Глава седьмая
1
Марка Сидоровича Соловушкина встречали на вокзале Григоренко и Комашко. Такой порядок существовал издавна — представителей главка руководители комбината всегда встречали на вокзале.
Подошел поезд. Соловушкина, когда он появился в дверях, сначала не узнали. За плечом рюкзак, в руках спиннинг. Турист — да и только! Рюкзак Соловушкин тут же снял и передал Комашко, спиннинг — Григоренко.
Сергею Сергеевичу показалось, что начальство чем-то недовольно. Они уже встречались несколько раз, и манеру Соловушкина держаться с подчиненными Григоренко знал. Перед началом делового разговора он обычно рассказывал что-нибудь интересное о событиях в столице и только потом начинал «снимать стружку». Сейчас же только кивнул и сухо приказал:
— Везите на дачу.
Когда Соловушкин опередил их немного, Григоренко сказал Комашко:
— Но там же теперь профилакторий для рабочих. Где мы его поместим?
— Файбисович уехал туда с утра. Что-нибудь уже сообразил. В крайнем случае — палатку разобьем.
На базе отдыха, возле домика, были насажены цветы, посыпаны песком дорожки. Рабочие охотно здесь отдыхали. Возле берега стоял старый баркас, неизвестно когда приобретенный. Лодками еще не обзавелись.
Соловушкин оглядел берег, на лице появилась кислая улыбка. Обратился к Комашко:
— Вы же говорили, что поставите еще два домика. Что-то не вижу.
— Поставим. Сейчас горячая пора, руки не доходят,— сказал Григоренко и тут же пожалел. Вопрос был обращен к Комашко, следовало бы ему и отвечать.
— Ну, поезжайте, а я отдохну с дороги. Да, пришлите мне все необходимое.
Григоренко и Комашко, попрощавшись, ушли.
— Случаем, не знаете, на сколько он приехал? — спросил Григоренко главного инженера.
— Нет, не знаю. Говорил по телефону, что на недельку.
На следующий день, после обеда, Соловушкин зашел в кабинет директора. Был он в хорошем настроении и еще с порога похвастался:
— Трех судаков поймал. Вот такущих! — и широко развел руки.
— Поздравляю. А я все никак не выберусь. Да и рыбак из меня никудышный.
— На Днепре жить и не рыбачить? Это просто смешно.
Закурив папиросу, Соловушкин сел на диван. Лицо сразу приняло строгое выражение.
— Но я приехал не судаков ловить.
— Я так и подумал, — улыбнулся слегка Григоренко.
Соловушкин посмотрел на него еще строже, мол, нечего разговаривать со мной в таком тоне, если не знаешь, зачем я прибыл.
— Мы тебе помогли. План третьего квартала уменьшили, да и четвертый тоже будет ниже, чем планировалось. Фонд зарплаты подкинули. Теперь необходимо держаться на этом уровне.
— Хорошо. Будем держаться. Думаю, что план будет выполняться. Вот план четвертого квартала напрасно уменьшили. Дробилку ЩКД-8 пустим, дело веселее пойдет...
— Ты не торопись. Дробилка еще не стоит на месте. Разве не так?
— Нет еще. Но отгружена.
— Отгружена... Установить такую махину не так просто... Но об этом потом. Теперь объясни другое: почему без нашего разрешения, без утвержденных нами чертежей и титулов мойку стал строить? Как расценивать такое самоуправство?
— Мы это делаем за счет себестоимости продукции... Согласно «Положению о соцпредприятии», я сам имею право решать...
— Запомни, Григоренко, существует главк... Мы, по-твоему, для чего там в центре сидим? Чтобы напрасно зарплату получать или как? Кто, в конце концов, перед правительством за все отвечает? Ты или мы? Так что не зарывайся!..
— Значит, вы приехали, чтобы меня на место поставить?!
— Возможно, что и так. Жалуются на тебя, Григоренко. Понимаешь — жалуются! На хорошего руководителя не пишут анонимок. Прораба снял. Опытного человека вытурил с должности, а на его место мальчишку — бывшего уголовника поставил. Так?
— Простите, но вы ошибаетесь. «Опытный» прораб, о котором вы говорите, загнал строительство в тупик. Но я его вовсе не выгонял — он сам заявление подал.
