Глава пятая
Коринна пришла в себя и, увидев Освальда, глядевшего на нее с трогательным выражением участия и тревоги, немного приободрилась. Неаполитанцев удивила мрачная окраска поэзии Коринны; они наслаждались гармонией ее стихов, однако им хотелось, чтобы ее поэзия была проникнута более радостным настроением, ибо в искусствах, в том числе в поэзии, они искали средства отвлечься от житейских невзгод, а не напоминания о страшных тайнах бытия. Но англичане слушали Коринну как зачарованные.
Их восхищало, что столь меланхолические чувства были выражены со свойственной итальянцам пылкостью. Прекрасная Коринна, чьи подвижные черты и полный жизни взор, казалось, должны были возвещать о счастье, эта дочь солнца, пораженная тайною скорбью, напоминала цветок — еще свежий и яркий, но отравленный ядовитым уколом: темное пятнышко на его лепестке говорит о близком конце.
Все общество уселось в лодку и направилось в Неаполь; тишина и зной, царившие вокруг, делали еще более восхитительной морскую прогулку. В одном из своих чудесных стихотворений Гёте говорит о том, как влечет к себе вода в жаркий день. Русалка соблазняет рыбака прелестью речных волн; она манит его погрузиться в их прохладу, и, мало-помалу завороженный ею, он бросается в реку. Эта магическая сила воды чем-то напоминает взгляд змеи, который притягивает к себе и в то же время ужасает. Волна, которая пенится вдалеке, вздымается все выше и наконец с шумом обрушивается на берег, имеет нечто общее с тайным сердечным желанием — сперва робким, а потом непреоборимым.
Коринна немного успокоилась; свежий благоуханный воздух принес мир ее душе; она заколола повыше свои косы, чтобы лучше ощущать дыхание ветерка, и стала еще красивее. Звуки духовых инструментов, которые доносились с лодки, сопровождавшей гостей Коринны, находились в полной гармонии с морем, звездами и со всей упоительной нежностью итальянского вечера; они проникали в самое сердце и казались голосами неба, витавшими над морем.
— Дорогой друг, — тихо сказал Освальд Коринне, — мой дорогой, сердечный друг! Я никогда не забуду этот день; может ли быть день более счастливый?
При этих словах на глазах его показались слезы. Одной из пленительных особенностей Освальда было то, что он легко мог растрогаться, и при всей его сдержанности глаза его невольно увлажнялись слезами: в таких случаях взгляд его становился неотразимым. Порою даже во время шутливого разговора его охватывало какое-то тайное умиление, которое придавало благородную прелесть его веселости.
— Увы! — отвечала Коринна. — Я не надеюсь увидеть в своей жизни еще такой день! но пусть будет он благословен, хотя бы как последний день моей жизни, если он не может быть зарею моего длительного счастья!