Глава восьмая
1
Руководители месткома спохватились: лето проходит, а еще ни одного коллективного мероприятия не провели. Что станут говорить о них, когда придется отчитываться. Решили организовать вылазку на природу. Всякое массовое мероприятие начинается с объявлений. Их развесили на самых видных местах, повторили несколько раз по радио. Записалось человек пятьдесят. Определяя место для прогулки, сошлись на том, что лучше всего — Зеленый остров.
В субботний день Днепр во всех направлениях бороздят моторные лодки, катера, пароходы... Отдыхающие, спасаясь от жары, надеясь найти тишину, спокойствие, устремляются на берега Славутича.
Но... пустые мечты. Цивилизация заполонила все: лодки мчатся по Днепру друг за другом, натужно воя моторами. Сизый бензиновый дым стелется над рекой.
Нет покоя и на воде. Но все же здесь лучше, чем на улицах города.
На Зеленом острове шумно, весело. Отдыхать сюда приехали не только рабочие с карьера, но и с других предприятий Днепровска. Остров большой, для всех места хватит.
Файбисович привез вдоволь рыбы для коллективной ухи. Какой же пикник на Днепре, если ухи не попробуешь!
Ответственную роль шеф-повара принял на себя Михаил Андреевич Драч.
Григоренко взялся чистить колючих окуней. Женщины отказались от этого занятия: знали, что придется потом смазывать руки зеленкой — ведь обязательно наколешься.
К Григоренко подсела Люба:
— Я помогу вам, ладно?
— Буду рад, — улыбнулся он.
— Вы будете чистить, я — резать, хорошо?
Григоренко с удивлением, словно впервые увидел, посмотрел на своего секретаря — сегодня она была просто очаровательна. Кокетливый фасон платья подчеркивал ее стройную фигуру. А какие у Любы красивые и ловкие руки. И смеется она по-особенному — мелодично, звонко.
— О, здесь собралась веселая компания, — подошла Оксана Васильевна, — может, и меня примете?
— Пожалуйста, вот вам нож, — сухо ответила Люба.
— Ой нет. Я не люблю резать рыбу. Мне все время кажется, что ей больно. Лучше режьте уж вы, — Оксана Васильевна с явной неприязнью взглянула на Любу. Потом улыбнулась Григоренко: — Может, поплаваем?
— Не могу. Уху нужно готовить. Вы поплавайте сами, а я потом.
Сергей Сергеевич поднял глаза на Оксану Васильевну, и сердце его радостно затрепетало. Поистине лучше Оксаны никого не сыскать. Только ей осторожнее следует быть. Незачем на людях подходить. Но, видимо, она хочет почувствовать свою власть над ним.
Люба с грустью посмотрела на Григоренко и подумала — чем же она хуже этой Оксаны Васильевны?..
— Все, Люба. Теперь и мы имеем право на отдых.— С этими словами Сергей Сергеевич разбежался и бросился в прозрачную глубину Днепра.
«Так и есть — к ней сейчас поплывет», — с обидой подумала Люба. И правда — Григоренко направился к Оксане Васильевне...
Белошапка лежал на песке с закрытыми глазами. Жаркие лучи солнца нежно ласкали тело, а легкое дуновение ветерка приятно освежало.
— Остап, можно возле тебя? — внезапно послышался голос Зои.
— Как хочешь. Места всем хватит, — не глядя на нее, буркнул он в ответ.
— Почему ты так... — присела на песок Зоя. — Даже смотреть на меня не хочешь.
— Было время — насмотрелся, — холодно произнес Остап. Однако открыл глаза и взглянул на Зою. Она наклонилась к нему, в глазах блестели слезы.
— Остап, Остап... что со мной делается? Скажи, как мне дальше жить? Скажи, Остап. Ведь я поехала сюда, чтобы хоть немного побыть с тобой, а ты...
— Тебе не кажется, что твои вопросы немного запоздали? ..
— Понимаю, но...
— Ну вот и договорились.
Остап встал и направился к воде. С разгона нырнул и поплыл под водой. Вынырнул далеко от берега. И вдруг увидел, что он не один — рядом плыла Марина.
— Ой, и здорово ты ныряешь, Остап! — прокричала Марина и ухватила его за шею.
