Кто кого

Из большого города приехала важная партийная шишка, и народ устремился в городок изо всех окрестных деревень. Пеппоне постановил устроить на большой площади настоящий митинг — он не только распорядился о сооружении огромной, украшенной кумачом сцены, но и выписал фургончик с трубами на крыше, а внутри — с электрическим устройством для усиления звука.

В воскресенье после обеда на площади было не протолкнуться, народ набился даже на примыкающий к площади церковный двор.

Дон Камилло наглухо закрыл все двери и удалился в ризницу, чтобы не видеть, не слышать и не отравлять себе настроение. Он было задремал, но тут раздался голос, напоминающий раскаты Божьего гнева. Дон Камилло подскочил.

— Товарищи!..

Как будто стен не было вовсе.

Дон Камилло пошел излить свое негодование Христу на Распятии в главном алтаре.

— Небось направили одну из этих сатанинских труб прямо на нас, — воскликнул дон Камилло, — а это уже совершеннейшее нарушение неприкосновенности частного жилья!

— Что делать, дон Камилло, это прогресс, — ответил Христос.

После краткой вступительной части оратор перешел к основному содержанию своей речи. Принадлежал он к крайним радикалам, а потому высказывался жестко.

— Следует оставаться в рамках законности, и мы в них и останемся! Даже если для этого придется взять в руки автомат и поставить к стенке всех врагов народа!..

Дон Камилло метался по церкви, как зверь в клетке.

— Господи, Ты это слышал?

— Слышал, дон Камилло. Увы, Я это слышал.

— Почему же Ты не поразишь их молнией, ударил бы в самую середину толпы, а?

— Дон Камилло, давай оставаться в рамках законности. И вообще, если ты, дабы вразумить заблуждающегося, хочешь его пристрелить, то зачем Я, спрашивается, отдал Себя на распятие?

Дон Камилло развел руками.

— Ты совершенно прав. Остается только ждать, когда и нас распнут.

Иисус улыбнулся.

— Дон Камилло, если бы ты вместо того, чтобы сперва говорить, а потом думать, о чем сказал, сначала думал о том, что сказать, тебе не пришлось бы раскаиваться в произнесенных глупостях.

Дон Камилло склонил голову.

— А что касается тех, кто, скрываясь под сенью алтарей, пытается своими лукавыми речами расколоть рабочие массы…

Голос громкоговорителя, усиленный порывом ветра, наполнил собой церковь, разноцветные стекла витражей задрожали.

Дон Камилло, сжав зубы, схватил огромный бронзовый подсвечник и с ним наперевес устремился к входным дверям.

— Дон Камилло, остановись! — приказал ему Христос. — Ты не смеешь выходить отсюда, пока все не разойдутся.

— Слушаюсь, — ответил дон Камилло и поставил на место подсвечник.

Он походил взад-вперед по церкви, потом остановился перед Распятием.

— Но тут-то внутри я могу делать все, что хочу? — спросил он Иисуса.

— Ну, конечно, дон Камилло: ты тут у себя дома и можешь делать все, что хочешь. Кроме разве что одного — стрелять по людям из окна.

Не прошло и трех минут, как дон Камилло уже весело скакал по верхней площадке колокольни, исполняя самый неистовый из всех возможных перезвонов.

Оратор вынужден был прервать свою речь. Он обернулся к стоявшим за ним на сцене местным партийным вожакам.

— Надо заставить его прекратить! — возмущенно прокричал оратор.

Пеппоне с мрачным видом покачал головой.

— Так-то это так, но способов тут всего два: или взорвать колокольню, или расстрелять ее тяжелой артиллерией.

Оратор велел ему не говорить ерунды: не больно-то трудно вышибить дверь колокольни и подняться на звонницу.

— Это как сказать, — возразил Пеппоне, — туда ведь залезают по веревочным лестницам. А видите, товарищ, вон там из большого проема слева что-то свешивается? Это веревочные лестницы, собранные со всех площадок. А теперь он люк закрыл, и никак его не достанешь.

— Можно попробовать стрельнуть по окнам колокольни, — предложил Шпендрик.

— Это можно, — кивнул Пеппоне, — только нет уверенности, что мы подстрелим его с первого раза, а если он примется стрелять в ответ, тут уж пиши пропало.

Колокола стихли, оратор возобновил прерванную речь. Все шло хорошо, пока он не произнес что-то, что не понравилось дону Камилло. В ту же минуту немедленно начался колокольный протест. Потом дон Камилло опять перестал звонить, а затем снова зазвонил, когда оратор в очередной раз вышел за рамки дозволенного. И так до заключительного пассажа, носившего по-простому патетически-патриотический характер, а потому пропущенного колокольным «минкульпопом».

Вечером Пеппоне повстречал дона Камилло на улице.

— Вы, дон Камилло, смотрите, такие провокации вас до добра не доведут, плохо кончите.

— О чем ты? Какие провокации? Вы трубите в свои трубы, мы звоним в колокола. Это и есть демократия, товарищ! А если только кому-то одному позволено шуметь, то это — диктатура.

