Книга: Дорога в один конец
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16

Глава 15

Утро встретило нас запыхавшимися от длительной ходьбы. Ходьбы, потому что бежать сил уже никаких не оставалось. Мы выложились почти полностью, пробегая те участки пути, где это было возможно.
Оглядев свою команду, даю приказ: привал.
– Всем спать по часу. Марат – на пост. Через полчаса меня разбудишь, сменю.
Дважды приказывать не приходится: ребята падают прямо там, где стояли. Да я и сам не сильно от них сейчас отличаюсь.
Казалось бы, только-только глаза закрыл, а уже тормошат. Неужели полчаса прошло? Кое-как продрав сонные глаза, киваю часовому на свое место: мол, ложись. По-моему, он уснул раньше, чем лег. Надеваю на руку часы, которые перед этим отдавал Марату, и засекаю время.
Полчаса. Такое впечатление, что я вообще не спал ни одной секунды. В голове что-то шумит, мысли с трудом ворочаются под черепной коробкой. Присесть бы сейчас. Но нельзя: моментально усну. Поэтому, подтянув ремень, начинаю мерить шагами опушку небольшой рощицы, в которой мы устроились на отдых. Лес тут редкий, с часто встречающимися прогалинами. Особого укрытия рощица, конечно же, не дает, но по крайней мере нас не будет видно издали.
Как там наши, удалось ли им оторваться? Мы, с моей точки зрения, сделали для этого все возможное, и даже сверх того. Остановившись у березки, приваливаюсь к ней плечом и вытаскиваю из планшета карту. Интересно было бы знать, где мы сейчас находимся. Ясен пень, что, ломясь ночью по лесу, направление можно выдержать только весьма приблизительно. И поэтому палец мой, поблуждав по карте, так ни в какую конкретную точку и не втыкается. Хрен его знает, я даже не могу определить, как много мы прошли. Взгляд на часы – без десяти семь. Надо думать, немцы уже встали на наш след и прут за нами с упорством асфальтового катка. Им проще: они идут по нашему следу. Есть слабая надежда на то, что примятая нами трава поутру поднимется, сделав преследователей не настолько уверенными в правильности выбранного маршрута. Но это не факт, они могут догнать нас раньше, чем распрямится трава. А если так, то уже через пару часов у нас в ушах злобно засвищут свинцовые «подарочки» от разозленных фрицев. Но это будет не сейчас. Два часа. Может быть, три. Мы сумеем пройти еще сколько-то. И чем позднее они поймут, что идут по следам всего лишь пяти человек, тем больше шансов на то, что они будут продолжать погоню до последнего. Именно поэтому, кстати говоря, мы не идем в затылок друг другу. Везде, где только возможно, стараемся оставить видимость прохода большого количества людей. Да, так сложнее и труднее идти. Но след остается не один. Надо очень сильно вывернуться, чтобы ночью при свете карманного фонаря понять, сколько именно человек сейчас идет перед тобой.
Семь часов. Пора вставать.
Расталкиваю ребят:
– Десять минут на перекус. Горячего нет, запьем просто водой.
Еще раз приглядевшись к ребятам, добавляю:
– По пятьдесят грамм каждому. Охримчук, распорядись, – и с этими словами протягиваю ему флягу с водкой. Думаю, что подобная встряска сейчас не будет лишней никому.
Десять минут пролетели как единый миг. Две пустые консервные банки исчезли под корнями ближайшего дерева. Под одну из них я запихиваю расчекованную лимонку. Фиг его знает, есть у немцев собаки или нет. Вот эта самая лимонка и послужит нам лучшим индикатором. Человек банку, вероятнее всего, не найдет, а собака – та обязательно раскопает. Завершив перекус и проверив снаряжение, мы дружно топаем дальше. Хоть и не очень продолжительный, сон все же благотворным образом сказался на нашем самочувствии. Откровенно говоря, я бы еще часок подрых. Но боюсь, что в этом случае первое, что мы увидели бы при пробуждении, были бы хмурые морды немецких солдат. Нет уж, не надобно нам такого счастья.
Взрыв за нашей спиной прозвучал где-то через час. Стало быть, собаки у немцев есть. По крайней мере одна-то уж точно была.
* * *
Обер-лейтенант Штольц с недовольным видом осмотрел поляну. Присев на корточки, санитар перевязывал раненого проводника служебной собаки. Сама собака окровавленной кучей шерсти неподвижно лежала на траве. Еще одному солдату осколком зацепило правую руку. Да уж, русские остались верны себе: ни единого дня без какой-либо гадости. Плохо то, что собак больше нет. Ну, ничего, следы от места ночлега уходили достаточно четкие, можно идти и так.
– Гофман! – обернулся офицер к своему заместителю. – Организуйте отправку раненых в тыл. Сообщите: здесь только часть русских диверсантов. Менее десяти человек – это совершенно точно. Пусть ищут остальных по другим направлениям.
* * *
Услышав взрыв, мы, не сговариваясь, останавливаемся. Значит, все наши ухищрения пошли прахом: немцы встали на след и у них есть служебные собаки. Идут они достаточно быстро, и разделяет нас не такое уж и большое расстояние. Ну, что ж, пора пускать в ход оставшиеся пачки сигарет. Присыплем табаком след, авось хотя бы собак собьем. Но, посмотрев на густую траву, качаю головой: наш след и без всякой собаки можно найти достаточно легко. Лес – другое дело, но еще надо дойти до такого леса, где нет густой травы. А это значит, что пройти нужно еще не менее полутора километров. Ладно, делать нечего, поднапряжемся.
Но еще полчаса ходу, а до вожделенного леса расстояние не слишком-то и уменьшилось. Попадаются маленькие рощицы и перелесочки, но их совершенно недостаточно для того, чтобы надежно спрятаться. Фигово… такими темпами фрицы достанут нас на раз-два. Да и идем мы не так чтобы уж резво. Ночная усталость дает-таки о себе знать. Эх, еще бы час отдыха!
– Командир! – Это Филенко, самый старший боец из нас.
– Что, Петрович?
– Слышь, старшина… Не могу я… Ноги подкашиваются уже. Устал!
– Так, всем привал пять минут.
Вдвойне хреново: не может Филенко идти, я это вижу. Он ночью выложился по полной. И даже час отдыха не так сильно его восстановил. Значит, идти быстро мы не можем. А раз так, придется принимать бой. Время у нас есть, выберем позицию поудобнее. Совсем фигово будет, если немцы достанут нас на марше. Тут хоть сможем получше для себя местечко выбрать. Сообщаю об этом бойцам.
– Не надо, старшина, – качает головой Филенко. – Идите вы, я их тут задержу, сколько смогу. Патроны у меня есть, диск запасной имею, гранат две штуки – хватит. Консервы заберите: мне не нужно уже, а вам эта банка лишней не станет.
– Да ладно, Петрович, авось впятером отобьемся мы от них или шуганем так, что охоту к преследованию отобьем.
– Нет, Максим, ты уж сам себе-то не ври. Не десяток их там топает. Сам говорил: взвод, не меньше. Этих мы не положим в пяток стволов. Зажмут они нас, обойдут – и каюк. Я минут на десять-пятнадцать их задержу, а вы до леса дойдете.
Не пойдет мужик никуда, он уже все для себя решил. И даже если прикажу… хотя в такой ситуации лучше человека не ломать. Да и сил у него действительно нет.
Как же все хреново получается!
У расстрелянного немецкими пушками «Флака-37» остались лежать наши ребята – никого вынести просто не смогли. Раненых там уже к тому времени не было – снаряд «ахт-ахт» – это не детская хлопушка, как я и сам-то уцелел? Щиток, пожалуй, от осколков спас… только взрывной волной на бруствер откинуло.
Игорь Безруков так с поста и не вернулся, пропал без вести. Погиб, скорее всего. Остатки отделения Охрименко тем и спаслись, что я их еще раньше отослал.
А ведь я их всех помню… живых еще. Вместе ели, спали… дружил со многими. И вот сейчас я должен оставить тут еще одного своего бойца?
Только зубы скрипнули!
– Ладно, Никанорыч, твоя взяла. Закуришь?
У меня трофей – у офицера немецкого позаимствовал. Кожаный портсигар с двумя сигарами. Думал старшине роты сюрприз сделать – он мужик понимающий. Но раз так…
– Ух ты! – удивляется Филенко. – Это что ж за хрень такая?
– Сигары это, Никанорыч. Гаванские – с Кубы их везут. Дорогие – жуть! И крепкие, как коньяку грамм сто хватануть.
– Коньяк? Не пробовал…
– Получше водки будет. Вкуснее.
– Не, это все буржуинские замашки, нам водка привычнее.
