник, услышав столь редкую фамилию, проявил интерес. — Покойный викарий Эритеи случаем не ваш родственник?

— Да, сэр, — ответил моложавый наёмник, поправив тонкую чёрную шапочку на голове, — я сын Дэвида ДиАнжело — Томас…

— А что же случилось с твоей семьёй, Томас?

— Они погибли… — ответил ДиАнжело и, чуть помедлив, добавил. — Все…

Полковник Орокин не узнал человека, которого видел несколько лет тому назад. Это был уже не тот мягкотелый юноша, прервавший праздник почитания Первого Императора в стенах Сената. Это был суровый наёмник, чей хищнический взгляд заставил полковника задуматься о судьбе его отца.

Дэвид, побоявшийся репрессий для себя и членов своей семьи, нарушил правила клуба Джентльменов, выдав имена его участников Алану Филипсу, чей гроб сейчас закапывал сын Дэвида. Казалось, сама судьба наказала семейство ДиАнжело за нарушение Дэвидом собственной клятвы…

— Готово, полковник, — слова Карлоса, воткнувшего лопату в землю, оторвали Орокина от собственных дум.

— Ну что ж, покойся с миром, Алан Филипс, — произнёс Орокин, после чего движением руки перекрестил свежую могилу, вспоминая ритуалы древних христиан, которые он использовал, примеряя на себя роль «Великого Пророка».

Когда троица погрузилась в модуль, его серебристый корпус взмыл вверх, направляясь к стыковочным отсекам «Чёрной звезды», одиноко парящей над водянистыми облаками…