Глава 6. Сын своего отца
Центральный госпиталь Виктории, расположенный в квартале от башни викария, напоминал людской муравейник. Горожане, чьи родственники жили в непосредственной близости от входа в тоннель тылового обеспечения, толпились у ворот госпиталя, желая справиться о здоровье своих близких, пострадавших от радиоактивного загрязнения. После злополучного ядерного взрыва, который произошёл в тоннеле, прошла уже неделя, а экстренные службы города до сих пор проводили работы по дезактивации зараженной местности, выявляя среди населения тех, кого поразила лучевая болезнь.
Проблема была не столько в самой болезни, сколько в дефиците доступных средств, способных выводить из организма пораженных людей свободные радикалы. Запасы Виктории не располагали достаточным количеством антирадиационных препаратов вследствие большого числа обратившихся за помощью. Но, как говорится, спрос рождает предложение. В Викторию потянулись дельцы всех мастей, предлагая всем нуждающимся целый спектр антидотов и сопутствующих лекарств по баснословным ценам.
Конец спекуляциям на людском горе положила Кристина Руфо, хотя и весьма сомнительными, с точки зрения права, но благородными, с точки зрения морали методами. Собрав людей, она приказала им окружить стихийно возникший рынок медпрепаратов, организованный недалеко от главных ворот на земле Боливара Дельгадо — политического противника Кристины. Получавший свою долю со спекулятивной торговли Дельгадо, не желавший потерять влияние среди горожан, тем не менее, не стал препятствовать экспроприации дефицитных медпрепаратов у предприимчивых бизнесменов, хотя и недвусмысленно намекнул Кристине «об ошибке, за которую придётся кое-кому заплатить». Но Руфо в ответ лишь усмехнулась. Теперь у неё есть влиятельный заступник — брат Патрик, родство с которым она пока тщательно скрывала. «Коль скоро Патрик, получивший большую дозу радиации, вновь встанет на ноги, — рассуждала она, ловя на себе презрительный взгляд Боливара, — я обязательно напомню ему об этом разговоре».
Когда люди Кристины погрузили изъятые медикаменты на борт грузовых ботов, она, в сопровождении своих телохранителей — сателлитов, заняла заднее сиденье черного электромобиля, двери которого украшал герб Виктории — стилизованная чёрная башня на фоне восходящего солнца.
В течение всей второй половины дня, Кристина, одетая в повседневную одежду — серый неприметный комбинезон, объезжала все больницы города, распределяя медикаменты среди нуждающихся. Только ближе к ночи, она, наконец, добралась до центрального госпиталя, где её брат Патрик Мендоза проходил курс по очищению организма от радионуклидов, попавших в его тело вследствие разгерметизации экзоскелета, повреждённого в ходе боевой вылазки на Акрит.
— Разойтись, — закричали выпрыгнувшие из машин телохранители Кристины, оттесняя толпу от входа в госпиталь.
Кристина, покинув электромобиль, проследовала сквозь образовавшийся в толпе проём под свод здания, который был увенчан символом красного креста. Сателлиты, пропустив внутрь тех, кто нес тяжелые ящики с медикаментами вслед за Кристиной, захлопнули за собой массивные двери, после чего многочисленные горожане, молчаливо наблюдавшие данное действие, вновь сомкнули свои ряды, столпившись возле входа.
Оказавшись внутри, Кристина поразилась стоящему в помещении гулу. Множество людей разного возраста и достатка суетливо двигались, создавая толчею. Люстры, висевшие на высоком потолке, слабо освещали творящуюся в административной секции суматоху, которую пытались упорядочить сателлиты, приказывая гражданам освободить проход. Следуя за телохранителями, Кристина наступила в лужу рвоты, оставленную кем — то из больных. Не обратив на это никакого внимания, она подошла к стойке регистрации, которую облепили люди, пытавшиеся получить медицинскую помощь.
— Я же вам объяснила, гражданин, что в связи с чрезвычайной ситуацией, — медсестра, стоявшая за стойкой, отчитывала какого — то человека, голова которого была покрыта бросающимися в глаза проплешинами, — доктор Феникс распорядился принимать только детей, так что отойдите от стойки по — хорошему, пока я не вызвала охрану…
Человек попытался, было, как — то возразить, но медсестра, увидев Кристину, сразу же переключила всё внимание на великосветскую особу, промолвив при этом:
— Слушаю вас, сеньора… — медсестра склонила голову в знак почтения.