Остап засмеялся. Он и не думал освобождаться, пускай видят! Пускай и Зоя видит! Ему-то что!...
Поплыли по течению.
Потом, накупавшись вволю, повернули к небольшому островку.
Зоя сидела одиноко на берегу, поджав колени и положив на них подбородок. Она неотрывно смотрела в ту сторону, где виднелись над водой головы Остапа и Марины.
Возле нее опустился Комашко.
— Что это ты, женушка, загрустила?
Зоя не шелохнулась, даже головы не подняла.
— Я, кажется, к тебе обращаюсь? — в голосе Комашко зазвучал гнев.
— Отстань! Надоел!
Арнольд Иванович впервые услышал от жены такие слова.
— Мне кажется, что с Остапом ты разговаривала куда вежливее. Я, между прочим, кое-что уже знаю...
— Ну и молодец. Рада за тебя.
— Знаю, что были влюблены...
— Самохвал просветил?
— Хотя бы и так.
— А ты поинтересуйся у него, сколько раз он сам приставал ко мне со своей любовью. Не говорил тебе об этом? Вот как раз он идет. Позови и спроси. Ну?..
Комашко, конечно, и не подумал звать Самохвала. Он понял, с женой происходит что-то неладное. А то, что ему стало известно, стоит, пожалуй, попридержать — пригодится в дальнейшем...
— Ну хорошо, хорошо. Пошли есть уху, — примирительно произнес он, потянув Зою за руку.
Вскоре все собрались около двух котлов. Пили вино, пиво, с удовольствием хлебали горячую уху и похваливали поваров. Правда или нет, что Драч был раньше шеф-поваром, никто не знает, но уху сварил он отменную. Многие такую никогда и не пробовали.
— Что-то Остапа долго нет, — ни с того ни с сего сказал вдруг громко Самохвал.
— Ну, если его Марина из реки выловила, то ему не до ухи, — проговорил кто-то в ответ.
Все дружно засмеялись. Зоя отодвинула миску и быстро ушла.
...Этот маленький островок показывается из воды только в субботу и воскресенье, когда гидроэлектростанция работает не на полную мощность и вода ниже плотины спадает.
Остап и Марина уединились на этом островке. Лежат, прислушиваются, как солнце смахивает с их спин капли днепровской воды.
Неожиданно Марина придвинулась ближе к Остапу, обняла его, положила голову на плечо.
— Остап!..
— Что?
— Полюби меня, Остап. По-настоящему полюби!
Белошапка удивленно поднял голову и грустно усмехнулся:
— Разве об этом договориться можно?
— А почему бы и нет?.. Ты полюби... Поймешь, какая я!.. Поймешь мою любовь!..
— К чему эти разговоры...
— Ты мне очень нравишься, Остап. Очень! Я на самом деле голову теряю, когда думаю о тебе...
— Ну, не только обо мне?
— Знаю, знаю, что вы там про меня говорите. Все такие, все так думают, но каждый пристает, отбою нет,— в голосе Марины зазвучала горькая обида.
— Все?
— А разве нет?
— Ну и хорошо. Прошу, сними руку с плеча, и так жарко...
Марина отодвинулась и вдруг заплакала.
Теперь растерялся Остап. Он не переносил, когда кто-нибудь плакал. Особенно когда плакал ребенок или женщина.
— Что ты? Прости, если что не так. И перестань хныкать. Ну, перестань...
Марина еще несколько раз всхлипнула и утихла.
Некоторое время молчали. Потом Марина повернула к Остапу голову и еле слышно с надрывом в голосе заговорила:
— Знаешь, с чего все началось?.. Полюбила я еще в десятом классе... Каким чудесным он мне казался. Мечтатель, собирался всю жизнь путешествовать по свету. Как сейчас помню, после выпускного вечера вышли мы на луг, а перед нами — даль необъятная. Тогда мы и дали друг другу клятву — никогда не разлучаться... После этой клятвы все лето мы были вместе. Потом он уехал в институт, а я не прошла по конкурсу... Через три года он вернулся, но... с женой. Вот тогда я и решила, что моя жизнь кончилась. И... на свете начала жить другая Марина — мстительная, ненасытная... Она влюбляла в себя парня, гуляла с ним некоторое время, потом бросала. Слезы, обида, горе — а ей только этого и надо... А настоящая Марина затаилась, ушла куда-то далеко в себя и все ждала, что появится тот, кто разбудит ее, вернет к настоящей жизни. И тогда забудется навсегда этот страшный сон...