Закуривает, пускает сигару по кругу. Я некурящий, но пару затяжек тоже делаю, не хочу обижать хорошего человека.
Вот и пролетели недолгие минуты прощания. Уже отходя к лесу, оборачиваюсь. Никанорыча и не видно уже, где-то сховался. Ну что ж, Бог ему в помощь!
* * *
Когда из кустов посреди поля ударил автомат, выхватив из передовой группы сразу трех человек, Штольц удовлетворенно кивнул. Так и есть, они плотно сели на загривок уходящим русским. Раз уж те оставили прикрытие – основная группа где-то недалеко.
Учить егерей воевать – затея пустяшная. Они и сами могут дать урок кому угодно! Почти мгновенно развернувшись в редкую цепь, солдаты залегли. Сердито рыкнул пулемет – с кустов осыпались ветки.
Но русский, как выяснилось, тоже оказался не новичком. На прежнем месте его уже не было, а откуда-то из подлеска вылетела граната.
Взрыв никого не зацепил, но серьезность заявки оценили многие – противник уже находился на расстоянии гранатного броска. И это был еще один русский – автоматная стрельба велась вообще с другого направления.
Обер-лейтенант немало был бы удивлен, если бы узнал, что гранату бросила совсем не человеческая рука, просто кто-то из его солдат не разглядел в кустах незаметную веточку, которая привела в действие подготовленную ловушку.
Ладно, будем воевать по правилам, неторопливо…
* * *
Очереди звучали за нашими спинами примерно через двадцать минут. Еще раз грохнул разрыв гранаты, часто-часто затрещали выстрелы из винтовок, будто горох просыпали. Снова ударил автомат…
А потом стало тихо.
Мы остановились.
Ребята сняли пилотки, я тоже последовал их примеру.
Все…
Но лес – вот он, перед нами. И нет здесь предательской травы, которая выдает наши следы. А собак у немцев тоже больше не имеется. Лая не было слышно, да и Филенко не сплоховал бы – тут я совершенно уверен.
Однако снова рассыпаем табак из трофейных сигарет. Да и не только его, у Казина тоже есть небольшой запас. Хавайте, черти!
И опять вперед, только мелькают по бокам уходящие назад кусты.
Мы спешим. Молчим, не переговариваемся.
Надо успеть. И пусть гудят уставшие ноги, времени для отдыха у нас нет. Совсем нет, нисколечко.
* * *
– Герр обер-лейтенант! Мы потеряли их след!
Штольц присел на упавшее дерево и снял каску. Подставил взмокшие волосы прохладному ветерку.
– Плохо, Ашке… – покачал он головой, выражая свое неудовольствие фельдфебелю. – Очень плохо… выходит, что тот отчаянный русский автоматчик нас всех переиграл, так? Пока мы там гоняли его по полю, его камрады успели скрыться в лесу?
– Мы продолжим поиски, герр обер-лейтенант!
– Не сомневаюсь, – кивнул командир. – Было бы странным, если бы вы этого не сделали. Но просто искать – мало! Куда они могли пойти?
Фельдфебель припомнил карту.
– Впереди их ждет засада… вряд ли…
– А там, неподалеку, уже был бой, Ашке! Те русские, что шли этим же путем днем ранее, – они эту засаду обошли! Значит, Карл, она уже была ими раскрыта к тому времени. Думаю, что и эти про нее знают тоже.
– Но тогда они постараются ее обойти…
– А там есть только один путь для обхода, Ашке! У русских нет радиосвязи, и они не могут вызвать грузовики… так что будут топать сапогами, пока мы проделаем этот путь на автомашинах!
* * *
Неужели мы оторвались?
Сколько ни топаем, а позади не слышно ни лая собак, ни еще каких-либо звуков, свидетельствующих о том, что нам в загривок вцепились неприятные гости. Нет ничего.
Рискнув, командую привал, и мы присаживаемся под деревьями, не выпуская из рук оружия.
Тихо.
Обычная лесная жизнь, ничего особенного.
Выждав какое-то время, возвращаются к своим занятиям встревоженные было нашими шагами лесные обитатели.
Где-то над нашими головами чирикают птицы, какое-то зверье пробирается сквозь кусты.
Никого…
Двадцать минут прошло, полчаса…
– Оторвались, старшина? – спрашивает меня Охримчук.
– И не говори, Иваныч, сам себе не верю… Видать, фрицы свернули кудось в сторону.
– Похоже.
– Ладно… Тихонечко идем, не шумим. Лесное зверье да птицы – для нас сейчас лучшие союзники. Как загомонят они – ныкаемся все!
Но не подали нам птицы никакого сигнала. До самой темноты шли – нет в лесу посторонних!
Так и на ночлег улеглись. Рядком, прижавшись друг к другу. Плащ-палатку вниз, вторую поверх – вот и спальное место. Ну и веток под спину, это уж обязательно!
Часовой нахохлился рядом, укутавшись в свою плащ-палатку. На этот раз дежурства я установил по два часа, чтобы все смогли нормально поспать.
Утро…
Не люблю это время суток. Сколько лет ни живу – а так и не полюбил.
Спать утром хочу, независимо от того, сколько ночью продрых. Как в свое время Сергеич говорил – ярко выраженный совил!
И настроение у меня с утра соответствующее. Могу кого угодно матерно послать, и случалось уже.
Зная эту мою черту, бойцы с утра меня не задевают. Молча ставят передо мною полбанки с тушенкой – завтрак.
Даже разогреть ухитрились, это вообще атас! И чай!
Ну… прямо тебе ресторан «Астория». Всегда б так жил!
– Оружие всем почистить, проверить боезапас. Выход через полчаса.
Водку на этот раз не трогаю, все выспались и отдохнули. Морды у нас, правда… но парикмахеров тут нет.
Ковыряясь с винтовкой, прикидываю дальнейший маршрут.
До того места, где сидит немецкая засада, топать еще километров пять. Я уже более-менее определился с нашим местонахождением и теперь уже лучше представляю себе дальнейший маршрут.
Разумеется, к немцам мы не пойдем, пусть себе дальше в лесу сидят. Идти старым путем? Так, как я Малашенко послал?
В принципе разумно, я же им прошел.
А вот прошел ли лейтенант, он-то ведь не в одиночку топал?
Мог пройти.
А мог – и не пройти.
Тогда там теперь сидят обозленные (ну, он тоже ведь не с пирогами да плюшками к ним пришел) фрицы. И ждут новых гостей.
А варианты какие?
В болото лезть?
Ненамного лучше фрицев, откровенно-то говоря.
В реку?
Это уже теплее. Да и идти нам по ней совсем не так уж и далеко. Там, судя по карте, и глубина не так, чтобы уж очень-то, вброд пройдем. Только медленно, ну да нам спешить некуда!
Решено – будем изображать бобров!
Отчего бобров? Ну… так, к слову пришлось… они тоже вроде в воде шуруют по-всякому.
Через пару часов мы добрались до реки. Странно, но никаких следов присутствия здесь хоть кого-нибудь мы так и не обнаружили. Чудеса какие-то… куда же все немцы делись? Насколько мне помнилось, они от реки не так уж далеко и сидели. Неужели сюда ни один ихний патруль вообще ни разу не заходил?
Да быть того не может!
Чтобы педантичные немцы сюда хоть разок да не глянули? Вот уж не поверю-то…
Но факт оставался фактом – ничьих следов мы около реки не нашли.
А вот и берег, и надо уже что-то решать.
Казин – он крепкий и жилистый. Пойдет передовым. А мы, метров на сто отстав, тихонечко сзади побредем. Даст бог, если фрицы сюда так и ни разу не заглянули, так и сегодня своим правилам изменять не станут. Этот путь я лейтенанту не подсказывал, так что и спалить его перед немцами он не мог.
Сто метров.
Тишина.
В смысле, что опасного ничего я не слышу и не наблюдаю.
Но один хрен – все на взводе и ежесекундно какой-то гадости ожидают.
Еще сто метров.
И еще.
Здесь река извилину дает и к зловредной рощице, где немцы сидят, подходит относительно близко. Метров на четыреста. Воду в принципе от них уже видно, а вот нас закрывает берег. Не очень он тут высокий – на это и расчет. Просматривается река со стороны фрицев, и нет необходимости специально туда никого высылать. Большой толпой, ясное дело, по руслу не пройти – заметят, а вот такой группой, как наша, очень даже можно. Только голову надобно пониже опускать и над берегом любопытные морды не высовывать.
Триста метров – ползем почти на четвереньках, как только вода позволяет. Не то что над берегом – над водой стараемся ничего не высовывать. Промокли все – мама не горюй! Но уж лучше мокрым, да живым!