Пеппоне проглотил. Но в одно прекрасное утро дон Камилло обнаружил, что на площади, прямо перед церковью, всего в полуметре от церковного двора, за ночь были установлены карусель, качели, три тира, американские горки, автодром, комната страха и еще какие-то неведомые аттракционы. Владельцы парка развлечений показали ему официальную бумагу за подписью мэра, и дону Камилло ничего не оставалось, как затвориться в приходском доме.

Вечером поднялся адский шум: шарманки, громкоговорители, петарды, вопли, звонки, пение, свист, рев, рычанье и улюлюканье.

Дон Камилло пошел к Распятию, чтобы выразить свое возмущение.

— Какое неуважение по отношению к дому Божию! — воскликнул он.

— А что, в этом есть что-то аморальное или недостойное? — поинтересовался Иисус.

— Да нет, качели, карусели, автодром — в основном ребячьи развлечения.

— Тогда это и есть демократия.

— А как же весь этот шум-гам?

— Гам — тоже демократия, если не переходит границ законного: там, где кончается церковный двор, командует мэр, сын мой.

Приходской дом отстоял от церкви метров на тридцать, торец его выходил на саму площадь, и прямо под окном торцевой стены установили один из аттракционов, пробудивший в доне Камилло изрядное любопытство. Это был столбик вышиной в метр, на верхушке которого располагалось что-то вроде обитого кожей гриба. А за ним — еще один столбик, потоньше и повыше, со шкалой от 1 до 1000. Аттракцион назывался «Силомер», по грибу ударяли кулаком, и стрелка показывала силу удара на шкале. Дон Камилло подглядывал за происходящим через прорезь в ставнях, и это зрелище начинало его забавлять. К одиннадцати вечера рекордной отметкой было 750 — столько получил скотник Гретти, по прозвищу Лопата, каждый кулак которого был величиной с мешок картошки. И тут подошел в окружении своей команды товарищ Пеппоне.

Все сбежались посмотреть на мэра и начали кричать «Давай, Пеппоне, давай!». Пеппоне снял пиджак, закатал рукава, встал, расставив ноги перед снарядом, прикинул расстояние. Наступила абсолютная тишина, даже дон Камилло и тот затаил дыхание, сердце его заколотилось как сумасшедшее. Кулак Пеппоне просвистел в воздухе и обрушился на гриб.

— Девятьсот пятьдесят, — закричал хозяин аттракциона, — только однажды, в 1939 году в Генуе я видел, как кто-то выбил 950, — это был портовый грузчик.

Толпа заревела в восторге.

Пеппоне надел пиджак, поднял голову и посмотрел на окно, за которым притаился дон Камилло.

— Если кому интересно, — сказал он громко, — то пусть имеет в виду, что на отметке 950 ему ничего хорошего не светит.

Дон Камилло пошел спать, его лихорадило. На следующее утро он преклонил колени перед Распятием главного алтаря и вздохнул.

— Господи, он увлекает меня за собой в бездну.

— Крепись, дон Камилло, не поддавайся.

Вечером дон Камилло подбирался к щели в ставнях с таким чувством, будто шел на эшафот. Слух о вчерашнем в мгновение ока распространился по округе, и народ собирался со всех окрестностей, чтобы насладиться зрелищем. При появлении Пеппоне по толпе пробежал шепот: «Вон он! Идет!»

Пеппоне с усмешкой посмотрел в сторону окна, снял пиджак и занес кулак. Народ замер.

— Девятьсот пятьдесят два!

Дон Камилло увидел, как тысячи глаз впились в закрытые ставни его окна, и тут благоразумие покинуло его, и он бросился вон из комнаты.

— Если кому интересно…

Пеппоне не успел договорить о том, что сулит кому-то на отметке 952, как перед ним уже стоял дон Камилло.

Толпа захлебнулась и смолкла.

Дон Камилло выпятил грудь, встал поустойчивее, отбросил шляпу назад и перекрестился. Потом он занес свой мощный кулак и обрушил его на шляпку гриба.

— Тысяча — взвыла толпа.

— Если кому-то интересно, пусть имеет в виду, что на отметке тысяча его ничего не ждет.

Пеппоне побледнел, его командиры смотрели не то обиженно, не то разочарованно. Остальные радостно ухмылялись.

Пеппоне взглянул дону Камилло в глаза и снял пиджак. Он встал перед силомером и занес кулак.

— Господи, — взмолился дон Камилло.

Кулак Пеппоне мелькнул в воздухе.

— Тысяча — заорала толпа. Люди Пеппоне запрыгали от радости.

— На отметке тысяча никому ничего не светит, — подытожил Косой, — лучше оставаться на равнине.

Пеппоне, ликуя, отошел, дон Камилло, тоже ликуя, направился в противоположную сторону.

— Благодарю Тебя, Господи, — сказал он, опустившись на колени у Распятия, — я так боялся…

— Не достать до тысячи?

— Нет, того, что этот упрямец до нее не дотянет, это было бы на моей совести.

— Знаю, вот Я ему и помог, — ответил Христос, — к тому же Пеппоне, как только тебя завидел, страшно испугался, что ты не сумеешь выбить 952.

— Может, и так, — пробормотал дон Камилло, которому иногда было приятно показаться скептиком.