Марина замолчала, посмотрела печальными глазами на Остапа, затем медленно поднялась и вошла в воду. Не оборачиваясь сказала:
— Мне казалось, что разбудишь меня ты...
Она шла и шла, пока подбородок не коснулся воды. Тогда крикнула:
— Поплыли к своим, Остап!
...Когда они подошли к костру, там звучал смех, кое-кто пытался запевать.
— Ага-а-а, прибыли!..
— Привет!.. Эй, кто там, выдайте Марине и Остапу по две миски! Сейчас у них волчий аппетит!
— Угадали! Рыбки по этому случаю побольше положите! — засмеялась Марина.
Она казалась веселой и беспечной, и трудно было поверить, что всего каких-то полчаса назад эта девушка плакала горькими слезами.
К ним подошла Зоя, но Остап даже не взглянул на нее. Он с аппетитом ел уху, пил пиво, весело переговаривался с Мариной.
2
Григоренко читал приказ о выговоре, объявленном ему главком за самовольное использование средств на строительство мойки, и недоумевал. «Переборщили! В «Положении о социалистическом предприятии» сказано, что директор имеет право решать такие вопросы сам, без согласования с главком. Другое дело, если с мойкой ничего не выйдет...» Да, теперь ему стало понятно, зачем приезжал к ним Соловушкин.
Не успел Григоренко дочитать приказ до конца, как в кабинет без стука ворвался коренастый парень в синей спецовке, а следом за ним — растерянная Люба.
Парень, очевидно, всю дорогу бежал, потому что никак не мог отдышаться.
— Вот... ложка!.. Читайте! — еле переводя дух, выпалил он.
Сергей Сергеевич взял ложку и... не поверил своим глазам — на ней было нацарапано: «Григоренко Сергей».
На другой стороне: «Нас выдал Ка...» Кто этот «Ка...» — неизвестно, так как последние буквы совсем исчезли, металл окислился.
— Откуда у вас эта ложка?
— Я бульдозерист. Может, слыхали — Иван Середа. Снимал песок там, где должна пройти новая дорога... Вдруг вижу — скелет человека. Сначала один, потом второй. Стал вокруг смотреть — нашел вот эту ложку и еще книгу. Книга вся истлела. Но название разобрал. Это — «Как закалялась сталь».
Сергей Сергеевич не мог оторвать взгляда от ложки. «Григоренко Сергей». Так это же его отец... И ложка, конечно, его, отцова... Отцова!
— Больше ничего не нашли?
— Нашли. С другими рабочими мы раскопали могилу. Судя по остаткам обуви, это были мужчина и женщина. .. может, девушка.
Люба заметила, как побледнел Сергей Сергеевич.
— Отец и сестренка... — прошептал он и выбежал из кабинета.
3
Едва передвигая словно свинцом налитые ноги, возвращался Григоренко с того места, где нашли останки его родных. Сомнений в том, что это отец и сестра, не было: мать опознала остатки обуви... Следователь и судебно-медицинский эксперт, вызванные из города, также подтвердили, хотя и прошло с тех пор много времени: да, это они...
— Я все думаю о надписи на ложке. «Нас выдал Ка...» Кто бы это мог быть? Что ты можешь посоветовать? — спросил Григоренко Боровика, который шел рядом с ним.
— Ничего не могу посоветовать. Но разыскать предателя нужно, если он еще жив. Сообщим о находке кому следует.
Григоренко протянул руку Боровику. Ему хотелось поскорее остаться одному.
Сергей Сергеевич вспомнил тот вечер, когда ушли из дома отец и сестра... и не вернулись. Ждали их весь следующий день, но так и не дождались. А ночью пришел незнакомый человек и сказал матери, чтобы они немедленно покинули город. Мать плакала, допытывалась, умоляла сказать, где муж и дочка, но человек, потупив голову, молчал.
Всю ночь мать не спала, собиралась в дорогу. Перед рассветом она взяла детей — Сережу и Наташу — и молча вышла из дома.
