В должности командира роты

Преследование отходящего противника продолжалось, однако становилось ясно, что нам трудно рассчитывать на большой успех. Бригада вела бои беспрерывно более шести суток, пройдя за это время с боями 200 км. Люди устали и нуждались в отдыхе, большая часть танков была сожжена, подбита или отстала в пути по техпричинам. Тылы бригады были отрезаны в Хуши, резко ухудшилось снабжение горючим, боеприпасами, продовольствием. И чем дальше продвигались в глубь Румынии, тем сложнее и труднодоступнее для танков становилась местность. Большое количество крутых холмов, глубоких впадин, водных преград снижали скорость движения бригады, сковывали маневр. Досаждала нам дикая жара и невыносимая пылища.

Вечером 26 августа мы получили приказ наступать в направлении Кулалби – Тудор – Владимиреску, форсировать реку Сирет на участке Фундены – Тудор – Владимиреску и к исходу 27 августа выйти в район Сурдила – Гречь. В батальон вернулся после ремонта командир 2-й танковой роты лейтенант Гуляев. Полковник Чунихин утвердил меня в должности командира роты, а его назначил заместителем командира батальона. Нас вызвали к танку комбата, и комбриг объявил о своем решении, поздравил нас с новыми назначениями и пожелал успеха. Проводив комбрига, Отрошенков пребывал в хорошем настроении и шутил: «Ну, Иван, растешь ты у меня, как гриб после теплого дождя. За один месяц умудрился от комвзвода стать замом комбата. Ловко!» И действительно, еще в начале августа он был комвзвода, за неделю до наступления стал комроты и вот через неделю после начала боевых действий стал замом комбата. На войне бывает всякое, это было вынужденное, но разумное и правильное решение.

С рассветом преследование отходящего противника продолжалось. Передовым отрядом бригады шел наш батальон. Через час после начала движения, сбив небольшое прикрытие, овладели Кроешти. В жаркий полдень, прихватив трофейную автомашину «Опель-капитан», капитаны Калугин, Лебедев и Кулаков пригласили Эмилию Чамушеску в машину на обед. Взбодрившись вином, они развеселились и в приподнятом настроении решили догнать передовой отряд и вместе с ним выйти на реку Сирет, о которой так восторженно рассказывала Эмилия. За руль села Чамушеску. Ехали беззаботно: подогретые вином и присутствием девушки офицеры балагурили, стараясь блеснуть остроумием и произвести впечатление. Вероятно, именно поэтому они не заметили, как на развилке полевых дорог отвернули в сторону и тут наскочили на засаду. Вначале немцы не обратили внимания на машину, видимо, полагая, что это возвращается одна из отставших. Наши офицеры на какой-то момент оцепенели и даже растерялись: хмель как рукой сняло. Первой нашлась разведчица. Она притормозила и властно скомандовала: «Капитан! Бросай в них гранату!» Калугин быстро снял с пояса гранату, резко открыл дверцу машины и с силой швырнул ее. От неожиданности немцы повалились на землю. Этого замешательства было достаточно девушке. Поддав газу, она резко развернулась, и машина, набирая скорость, пошла в отрыв. Очухавшиеся фашисты, открыв сильный автоматный огонь, бросились в преследование. Видя, что от погони не уйти, Чамушеску направила машину в густую кукурузу. Ломая мощные стебли, машина неестественно подпрыгивала, ее бросало из стороны в сторону, и, наконец, она заглохла. Офицеры и разведчица выскочили и пустились наутек. Вдогонку немцы открыли по ним автоматный огонь, но преследовать по кукурузе побоялись. Когда офицеры вышли к своим, Эмилии с ними не было. Калугин с Лебедевым взяли танк командования бригады и поехали на розыски. Засады противника уже не было. Невдалеке от машины нашли Эмилию. Она лежала без сознания, в луже крови, с перебитыми ногами. Санинструктор наложил на раны жгуты, офицеры бережно перенесли ее на трансмиссию танка. В медсанвзводе ей оказали помощь и отправили в госпиталь. Мне запомнилось, что девушка была смертельно бледна, а на ее окровавленной гимнастерке были ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Что стало с ней дальше, я не знаю…