— Не рассказывай мне сказок...
— Потом, — продолжал Григоренко, — на его место поставил хорошего производственника, Белошапку. Кстати сказать — у него диплом есть. Комсомолец. Дело знает. И не так уж он молод. Двадцать пятый год пошел.
— Бригаду бурильщиков разогнал...
— Не разогнал, а из двух бригад скомплектовал одну. Тоже для пользы дела. Правда, кое-кто ушел из бригады. Бывший бригадир Лисяк, например, стал подрывником, кое-кто совсем уволился... Но теперь бурильщики работают значительно лучше!
— Все-таки хочу предупредить тебя: смотри не зарывайся и помни — у тебя два глаза, а за тобой следят семьсот. Им виднее.
2
Остап Белошапка нашел мастера Бегму в деревянной будке-конторке. Поздоровались. Остап спросил:
— Что вам нужно на завтра? Ведь мы договорились, что будете сами заказывать.
Бегма недовольно пробурчал:
— Договориться-то договорились, да я, вишь, запамятовал... Ну, значит, бетона кубов пятьдесят надо. Пару самосвалов, одну бортовую машину...
— Все?
— Все.
— Поливочная машина нужна?
— Да.
— Доски?
— Нет. Обойдусь теми, что есть.
— Теперь, товарищ Бегма, послушайте, что я вам скажу: до сих пор ваши рабочие не имеют нарядов. Я же вас просил...
— Да на кой черт нужны эти наряды? В конце месяца выпишу.
— Так больше не будет. Этого требует директор. Я — тоже.
— Ты? Ты тоже требуешь? Так ты прежде-то вспоминай, что тебя временно поставили. Временно! Так что требовать тебе рановато. Когда я прорабом работал, ты еще в пеленках был...
— Сейчас не в этом дело. Кто и когда в пеленках был, никакого отношения к нарядам не имеет.
— Да послушай ты: наряды для нас, строителей, — могила.
— Это почему? По-моему, наряд дисциплинирует и рабочего, и нас с вами.
— Строим хозяйственным способом. Обеспечение паршивое. А простои рабочих будем актировать? Или как?
— Никакие акты не нужны. Но и простои не нужны. Вот так. Больше об этом разговоров не будет. Выполняйте, как требуется.
«Недоволен Бегма, — подумал Белошапка. — Грамотный, кадровый строитель и такое несет. Вот и попробуй держаться тут на трех китах, как советует Григоренко: нарядах, механизации и обеспечении строек. Попробуй, продержись. Один Самохвал чего стоит! Выслушает распоряжение и все сделает наоборот. Нет, дальше так не пойдет. Все смотрят на меня как на временного прораба. Завтра же скажу Григоренко, пусть кого-нибудь другого подберет на постоянную должность. Работать прорабом временно никак нельзя».
Не прошел Белошапка и двадцати шагов, как его догнала нормировщица и передала приказание инженера быстро идти на кладку бетона.
Остап пожал плечами. Он совсем недавно был там: просил Самохвала следить за бетонированием...
Комашко уперся взглядом в серую плоскость бетона и Белошапку будто не замечал. Постояли какое-то время молча, потом Остап спросил:
— Звали?
Комашко даже не взглянул в его сторону. Только вынул руки из карманов и надвинул на лоб белую шляпу.
— Ты кто будешь? — спросил строгим голосом.
— Да вот, выполняю обязанности прораба. Вы разве приказы директора не читаете?
Только теперь поднял глаза Комашко, снизу вверх посмотрел на наглеца, который осмелился при всех задать ему такой вопрос. Однако главный инженер смолчал. Кивнул головой на бетон и как хлыстом ударил:
— За брак будете отвечать персонально вы.
Белошапка посмотрел на залитый бетон и ужаснулся.
На поверхности образовались «блюдца». Вибраторщики не выдержали нормы, не загладили бетон. Вот и результат.
— Где Самохвал? — спросил Белошапка.
Никто ему не ответил.