— Мне нужен доктор Арчибальд Феникс…
Медсестра, нажав кнопку на стойке, вышла в холл через открывшуюся боковую дверь.
— Следуйте за мной, сеньора…
Когда Кристина вошла в кабинет доктора Феникса, тот, скрестив на груди руки, пялился в окно, рассматривая вспыхнувшие в вечерних сумерках фонари. Когда Арчибальд обернулся, от цепкого взгляда Руфо не ускользнуло то, что он явно был истощён и не спал несколько ночей в связи со сложившейся в городе ситуацией. На его исхудалом лице выделялся весьма длинный нос, а чуть красноватые глаза уныло уставились на вошедшую женщину, одетую не по статусу.
— А, сеньора, — промолвил доктор, в голосе которого чувствовалась усталость, — проходите, пожалуйста…
Усадив гостью на скамью, он сел рядом и с осунувшимся видом уставился на собственные лакированные ботинки.
— Док, — обратилась к Арчибальду Кристина, — с вами всё в порядке?
— Со мной — то — да, — ответил он, — но вот как помочь людям, сеньора, я не знаю. Наши запасы препаратов подходят к концу, а в условиях гражданской войны восполнить запасы будет трудно, тем более что Даутсон, где всё это производится в массовом порядке, находится в противоборствующем лагере… Помимо этого, среди населения начался массовый психоз — любое недомогание они расценивают как лучевую болезнь, создавая лишний и ненужный ажиотаж…
— В холле больницы стоят ящики с нужными вам медикаментами, — сеньора Руфо увидела, как доктор оживился, услышав это. — Скоро должна прийти помощь с Эритеи, где на оставшихся от армии складах есть всё необходимое…
— Но… — Феникс вопросительно уставился на Кристину, словно та — добрая фея из древних сказок. — Но откуда…
— Это неважно, док, — перебила его женщина. — Я хотела бы справиться о здоровье генерала Мендозы…
— Несмотря на большую дозу радиации, — доктор вспомнил, как извлекал осколки из плеча этого человека, о котором упомянула женщина, — он в норме. Сейчас генерал проходит курс интенсивной терапии и скоро встанет на ноги, хотя «Протектор» с антидотами будет ему прописан на ближайшие полгода…
Внезапно доктор замолчал.
— Вы слышали это? — Арчибальд, насторожившись, поднял палец вверх и огляделся по сторонам.
Кристина поначалу нахмурилась, посчитав, что у доктора, видимо от истощения, начались слуховые галлюцинации. Но приглушённый грохот, заставивший стёкла кабинета задребезжать, рассеял её сомненья относительно вменяемости доктора Феникса. Встав с лавки, она подошла к окну и с удивлением обнаружила, что по улицам бегают люди, держащие в руках горящие факелы.
— Если я не ошибаюсь, — вслух вымолвил Арчибальд, — этот звук похож на выстрелы орудий — колоссов оборонного периметра…
Услышав это, Кристина, не сказав ни слова, выбежала из кабинета и устремилась к выходу, расталкивая толчею. Сателлиты, ничего не понимая, устремились вслед за ней.
Оказавшись на улице, Кристина поймала за руку пробегавшего мимо парнишку, который исступлённо орал: «Смерть негодяям», размахивая пылающим факелом.
— Что случилось? — выкрикнула она, пытаясь совладать с нехорошими предчувствиями, обуявшими её разум.
— Эти пришельцы с пустошей изнасиловали и убили дочерей казначея Дэвиса, — проорал молодой человек, всем своим видом выражая ненависть. — Мы идём к башне викария, чтобы выкурить этих мерзавцев из их логова, госпожа…
Сердце Кристины ёкнуло, а она сама, побледнев, ослабила хватку, после чего парнишка вырвался и побежал в сторону башни, где, помимо кучки дикарей, находился престарелый и обездвиженный муж Кристины, а также её ребёнок. Мысль о Герасиме вывела её из состояния ступора и она, подгоняемая материнскими инстинктами, устремилась вслед за убегающим подростком…
* * *
Боливар Дельгадо стоял в одиночестве под одним из уличных фонарей, которые освещали зеленую аллею, расположенную у подножия башни викария. Наблюдая за разъяренной толпой вооруженных горожан, сконцентрированной у основания этого величавого сооружения, он поедал сочный зеленый фрукт — черимойю, которая произрастала в горных районах Южной Америки. Боливар так увлеченно ел, что со стороны казалось, что к происходящему столпотворению он абсолютно не имел никакого отношения.