Тем временем наш батальон вышел к развилке шоссейной и железной дорог в 4 километрах юго-восточнее Шербенешти, где догнал колонну вражеской пехоты с танками и артиллерией: она отходила по шоссе на юг, к переправе. Противник остановился и поспешно изготовился к бою. Отрощенков развернул батальон и с ходу атаковал противника. Подошли главные силы бригады, и комбриг развернул на прямую наводку 315-й истребительно-противотанковый полк. При поддержке артиллерии бригада ворвалась в расположение противника. Потеряв 7 танков, 9 противотанковых орудий, десятки солдат и офицеров, побросав машины и повозки, противник стал отходить к переправе. На плечах отступающих бригада вышла к реке в районе Нынешти, но переправу нам захватить не удалось: немецкие саперы взорвали два пролета моста. На восточном берегу остались исправные танки, орудия и автомашины противника. Батальоны быстро расправились с остатками вражеских войск и, выйдя к реке, двинулись к городу Текучи. По оставшемуся не взорванным мосту мы переправились через реку Сирет и двинулись на Бухарест по хорошей асфальтовой дороге. Невыносимая жара делала свое дело – перегревались двигатели, закипала вода в системах охлаждения, началось возгорание резиновых бандажей на катках. Они отлетали кусками, засоряя дорогу, а с оголенными катками танк кособочило: он становился неуклюжим и на ходу напоминал хромого человека. Участились вынужденные остановки танков, и темп движения упал. Несмотря на это, бригада успешно преодолела 120 км и к исходу дня сосредоточилась на северной окраине Орзоняска, где мы получили печальное известие – подорвалась на мине машина комкора, генерал-майор Полозков тяжело ранен и в безнадежном состоянии отправлен в госпиталь. Временно корпус возглавил его заместитель полковник Колесников.

Ночью разведчики нашей бригады на двух бронеавтомобилях вошли в Бухарест. Было тихо. В центре города они обнаружили высокое массивное здание, осветили его фарой и прочитали – «Румынский Государственный Банк». Утром разведчики возвратились и доложили, что путь на Бухарест свободен, по маршруту противника нет. Мост через реку в Урзучени для танков непроходим, но рядом имеется брод. По данным разведки корпуса, противник мелкими группами отходит полевыми дорогами в юго-западном направлении.

К рассвету подвезли горючее, мы дозаправились, заменили негодные катки, накормили людей и дали им немного передохнуть. С утра 170-я и 110-я танковые бригады выступили по маршруту Орзоняска – Бузеу – Урзучени. В голове колонн шел полковник Колесников с опергруппой корпуса. Вновь на большой скорости горели резиновые бандажи: дорога была усеяна кусками резины и наглядно указывала маршрут движения танков. Все же батальоны успешно завершили двухсоткилометровый марш и сосредоточились в лесу на северной окраине Афумаци. Бухарест был рядом, это волновало нас и вызывало жгучее желание двигаться быстрее. 29 августа правительство Антонеску обратилось к советскому командованию с просьбой приостановить наступление Красной Армии на столицу и дать им возможность самим разобраться и навести порядок в городе.

Бригада расположилась в виноградниках. Мы стояли в ротных колоннах в готовности в любой момент начать движение. Машины дозаправили горючим, загрузили боеприпасы. Впервые за десять дней напряженных боев выдалась небольшая пауза, и мы использовали ее, чтобы провести осмотр машин и накормить людей горячей пищей. Сидя на броне, развалившись на чужой теплой земле, ребята расслабились, отдыхали, ели спелый сладкий виноград. Некоторые сходили к речушке, искупались и постирали обмундирование. Появилось и крестьянское вино, а за чаркой начались оживленные разговоры, шутки. К вечеру подошли тылы бригады и несколько танков из ремонта. Бригада получила приказ к трем часам ночи 31 августа выйти в Крынгу, а в последующем наступать на Козени и Бухарест. К полуночи этого же дня мы должны были выйти на юго-западную окраину Бухареста и сосредоточиться в районе Белеу.