Только за городом сказала:
— Если вернутся — разыщут нас.
Ждал маленький Сережа своего отца. Много лет ждал. И сестру свою Галинку — нежную, славную, самую лучшую — тоже ждал.
Но они не вернулись...
Григоренко только теперь заметил, что находится на холме, за карьером, откуда видны и Днепр, и весь Днепровск. Остановился и сел на камень. Долго сидел поникший. Представил их последнюю ночь. Ночь перед расстрелом. Они, наверное, избитые, истерзанные палачами, лежали в холодном погребе, пытаясь согреть друг друга.
— Нас расстреляют? — спросила Галинка.
— Да, доченька, — ответил отец и крепче обнял ее. — Тебе очень холодно?
— Нет... Не очень, папа... Когда?..
— Не думай об этом. Давай лучше говорить с чем-нибудь хорошем... Вот вырастет наш Сергунька и будет жить, ты даже представить не можешь, как счастливо!..
— Да, будет жить... Счастливо... — прошептала Галинка.
Отец знал, что расстреляют их на рассвете. Значит, через час. И может, за этот час он вспомнил всю свою жизнь? Свои юношеские мечты, первую любовь? Вспомнил, как чудесно было в Днепровске перед войной...
— Пап, а пап, ты уверен, что наши победят? Что фашисты не одолеют нас? — снова нарушила молчание Галинка.
Наверное, каждый осужденный, поднимаясь по ступеням на эшафот, таит в себе надежду, что перед самой казнью ему все же могут отменить приговор. Этой надеждой живет он до последней секунды.
У отца и сестры такой надежды не было. От фашистов пощады не может быть никому! Отец знал это. И он не хотел обманывать дочь. Нельзя обманывать человека в последние минуты жизни. Ложь — призрачное убежище труса, правда — опора сильного.
— Верю! Никогда не одолеть наш народ, — твердо сказал отец. — Никогда, Галинка!
— А как будут жить после победы?
— Честно и счастливо.
— И про нас вспомнят?
— Вспомнят, обязательно вспомнят, доченька...
Небо порозовело. Скоро рассвет.
Их вывели за город. Они шли по желтому сыпучему песку. В лицо дул, завывал ветер, поднимал песок, бросал в глаза, сек щеки.
В последний раз они шли по родной земле.
Остановились перед могилой. Фашисты загодя заставили военнопленных выкопать. А может, просто нашли подходящую яму...
Подошел офицер. Говорит по-русски почти без акцента.
— Расстреливать будем по одному. Кто-то из вас проживет на минуту больше. Выбирайте. Кто хочет первым?
— Первой ее, — сказал отец. Он знал, что видеть, как умирает родной человек, тяжелее, чем самому умереть.
В глазах дочери он прочитал благодарность.
— Я горжусь тобою, доченька. И люди будут гордиться тобой, ты все, что имела, отдала им, даже свою жизнь.
— Этому научил меня ты, отец. Спасибо тебе за все...
Два черных автомата сошлись прицелами у нее на груди. Мгновенье, и черные их зрачки вспухли бельмами дыма и кровью огня. Отец не дал дочери упасть. Он осторожно подхватил ее на руки, бережно положил на землю.
Прогремела еще очередь — и глаза отца еле успели уловить первый луч солнца над горизонтом...
4
Когда Сергей Сергеевич с матерью и дочкой вошли в клуб, оркестр играл траурную мелодию.
Два гроба, обитые черным крепом, стояли перед сценой. Возле них венки из живых цветов и сосновых веток.
Мать уже выплакала все слезы. Она лишь тяжело вздыхала, будто ей не хватало воздуха, и все сильнее опиралась на руку сына.
Каждые пять минут сменялся почетный караул. Сейчас стояли партизаны и ветераны войны. На груди у всех блестели ордена и медали.
А люди шли и шли, чтобы отдать последний долг героям...
Вдруг Иринка вырвалась из рук Сергея Сергеевича и, плача, громко закричала:
— Я хочу... видеть своего дедушку! Покажите его мне!.. Покажите!..
— Не надо, Иринка... Не надо! — стал успокаивать ее Григоренко. — Ты же взрослая уже. Нельзя...
