На следующий день Комола пригласила Шойлоджу на обед в свое новое жилище. Молодая женщина, накормив Бипина, проводила его на службу, а затем пошла к подруге. Уступая настояниям Комолы, дядя решил освободиться на этот день и отпустил учеников. Под деревом ним женщины разложили провизию и при деятельном участии Умеша занялись стряпней.

После обеда дядя удалился в дом подремать, а подруги, усевшись в тени, стали вести свои нескончаемые разговоры. Спокойная беседа зимним солнечным днем на берегу реки в густой тени дерева так успокаивающе подействовала на Комолу, что все ее тревоги унеслись далеко-далеко, словно коршуны, которые парили в вышине и на фоне безоблачного неба казались едва заметными точками.

Прошло совсем немного времени, и Шойлоджа забеспокоилась – скоро должен был возвратиться со службы ее муж.

– Неужели ты хоть раз не можешь отступить от своих правил, сестра? – спросила ее Комола.

Шойлоджа ничего не ответила; слегка улыбнувшись, она коснулась рукой подбородка Комолы и покачала головой. Затем вошла в дом и, разбудив отца, сказала, что собирается домой.

– Идем с нами, милая, – обратился Чоккроборти к Комоле.

– Нет, – ответила девушка, – мне надо еще кое-что сделать, я приду попозже.

Дядя оставил с Комолой своего старого слугу и Умеша, а сам отправился проводить Шойлоджу. У него были дома какие-то дела, но он обещал скоро вернуться.

Комола окончила свои хлопоты еще до захода солнца. Плотно укутавшись в теплую шаль, она вышла в сад и села под развесистым деревом. Далеко на западе, за высоким берегом, у которого стояли парусники, вонзив в багровое небо свои черные мачты, село солнце.

К Комоле тихонько подошел Умеш.

– Мать, ты давно не брала пана. Перед тем как уйти из дома дяди, я захватил немного. – И он протянул ей завернутый в бумагу пан.

Комола наконец очнулась от своих мыслей и увидела, что уже совсем стемнело. Она поспешно встала.

– Мать, господин Чоккроборти прислал за тобой экипаж, – проговорил Умеш.

Перед тем как уехать, Комола вошла в дом, чтобы еще раз взглянуть, все ли в порядке.

В большой гостиной на случай зимних холодов был устроен камин. На каминной доске стояла керосиновая лампа. Туда же положила Комола сверток с паном и еще раз обвела глазами комнату. Вдруг на бумаге, в которую был завернут пан, она увидела свое имя, написанное рукой Ромеша.

– Откуда ты взял эту бумагу? – обратилась она к Умешу.

– Она валялась в углу комнаты господина, я поднял ее, когда подметал пол.

Комола стала читать, стараясь не пропустить ни слова. Это было письмо Ромеша к Хемнолини. По рассеянности он совершенно о нем забыл. Комола прочла все до конца.

– Что же ты все стоишь, мать, и молчишь, – заговорил Умеш. – Ведь скоро ночь.

В ответ не раздалось ни звука.

Заглянув в лицо Комолы, Умеш испугался.

– Ты разве не слышишь меня, мать? Поедем домой, уже совсем стемнело.

Но девушка не шелохнулась, пока не явился слуга дяди и не доложил, что экипаж давно ожидает их и пора ехать.