Все, позади рощица осталась, вправо река загибается. Можно уже скоро будет наверх вылезти да обсохнуть хоть малость.
Вылезли!
В сапогах уже не то что вода хлюпает – мальки уже, поди, завелись…
И, только отойдя от места немецкой засады на пару километров, я наконец даю команду на отдых.
Раздеваемся, отжимаем и развешиваем на ветках мокрое обмундирование. Все, вплоть до исподнего. Сапоги набиваем прошлогодней травой – пусть сохнут. И снова – чистка оружия, мы его в воде прополоскали сегодня – будь здоров! Хорошо, что масленки имеются…
– Прошли, старшой? – подходит сбоку Охримчук.
– Черт его… вроде бы прошли. В роще той немцы сидели, сам видел, когда сюда шел.
– Так и мы тут шли, я эту речушку помню.
– Аккурат за вами сюда и фрицы припожаловали. Срисовал я их патруль, это и спасло.
– Много их там?
– Да хрен их разберет… Со взвод, думаю, будет. Меньшими силами они наших тут не остановили бы.
– Малашенко тут шел?
– Левее. К болоту поближе должны были идти. Во всяком случае, я лейтенанту именно так и объяснял. Я и сам там проходил, дорогу разведал. Патрули там немецкие шастали, но ведь и у наших ребят глаза еще вполне себе зоркие остались.
– Да и сколько теперь тех глаз? – машет рукой мой собеседник.
И то правда… От роты осталось чуть больше взвода, это если с нами всеми считать. С теми, кто тогда к складам со мною отправился. А по сегодняшнему счету – хорошо если и на взвод людей хватит.
Прошло около двух часов, форма уже малость подсохла, а мы вконец задубели. Не май-месяц, однако! Костер бы разжечь, чтобы сапоги подсушить… но фиг! Это и заметить могут.
Ладно, в сырых пойдем, вечером сушить будем.
На ночлег становимся на месте дневки, там, где в прошлый раз ребята останавливались. И вот тут уже находим явственные свидетельства того, что группа лейтенанта здесь проходила! Бинт нашли – его в расщелину сунули, чтобы не отсвечивал. В тот раз его тут не имелось, зуб даю! Да и бинтовать тогда некого было. Банок пустых, относительно свежих, – несколько штук.
Стало быть, ночевали тут ребята!
Кирпич с души…
Разожгли в ямке костерок – сапоги высушить окончательно. Распределив очередность постов, отваливаюсь спать.
Неужто все?!
Завтра вечером линию фронта тихонечко переползем – и дома? Хотелось бы…
* * *
– Герр обер-лейтенант! – Фельдфебель кашлянул, привлекая к себе внимание командира.
– Да, Ашке.
– Солдаты вернулись. Все сделано, как вы приказали.
– Очень хорошо. Теперь можно немного отдохнуть.
– Мы даже не выставим наблюдателей?
– А зачем? Что они увидят такого, чего я и без них бы не знал? То, что русские здесь есть, – мы знаем. Ведь не просто же так пробирался к реке их солдат?
– Но они могли искать переправу, герр обер-лейтенант.
– Могли, – кивнул офицер. – Но в этом случае им придется искать еще и новое место перехода линии фронта. Сильно сомневаюсь в том, что у них заготовлены подобные проходы на все случаи жизни. Нет, фельдфебель, они пойдут здесь. Ведь один раз им это уже удалось, зачем испытывать судьбу дважды?
– А вы уверены, герр обер-лейтенант, что они обязательно подойдут к этому месту?
– Подойдут, Ашке, обязательно подойдут. При всех их боевых качествах русские временами проявляют ничем не объяснимую сентиментальность. Пусть даже и в ущерб всем прочим качествам. Наверное, это какое-то врожденное чувство чисто славянской натуры. Вместо того чтобы грамотно оценить обстановку, они прут на рожон, как сами говорят.
– А что это значит, герр обер-лейтенант?
– Видимо, какое-то специфическое, чисто русское выражение. Немец сказал бы «потерять голову».
Штольц поудобнее устроился на расстеленной на земле плащ-палатке. Надвинул на лицо фуражку.
– Разбудите меня, Ашке, когда все произойдет. Вздремну…
Отойдя в сторону, чтобы не беспокоить сон офицера, фельдфебель, в свою очередь, присел на корягу. Нет, командир, разумеется, прав. Но фельдфебель не до конца понимал ход его мыслей. Ну скажите на милость, какая была необходимость в том, чтобы, сделав изрядный крюк, забрать из полевого лагеря какого-то русского пленного? И ладно бы этот пленный был из состава разгромленных диверсантов. Нет, выдернули первого попавшегося. При всем уважении к офицеру Ашке сильно сомневался в том, что эта мера позволит им успешнее выполнить поставленную задачу.
* * *
Приподнимаюсь на локтях и внимательно осматриваю местность впереди. Места знакомые, не так давно я здесь проходил. Но лишний раз приглядеться не помешает. Куда-то же делись эти немцы из засады! Сколько смотрим за их рощицей, ни один патруль оттуда не вышел. А в прошлый раз ходили регулярно. И посты меняли. Вот уж чего-чего, а в то, что немецкий офицер позабыл выслать смену на передовой пост, не поверю ни единой секунды. Значит, нет там немцев, ушли.
Почему ушли? Что послужило тому причиной? Следов боя поблизости мы не заметили. Стало быть, их никто не мог спугнуть. Тем не менее засадников на прежнем месте нет. Неужто наше упрямство по отношению к складу до такой степени напугало фрицев, что они стянули к нему абсолютно всех своих солдат? Теоретически да, такая мысль имеет право на существование. Но на практике приступы массового идиотизма встречаются все-таки гораздо реже.
Так ничего и не углядев, даю команду ребятам осторожно выдвигаться вперед. Густого леса здесь нет, перелески сменяются прогалинами, и мы передвигаемся короткими перебежками от одного укрытия к другому. Пока все получается более-менее нормально. Мы не находим ничьих следов, и никто не окликает нас из густого кустарника. Таким макаром проскакиваем около километра. Задерживаемся на опушке рощицы и еще раз осматриваемся. Где-то тут, совсем рядышком, будет то самое поле боя, через которое я недавно проходил. По идее, и Малашенко с бойцами должен был проходить где-то здесь.
Какой-то звук достигает наших ушей… еле заметный, на пределе слышимости.
Что это?
Не металл. И не какое-то постукивание – это вообще не то.
Голос!
Точно, голос.
Это человек!
И между прочим, не какой-то там абстрактный человек – это русский.
Во всяком случае, некоторые слова даже можно попытаться разобрать. Правда, это не очень хорошо выходит. Сколько ни прислушиваюсь, так ничего толком понять и не могу: слишком далеко он находится от нас.
Осторожно сворачиваем на голос. Идти пришлось совсем недалеко, менее полусотни метров. Чуть приподнявшись по склону холма, мы все разом останавливаемся.
Это действительно русский. Более того, это наш солдат. Из земли косо торчит вкопанная деревяшка с крестообразной перекладиной. И на ней на манер римского раба распят наш боец. Видно, как по его ладоням стекают струйки крови. Поперек тела он перехвачен толстой грязной веревкой. Видимо, для того, чтобы не было слишком большой нагрузки на руки. Так он дольше не умрет. Стало быть, дольше промучается. Ног бойца я не вижу: они скрыты прошлогодней травой. Она здесь не слишком густая, но тем не менее присутствует.
Лица распятого мы не видим, голова наклонена вниз. Поэтому с этого места трудно сказать, из наших он или нет. Попросту нет возможности это разглядеть.
Он жив. Что-то стонет в полузабытьи. Пытается говорить, но слова его почти не различимы.
Охримчук вполголоса матерится. Очень хорошо его понимаю, ибо у меня на душе тоже никаких литературных выражений в настоящий момент не возникает. В голове как-то даже не укладывается смысл того, что мы видим перед собой. Приходилось, конечно, слышать многое, да и посмотреть я уже кое на что успел. Но чтобы вот так, со средневековой жестокостью… Нет, это я как-то плохо воспринимаю.
Боец срывается с места и бежит к распятому. Следом за ним, чуть отстав, бегут и остальные. И только я словно к месту прикипел. Не потому, что я более черствый или жесткий. Нет, совсем не поэтому. Просто моя дырявая память в очередной раз выкидывает неожиданный фортель.
* * *
В тот раз нас подняли спозаранку, еще даже светать не начало. Разбуженный немилосердным тычком, сажусь в спальном мешке, рука автоматически нашаривает оружие.
– Что за хрень? Кому тут делать нечего?
Темнота откликается голосом взводного:
– Всем подъем! Выход по-боевому.