Но это лишь казалось только тем людям, чьи представления о Боливаре разительно отличались от его реальной натуры — натуры, которая яростно ненавидела всё, что связано с Кристиной Руфо. Причиной такой ненависти была далеко не смерть близких ему родственников — семьи Сантос. Причина лежала в том, что последовало далее.
Узнав о смерти племянника Мигеля Сантоса и его сына, Боливар, наоборот, тешил себя мыслью о неожиданно свалившемся на его голову наследстве в виде доброй сотни ферм по выращиванию грибов ману, в которые Мигель, будучи живым, вложил все свои сбережения. Ману — этот популярный деликатес мог бы сделать Боливара богатейшим человеком Виктории, поэтому он сострадательно покивал головой на городском собрании, когда Кристина, вернувшаяся с переговоров, назвала убийство отца и сына семьи Сантос — минимальной жертвой за те расстрелы сторонников республики, которые, к тому же, одобрил городской совет, выразив этим кровавым жестом почтение короне.
Однако судьба распорядилась немного иначе, посмеявшись над далеко идущими планами Дельгадо. Причём произошло это сразу же после того, как он смирился с потерей горячо любимых родственников, понимая, с его слов, «ту сакральную жертву, которая помогла спасти город и всех нас». Когда внезапно усопших почтили минутой молчания, Кристина перешла к следующему пункту — отмене эдикта о рабстве. С этого дня на территории округа, как и в других округах трещащей по швам метрополии, все люди становились свободными.
Учитывая то, что движущей силой на фермах был рабский труд, в свете отмены эдикта витавшее в голове Боливара богатство внезапно превратилось в добрую сотню разбросанных по округу железных клеток с минимальными удобствами, да и те, ко всему прочему, изрядно пропахли обитателями пустошей. Практически всех рабов на эти фермы поставлял сам Дельгадо, ежемесячно проводивший рейды в пустоши со своей группой головорезов.
Для Боливара, в одночасье потерявшего работу и потенциальное наследство, это был двойной удар. Тогда, буквально через минуту после ратификации городским советом Виктории условий капитуляции, Дельгадо облокотился на стоящее рядом кресло и глубоко задышал, находясь в предынфарктном состоянии…
Но перенесёмся в настоящее, где Боливар, доедая черимойю, считал себя безумно счастливым, удовлетворённо наблюдая за штурмом горожанами башни викариата. Разъярённая толпа, не сумевшая проникнуть за закрытые ворота, уже начала швырять горящие факелы в витражные цветные окна зиккурата власти.
После того как Кристина Руфо отняла доход от рынка медикаментов, располагавшийся на земле Дельгадо, Боливар решил действовать. Его головорезы похитили дочерей казначея Дэвиса, после чего удушили молодых девушек— погодок в старом подвале. На место преступления люди Боливара подбросили стрелы, выдубленную накидку из старой шкуры, а также мужское украшение в виде большой раковины неизвестного моллюска.
Провокация, реализованная Дельгадо, удалась с помпой. Призвав убитого горем отца к мщению, Боливар послал на улицы подстрекателей. Ещё не успели остыть тела жертв, как город к вечеру наполнился гневом и жаждой справедливости, которая вылилась не только в штурм башни викария, где забаррикадировались предводители пришедших с юга дикарей, но и в полноценную атаку на лагерь чужаков, располагавшийся под стенами Виктории.
Сейчас казначей Дэвис координировал ополченцев, которые в условиях наступающей темноты поливали свинцом шатры, стоявшие за периметром стен города на песках. Обитатели пустошей в панике отступили от стен, потеряв множество своих соплеменников. Орудия — колоссы, бившие снарядами за горизонт, создавали больше шума, нежели причиняли реального урона, но вносили в панику и хаос, творящейся в стане лагеря пустынников, самый большой вклад.
Боливар, выкинув в кусты огрызок, достал из кармана платок и вытер им свой квадратный подбородок. Внезапно мимо него просвистела стрела. Посмотрев вверх, Дельгадо различил в окнах верхних этажей силуэты лучников. Толпа горожан, получив отпор, рассредоточилась по укрытиям, после чего принялась обстреливать верхние этажи башни из огнестрельного оружия. Пара зажигательных гранат, выпущенных из автоматического гранатомёта, попали в окна седьмого и девятого этажа, откуда, после яркого светопреставления, повалил чёрный дым, подстёгиваемый ярко оранжевыми всполохами.
