Туман рассеялся. Прозрачный лунный свет залил уходящую вдаль безжизненную отмель, словно набросил на нее белую вдовью одежду. Нигде не было видно ни одной лодки. Речная гладь, казалось, застыла. Вода и земля замерли в глубоком покое, какой дарует смерть измученному болезнью страдальцу.

Очнувшись, Ромеш увидел, что лежит на песчаном берегу. С трудом он начал припоминать случившееся, и наконец оно всплыло в его сознании, словно тяжелый сон. Ромеш вскочил, чтобы посмотреть, что сталось с его спутниками.

Белый островок покоился между двумя рукавами Падмы, как голый младенец в объятиях матери.

Ромеш прошел сначала по одной его стороне, затем перешел на другую и вдруг заметил неподалеку что-то красное. Он ускорил шаги и, подойдя ближе, увидел девушку в алом наряде невесты. Она лежала без сознания. Ромеш знал, как делают искусственное дыхание: долго и упорно он то вытягивал руки девушки, то снова прижимал их к телу. Наконец она вздохнула и раскрыла глаза.

Ромеш выбился из сил и некоторое время сидел молча. Он даже не мог спросить ее ни о чем. Она же, видимо, еще не пришла в себя: лишь на мгновенье девушка приоткрыла глаза, но тут же снова опустила ресницы. Прислушавшись, Ромеш убедился, что девушка дышит. И здесь, на пустынном берегу, на грани между жизнью и смертью, он долго всматривался в освещенное бледным светом луны девичье лицо.

Кто сказал, что Шушила некрасива? Правда, ее нежное личико с закрытыми глазами было совсем как у ребенка, но под огромным небесным сводом, залитым лунным сиянием, только оно одно светилось величием, словно было единственным достойным восхищения.

Ромеш забыл обо всем на свете. «Как хорошо, что я не стал смотреть на нее там, в толпе, среди свадебной суеты, – думал он. – Нигде не смог бы я увидеть ее такой, как сейчас. Возвратив ей жизнь, я приобрел на нее гораздо больше прав, чем если бы повторял избитые формулы брачного обряда. Раньше я принял бы ее как принадлежащую мне по праву, теперь же она послана мне в дар милостивым провидением».

Девушка очнулась. Приподнявшись, она поправила на себе одежду и натянула на лицо покрывало.

– Ты знаешь, что случилось с теми, кто был с тобой в лодке? – спросил Ромеш.

Она молча покачала головой.

– Тогда посиди пока тут, а я еще раз взгляну, может быть, найду кого-нибудь. Я скоро вернусь.

Девушка ничего не ответила. Но всем своим видом, испуганная и дрожащая, она, казалось, говорила: «Только не бросай меня здесь одну». И Ромеш понял. Он внимательно огляделся вокруг, но ни одной живой души не было видно среди белых песков. Он принялся изо всех сил кричать, никто не откликнулся на его зов.

Устав от напрасных усилий, Ромеш снова опустился на землю и увидел, что девушка, закрыв лицо руками, старается подавить рыдания, от которых судорожно вздымалась ее грудь. Ромеш придвинулся к ней и стал молча гладить ее по голове. Он понимал, что утешать ее сейчас бессмысленно. Не в силах дольше сдерживать слезы, девушка зарыдала, в бессвязных словах изливая свое горе. Заплакал и Ромеш. Луна уже скрылась, когда острая боль страданий утихла и слезы иссякли. Ночная тьма придавала этой одинокой полоске земли сказочный вид: призрачными казались неясно белеющие пески, а в неверном свете звезд, как черная, блестящая чешуя огромного удава, вспыхивала речная гладь. Ромеш взял в свои руки нежные, похолодевшие от страха пальчики девушки и тихонько привлек ее к себе. Испуганная, она не противилась: больше всего на свете она боялась сейчас остаться одна. В непроницаемом мраке, прижавшись к мерно вздымавшейся груди Ромеша, она успокоилась. О смущении тут и речи не могло быть. В объятиях Ромеша девушка чувствовала себя в полной безопасности.

Погасла предвестница утренней зари Венера, на востоке над голубой полоской реки сначала посветлело, потом заалело небо. На песке, погруженный в глубокий сон, лежал Ромеш, а на груди его покоилась голова девушки.

Когда же ласковое утреннее солнце коснулось их век своими лучами, они оба проснулись и торопливо вскочили на ноги. С минуту они удивленно оглядывались по сторонам, потом вдруг вспомнили, что они не дома, что потерпели крушение.