Ну вот, опять какая-то фигня! Не иначе как наши лесные оппоненты учинили какую-нибудь гадость.
Но все оказалось гораздо хуже. На перекрестке дорог боевики вкопали в землю крест, на котором распяли нашего солдата. И все бы ничего, но крест и все подходы к нему заминированы. Даже табличка стоит. Это особо утонченное издевательство. Боевики опасаются, что может подорваться кто-то из местных жителей, и тогда им не миновать разборок. Поэтому они заранее выставляют табличку, чтобы, кроме солдат, никто к кресту не лез.
Наш сапер по прибытии на место тотчас же пополз вперед. И уже через несколько минут вернулся назад несолоно хлебавши.
– Не моя тема! Там все так нашпиговано – сам черт ногу сломит! Здесь кто-то посерьезнее нужен. Это, мужики, совсем не мой уровень. И сам взорвусь, и парня этого с собой заберу.
Особо долго рассусоливать не пришлось. Искомый специалист отыскался неожиданно быстро и оказался личностью в некотором роде хорошо известной. Дед Бабах – так его окрестили наши острые на язык умники. Задача состояла в том, чтобы в темпе смотаться на несколько километров по направлению к аэродрому, где указанное лицо и пребывало. «Уазик» рванулся с места как пришпоренный. И уже минут через двадцать мы увидели впереди блокпост у въезда на аэродром.
На наши расспросы часовой махнул рукой, указывая на группу вагончиков в километре от блокпоста. Окруженные земляным валом, они были почти не видны.
Подъехав ближе, интересуемся, где нам отыскать требуемое лицо. С сомнением осмотрев нас, мужик в камуфляжных брюках и тельняшке, ковырявшийся в моторе грузовика, кивком указывает нам на ближайший вагончик:
– Только вы его не разбудите. Они полтора часа как с выезда вернулись. Сейчас дрыхнут без задних ног.
Выбора у нас все равно никакого нет, поэтому решительно стучим в дверь.
Весьма нелюбезный сонный голос почти немедленно откликается и рекомендует нам отправиться в пешее путешествие по весьма замысловатому маршруту. Снова долбим в дверь. На этот раз уже прикладом.
Уже более членораздельными словами голос перечисляет некоторые подробности грядущего путешествия.
– Дед Миша! – вступает в дело мужик в тельняшке. Он уже успел перекинуться парой слов кое с кем из нас. – Твой случай! Окромя тебя, тут плясать некому.
– Вот, блин, развелось плясунов! – В приоткрывшейся двери появляется заспанное бородатое лицо. – Чего там у вас стряслось?
Коротко объясняем создавшуюся ситуацию. По мере нашего рассказа бородач понемногу просыпается. И к концу повествования у него сон совсем пропал.
– Так… Это Абу, его почерк. Кроме этого мерзавца, табличек никто не ставит.
– Почему?
– Так он не местный. Араб. Не дай Господь, на его фугасе кто-то из местных подорвется – он враз себе полсотни кровников заработает. Да и не платят ему за местных-то.
– Что, только за нас?
– А ты думал!
Продолжая отвечать на наши вопросы, сапер быстро-быстро одевается. Перекидывает через плечо ремень, на котором болтается «маузер» в деревянной кобуре. Надо же! Впервые вижу, чтобы человек с таким раритетом ходил. Всякие вопросы отпадают, когда на деревянной кобуре я вижу серебряную дарственную табличку. С подписью весьма серьезного дядьки, между прочим.
Не прост бородач, такие люди от щедрот души подобные подарки не делают.
Вытащив из вагончика два рюкзака, сапер сует их нам:
– Тащите! Чай, у вас руки помоложе моих! А я, может, и вздремну чуток.
Ну, здесь-то его планы обломались. При той манере езды, которая свойственна нашему водителю, заснуть во время движения может только раненный в голову. Ага, навылет.
Подъехав к перекрестку, машина останавливается, и дальше мы топаем уже пешком. Дед воинственно топает впереди, а мы позади тащим его рюкзаки.
– Ну, и где тут ваш спец? – ворчливо спрашивает сапер.
– Здесь я, – выдвигается откуда-то Абдуллаев.
– Рассказывай.
Пояснения нашего взрывника много времени не отняли.
– Вон там и вон там, – тычет он рукой, – две «озээмки» стоят. Взрыватели, судя по всему, электрические, к ним провода идут. Еще что-то закопано непосредственно под крестом: видно, что земля взрыхленная лежит. Парень весь тоже проводами опутанный. Еще какая-то гадость у него под ногой присобачена. Там скотчем прихватили, чтобы он не шевельнулся раньше времени. На первый взгляд вроде бы все. Ближе я не подходил.
– И правильно сделал! – ворчит бородач. – А то тут не одного тебя хоронить бы уже пришлось.
Он снимает «маузер» и не глядя сует его кому-то из окружающих:
– Присмотри.
Оглядывает нас и тычет мне в грудь пальцем:
– Вон тот рюкзак себе возьми, у тебя пока будет. А ты, сынок, – поворачивается он к Абдуллаеву, – со мной рядом давай. По науке-то не должен я никого из вас с собой брать. Один работать должен. Да беда в том, что эта собака – Абу – про то ведает. Когда парня нашли?
– Часа в четыре, – отвечает кто-то из толпы.
– Да пока вы приехали, пока меня искали – времени совсем мало осталось. Если я сейчас по науке работать буду, то нас с этим парнем рядышком закопают. Наши правила Абу знает. И наверняка где-нибудь у него таймер заныкан, чисто на время. Я ведь сначала должен по краям мины обезвредить. А уж только потом к кресту подходить. Рупь за сто даю, основной заряд как раз под крестом и стоит. И как только я с этим парнем работать начну, сработает таймер. Это ловушка не на вас, а на меня поставлена. Понимает этот мерзюк, что вызовут сюда не кого-нибудь, а меня. Ну а уж за мою голову ему столько отвалят! Поэтому делать будем так: тропу я сделаю, а вот мины по краям снимать не станем. Сразу к кресту пойдем. Но смотреть надо, там сюрпризы могут какие угодно быть. Мне может не хватить рук. Поэтому нужно мне два человека – в помощь. Ты, сынок, раз уж эту профессию выбрал, – кивает бородач на Абдуллаева, – первым будешь. Кто вторым пойдет?
Чего-то я желающих не очень-то наблюдаю. Невеселая перспектива – повиснуть с распоротым брюхом на ближайшем кусте. Вот и не рвется никто в добровольцы.
– Ну, я пойду.
– Не пойдешь, а поползешь. Так, парни, – поворачивается сапер к остальным, – в темпе разобрали мне на доски кузов вон того грузовика! Там по борту дополнительные рейки присобачены, так вот их надо отодрать. Одну доску распилите мне на чурбачки сантиметров по двадцать длиной.
– Чем пилить? Пилы-то нет ни у кого!
– Топора тоже? Работнички… Автомат с плеча долой и перестрелите эту доску к чертовой бабушке! Все эти дрова подтащите поближе и катитесь! Да, водил мне всех сюда, я им кой-чего растолкую!
Закончив все приготовления, подбираемся поближе. Осмотрев землю и следы работы Абдуллаева, дед удовлетворенно хмыкает. Присаживается на корточки, что-то осматривает на земле, щупом проверяет справа и слева. Щуп, кстати говоря, у него не обычный металлический. Какой-то светло-желтый, из неизвестного мне материала. Закончив работу, сапер протягивает назад руку. Это условный сигнал, по которому я вкладываю в нее кусок разломанной доски. Еще раз осмотрев место, бородач аккуратно кладет доску на землю. Опершись на нее коленом, переносит вес тела вперед. Снова мелькает щуп. Пальцы сапера ощупывают землю.
– Есть какая-то гадость. Так я и думал.
Снова протянутая назад рука. И очередной брусок устраивается на земле.
Я много раз видел, как работают саперы. Как ставят мины, как снимают. Но вот подобного метода работы никогда раньше не встречал. Дед Бабах работал почти вслепую. Его пальцы, казалось, живут отдельной жизнью. Временами он даже глаза закрывал и голову назад откидывал, в то время как его пальцы что-то нащупывали в траве. Мы шли не прямо по дороге, как было бы логичнее и удобнее, а каким-то странным кривым маршрутом сбоку. Уложив на грунт обломки досок, сапер пристроил на них парочку целых досок из разломанного кузова. Забравшись на это странное сооружение, он таким макаром приподнялся над землей и прополз над обнаруженными сюрпризами, оставив их нетронутыми – и смертельно опасными. Ощупав землю впереди, укладывает на нее очередные обрубки. Снова метр вперед. И снова мелькает в воздухе щуп.