Эта картина, озаряющая наступившие сумерки, настолько понравилась Дельгадо, что он, забыв об осторожности, выпрямил грудь и сложил руки, высунувшись из — за ветвистого дерева.
— Ах ты, ублюдок! — Боливар услышал позади себя разъяренный женский голос.
Повернувшись, он увидел перед собой Кристину, которая прыгнула на него словно кошка. Приблизившись, она попыталась вцепиться в лицо Дельгадо, но тот ловко увернулся, сделав шаг назад.
— Это что ещё такое, сеньора? — возмущённо и немного с пафосом произнёс Дельгадо, пятясь назад.
Но внезапно его глаза округлились, а тело как — то неестественно дёрнулось. Боливар, вытянув голову и закинув руку за спину, попытался до чего — то дотянуться. Когда у него изо рта пошла кровь, и он упал, пылающая гневом Кристина увидела стрелу, торчащую из спины Дельгадо. Гнев Кристины сменился ужасом, но не от увиденной смерти Боливара, а от того, что в окнах детской, расположенной на седьмом этаже башни, горел огонь.
Обезумев, Кристина бросилась по аллее к массивным воротам башни, отделявшим её от сына Герасима, находящегося сейчас в объятой пламенем детской. Мимо свистели стрелы, а сверху падали каменные осколки, но для этой женщины происходящее вокруг не имело никакого смысла, когда её ребёнку грозила реальная опасность.
Оказавшись у ворот башни, Кристина заколотила руками по их шершавой поверхности, отчаянно пытаясь попасть внутрь. Упав на колени, она, прикрыв лицо ладонями, разрыдалась, но, неожиданно вскочив на ноги, заколотила руками ещё интенсивнее, впадая в истерику. Так продолжалось до тех пор, пока подоспевшие телохранители Кристины, взяв под руки бьющуюся в истерике мать, не оттащили её подальше от здания, объятого языками пламени…
* * *
— Кварталы Виктории охвачены гражданскими волнениями. По — моему, у нас большие проблемы… — Данбар, откинув широкий рукав своей сутаны, подставил к бородатой щеке левую руку с закрепленным на ней интегратором. — Вы слышите меня, полковник?
Полковник его прекрасно слышал, однако события последнего часа заставляли Данбара изрядно нервничать, отчего возникшая пауза показалась ему утомительно длинной.
— Да — да, Данбар, что случилось? — услышав голос полковника, молодой человек сморщился и укусил собственный кулак от отчаяния.
Полковник Орокин оставил его в городе за «старшего», поэтому Данбару стыдно было признаться, что он не контролирует ситуацию. Всё, что находилось за пределами этой комнаты, в которой Данбар укрылся под предлогом совершения религиозного ритуала, не поддавалось его контролю.
— Я не знаю, полковник, — ответил молодой агент, пытаясь сконцентрироваться. — Я гулял в парке, пока на его территорию не ворвалась вооруженная ватага обезумевших людей. Они погнались за мной по аллее, но я успел забежать внутрь башни и запереть её на засов… Вождь, выслушав меня, приказал своим людям занять позиции на окнах, и те принялись обстреливать разбушевавшуюся толпу. Желтый Червь надеется на то, что мои молитвы будут услышаны…
Раздавшаяся снаружи осаждаемой башни очередь из огнестрельного оружия, заставила Данбара замолчать. Прозвучавшие поначалу отдельные выстрелы, внезапно слились в какофонию глухих звуков. Но как только открылась дверь, глухие звуки превратились в разящий звон, заставивший Данбара машинально задёрнуть рукав и обернуться назад.
На пороге стоял Желтый Червь, ворвавшийся в комнату в сопровождении серого дыма, который заполнял вестибюль. С яростью захлопнув дверь, вождь, державший в руках стальную секиру, был похож на тех демонов ада, о которых рассказывал сам Данбар, выступая защитником паствы от злых, неведомых им сил, которые преследуют человека от рождения до самой смерти.
— Бра — а — а — т! — вскричал Желтый Червь и, размахнувшись, ударил секирой по стене, отделанной, как и весь внутренний интерьер башни викария, драгоценными породами древесины.
Секира, легко разрубив деревянную отделку, высекла сноп искр из камня, но ни один мускул на худощавом лице Данбара даже не дрогнул. Приподняв обросший подбородок, молодой пастырь внимательно посмотрел на человека, у которого, судя по всему, появились сомнения в силе Саваофа, позволяющему врагам вождя убивать его же паству.
