Эшлинг Копп

Эшлинг провела здесь уже один час и три минуты. Никто так и не пришел, никто не принес ей воды или хотя бы пакетик чипсов, никто не попытался связаться по внутренней связи. Комната абсолютно пуста: только стол и стул, стальное кольцо в полу и лампы дневного света – на потолке. Стол и стул тоже металлические, с закругленными краями, все стыки прочно сварены. Для верности ножки прикручены к металлическим пластинам, утопленным в бетонный пол. На белых с желтым оттенком стенах тоже ничего нет: ни картин, ни полок, ни вентиляции, ни даже двустороннего зеркала. Несмотря на это, Эшлинг уверена, что за ней наблюдают. В этом нет ни малейших сомнений. Где-то встроены камера и микрофон. Возможно, даже не один. Как иначе объяснить, что в комнате нет ничего, что может быть использовано как оружие, а охранники не стали надевать на нее наручники? Просто посадили на стул и ушли. С тех пор Эшлинг так и сидела неподвижно. Стоило двери закрыться – было слышно, как штыри скользнули в пазы, – как девушка погрузилась в медитацию. Их было трое. Шепот едва угадывался, но она все равно их слышала.

Один, два, три.

Нет выхода. Здесь даже хуже, чем в пещере Италии.

Эшлинг просто впускает в сознание любые образы, которым заблагорассудится возникнуть, и отпускает. По крайней мере, старается. Быть Игроком – еще не значит быть специалистом абсолютно во всем. Стрельба, борьба, слежка, скалолазание, выживание. Разгадывание загадок. Языки. Все это давалось ей отлично. Но что до необходимости сосредоточиваться на всякой чепухе вроде «оммм-оммм-оммм» – тут уж извините. Впрочем, и верный глаз ей не помог: Эшлинг все-таки не сбила тот самолет, когда это было действительно важно.

Когда это помогло бы спасти мир.

Она отпускает. Образы приходят и уходят. Воспоминания. Вот она сидит на голове горгульи (той, что глядит на северовосток) на крыше Крайслер-билдинг, и струи дождя омывают ее лицо. Вот дикие грибы, добытые в Хадсон-вэллей. Вот боль, с которой ее легкие отзываются на попытки избавиться от набранной воды, – Лох-Оуэл, Ирландия, в тот раз она чуть не утонула. А вот еще кое-что: мерзкий страх, что она не сможет победить, не заслуживает победы или не должна даже пытаться выиграть. Сомнение в том, что каждый Игрок должен противостоять другим. Ярко-голубые глаза ее отца. Пугающий голос кеплера 22b. Спасение из Великой белой пирамиды. Сожаление о том, что арбалетный болт не достал ольмека на чердаке Большой пагоды диких гусей. Гнев, разгоревшийся в сердце, когда она поняла, о чем рассказывают рисунки в той итальянской пещере. Гнев, охвативший ее, когда она поняла, что сами Игроки – лишь пешки в игре кеплеров. Гнев, ставший ее спутником с тех пор, как она поняла всю несправедливость Игры. Гнев, благодаря которому она осознала, что Последняя Игра – просто грязь и боль. Гнев.

За дверью – шепот. Один, два, три. Поворачивается задвижка.

Эшлинг не открывает глаз. Слушает, принюхивается, ощущает.

Один человек. Дверь закрывается. Шепот. Один, два, три.

Заперта.

Женщина. Легко определить по запаху ее мыла.

Легкие шаги. Ровное дыхание. Может, она тоже медитирует.

Женщина пересекает комнату и останавливается по другую сторону стола.

Представляется.

– Офицер оперативного отдела Бриджит Макклоски. – Голос у нее хриплый, как у ресторанной певицы. Звучит внушительно. – Это мое настоящее имя. Не какой-нибудь бредовый псевдоним вроде Деандры Белафонты Купер. Или мне следует называть вас Эшлинг Копп?

Эшлинг распахивает глаза. Взгляды их встречаются. Макклоски не такая, какой Эшлинг ожидала ее увидеть.

– Итак, вы признаете, что паспорт фальшивый, – произносит Макклоски.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю «Эшлинг Копп» – и вы открываете глаза. В моей «книге признаний» такая реакция получает сто баллов из ста. – Книга признаний? Вы говорите о «Пятидесяти оттенках серого»? Или о «Письмах в пентхаус»?

Макклоски качает головой, на ее лице отражается разочарование. Женщине немногим больше сорока. Волосы у нее тоже рыжие, собраны в тугой хвост. Ото лба через всю голову бежит седая прядь, как у невесты Франкенштейна. Длинноногая, стройная, привлекательная, как девушка из «Плейбоя», которая несколько лет назад вышла из подходящего возраста. Образ завершают очки в алюминиевой оправе, макияжа почти нет. Глаза зеленые.

Только сильные руки с узором вен выдают истину: она серьезный профессионал. В возрасте Эшлинг она, наверное, была потрясающей.

– Вы удивитесь, если узнаете, как часто я слышу подобные тупые шуточки, – отвечает Макклоски.