Остап припомнил, как в техникуме преподаватель говорил, что бетон словно вино — от старости молодеет. Но в первые дни за ним нужно тщательно следить, оберегать от солнца, вволю давать воды. Через семь дней по нему может ездить грузовая машина. Однако прочность он набирает не скоро.
Бетон — сложный материал. Он боится солнца, не любит мороза, но спорит с всесильным временем: с годами становится прочнее. Бетон подобен живому существу. Как только стал жить — пои его водой, береги от солнца, и будет он дышать, с каждым часом, с каждым днем набирать силу, прочность.
Но если водой не поливать, не упрятать от зноя или холода, бетон не обретет своего удивительного свойства и постепенно начнет разрушаться.
— Кто укладывал? — стал допытываться Белошапка.
И на этот раз ответа не последовало. Тогда Остап натянул резиновые сапоги и прошелся по бетону, оставляя на нем глубокие следы. Рабочие с тревогой следили за Белошапкой. Теперь придется все переделывать заново. Особенно вибраторщикам.
— Мы Григоренко будем жаловаться! — раздался чей-то голос.
Остап как ни в чем не бывало сбросил сапоги, надел ботинки и медленно пошел на главный объект.
Возле котлована под корпус первичного дробления он снова столкнулся с Комашко. С ним был Соловушкин.
— Вы кто? — спросил его, подойдя вплотную, Соловушкин.
Остап хотел было ответить, но Комашко опередил:
— Это и есть Белошапка. Тот самый, о котором я вам говорил. Он временно исполняет обязанности прораба. Временно, Марк Сидорович.
Соловушкин критическим взглядом смерил высокую фигуру Остапа и произнес:
— С временных не много возьмешь. Однако дела у вас, молодой человек, идут совсем скверно. — Он подождал, не скажет ли чего Белошапка. — Вот, к примеру, как вы будете здесь строить? Котлован залит водой. Почему перед началом работ не разведали грунт?
— Видите ли, начинали не при мне, не мне и отвечать на этот вопрос. Пусть главный инженер скажет. Он тогда руководил непосредственно.
Комашко бросил злой взгляд на Остапа и ответил:
— Нами все уже решено, Марк Сидорович. Придется под фундаменты делать шахты-колодцы. Думаю, это — выход.
— Выход, выход. Можно было бы и другое место найти для корпуса и не вкатывать в него сверхплановые средства. — Взглянув на Белошапку, Соловушкин сказал: — Вы можете идти.
Но Остап и с места не двинулся. Он задумался о колодцах, про которые только что сказал Комашко. Почему же главный инженер ничего не говорил о них раньше? Копать их наверняка придется. А это намного увеличит объем работ. Обязательства взяли, а рытье колодцев не учли.
Комашко и Соловушкин были уже возле машины, когда подбежал Самохвал. Он размахивал руками, что-то кричал, указывая на Белошапку, явно на него жаловался. Что отвечал ему главный инженер, слышно не было.
Машина уехала, а Самохвал все стоял и растерянно смотрел ей вслед.
«Ну что, выкусил, — подумал Остап, — загладишь, утрамбуешь, завибрируешь — никуда не денешься. Будешь теперь знать, как халтурить, не выполнять распоряжения прораба».
3
Буфет Максима Капли кто-то назвал «телевизором». Почему его так назвали — неизвестно. Но пристало это название крепко.
В тот вечер в «телевизор» никто из посторонних зайти не решался — гуляла «братва» комбината. Все, кого уволили, получили полный расчет. По этому поводу они и устроили себе праздник.
За одним из столиков шум громче всего — здесь пьют «лисяковцы».
— Что-то твое сухое вино не берет, — выкрикнул Роман Сажа. — Дай-ка нам чего покрепче!
— Коньячку? — улыбнулся Капля.
— Сам пей, — ответил Сажа. — Нам бы чего такого. ..
— Сбегай к Галине Марковне. У нее свой коньяк. Горит!
Самохвал, выпивающий с «лисяковцами» впервые, протянул Саже пятерку.
Прошло немного времени, и Сажа принес несколько бутылок.
— Вот это наша!
— Наливай!
Капля выждал, пока опустеют бутылки, и поставил на стол коньяк.
— Это — в кредит. Но прямо скажу: я вами, мальчики, недоволен.