— Где он, Брат!? — свирепо заорал Желтый Червь, покрывая косички, заплетённые на густой бороде, сгустками капающей с уголков рта пены. — Где он, о заступничестве которого ты вещал мне вечерами у костра!? Или… Или, может быть, это ловушка, чтобы заманить достойнейших сынов пустыни в эту западню?
Сделав угрожающий шаг в сторону Данбара, вождь поднял секиру и указал ею в сторону окаменевшего молодого пастыря, приготовившегося разделить свою участь.
— Нет, Желтый Червь, — в комнате совершенно внезапно раздался голос Орокина, — это начало твоего испытания…
Услышав голос, который воспроизводил динамик интегратора Данбара, вождь вздрогнул и завертел головой, смотря преимущественно вверх.
— Пророк? — ярость Желтого Червя сменилась замешательством.
Данбар сразу же уловил, что полковник, надев личину «пророка», решил вмешаться в возникшую ситуацию, поэтому он решил подыграть Орокину. Внезапно обмякнув, Данбар задрал голову, закатил глаза и открыл рот, прикинувшись чревовещателем.
Увидев мгновенную метаморфозу, вождь опустил секиру и уже с почтением произнёс:
— Великий Пророк, ты здесь? — Желтый Червь настороженно смотрел в открытый рот Данбара, будто оттуда должно было что-то выскочить.
— Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «Перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас, — ответил голос Орокина. — Возьми сына своего, да не возложи его на алтарь смерти…
Вспомнив о Джошуа, вождь, до этого проникновенно слушающий голос полковника, внезапно выбежал из комнаты, запустив внутрь дым, от которого Данбару стало дурно. Закашлявшись, он попытался закрыть дверь, но совсем дезориентировался в заполненной плотным смогом комнате, протирая глаза от раздражения. Споткнувшись, отравленный продуктами горения, Данбар упал на четвереньки, судорожно пытаясь сделать вздох. Динамик его интегратора что-то говорил, но угасающее сознание одного из ключевых агентов Корпуса уже не понимало смысл сказанного…
Жизнь агента Рика Сандерса с позывным «Данбар» окончилась в башне викария, чьё нутро выжигало беспощадное к мольбам пламя…
* * *
Когда Желтый Червь ворвался в детскую, расположенную на седьмом этаже башни, языки пламени уже вовсю ласкали своим жарким дыханием дальнюю стену и своды потолка, куда попала, судя по всему, залетевшая через окно граната. Комната была наполнена дымом и витавшей в воздухе пылью, которая сужала видимость до расстояния вытянутой руки.
Размахивая руками, вождь прошел вглубь детской, пытаясь отыскать колыбель своего сына Джошуа. Внезапно он наткнулся на результат обрушения потолка: дымящиеся деревянные балки, на которые крепились декоративные панели, были завалены камнем и обугленной штукатуркой. Но из всей этой кучи единственное, на что обратил внимание Желтый Червь, была спинка колыбели, инкрустированная драгоценными камнями и разбитая в щепу.
«Нет, — пронеслось в голове вождя, когда он прикоснулся дрожащей рукой к узору, который часто рассматривал, качая в колыбели маленького Джошуа. — Этого не может быть…»
— Саваоф!!! — вскочив на ноги, Желтый Червь внезапно заорал, обращаясь к чему — то невидимому. — Савао — о — о — ф!!!
Но вместо ответа сверхъестественного существа, к которому взывал вождь, в комнате раздался детский плач. Вздрогнув, Каганаз — гун устремился на его источник, ориентируясь на слух.
Оказавшись у окна, он обнаружил люльку с младенцем, который, увидев склонившегося над ним огромного бородатого человека, внезапно перестал плакать и начал тянуть к нему свои маленькие ручки. Покрытый пылью, ребенок бодро двигал ножками, разгребая в стороны мелкий камень и осколки стекла, оставившие на его тельце несколько царапин.