В штаб срочно вызвали командиров батальонов и отдельных рот. Комбриг коротко изложил обстановку, поставил задачи и приказал выступать. Комбаты, не задерживаясь, разошлись. Прозвучал сигнал: «Подъем!» Со всех сторон понеслась команда: «По машинам!» При свете луны снующие между машинами люди походили на призраков. Комбаты на ходу ставили задачи ротным командирам, а те отдавали самый короткий приказ: «Все за мной! На Бухарест!» Взревели моторы, зажглись габаритные фонари. При свете подфарников танки начали движение. Звенящий лязг гусениц далеко разносился по округе. Колонны шли ходко. Волнение охватило всех: мы шли освобождать первую столицу западного государства. Потом будут Будапешт, Вена, но Бухарест займет в нашей памяти особое место: он был первым.

Ночью мы вошли в Крынгу. Бригаду остановили, поступила команда: «Привести в порядок бригаду и утром организованно войти в Бухарест». Всю ночь личный состав бригады не смыкал глаз. Мы чистили танки, автомашины, тщательно укладывали и приторачивали имущество, мылись, брились. Ранним прохладным утром мы выступили из Крынгу на Бухарест. Впереди со знаменем бригады шел «Виллис» комбрига Чунихина. В 9.20 утра 31 августа 170-я танковая бригада вошла в Бухарест. Жители встречали нас цветами. Пройдя через весь город, бригада сосредоточилась на южной окраине в пригороде Прогрессу и расположилась в садах и пригородных домах. Трое суток мы стояли на месте: несли патрульную службу, восстанавливали подбитые и вышедшие из строя танки, создавали запасы ГСМ, боеприпасов, продовольствия. Там же организовали помыв и отдых личного состава. Конечно, мы ездили в столицу, хотя вскоре поступил приказ, запрещающий посещение Бухареста. И было из-за чего! Вечером Леша Рыбаков и Коля Максимов собрались в город. Я отпустил его до двух ночи. Рыбаков вернулся, а Максимов нет. Я нервничал, уснул только под утро. До подъема было еще полчаса, когда я вдруг услышал цокот копыт, скрип повозки и пьяный голос Максимова, под аккомпанемент скрипки тянущего «Катюшу». К расположению роты подъезжала пролетка: Максимов сидит за кучера, рядом с ним скрипач-цыган в яркой рубашке, с копной черных вьющихся волос, сзади кучер и экстравагантная молодая женщина во хмелю. Увидев все это, я бросился навстречу, подхватил коня под уздцы и стал поворачивать его назад. Коля Максимов соскочил с облучка: «Вася! Вот, тебе подарок привез!» Я на него: «Ты что делаешь, сукин сын?!» Мы не заметили, как поднялась рота, наблюдая эту сценку. Танкисты упрашивали: «Товарищ лейтенант, оставь девчонку в роте». Извозчик обрадовался такому исходу и погнал коня прочь что есть духу. Рота с сожалением провожала пролетку с «красавицей». Я еще выговаривал Максимову, когда тот, не обращая внимания на завистливые взгляды сослуживцев, направился к своему танку. Экипаж подготовил постель, и, проснувшись, Коля поведал нам, как чудесно отдохнул в борделе. Конечно же, его цветистый рассказ вызвал волну зависти, и на следующий день, несмотря на уже вышедший приказ, на поиски приключений отправились мы с заместителем начальника штаба бригады Юрой Калустиным. Мы почистились, помылись, втихаря сели в машину (трофейные машины у нас уже были «в товарных количествах», и я освоился с их вождением) и поехали в город. Дом терпимости мы нашли легко – это было одно из лучших зданий Бухареста. Вошли в парадный подъезд, поднялись по шикарной лестнице. В большом фойе нас встретила бандерша, проводила на диван. В баре мы заказали ликер – хотелось сладкого, от водки и спирта мы уже порядком устали. Нам подали альбом, в котором были фотографии красавиц с маленькой аннотацией. По-румынски мы не понимали, поэтому, когда подошли выбранные нами девушки, оказалось, что выбранная мной на голову меня выше, а Калустиным – на голову его ниже. Пришлось поменяться! Мы заплатили бандерше 500 лей и пошли в номера. Закуска и спиртное в номере оплачивались отдельно, да еще и девушка напоследок упросила дать денег… К рассвету мы были дома.