Все смолкли, уставились на буфетчика.
— Это почему же? — спросил Сажа.
— Сами знаете, — уклонился от прямого ответа Капля и пошел за прилавок.
— А-а, это он про двигатель, — сообразил Лисяк.— Ну, что ж, мы тут и вправду маху дали... Прошляпили!
— Знаете что, ребята... — начал Самохвал.
— Тише! — приказал Лисяк. — Новенький говорить будет.
— Я вам скажу все по-честному. Не вы маху дали. Двигатель нашел дед Шевченко. Я сам видел, как он ходил к директору... Он и выдал. Точно!
— Ух, гад! — выдавил сквозь зубы Лисяк.
Капля склонился над прилавком и тихо бросил:
— Из-за него вы все погорите! Свидетель!.. — и многозначительно кивнул куда-то в сторону.
Все, кто сидел за столиком, притихли и выжидательно посмотрели на Каплю. На что он намекает? Убрать старика? Нет, не каждый согласится пойти на «мокрое» дело. Ведь кое-кто из них освобожден из исправительных колоний условно: и за пустяк два срока дадут, если погоришь. А за такое!..
Один только Сажа стукнул кулаком по столу и пьяно икнул.
— Точно, погорим! Перо бы ему в бок или красного петуха!
Остальные промолчали.
4
Среди ночи завыла сирена. По утрам и среди дня ею оповещали всех в карьере о том, что будут рвать гранит. Но это — утром и днем. Сейчас же сирена оповещала о необычном: о пожаре.
Остап с Иваном и Сабитом выбежала из комнаты.
Раньше они посмеивались над Файбисовичем, который для всех установил твердый порядок поведения в случае пожара. Каждого заставил расписаться — кто с чем должен прибыть: с топором, лопатой, ведром или лестницей. Заставлял даже повторить, как урок. Тогда они смеялись, а сейчас, когда увидели зарево вблизи карьера, вспомнили, за что расписывались.
А Тимофей Иванович Шевченко спокойно спит. И снится ему приятный сон. Будто он, еще совсем молодой, лежит на пляже и загорает, подставив солнцу спину. Шаловливые, ласковые волны то и дело подбегают к ступням; пощекочут, пощекочут и откатываются назад.
Солнце припекает все сильнее.
— Тимоша, — говорит, стоя в воде, жена, — иди сюда, не то сгоришь!
Однако он продолжает греться.
Но вот сын, который погиб на войне, берет его на руки и шепчет:
— Батя, не нужно гореть. Не нужно. Вам еще жить да жить. А солнце вас спалит.
— Солнце человека не может спалить, — отвечает Шевченко и вдруг чувствует, что действительно горит. Вот и дым стал душить. Дышать уже совсем нечем.
— Андрей, сынок! Спаси отца! Спаси!..
Шевченко кажется, что его куда-то несут... Потом везут. До его слуха доносятся слова:
— Пусть Сабита и Белошапку благодарит. Вовремя прибежали. Легкими ожогами отделался дед.
— Пи-ить... пить... — шепчет Тимофей Иванович.
5
Чует материнское сердце — что-то неладное творится с сыном. Задумчивым, неразговорчивым стал. Начнет читать газету и вдруг уставится невидящим взглядом в одну точку и сидит неподвижно. А иногда ни с того ни с сего возьмет да и усмехнется какой-то своей мысли.
Вот и сейчас — поднес ложку с борщом ко рту, и вдруг застыла рука.
— Ешь, сынок, ешь... Да что это с тобой происходит?
— Что?..
Улыбнулась Елизавета Максимовна:
— Кушай, тебе говорю. Борщ остынет.
— Да, да, правда...
Григоренко растерянно кивнул головой и стал быстро есть. Потом накинул пиджак и помахал матери рукой.
— Тороплюсь. Посмотрите, чтобы Иринка уроки выучила.
— Опять что-нибудь? ..
— Несчастный случай. Автомашина в карьере перевернулась. Ну, я побежал.
«Снова неприятность. Только стали налаживаться дела с планом, так на тебе, машина разбилась, — думает Елизавета Максимовна. Через окно она видит, как сын торопливо обходит клумбу с цветами. — Даже с дочкой не попрощался, — огорчается мать, и на сердце ложится тревога. — Правда ли, что несчастный случай, или, может, предлог, чтобы поскорее уйти?»
