Старый упрямец
Еще когда в 1922 году по Низине разъезжали грузовики 18-БЛ со штурмовиками и поджигали социалистические кооперативы, старый Магуджа уже был «старым Магуджей»: высоким, худым и длиннобородым стариком.
Когда штурмовики показались в городке, все разбежались и попрятались, кто по домам, а кто ушел за дамбы. Только Магуджа остался на своем месте. Ворвавшись в кооператив, они застали его за прилавком магазина.
— Политика тут ни при чем, — сказал он главарю банды, — это чисто хозяйственное дело. Я этот кооператив создал, я им заведовал, и счета мои всегда сходились до последнего чентезимо. И так должно быть до самого конца. Вот список всего имущества, проверяйте, расписывайтесь и жгите, что хотите.
Ребята были дубоголовые и без сантиментов. Потому что только такие и могут ради политической борьбы сжигать целиком формы пармезана, муку, колбасу и сало, топорами сминать медные котлы сыроделен и стрелять по свиньям. А политика в Низине в то время делалась именно так. Они ответили, что сейчас ему распишутся палкой по спине, но потом почесали в затылке и принялись за проверку. Они посчитали головки сыра и все остальное, что было покрупнее, и написали на предоставленной описи «Все в порядке».
— За компенсацией пойдешь к руководству кооператива, — сказали они, ухмыляясь.
— Я никуда не спешу, — ответил Магуджа. — Времени много, делайте что хотите.
Он встал на другой стороне площади и смотрел, как горел кооператив. Когда от здания осталась только пара головешек, он снял шляпу, развернулся и пошел домой.
Его никто не тронул. Он закрылся у себя на хуторе и больше в городке не появлялся.
В 1944 году дон Камилло увидел его однажды вечером у дверей приходского дома.
— Они мне предлагали должность подеста, я отказался, а теперь они в отместку хотят угнать моего сына на немецкий фронт.
Дон Камилло согласился ему помочь.
— Только давайте договоримся сразу, — прервали его слова Магуджа, — я прошу помощи у вас как у человека, которого уважаю, а не как у дона Камилло — священника, которого я должен презирать за сам факт того, что он — священник.
Старый Магуджа принадлежал к тем «историческим социалистам», которые с нетерпением ожидают собственной смерти, чтобы насолить попу, отказавшись от последнего причастия и христианского погребения, и требуют, чтобы их хоронили под Интернационал.
Дон Камилло спрятал руки за спину и попросил про себя Бога, чтобы Он их придержал.
— Договорились, — ответил он Магудже. — Я как человек спустил бы вас с лестницы, но как священник должен вам помочь. Но предупреждаю, я вам помогаю как порядочный человек, а не как антиклерикал.
Он продержал сына Магуджи шесть дней на верхушки колокольни, а позже переправил в более безопасное место в грузовике с сеном.
* * *
Потом передряга закончилась. Прошло время, и в городке начали поговаривать, что старый Магуджа занемог и ему осталось недолго. И вот однажды после обеда за доном Камилло пришли и передали, что Магуджа хочет с ним поговорить.
Дон Камилло вскочил на велосипед, ухватил руль, не хуже чемпиона Джирарденго и помчался как ветер. В дверях его встретил сын Магуджи.
— Простите дон Камилло, но вы должны остаться на улице, — сказал он.
Он провел его к открытому окну. Прямо под окном стояла кровать старого Магуджи.
— Я поклялся, что нога священника мой порог не переступит, так что не обижайтесь, — объяснил Магуджа.
Дону Камилло страшно хотелось развернуться и уйти, но он остался.
— Можно я с вами поговорю как с человеком, не как со священником? — спросил Магуджа.
— Говорите.
— Я хочу умереть так, чтобы мою совесть ничто не отягощало. Я хочу поблагодарить вас за то, что тогда спасли шкуру моего сына.
— Я тут ни при чем, — ответил дон Камилло, — за спасение вашего сына надо благодарить не меня, а Бога.
— Дон Камилло, не надо переводить беседу в политику, дайте мне умереть спокойно!
— Вы не можете умереть спокойно, если не умрете в благодати Божьей! — воскликнул дон Камилло в смятении. — Вы столько любви дали другим людям за свою жизнь, почему же вы ненавидите самого себя?
Магуджа покачал головой.
— А вам какое дело, дон Камилло? — Он помолчал, а потом сказал: — Понимаю, вы волнуетесь, что светские похороны повредят вашей репутации настоятеля прихода. Ну, ладно, я не хочу, чтобы после моей смерти кто-то думал обо мне плохо. От исповеди и причастия я отказываюсь, но, чтобы сделать вам приятное, велю написать в завещании, что согласен на отпевание.
— Чтобы сделать вам приятное, я готов отправить вас прямо в преисподнюю! Мы не на рынке! — закричал дон Камилло.
Старик вздохнул. Дон Камилло опомнился.
— Магуджа, — сказал он умоляюще, — вы пока подумайте еще немножко, а я помолюсь, чтобы Господь просветил ваш разум.
— Это не имеет ни малейшего смысла, — ответил старый Магуджа. — Господь всю жизнь просвещает мой разум, иначе как бы я умудрился соблюсти все его заповеди? Но я не буду исповедоваться, потому что вы подумаете, что, мол, старый-то Магуджа, как в силах был, так задирался со священниками, а как дело запахло керосином, перепугался да сдался. Лучше в пекло!
Дон Камилло застонал.
— Если вы верите в Бога и в пекло, почему вы не хотите умереть по-христиански?
— Чтобы попам насолить! — упрямо твердил свое Магуджа.
Дон Камилло вернулся домой в страшном возбуждении и пошел говорить с Христом.
— Как же так, порядочный человек, а доведет себя до того, что подохнет как собака. А все из-за какой-то гордыни!
— Дон Камилло, — ответил Христос со вздохом, — там, где начинается политика, возможно все. На войне бывает так, что человек прощает своего врага, пытавшегося его убить, и делится с ним последним куском хлеба. Но в политической борьбе человек ненавидит своего противника, и из-за одного только слова сын готов убить родного отца, а отец — сына.
Дон Камилло походил туда-сюда, потом остановился.
— Господи, — он развел руками, — если на небесах записано, что Магуджа должен подохнуть как собака, то настаивать бесполезно. И да свершится воля Господня.
— Дон Камилло, не надо все переводить в политику, — строго сказал Христос.
Через пару дней городок облетела весть, что старого Магуджу прооперировали, причем на редкость удачно. Не прошло и месяца, как он появился в приходском доме, бодр и весел, как никогда.
— Теперь совсем другое дело, — сказал он. — Я бы хотел причаститься, чтобы поблагодарить Всевышнего общепринятым способом. Только это дело приватное: между мной и Ним, ни моя партия, ни ваша тут ни при чем. Так что было бы очень мило с вашей стороны, если бы вы не стали по этому случаю созывать со всей округи клерикалов с флагами и оркестрами.
— Ладно. Завтра в пять, — ответил дон Камилло. — Присутствовать будет только вождь моей партии.
Когда Магуджа ушел, Христос поинтересовался, что это еще за вождь объявился у партии дона Камилло.
— Это ты, Господи, — ответил дон Камилло.
— Дон Камилло, перестань все переводить в политику, — упрекнул его Христос. — А в следующий раз, когда ты решишь сказать, что в воле Божьей, чтобы кто-нибудь подох как собака, сначала немного подумай.
— Не обращай внимания, — ответил дон Камилло, — чего только люди не говорят.
Назад: Колокол
Дальше: Всеобщая забастовка