Румыны хорошо относились к нам. Правда, рассматривали они нас с некоторым любопытством, иной раз даже трогали солдат и удивлялись, что мы обычные люди, а не сибирские медведи, покрытые шерстью и с окладистой бородой. Одна румынка крадучись подошла к танку, достала из сумочки ножик и стала ковырять броню, проверяя, не деревянный ли у танка корпус, как пропагандировали фашисты.

Недалеко от расположения обнаружили цистерны с вином. Люди потянулись туда с котелками, флягами и даже с 90-литровыми танковыми бачками. Начались шумные застолья. Но приятное пребывание под Бухарестом было недолгим. Рано утром колонны батальонов вытянулись, и в 7.00 штаб бригады прошел исходный пункт. Стояла чудесная сентябрьская погода: на небе ни облачка, но жары уже нет. Вдоль маршрута простирались сады, виноградники, обширные поля высокой спелой кукурузы. Хорошая шоссейная дорога позволяла двигаться с высокой скоростью. Однако опять начались проблемы с двигателями и резиновыми бандажами катков. Несмотря на отставание отдельных танков, шли ходко, весело, на земле и в воздухе было спокойно. Автоматчики, облепив танки, беззаботно сидели на броне, любуясь чудной природой этого края. Без помех мы прошли 60 км и сосредоточились на юго-восточной окраине Дрэгешти. Здесь мы дозаправили машины, провели техосмотр, подтянули отставшие танки, на некоторых заменили катки.

На другой день, пройдя еще 10 км, мы остановились на юго-западной окраине Каракале. Вновь сыпались бандажи катков. Потребность в них увеличивалась, и зампотехи переставляли катки с подбитых и неисправных танков. Работа адская, но другого выхода не было. Ремонтники, не зная отдыха, валились от усталости и тут же у танков засыпали.

С рассветом бригада продолжила движение и сосредоточилась в живописной предгорной местности в двух километрах восточнее Крайова. Остановка перед трудным переходом через Карпаты была кстати. Этого времени хватило, чтобы подтянуть основную массу отставших танков и восстановить те, которые своим ходом, ковыляя, дотянули до нас. Были произведены небольшие перемещения офицеров: Коля Максимов был назначен командиром взвода.

Остановка под Крайовой была омрачена трагедией. У нас в батальоне одним из командиров танка был лейтенант Иванов с Белгородчины. Это был взрослый мужик лет 32–34, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны, и при отступлении они угнали с собой молодежь, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что люди кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом румыны еще стреляли, добивая их через доски. Вот так погибла семья Иванова – жена и двое детей… Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал лейтенант здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен Иванов не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая. А тут… Они выпили и пошли с механиком искать молодку. К вечеру зашли в дом: в комнате сидят и пьют чай пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти, у нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: «Иди в комнату», а механику: «Ты иди, трахни ее, а потом я». Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться, а она в окно выскочила и побежала. Иванов стук услышал, выскакивает: «Где она?» А она уже бежит. «Ах ты, сукин сын, упустил!» – и дал ей вдогонку очередь из автомата. Румынка упала, они и ушли. Если бы он целился в бегущую, то наверняка не попал бы. А тут из очереди всего одна пуля – и прямо в сердце. На следующий день ее родители с местными властями пришли к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли – СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но сказал, что не понял, что убил ее. На третий день был суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью убитой девушки. Механик плакал навзрыд, Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат – искупишь кровью». Когда им дали последнее слово, тот все просил прощения, и так и получилось: дали 25 лет с заменой штрафным батальоном. А лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так, просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут 15–20. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился в пояс, говорит: «Простите меня, братцы», – и все. Морозов говорит ему: «Встань на колени. Наклони голову». Он сказал это очень тихо, но всем слышно было – стояла жуткая тишина. Лейтенант встал на колени, пилотку сложил за пояс… «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает: раз, раз, еще… Что мне запомнилось – после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Полковник тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал Иванов здорово, мы уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, но нет…

Остаток дня прошел в подавленном состоянии. Говорить не хотелось, все жалели Иванова. Но после этого случая никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было.