Да, чувствует материнское сердце — влюбился сын. Появилась какая-то новая привязанность и заслонила собою и ее и дочку. Так всегда бывает. Интересно — какую невестку ждать ей в дом? Кто она?
Грустно стало матери. Будет ли ее новая невестка верной женой сыну, будет ли хорошей матерью для Иринки?..
Перед вечером вышла Елизавета Максимовна во двор и села в холодке отдохнуть. Подошла к ней соседка, пожилая женщина. «Как ее звать-то, — пыталась припомнить Елизавета Максимовна. — Муж ее, кажется, начальником склада работает».
— Ой, соседушка, чего только люди не болтают! — заговорила женщина. — Я, конечно, не верю, не из таких я, чтобы всем сплетням верить. Но болтают все. Уж и не знаю, говорить ли вам?
— Почему же не сказать? Если все говорят, то и я могу знать об этом?
— Про твоего сына говорят. Да такое... Будто загулял он, говорят, с Оксаной. В конторе экономистом работает. Красивая, другой такой и не сыскать. Только вертихвостка — не приведи господь. Со всеми уже крутила, а теперь на твоего сына зарится. И в Москву к нему ездила. Там, говорят, у них все и началось. От своего мужа ушла. Видишь ли, не нравится ей, что выпивает. Да какой муж при такой не запьет?! Чем оно все кончится? Кто знает?..
Вернулась Елизавета Максимовна в комнату, села у окна и просидела так, пока сын не пришел. Но спрашивать его ни о чем не стала. Может, сам все расскажет...
6
Усталым возвращался Остап Белошапка с работы. С тех пор как стал прорабом, последним, как правило, приходит в общежитие.
День сегодня выдался какой-то особенный — каждый дергал Остапа, кому только вздумается.
Сначала испортил настроение мастер Бегма:
— Куда столько бетона? Зачем мне бетон, если арматуры нет. Вези его обратно!
Поленился, видно, Бегма позвонить Файбисовичу и узнать, есть ли на складе арматура. А она там была.
Потом вдруг Пентецкий:
— Где акты на испытания кубиков?
Хотелось сказать, что, когда он был прорабом, никогда вовремя не давал кубиков.
Но Остап смолчал, посоветовал обратиться непосредственно к мастеру.
Однако Пентецкий не унимался. Размахивал руками и выкрикивал:
— Запрещаю бетонировать! Не разрешу, пока кубики не предъявите. Можете на меня директору жаловаться.
Белошапка спокойно ответил:
— Не надо шуметь — кубики есть, испытаны. Акт я сам подписывал. Идите к мастерам.
Пентецкий недоверчиво посмотрел на прораба, вспомнив, наверно, что у него вечно недоставало этих кубиков, а проклятые акты всегда терялись.
Но тяжелее всего было на душе у Остапа оттого, что вот уже несколько дней он не видел Зою. Старался не думать о ней, но ничего не получалось, как встретит главного инженера, так и вспоминает Зою...
Бетон привезли почти перед окончанием смены. Рабочие собирались уже уходить домой.
— Друзья, затвердеет же, пропадет бетон! Каждый по десятку лопат кинет — и конец!
Остап взял лопату. Рядом встала учетчица Марина. Стройная, красивая, губы, даже на работе, всегда подкрашены.
— Не возражаешь, прораб?
— Нет, отчего ж?
Все дружно принялись за работу.
— Когда Марина с нами — дело пойдет.
— Иди к нам в бригаду!
— Все твоими женихами будем!
Марина не из тех, кто смутится:
— Мне всех не нужно. Одного, но стоящего.
— Так выбирай.
— А я уже выбрала!..
Кого имела в виду, никто не знал.
Подошел секретарь партийной организации. Лицо серое, худое. Давала себя знать болезнь.
— Пришли помогать? — первой нашлась Марина.
— Конечно! С молодыми и я молодею, — в тон ей ответил Боровик.
— Михаил Петрович, вам нельзя, — запротестовал Остап.
— Ничего, ничего. Я немножко...