Сапер обнаружил уже две мины – те, которых не нашел раньше Абдуллаев. На него, беднягу, аж смотреть тошно: наш спец себе просто места не находит. Я очень хорошо его понимаю. Случись такая бяка в то время, когда дед Бабах был бы где-нибудь еще, пришлось бы хоронить уже кого-то из нас.
А до креста остается уже два метра. В это время солдат приходит в себя. Мутными глазами он пытается разглядеть приближающихся к нему людей.
– Слышь, паря, ты там это, не дрыгайся особо! – негромко говорит бородач. – Нам никому, понимаешь ли, на тот свет неохота раньше времени. А у тебя, зуб даю, какая-нибудь фиговина присобачена как раз на случай, ежели ты дергаться начнешь.
– Уходите…
– Ты тут не командуй! Не сапер, поди? Так и не суйся! Тебе вопрос задали, повторить?
– Под спиной что-то есть, – хрипит боец. – Чую, как оно в бок давит.
– Вот и хорошо, что сказал, – кивает сапер. – Ты уж, пожалуйста, не шевелись пока, лады?
– Лады, – соглашается солдат. – Потерплю.
– Вот и славно.
В руках у сапера мелькают металлические прутики с красными флажками. Он втыкает их в землю в разных местах. Надо думать, там таятся очередные сюрпризы.
Еще две доски передаются по цепочке вперед. Наш спец тоже уже лежит на импровизированных мостках. И для того, чтобы что-нибудь передать, я просто трогаю его за ногу.
Вот бородач уже около креста. Проверив землю рядом и вокруг него, удовлетворенно ухмыляется. Ощупав траву, осторожно опускает на нее ногу. Вторую. И вот он уже присел около солдата.
– Пить хочешь?
– Да еще как!
– Ну-ка, парни, обеспечьте нам водички!
Фляга у меня есть, но, чтобы ее передать, надо самому забраться на мостки. Делать нечего, ложусь и осторожно продвигаюсь вперед. Протягиваю вперед руку, дотрагиваюсь до ноги Абдуллаева:
– Держи.
– Угу.
Он изгибается на мостках и подхватывает у меня из рук фляжку.
Скосив глаза вбок, вдруг вижу совсем недалеко от своего лица матовую черную нить. Она выходит из травы и исчезает где-то в рытвине.
– Дед!
– Чего тебе?
– Тут растяжка!
– Где именно?
– Слева от меня. В рытвину куда-то идет. Не иначе, там граната присобачена.
– А-а-а… Эту я видел. Там справа еще одна «эфка» есть. Сразу две гранаты поставили. На тот случай, ежели какой-нибудь умник ниточку эту перерезать захочет. Но у нас ведь таких умников нет?
Пристыженно замолкаю. Тоже мне, знаток, нашел кому советы давать!
Вот как теперь назад ползти? Я же не вижу ни хрена. Двинешь ногой, а там еще какая-нибудь бяка в траве. Ладно, чего-нибудь придумаем. Буду головой почаще вертеть.
И, только оказавшись на безопасной земле, ощущаю, что тельняшка на мне промокла почти насквозь. Ни хрена ж себе шуточки! Вот так-то вес и сбавляют.
Поднимаю голову и рассматриваю крест.
Дед Бабах уже вытащил из-под спины солдата какую-то фиговину и бережно спрятал ее в сумку. Теперь, присев на корточки, он запустил свои чуткие пальцы куда-то под правую ногу распятого. Именно в этом месте нога притянута к столбу скотчем. Повозившись там некоторое время, бородач качает головой.
– Чтоб тебе, собаке, на том свете никто воды не налил! Слышь, паря, – поворачивается он к Абдуллаеву. – Там у тебя в рюкзаке линейка бронзовая, желтоватая такая, лежит и изоленты моток – сюда давай.
Отчего бронза – понимаю даже и я. Немагнитный материал. Видимо, тот агрегат, что обнаружился под ногою распятого, как-то может реагировать на обычный металл.
Просунув линейку между ногой парня и крестом, сапер обматывает ее концы изолентой и стягивает с другой стороны деревяшки. Еще раз оглядев распятого, вытаскивает перочинный ножик, раскрывает лезвие и срезает скотч. Нога бойца тут же повисает тряпкой.
А дед Бабах, встав на ноги, уже колдует над руками солдата. Впрочем, он еще раньше там ковырялся, чего-то снимал, чего-то подвязывал. Так что сейчас он, скорее всего, просто контролирует свою же работу.
Интересно, а как мы этого парня вытаскивать собираемся? На руках по доскам тащить? Тот еще цирковой номер будет! Одного человека, да еще и лежащего, доски держат без проблем, не прогибаются. А троих?
Впрочем, как выясняется, дед продумал и это. По взмаху его руки наш грузовик подъезжает почти вплотную к границе минного поля. А с противоположной стороны подкатывает бронетранспортер. Бойцы быстро крепят к крюкам на БТР прочный капроновый трос. И, сделав приличный крюк, обойдя опасное место, цепляют его к грузовику. Длинными шестами приподнимают трос над землей. Бронетранспортер сдает назад, и трос натягивается.
– Левее! – машет рукой сапер.
Теперь трос проходит практически над его головой.
Забравшийся на БТР солдат цепляет к тросу какую-то конструкцию из ремней и железяк. Толкает ее вперед.
Теперь уже оба сапера, приподняв на руки снятого с креста солдата, обматывают его ремнями и затягивают их так, что он словно бы вытягивается вдоль троса. Боец на БТР тянет веревку, и солдат отправляется в воздушное путешествие. Тем же путем покидают место работы и оба спеца.
Уже отойдя в сторону, дед Бабах присаживается прямо на землю. Он тяжело дышит, глаза налиты кровью. Ребята толпятся рядом, но никто не решается прервать молчание.
– Ну, че уставились-то? Водка есть у кого?
Откуда-то сзади пропихивают флягу:
– Спирт здесь. Летуны поделились.
– Антиобледенитель? – хмыкает бородач. – Вполне пойдет.
И пьет прямо из горлышка.
– А чего теперь с полем делать?
– Да взорвать его к такой-то матери, – пожимает плечами дед Бабах. – На хрен оно тут кому свалилось, чтобы с ним здесь корячиться? Впрочем, особо на эту тему можешь не менжеваться. Время сколько? В смысле, который час?
– Девятый. Восемь двадцать.
– Ну, ежели по науке судить, то жахнуть вся эта хреновина должна где-то через полчаса. По наставлению судя, я как раз к середине минного поля подбираться буду.
– Отчего же так – через полчаса? – интересуется наш командир.
– Солдат в себя когда пришел? Час назад. Его промедолом накололи, чтобы раньше времени не дергался. Мог он невовремя рукой повести или ногой шевельнуть. И там и там у него замыкатели стояли. Под спиной и правой ногой – на снятие с креста. Под левой рукой – на разрез проволоки. Его ж к перекладинам поперечным проволокой примотали. Рассчитал Абу, что к этому времени я уже рядом с ним буду. Увижу, что жив солдат, и не уйду. Буду пытаться его спасти. И ежели не на каком-нибудь из этих гадских сюрпризов, то уж на таймере точняк подорвусь.
– А где он, таймер этот?
– Да хрен его знает, я и не искал даже. Задача была – быстро через мины пройти, чтобы не тратить время на их обезвреживание. Найти надо было да обойти стороной, чтобы не рвануло. А по наставлению ежели работать, каждую мину снимать, то пролетал я по времени, и араб про это знал. Вот и поставил таймер где-то. Есть он, чую. Знаю манеру работы этого типа, оттого и не сомневаюсь.
К этому времени от опасного места уже убрались все. Даже бронетранспортер и тот съехал в ложбину, высунув над ее краем только башню.
– Машину-то мне дадут или пешком топать? – интересуется сапер.
Никто не успевает ему ответить. Земля под нашими ногами внезапно содрогается, над ложбиной с неприятным звуком пролетают осколки.
– Который час? – спокойно интересуется дед Бабах.
– Без двадцати девять.
– Надо же, – качает головой специалист. – Почти точно угадал.
Уже на обратном пути спрашиваю его – как все-таки к нему правильно обращаться? А то неловко как-то получается – дед Бабах… Имя, поди, есть?
– Михаилом меня зовут, – усмехается сапер. – Ты уж прости, паря, но я вздремну малость. Вы уж не гоните так…
И засыпает почти моментально, даже фразы не договорив.
А со своим соперником – Абу – дед таки посчитался. Уж каким таким макаром ухитрился он вычислить место, где тот постарается устроить очередную гадость, – Бог весть. Но рвануло там основательно!