– Тогда стоит сменить работу.

– Смешно. Я люблю свою работу. Люблю беседовать с людьми вроде вас.

– Вроде меня?

– С террористами.

Эшлинг не вздрогнула и не произнесла ни слова. С точки зрения правоохранительных органов все Игроки могут считаться террористами – и ей это прекрасно известно.

Но что эта женщина знает о Последней Игре?

– Что, остроумных замечаний больше не будет? Тогда позвольте напомнить, что вы были задержаны при попытке пересечь границу США под вымышленным именем.

– Я арестована?

– Арестованы? – Макклоски фыркает. – Как забавно. Нет, мисс Копп, я не из того отдела правительства, который занимается арестами. Я из… другого отдела. Маленького и уникального. Того, который работает с террористами. Очень тесно и в индивидуальном порядке.

– Тогда у вас будут проблемы. Я не террористка. – Неужели! Вы утверждаете, что все это лишь большое недоразумение?

– Да.

– Значит, если я скажу, что вы состоите в одной очень древней подпольной группировке и по призыву руководства сделаете что угодно ради достижения цели, это будет ошибкой?

– Подпольной группировки? Вы что, шутите?

Макклоски снова качает головой.

– Не шучу. Слышали, что случилось в Сиане? Вы имеете к этому отношение?

При упоминании о китайском городе сердце Эшлинг пускается вскачь. По шее пробегает дрожь. Если она не справится с реакциями тела, ее прошибет холодный пот. Этого нельзя допустить. Особенно перед этой женщиной, которая, похоже, и так слишком много знает.

– Вы о метеорите? Думаете, его моя подпольная группировка уронила? Поверьте, если бы я могла контролировать метеориты, меня бы уже тут не было.

Если бы я могла контролировать метеориты, не было бы События. – Нет, не думаю. К метеориту мы еще вернемся. Я говорю о бомбе в доме некоего Аня Лю. Это случилось чуть больше недели назад.

Имя колет Эшлинг уши. Получается, эта женщина знает о самом опасном Игроке Последней Игры, самом опасном и непредсказуемом. Если бы у Эшлинг было право выбрать и убить кого-то из Игроков, это был бы парень из династии Шань. Но она скрывает чувства, приподнимает бровь, невинно спрашивает:

– Аня Лю? Девушка?

– Молодой человек. Еще один член вашей группировки. Теперь сердце у Эшлинг колотится, как бешеное, но не от страха, а от обиды. Эшлинг и в голову не приходило, что кто-то может причислить всех Игроков к членам одной группы. В каждого из них с детства вбивали, что каждая из 12 Линий – сама по себе: «Я борюсь за свою Линию, а остальные Линии – против меня». Поэтому сама мысль о том, что они ничем не отличаются друг от друга, кажется ересью.

Ересью!

И хуже того. Ее равняют с этим парнем из династии Шань. Этим дёрганым придурком.

– Я не знаю никого по имени Ань Лю, – спокойно говорит она. – И я не из какой-то китайской подпольной группировки. Макклоски присаживается на краешек стола и начинает изучать собственные ногти. Отодвигает кутикулу.

– Хорошо, допустим, подпольная группировка – не совсем правильный термин. Вы – и Ань Лю – предпочитаете называть это Линиями. Так будет лучше, Эшлинг Копп?

– Нет, – выпаливает Эшлинг слишком быстро и тут же жалеет об этом.

– Ага. А что насчет этого:?

Эшлинг бегло говорит по-арабски и знает, что это значит. Она напрягается. Дергается так сильно, что стул громко скрипит под спиной и ногами.

– Я так и думала.

Эшлинг морщится.

– Вам кажется, что вы что-то знаете. Но вы не знаете ничего. – И здесь ты ошибаешься, Копп. Я знаю, что существует двенадцать древних Линий и ты принадлежишь к латенской. Я знаю, что Ань Лю тоже принадлежит к одной из них – к династии Шань. Я знаю настоящие имена пятерых членов Линий. С тех пор как упал первый метеорит, вы все «играете» друг против друга за какой-то приз. И будете продолжать играть, пока не наступит конец света. Который, к сожалению, наступит очень скоро.

– Вы сошли с ума.

– Лучше бы я сошла с ума, Копп. Но я просто ознакомилась с материалами… Некоторые из них Агентству предоставил не кто иной, как твой отец, Деклан, когда ты еще пешком под стол ходила…

– Мой отец? Вы, наверное, шутите. Мой отец был сумасшедшим, – бросает Эшлинг. Она сбросила свою маску.

Больше нет нужды притворяться.

– Я это знаю. Он был сумасшедшим, опасным настолько, что его собственный отец, твой дед, вынужден был его прикончить.

– Знаю.

– Хорошо. Благодарю за честность.

На несколько минут в комнате воцаряется тишина: Макклоски изучает ногти, Эшлинг тихо закипает. Она знает, что должна молчать, выжидать, но…

– Какого черта вы меня удерживаете?

Макклоски соскальзывает со стола и опирается на него ладонями.