Желтый червь, застыв над колыбелью, заворожено наблюдал, пытаясь найти в своём перегруженном религией сознании «замыслы и пути Господа Саваофа»…
Он знал этого мальчика, чья мать также заботилась и о Джошуа, его, Желтого Червя сыне. Иногда вождь разглядывал женщину из окон своего этажа, когда та гуляла в аллее парка со сдвоенной коляской и даже подумывал о ней как об объекте вожделения… Но как всё это увязывалось со словами Великого Пророка Орокина, чей дух явился ему несколько минут назад в образе проповедника Данбара, Желтый Червь никак не мог растолковать. Пытаясь всё это увязать в единую картину мира, вождь так далеко зашел в своих рассуждениях, что нашел какой-то ему одному известный смысл в том, что на имя господа отозвался именно этот, контуженный взрывом гранаты мальчик. Но обжигающий жар пламени вырвал Каганаз — гуна из цепких лап собственных заблуждений, заставив его действовать.
Схватив ребенка, который снова громко расплакался и закашлял, Желтый Червь крепко прижал его к груди и, высунувшись в окно, сделал глоток свежего воздуха. Задержав дыхание, Желтый Червь стремительно бросился в пелену смога, прикрываясь от огня плотной накидкой, надетой на плечи.
Достигнув выхода с этажа, он буквально взлетел по винтовой лестнице до самого верхнего — десятого этажа. Пробежав через зал городского Совета, вождь оказался на балконе, где, наконец, смог немного отдышаться, держа в руках разревевшегося малыша. С балкона открывался чудесный вид на окрестности ночной Виктории, чьи улицы освещали не только городские фонари, но и факелы мятежных горожан.
Пламя ещё не достигло верхнего этажа башни, но медлить было нельзя, поэтому вождь, окинув цепким взглядом балкон, сразу же заприметил обвисший трос, тянущийся с наклоном под острым углом в сторону городской стены. Положив плачущего мальчугана на пол, Желтый Червь сорвал с плеч накидку и, расстелив её на полу, крепко запеленал Герасима, после чего повязал через плечо таким образом, чтобы малыш оказался у него за спиной.
Размотав с шеи толстую косу, сплетенную из волос, росших на затылке, Каганаз — гун ступил к краю балкона. Перекинув косу через трос, крепившийся метизами к козырьку балкона, вождь схватил конец собственных волос и, натянув косу, опробовал конструкцию на прочность. Подтянувшись, он перекинул ноги через перила, огораживающие балкон, и поехал вниз…
* * *
— Выбравшись из логова магов, я сумел покинуть чертоги проклятой крепости… — Желтый Червь, расположившись у очага в шатре старейшины Ноши, разглядывал собственную чёрную косу, опалённую посередине. — Под покровом тьмы я отправился обратно в наши пустоши. Сорок лун, собирая по пути свой народ, я двигался с надеждою, что ты дашь мне ответы, старик… Я видел, как отчаяние, насланное на мой народ коварством магов, сменяется воодушевлением, как только они узнают, что мой сын Джошуа жив…
Бросив в очаг немного хворосту, старейшина Ноши — худощавый, но весьма жилистый старик, покрытый тёмным загаром, подвесил над огнём котелок. Присев рядом, он разложил перед собой кисеты с сушеными грибами и травами. Бросая в воду щепотки разных ингредиентов, Ноши, прищурив глаз, хитро посматривал в сторону Каганаз — гуна.
— И что тебя печалит? — наконец произнёс Ноши, размешивая закипающую воду длинным черпаком.
— Это не мой сын, и ты, старик, теперь это знаешь… — со скорбью в голосе произнёс Желтый Червь, смотря исподлобья на Ноши. — Не сочтет ли бог северных людей это оскорблением?
— Глупо считать всемогущих богов всемогущими, если они не могут ответить на то, что посчитают оскорблением для себя, — задумчиво произнёс Ноши. — Я думаю, что это было испытанием для тебя и твоей веры… Души, о которых рассказывают пастыри, лишь наездники наших тел…
Вождь поднял брови и округлил глаза.
— Что ты этим хочешь сказать? — Каганаз — гун внимательно посмотрел в глаза старейшине. — Что в теле этого ребенка заключена душа моего сына?
Ноши приподнял пунцовые полузакрытые веки, после чего закрыл их и еле заметно кивнул головой.
— Да, старик, ты прав! — довольный вождь вскочил на ноги. — Значит, это заметил не только я…
— Только присядь, — Ноши снова приоткрыл веки, — и выслушай мой совет, вождь…
Желтый Червь, приняв серьёзный вид, снова уселся на выделанную шкуру дикого животного.
— Не стоит об этом говорить людям, вождь… Они смертны и не понимают задумок высших сил, поэтому не ведают истины, открытой избранным. А избранные не были бы избранными, если бы истину познали абсолютно все…