От араба нашли только часть левой ноги да чалму – взрывом в сторону отбросило. Заодно прихлопнуло и его охрану – троих боевиков. Тоже, кстати сказать, наемников. Их-то опознать удалось… там еще было что осматривать.
* * *
Все эти воспоминания молнией проносятся в моей голове. Я наконец понимаю, что же именно пытается прохрипеть нам висящий на кресте боец.
– Уходите!
Именно это слово раз за разом срывается с его пересохших губ. А мы так ничего и не поняли…
Срывая голос, я изо всех сил кричу бойцам:
– Ложись!
Замыкающим бежит Казин. И именно ему первому долбит по ушам мой крик. Не рассуждая и не задумываясь, он ничком падает на землю, прикрывая голову руками. И на этом все наше везение заканчивается.
Раскатисто грохают взрывы, сразу несколько. Бежавший первым Белкин, отброшенный взрывом, валится на землю. Падает Охримчук. Взрывная волна доходит и до меня. Но не сильно, всего лишь толкает в грудь. Я стою чуть ниже, и осколки, злобно пофыркивая в воздухе, пролетают над моей головой.
Все ли мины взорвались?
Скорее всего, да. Не те сейчас времена и техника не та, чтобы ставить столь сложные комбинированные минные поля. Вероятнее всего, просто заминировали подходы к кресту, соединив все мины детонирующим шнуром.
Вот они и жахнули.
Спеша и поскальзываясь, взбегаю вверх.
Марат жив, стоит на коленях и трясет головой. Хлопаю его по плечу и, не останавливаясь, пробегаю дальше.
Белкин… Погиб, сомнений нет никаких. Даже отсюда я вижу разодранное в клочья обмундирование. Кровь почти сплошным багровым пятном покрывает его спину. Мины взорвались и перед ним, и позади него. Шансов никаких. Боец, висящий на кресте, тоже мертв: из пробитого виска толчками стекает густая кровь.
Охримчук! Как он?
Слава богу, он жив. Но этим все и ограничивается. Плечо у него изодрано осколками. Похоже, и по ногам пришлось. Да и еще куда-то прилетело. Он в сознании, только глухо матерится сквозь стиснутые зубы.
– Марат! Дуй сюда, поможешь!
* * *
– Герр обер-лейтенант!
Но Штольц уже сам открыл глаза и приподнялся:
– Что, фельдфебель, сработало?
– Так точно, герр обер-лейтенант! Мы слышали несколько взрывов.
– Отлично. Ну, что ж, высылайте туда патруль, пусть осмотрят трупы русских. И командуйте построение. Пойдем и мы посмотрим, за кем это мы так долго бегали.
* * *
Хорошо, что бинтов хватило. Я уж думал разодрать на части нательную рубаху. Но обошлось, последним индпакетом мы перевязали Охримчуку ногу. Он уже более-менее оклемался, но ругаться не перестает. Откровенно говоря, положение достаточно фиговое. Что-то подсказывает мне: на взрыв вскорости заявятся, так сказать, контролеры. Поинтересоваться, кто же здесь оказался таким лопухом. Некогда нам тут рассиживаться, надо делать ноги, и как можно скорее. Осматриваю погибшего Белкина, забираю у него гранаты и патроны. Извини, мужик, но не можем мы тебя сейчас похоронить! Если задержимся, чтобы это сделать, есть очень высокая вероятность, что хоронить будут уже всех четверых.
– Марат! Парочку жердей каких-нибудь выломай! Растянем на них плащ-палатку.
Боец кивает и, выдергивая из ножен плоский штык от СВТ, устремляется к кустарнику.
Вжик!
Я как-то не сразу врубаюсь в происходящее. Видимо, взрыв все-таки даром не прошел. Медленно поворачиваюсь и вижу, как по склону холма, метрах в двухстах от нас, бегут четверо немцев. Охримчука они не видят. В смысле, не видят то, что он жив. Ибо они вместе с погибшим Белкиным лежат на земле неподалеку друг от друга. Издали видно, что лежат на земле люди, а вот живые или нет? Казин убежал в кусты и со стороны немцев не просматривается. А вот я, как огородное пугало, торчу на голом склоне. Винтовка моя лежит на земле, и, с точки зрения подбегающих фрицев, я особенной опасности не представляю. Ну еще бы: я один, а их четверо! Немцы вооружены, а одиноко стоящий русский видимого оружия при себе не имеет. Разглядеть же с такой дистанции пистолетную кобуру… Ну, это надо быть очень глазастым.
На меня накатывает какое-то странное полуумиротворенное состояние. Не то чтобы все вдруг стало по фигу. Нет. Но всякие разрозненно метавшиеся в голове мысли внезапно успокаиваются и как-то затихают.
Все, закончилось мельтешение, закончилась неопределенность, и неясности прекратились. Вот он – враг. Он спешит сюда для того, чтобы взять меня в плен и после недолгого допроса точно так же привязать на крест как приманку для еще одной группы окруженцев. Или просто как приманку для любого русского, который пойдет этой дорогой.
Ну, вот уж хрен, дорогие товарищи! Я жив, относительно здоров и вооружен. И просто так меня сожрать не получится.
Ныряю в траву и перекатом ухожу в сторону, по пути подхватывая с земли винтовку. Немцы еще не врубились в произошедшее и по инерции продолжают бежать вперед. Поэтому первый из них ловит пулю грудью. В оптический прицел хорошо видно, как его отбрасывает назад. Перевожу ствол на второго. Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Готов второй. Оба оставшихся немца тотчас же падают на землю. На здоровье, мужики! Вы не забыли, что только что бежали вниз по склону холма?
А я, между прочим, нахожусь на противоположном холме – и тоже на склоне, обращенном к вам, и по отношению к подбегающим солдатам – выше. И именно поэтому вы на своем месте можете стоять, лежать или приплясывать – видимость все равно останется одинаковой. Когда человек смотрит сверху вниз, от него надо прятаться немножко по-другому.
Впрочем, оба немца так и не успевают понять эту прописную истину. Ни один из них даже встать не успел, так и остались лежать на пробивающейся к солнцу молоденькой травке.
Однако это все очень фиговый признак. Патруль появился практически тотчас же после того, как под крестом грохнули взрывы. Если здесь еще кто-нибудь полагает, что такие совпадения случайны, то я глубоко сочувствую этому недоумку. Да, из леса выскочили четверо немцев. Но нет никакой гарантии того, что там, откуда взялись эти четверо, не сидит еще десятка два таких же неприятных товарищей. А раз так, у нас осталось совсем немного времени для того, чтобы приготовиться к их встрече. Да, носилки для пострадавшего Охримчука, конечно же, вещь совершенно необходимая. Но только не сейчас. Не сию секунду. Марат взваливает раненого на плечи, благо, что он парень здоровенный и такая ноша не является для него непосильной. И двигает в ту сторону, куда я ему указываю. Есть, знаете ли, у меня одна неприятная мысль. И я сейчас прикидываю, каким таким образом ее лучше реализовать.
Немцев особенно долго ждать не пришлось. Мы успели пройти чуть больше километра. Я топаю позади Казина, периодически поглядывая в оптику в ту сторону, откуда появились невезучие фрицы. И именно поэтому успеваю заметить между деревьями некоторое шевеление. Заметил я его до того, как немцы вышли из-под ветвей на открытое пространство. Залегаю на земле и тщательно выцеливаю опушку рощицы.
И точно: в окуляр прицела вползает массивная фигура здоровенного немца. Это действительно очень крепкий и хорошо сбитый человек. Чуть пригнувшись, немец прижимается боком к березе и, не выходя на опушку, обшаривает открывшийся перед ним пейзаж внимательным взглядом. Ну, скажем так, глаз я его видеть, конечно же, не могу. Но на его месте поступил бы именно так. Единственное, чего не учитывает немец, это то, что на фоне светлого ствола березы его форма прорисовывается очень даже неплохо. Понятное дело, что обычный войсковой снайпер заметил бы его еще раньше и уж точно не промазал бы даже на вдвое большей дистанции. Но увы! Я не снайпер, просто неплохой стрелок. И поэтому мои пули своей цели не достигают. Тем не менее эффект от этого все-таки имеется. Одна из пуль сбивает листву над головой наблюдателя, и он резко свинчивается вниз.
Вот и славно. Если немцы расслышат звук выстрела, им придется всерьез почесать в затылке – просто так на подобную дистанцию не стреляют. Если уж стрелок, который только чуть-чуть не прострелил наблюдателю башку, вообще решился на подобный выстрел, то это должен быть как минимум неплохой стрелок. А значит, высовываться из-под деревьев во весь рост – глупость несусветнейшая.