К вечеру траурная процессия направилась за город, к Днепру, где были братские могилы воинов.
Мать еле шла. Ее оставляли последние силы.
— Мама, идите в машину...
— Нет, сынок... Им было тяжелее...
Людей становилось все больше и больше. На похороны вышел почти весь город.
На другой день местная газета поместила статью Боровика о двух подпольщиках и их героических подвигах.
5
Худенькая девчурка шла по коридору и медленно читала надписи на дверях. Вот остановилась около стеклянной перегородки и растерялась — где же кабинет?
— Здравствуй, Иринка, — заметила ее Люба. — Ты к папе?
— Ага. Где он?
— У него сейчас совещание. Возьми пока журнал, посмотри.
«Глаза и нос у нее отцовские, — подумала Люба,— а губы — нет. Губы и овал лица, очевидно, материнские».
Иринке быстро надоело листать журнал, хотя в нем и было много красочных иллюстраций.
— А вы здесь что делаете? — спросила она и посмотрела на Любу.
— Я — секретарь. Слышала, что есть такие работники?
— Знаю, знаю. Вы — чтобы к папе никого не пускать?
Люба засмеялась:
— Угадала.
— Мне папа про вас рассказывал.
— Да неужели?
— Говорил, что вы хорошо учитесь. Работаете целый день и учитесь, и у вас никогда даже троек не бывает.
— А у тебя тройки бывают?
— Когда бабуся помогала — не было. А вчера одну схватила, и папа мне про вас рассказал. Говорит, будто я не так, как вы, стараюсь.
— Ну, если хорошо стараться, то троек не будет.
— Я все думаю про папку и бабусю. И уроки из головы вылетают.
— А где бабушка?
— После похорон ее увезла «скорая помощь». И я теперь все время думаю о ней. Потом еще папке кушать готовлю и комнаты прибираю, все-все делаю...
— Наверно, потому и тройки?
— Ага. Потому.
— А хочешь, я тебе помогать буду?
— Как?
— Твой папа домой приходит поздно, правда?
— Правда.
— Вот, пока он придет, мы все и сделаем вместе. Хорошо?
— Хорошо.
— Только ты папе пока не говори об этом.
— Ладно. Вот будет здорово! — чуть не захлопала от радости в ладошки Иринка.
Наконец совещание закончилось. Люба взяла Иринку за руку и вошла с ней в кабинет.
— Иринка?! — удивился Григоренко. — Ты зачем пришла?
— Уже забыл? Ты обещал, что к бабусе поедем...
— Да, да... Но я думал попозже... Ну, раз пришла, поехали...
— Папа, а что мы повезем?
— Что? Я еще не знаю. По дороге купим что-нибудь в гастрономе.
Затрещал телефон. Григоренко взял трубку.
Звонил секретарь горкома.
— Слушаю вас... Что? Персональное дело будете разбирать?.. Опять анонимка?..
Люба увидела, как лицо Сергея Сергеевича покраснело, на лбу выступили капельки пота. У нее сжалось сердце — снова неприятности. Совсем недавно, сразу после отъезда Соловушкина, ему объявили выговор. По всем карьерам пошла молва, будто в Днепровске самовольно строят мойку, разбазаривают деньги без сметы, занимаются кустарщиной... А теперь вот — в горком вызывают... И все неприятности, большие и малые, падают прежде всего на его голову. «Да-а», — вздохнула Люба.
Григоренко положил трубку и некоторое время сидел как оглушенный. К нему подошла Иринка.
— Поехали, па-ап...
— Да-да, поехали... Ах, нет!.. Постой!.. Видишь ли, доченька, я должен немедленно ехать в другое место и не знаю, когда вернусь. — Григоренко в растерянности побарабанил пальцами по столу. — Так что поехать сейчас с тобой я никак не могу... Что же делать?
— Папка, а ты дай мне денег, я куплю чего-нибудь бабусе и поеду к ней сама, — пролепетала Иринка.
— Сама? Нет, одной тебе нельзя... — Григоренко посмотрел на секретаря: — Не могли бы вы, Люба, съездить с Иринкой?
— Конечно, могу! — обрадованно воскликнула Люба.— Мы вместе с Ирочкой навестим бабушку. А потом... приготовим уроки...