9 сентября мы покидали чистый, нетронутый войной, небольшой город Крайова. Находясь в резерве корпуса, бригада шла за штабом корпуса по маршруту Атзуснаци – Дева. На этот раз походный порядок был построен с учетом возможного ведения встречного боя. В авангарде шел наш 1-й танковый батальон. Пройдя 50 км по живописным предгорным дорогам, бригада сосредоточилась в Брэнешти. Затем бригада преодолела Трансильванские Альпы и сосредоточилась в Ливозени, в 5 км южнее Петрошани. Этот марш проходил в исключительно сложных условиях труднодоступной местности – по узкой, горной дороге, изобилующей крутыми подъемами и спусками, резкими поворотами, опасными участками, где с одной стороны отвесные скалы, а с другой – бездонная пропасть. На всем протяжении встречались оставленные противником завалы и инженерные заграждения с узкими проходами, проделанными двигающимися впереди нас частями. И чем выше мы забирались в горы, тем слабее тянули двигатели танков и автомашин. Водителям приходилось призывать на помощь все свое мастерство и опыт, чтобы не скатиться назад, не сорваться в пропасть. Машины шли медленно, строго выдерживая дистанции и соблюдая все меры предосторожности. Притихли и крепче прижались к броне автоматчики, с тревогой смотрели вперед танкисты. Красота Трансильванских Альп теперь больше пугала, чем очаровывала.

К 11 сентября мы сосредоточилась в Кистени, а вскоре бригада передислоцировалась в Деву, где стояла в резерве корпуса. Здесь пришло радостное сообщение о том, что я награжден орденом Красного Знамени. Награждены были также комбаты Отрощенков и Матвеев. На радостях они уехали в город Дева и в ресторане «обмыли» свои ордена. Возвращаясь обратно, комбаты увидели опрокинутую машину с солдатами. Несколько человек получили серьезные травмы, а подвыпивший зампотех батальона автоматчиков капитан Калабухов беспомощно стоял, не зная, что предпринять. Они остановились, и возмущенный бездеятельностью Калабухова Отрощенков набросился на него: «Ах ты, гад! Кто тебе дал право калечить людей?!» Калабухов, не раздумывая, ударил Отрощенкова кулаком по лицу, но тут же опешил и бросился бежать в кусты. Отрощенков оторопел, он не ожидал такой прыти от зампотеха! Рассвирепев, комбат выхватил пистолет и произвел по убегающему офицеру три выстрела. Отрощенков отлично стрелял из пистолета, но тут промахнулся. Расстроенные комбаты вернулись в бригаду и сообщили об аварии. Капитан Горб направил фельдшера батальона Курилова с санинструктором Матреной Ляшенко на место происшествия. Инцидент стал известен начальнику особого отдела бригады и комбригу. Чунихин с Негрулем вызвали Отрощенкова и Калабухова.

– Эх, Сережа, – начал расстроенный комбриг, – а я-то думал, ты стал зрелым мужчиной и серьезным командиром. А ты все еще впадаешь в детство и опасно играешь. Под трибунал бы вас нужно отдать, да жаль паршивцев! Ладно, отстраняю вас от должностей. Вас, капитан Отрощенков, назначаю замом командира 3-го танкового батальона, поднаберешься там ума-разума. А вас, капитан Калабухов, зачисляю в резерв до особого распоряжения.

Отрощенков от стыда готов был провалиться сквозь землю. Он покорно и безропотно воспринял наказание и тут же уехал к майору Грищенко собирать и подтягивать танки. Батальон принял капитан С.П.Задорожный. Замена была неравноценна. Задорожный был веселый, компанейский, хороший человек, но это было и все! Он был очень слабым организатором, не обладающим необходимыми командирскими качествами – волей, инициативой и находчивостью, да к тому же любитель «заложить за воротник»…