– Буду откровенна с тобой, Копп. Не потому, что мне так приказали, – хотя мне и вправду приказали. А потому, что я этого хочу. Я видела много дряни. Больше, чем ты можешь себе представить, – хотя ты можешь представить многое. Я знаю, кто ты, но ты не знаешь, кто я, где мне пришлось побывать и что сотворить. Ничего не знаешь о людях, которым я причинила боль. И то, каким именно способом я это делала. Я видела ужасные вещи. Странные вещи. Видела то, что не принадлежит этому миру в буквальном смысле слова.

И ты понимаешь, что я имею в виду.

– Вы говорите, как мой отец. Как безумец.

– Не прикидывайся дурой, Копп. На это нет времени. Событие приближается, мы обе это знаем. Двенадцать метеоритов, те, что разбудили ваши Линии, – это всего лишь прелюдия. Будет еще один. И он уничтожит все.

Глаза Эшлинг расширяются, рот приоткрыт. Для обычного человека эта женщина слишком много знает.

– Откуда вам это известно?

– Я же говорила. Твой отец предоставил нам кое-какие материалы, но у нас есть и свои источники. Мы даже входили в контакт с набатейцами. Их Игрок, Маккавей Адлай – социопат в пограничном состоянии. Знаешь его?

– Не особо.

– Чокнутый симпатичный засранец. Общаться с набатейцами было интересно, но страшно. Когда наши пути пересеклись впервые, когда мы почти разобрались, что такое Последняя Игра, они уничтожили почти всех полевых агентов и штабных офицеров в Иордании – а заодно и несколько сотен гражданских, включая детей. Просто ради того, чтобы мы ничего не узнали.

– Последняя Игра. Так вы знаете.

– Не все, но многое. И самое главное – что весьма печально, – мне известно о гигантской космической глыбе, которая летит к нашей планете. И этого джинна не утаить в бутылке, как бы мы ни старались.

– Вы знаете, где он упадет? – спрашивает Эшлинг, хотя внутри все переворачивается при необходимости говорить об этом с кем-то, не причастным к Игре.

– Приблизительно, – раздраженно отвечает Макклоски. – Яйцеголовые из НАСА уверены, что смогли это рассчитать. Они засекли его несколько дней назад; благодаря нашему уровню допуска и интересу к возможным контактам со внеземными цивилизациями мы тоже это быстро узнали.

– Где он упадет?

– Это секретная информация.

– К черту секретность. Скажите мне.

– Не могу. Не сейчас.

– А когда?

– После того, как ты мне кое-что пообещаешь, Копп.

– И что же?

Макклоски на мгновение замолкает.

– Знаешь ли, Копп, я не хотела с тобой возиться. Мне было интересно другое направление.

– Какое?

– Это тоже засекреченная информация. Хотя я могу сказать, что в него входили разработки по избавлению от наших инопланетных предков. Навсегда. Но потом упали метеориты, и мы поняли, что уже слишком поздно. Ясно тебе?

– Вы даже не представляете насколько.

Макклоски впервые смотрит на нее с долей сочувствия. – Возможно, и правда не представляю. Я знаю, какую вы проходите подготовку, и видела, на что вы способны. Это впечатляет. Ты лучше и способнее любого спецназовца на Земле. А некоторые из вас – еще и беспощаднее.

Очень опасная группа. Впрочем, сейчас это уже неважно. Игра началась. Последний отсчет пошел, и раз уж мы говорим начистоту, скажу тебе: мне и мои коллегам страшно. Мы долго обсуждали это решение и в конце концов решили пойти с тобой.

– И что, черт возьми, это значит?

– Это значит, что если в этой игре действительно можно победить и победитель получает гарантии выживания членов своей Линии, то мы позаботимся о том, чтобы победила ты.

Эшлинг улыбается. Она поняла.

– Вы тоже латенка.

Макклоски стучит пальцем по носу.

– В яблочко. Мы тоже латены. Как и четверть всех американцев и пятая часть европейцев. Эшлинг Копп, ты наш Игрок. Сердце Эшлинг снова подпрыгивает в груди. Это уж слишком. Секретный агент правительства – никто в Последней Игре – не должен всего этого знать. Куда катится мир?

Макклоски наклоняется вперед.

– Вот почему ты здесь, Копп: чтобы я могла предложить тебе помощь. Впрочем, особого выбора у тебя нет. Мы уже в это впутались. Наша маленькая команда специалистов – смертоносных, талантливых, близких по духу и умеющих работать вместе – поможет тебе найти ключи, убить всех, кого нужно, и победить. Мы будем с тобой до конца – до самого конца, черт бы его подрал.

Эшлинг откидывается на спинку. Выпрямляется. Ей очень хочется оказаться подальше от этой комнаты и этой женщины. – Могли бы сразу сказать, – замечает Эшлинг.

– Не могли. Мы хотели познакомиться с тобой, оценить нашу юную звезду, – с усмешкой отвечает Макклоски. – Эшлинг, детка! Ты – чокнутый, опасный латенский Игрок, а мы – твои самые преданные фанаты.