Разумеется, я не рассчитывал на то, что одним выстрелом стряхну с хвоста неведомо сколько фрицев. Но вот притормозить темп их передвижения могу существенно. Здесь у меня есть весьма ощутимое преимущество. С помощью оптики я могу стрелять дальше и точнее, чем наши преследователи. Понятное дело, что немцы тоже это очень быстро просекут. И, разумеется, найдут методы противодействия, наиболее эффективные в сложившейся ситуации. Обойдут с флангов, накроют массированным огнем и в конце концов подавят надоедливого снайпера.
Ну и фиг с ними. Я вовсе не собираюсь воевать на этой позиции до темноты. Я вообще не собираюсь на ней воевать. Моя задача – придержать немцев хотя бы минут на двадцать. Это главное, что мне сейчас нужно сделать. Лишь бы Марат успел дойти до нужного места.
И поэтому я продолжаю постреливать по кустам каждый раз, когда вижу в них любое шевеление. Должно быть, немцы сейчас потихоньку хихикают в кулак, наблюдая за безуспешными попытками русского стрелка причинить преследователям хоть какой-то вред. Совсем игнорировать меня они не могут: четверо покойников, валяющихся на склоне холма, красноречиво указывают на пагубные последствия такого поведения. Вот остальные немцы и проявляют разумную осторожность.
Оглядываюсь назад. Марата не видно. Должно быть, он уже спустился с холма и топает туда, куда я его и направил. Раз так, то и мне пора. Пальнув еще пару раз, переползаю в сторону и по заранее облюбованной ложбиночке быстро-быстро покидаю место моей засады.
А вот теперь бегом-бегом-бегом! Ибо до гребня холма немцам ползти еще метров шестьсот. Даже если они весь этот путь проделают по-пластунски, фора у меня будет все равно не слишком большая.
Запыхавшись и сплевывая на песок, переваливаюсь через бруствер старого окопа. Винтовка больно ударяет меня по спине. Я сейчас сам себе напоминаю старого прожженного картежника, который спустил все свое состояние и сейчас играет последнюю партию в надежде на то, что сумеет передумать своих противников. Именно что передумать, победить умом, а не спрятанным за пазухой ножом. Немцев элементарно больше. Причем существенно. И какой бы я ни был из себя стрелок, все равно не смогу убить их всех. А оставшиеся в живых все равно не дадут нам уйти отсюда.
Но!
Это я их из винтовки убить не смогу. А кто сказал, что у старого картежника нет в рукаве припрятанного козыря?
Есть такой козырь и у меня.
Присев на корточки, ставлю винтовку к стене и, наклонившись вниз, разгребаю россыпь стреляных гильз на дне окопа. Тяну на себя пропитавшуюся маслом плащ-палатку.
Вот он, козырь! Аж с тремя полными лентами.
Вам не по нраву пришелся меткий стрелок с винтовкой? С интересом посмотрю, что вы скажете, когда стрелок сменит СВТ на пулемет. Не хочу сказать, что у немцев такого оружия нет. Есть, и даже наверняка. Но одно дело – гонять по полю одинокого солдата с винтовкой и совсем другое – атаковать пулеметчика в лоб по открытой местности. А пулеметчик, между прочим, засел в крепком еще окопе.
Проверяю пулемет, заряжаю и опускаю на дно окопа: его время еще не пришло. А вот СВТ еще поработает. Не станем разочаровывать немцев.
Первым нарвался на пулю худощавый фриц в очках. Второй номер пулеметного расчета, кстати говоря. Выпавшие из его рук зеленые коробки с лентами закувыркались вниз по склону. Его коллега – первый номер, проявив похвальную расторопность, сиганул за небольшой бугорок, откуда секундой позже высунулся пулеметный ствол. Безусловно, пулемет – оружие крайне серьезное. И обычную винтовку он превосходит значительно. Уж по скорострельности – так и сравнивать нечего. Но вот что касается точности, то тут положение несколько меняется.
Пристреляться фриц так и не успел. Третьей пулей я его достал. Еще магазин пришлось потратить, отгоняя от пулемета прочих членов клуба любителей пулеметной стрельбы. Потеряв двух человек, немцы наконец сообразили, что попытка пробежать тридцать метров по открытой местности, пытаясь при этом увернуться от пули снайпера, успехом увенчивается далеко не всегда.
После этого они развернулись в цепь и накрыли мой окоп сосредоточенным винтовочным огнем. Мне еще сильно повезло, что пулемет у них был только один.
Но если кто-то полагает, что огонь двух десятков винтовок и парочки автоматов – это сильно легче, чем один пулемет, то он сильно ошибается.
Не легче. Как бы даже и не хуже.
Хорошо еще, что на гранатный бросок немцы не подошли, – вообще тоскливо бы стало.
Тем не менее еще одного фрица я приголубил вглухую и еще двоих подранил. Причем одного весьма основательно. Но на этом мои успехи и закончились. Совершенно осатаневшие, фрицы открыли прямо-таки ураганную пальбу, и в каком бы месте из окопа я ни высовывался, надо мной тотчас же начинали злобно посвистывать свинцовые пчелки. Еще несколько раз выстрелить мне все-таки удалось, но особенного эффекта достичь не получилось.
Присаживаюсь на дно окопа и произвожу инвентаризацию своих запасов. К винтовке осталось еще два магазина. Пяток гранат. Пистолет с двумя запасными магазинами и еще пара пачек патронов в запасе. Ну и главный аргумент. Там патронов хватает.
Осторожно прижимаясь к брустверу, выглядываю наружу. Немцы уже относительно недалеко. Не стреляют. И, держа оружие на изготовку, подбираются поближе к моему пристанищу. Идут грамотно, перебежками. Лежащие на земле прикрывают своих товарищей. Их не очень много, десятка полтора, может быть, чуть-чуть больше. Вполне понятно, почему они не стреляют: считают, что заставили меня заныкаться, и рассчитывают взять тепленьким. Ну что ж, ребятки, я вас разочаровывать не буду, но кайф немного пообломаю.
* * *
– Герр обер-лейтенант! Русский прекратил огонь!
– Вижу, Ашке. – Штольц оперся на колено, переводя дух. – Надо понимать, что это последний оставшийся в живых диверсант, и именно поэтому я хочу взять его живым.
– Заслужил ли он это, герр обер-лейтенант? Что ни говори, а от его пуль мы понесли достаточно существенный урон.
– Тем больше чести, фельдфебель, взять такого противника живым. Не сомневаюсь, что оберст должным образом оценит наши усилия. Да и, кроме того, русский стреляет уже давно, и я сильно сомневаюсь в том, что у него с собой мешок патронов. Заметьте, на месте подрыва мы нашли только одного русского солдата, и это был рядовой.
– Вы полагаете, герр обер-лейтенант, что в окопе может скрываться офицер?
– Ну… – Штольц поджал губы, – не обязательно офицер. Но уж точно не рядовой солдат. Этот стрелок умеет думать. Смотрите: первое, что он сделал, – это вывел из строя наш пулеметный расчет. Ему не откажешь в некоторой сообразительности. Да и вспомните, как мастерски действовала их группа на отходе. Мы до самого последнего момента были уверены в том, что преследуем многочисленную группу. А на деле их оказалось всего несколько человек. Такой подарок – живой русский диверсант – будет весьма ценен для нашего руководства.
Со стороны позиции снайпера часто-часто захлопали выстрелы.
Офицер усмехнулся:
– Ну, вот видите, Ашке, у него действительно закончились патроны: он отстреливается уже из пистолета. Прикажите солдатам по возможности не стрелять. Русский испуган, деморализован, в противном случае не стрелял бы так часто. Сколько там у него осталось? Еще один магазин?
– Это восемь человеческих жизней, герр обер-лейтенант! – Фельдфебель не разделял чрезмерного оптимизма своего командира.
– Ерунда! Он стреляет слишком часто. Так можно стрелять только навскидку, не целясь. Не удивлюсь, если он и голову из окопа не высовывает. Да что там говорить, я и сам его возьму.
Штольц расстегнул кобуру пистолета и неторопливыми шагами двинулся в направлении выстрелов.
* * *
А немцы всерьез вознамерились хапнуть меня тепленьким. На мою суматошную пальбу не ответил ни один ствол. Они полагают, что у меня со страху крышу снесло? Не будем их разочаровывать.
Меняю магазин в пистолете и, высунув из окопа руку, выпаливаю его весь в белый свет как в копеечку. Даже и не в направлении противника, а так, куда-то в небеса. Кладу пистолет рядом и лихорадочно набиваю оба опустевших магазина патронами.
Все, готово. И вовремя! Совсем неподалеку от меня хрустнула какая-то деревяшка. Быстрый взгляд поверх бруствера – немцы совсем рядом. Еще один рывок, и вся эта гопа свалится ко мне в окоп.
Ну вот и закончилась игра в поддавки. Подхватываю с земли немецкие «колотушки».
Рывок – первая пошла! Рывок – пошла вторая. Кидаю гранаты с рассеиванием по фронту так, чтобы между взрывами было несколько метров.
Третья – пошла! Нагибаюсь и подхватываю с земли пулемет.
Бух-бух-бух – зачастили разрывы.
Что сделает нормальный солдат, когда неподалеку от него рванет граната? Заляжет – это вполне естественно. Где одна, там и вторая. А где две – там и третья. Абсолютно логично ожидать и четвертой. Гранаты разбрасывались широким фронтом, и залечь немцы должны были практически все. Справа и слева они меня обойти просто не успевали: там еще сохранились остатки проволочных заграждений. И никакой человек в здравом уме и твердой памяти не полезет на проволоку, имея у себя на фланге неподавленную огневую точку. Вот и немцы не полезли. Да и зачем? Они достаточно широко растянулись по фронту на участке порядка пятидесяти метров. Так что шанса перестрелять их всех из винтовки у меня не имелось в принципе. И все бы ничего, да только три рванувшие гранаты вполне перекрывают осколками это расстояние: с этим расчетом и бросались. Вряд ли кто-то из немцев успел разглядеть, что именно вылетело из окопа и рвануло у них под ногами. Достанут ли осколки далее чем на пятьдесят метров или нет? Сомневаюсь, что кто-то озаботился такими вычислениями, – им всем было несколько не до того. Проще залечь, переждать и потом последним рывком свалиться на голову зловредному русскому диверсанту. Гранаты – оружие отчаяния. И если русский начал ими разбрасываться с такой скоростью, совершенно не озаботившись тем, чтобы положить «колотушку» поближе к цели, то это значит, что ему действительно больше нечем воевать и страх совершенно помутил его разум.
Затихло эхо последнего взрыва, и, сплюнув сквозь зубы песок, поднялись в последнюю атаку подошедшие егеря.
И легли.
Атака действительно оказалась последней для многих из них. Рванувшие почти впустую гранаты смогли слегка задеть пару человек. А вот ударивший практически в упор пулемет одной очередью положил чуть ли не половину атакующих.
Все внезапно и страшно поменялось.
Бьющий в упор с двух десятков метров МГ-34 не оставлял ни единого шанса людям, лежащим на практически открытом месте. Положение мог бы спасти отчаянный рывок вперед, пусть и под огнем. Проскочить десяток метров – и забросать окоп гранатами. Это решило бы все. Но не прозвучала вовремя команда… Сразу не бросились, а встать во весь рост под бьющий прямо в лицо пулемет… тут нужны стальные нервы и непреклонная воля.
Кто-то быстрее всех остальных успел понять весь ужас происходящего. Фельдфебель попытался было организовать огонь по окопу, но пробитый сразу четырьмя пулями, умер раньше, чем успел выкрикнуть команду. Пулеметная очередь играючи смахнула со склона еще двоих. Взвизгнул, получив в живот пулю, коренастый солдат, судорожно пытавшийся достать из сумки гранату. Прокатившись по склону вниз, она бесполезно взорвалась в какой-то ямке, разбросав в разные стороны прошлогоднюю листву.
А пулемет все бил…
Вот и лента к концу подошла. Надо менять. Ничего, для этой цели у нас еще кое-что осталось. Выдергиваю кольца у двух оставшихся гранат и зашвыриваю их вниз по склону. Одну и, чуть выждав, вторую. Пусть привыкают к тому, что я бросаю гранаты с некоторым интервалом. Вы же не знаете, дорогие товарищи, сколько их еще у меня в запасе. Вот и лежите, ждите очередного взрыва. А за это время я успею перезарядиться.
Со щелчком встала на место крышка ствольной коробки. Передернуть рукоятку – к стрельбе готов. Вскакиваю, держа пулемет у плеча.
Кто-то копошится там внизу – очередь! Стон слева – щедро отгружаю и туда пяток пуль. Мало? На еще, я не жадный. Быстро оглядываю поле. Явного движения не вижу. Ответных выстрелов тоже пока нет никаких. Неужели все?
Да быть того не может! Не мог же я их всех тут положить меньше чем за минуту? Держа пулемет на изготовку, выбираюсь из окопа.
Поглядим…
Первый недостреленный фриц попался мне метров через пятнадцать. Очередь прошлась ему чуток пониже пупка, и вояка из него теперь был никакой.
Что там говорит Гаагская конвенция по этому поводу? Лечить раненых солдат противника? А что там сказано относительно распятия на кресте? Я малость запамятовал, говорится ли в ней вообще хоть что-нибудь по этому поводу. Склероз… бывает… надо думать, что и командир немцев этой самой Гаагской конвенции не читал. Или читал невнимательно. Вот и у меня странный провал в памяти образовался. И в самом деле, какой спрос с контуженного? Офицер, надо думать, что в здравой памяти, и тот не вспомнил ничего, а что вы хотите от старшины?
Пулемет дергается у меня в руках, и немец перестает стонать. Спускаясь вниз по склону, я обнаружил еще парочку таких вот недобитков. Ну, один и без моей помощи подохнет благополучно: с такими ранами вообще долго не живут. А вот второй имел вполне реальные шансы дожить до сорок пятого года. Он мужик здоровый, очень даже вероятно, что и дольше бы прожил. Даже и до пенсии.
Но не судьба – на его плечах виднелись офицерские погоны.
Так, стало быть, передо мной командир немцев?
Офицер был ранен дважды: в правое плечо и в правую же ногу. Выбитый из руки пистолет валялся в нескольких метрах от немца, и тот не предпринимал никаких попыток его достать – закопченный ствол пулемета недвусмысленно намекал на бесполезность такой затеи.
– Это ваши солдаты, обер-лейтенант?
– Мои, – хрипло отвечает немец. – А кто вы такой?
– Командир взвода разведки старшина Красовский. С кем имею честь разговаривать?
– Обер-лейтенант Ханс Штольц.
– Тот распятый солдат – ваша затея?
– Моя… А что?
– Да так. Хотелось посмотреть в глаза автору.
– Ну что, вы удовлетворили свое любопытство?
– Вполне, герр обер-лейтенант.
В глазах немца вспыхивают искорки удивления. Слишком нестандартно я себя веду. Манера обращения, принятая в вермахте, неплохой немецкий язык… что-то не стыкуется.
– Вы немец?
– Старший стрелок Макс Красовски, герр обер-лейтенант.
– И вы… вы воюете на стороне русских?!
– Я воюю на стороне своей страны, герр обер-лейтенант. Так ли уж важно, кто я по национальности: немец, русский или монгол? Какое это имеет значение? Это моя страна, а вы пришли ее уничтожить. На что вы рассчитывали?
Немец открывает рот и пытается найти какие-то слова. Он не дурак и в моих глазах уже прочитал свой приговор. Но жить-то хочется. Очень хочется.
Мало ли кто и что хочет? Тот солдат на кресте тоже не собирался помирать сегодня. Белкин, бежавший к нему на помощь, тоже хотел жить. Я не знаю, выживет ли Охримчук.
Длинная очередь вспарывает мундир на груди немца – ты-то до пенсии точно не доживешь!
* * *
Опускаю на землю пулемет и сажусь.
Охримчук уже пришел в себя и с интересом разглядывает меня:
– А ты, старшина, не хило прибарахлился.
Это точно. Через плечо свисает пулеметная лента, еще две я бросил в вещмешок. Покойному немецкому пулеметчику они явно ни к чему, а нам лишними не станут. Снимаю с пояса кобуру с трофейным пистолетом и протягиваю ее Охримчуку:
– Командир фрицевский кланяться приказал.
Боец понимающе кивает.
А вот теперь сидим и думаем, как нам быть дальше. Ясен пень, что вдвоем мы раненого через линию фронта, скорее всего, не перетащим. Но бросать его здесь – вообще не вариант. Ладно, придумаем что-нибудь.
Через полчаса мы уже укладывали его на импровизированные носилки. Туда же отправилась и моя винтовка. Оружие Охримчука осталось где-то там, на месте подрыва. Отчасти именно поэтому я и позаимствовал у покойного обер-лейтенанта пистолет. По себе знаю, насколько неуютно чувствовать себя безоружным, когда вокруг носятся толпы народа со всяким смертоубийственным железом. А спокойствие раненого – это залог его скорого выздоровления.
Топать нам еще верст пять, потом будем отсиживаться в лесочке и ждать. Чего ждать? А вот посмотрим.
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16