Когда Комола дошла до берега Ганги, холодное, зимнее солнце спустилось до самого края тусклого небосвода. В надвигающихся сумерках Комола почтительно приветствовала уходящее светило. Она брызнула на голову водой из Ганги и, войдя в реку, зачерпнула пригоршней воду, затем вновь вылила ее и бросила в священную Гангу цветы.

Выйдя из воды, она склонилась в поклоне, мысленно прощаясь со всеми, кого она почитала. Поднимаясь с земли, она вспомнила еще об одном человеке, которого обязана была почитать. В ту единственную ночь она не посмела ни поднять голову, ни посмотреть ему в лицо. Когда они были вместе, она сидела, потупившись от смущения, боясь взглянуть даже на его ноги. В их брачной комнате он перекинулся несколькими словами с другими девушками, но, окутанная стыдом, словно покрывалом, Комола не расслышала и этих немногих слов. И сейчас, стоя здесь, на берегу реки, она изо всех сил пыталась воскресить в памяти звук его голоса, но не могла.

Свадебный обряд, продолжавшийся почти всю ночь, так утомил ее, что Комола не помнила, где и когда она уснула. Проснувшись рано утром, она увидела, что соседка, хихикая, трясет ее за плечи, пытаясь разбудить. Рядом с Комолой на ложе никого не было.

И теперь, в последние мгновенья жизни, у нее не осталось ничего, что могло бы напомнить ей о ее господине. Темнота окутала его облик. Она не помнила ни его лица, ни голоса – она ничего не помнила.

Во время свадебного обряда конец красного сари Комолы (она не знала, что ее дядя постарался, чтобы это был самый дешевый наряд) связали узлом с чадором жениха.

Но даже это сари она не могла сохранить.

Письмо, которое Ромеш написал Хемнолини, Комола завязала в уголок своего сари. Сев на песок, она достала его и в надвигающихся сумерках стала читать ту часть письма, где говорилось о ее муже. Сказано о нем было очень мало: звали его – Нолинакхо Чоттопаддхай, работал он врачом в Рангпуре, и еще Ромеш писал, что не нашел его там. Вот и все!

Комола еще раз внимательно просмотрела все письмо, но больше никаких сведений о Нолинакхо не нашла. Нолинакхо! Это имя наполнило ее душу нектаром неиспытанной доселе радости, заполнило до краев ее сердце. Воплотившись в какой-то неосязаемый образ, оно овладело всем ее существом.

Безудержные слезы полились из глаз девушки, смягчили ее сердце и унесли с собой ее безутешное горе. Какой-то внутренний голос нашептывал Комоле:

– Нет больше пустоты! Нет больше мрака! Я знаю, что теперь и я принадлежу жизни!

И девушка самозабвенно воскликнула:

– Как верная жена, я должна в этой жизни взять прах от ног его! Всевышний никогда не будет препятствовать мне в этом! Пока я жива, он для меня не потерян! Всевышний спас меня, чтобы я могла служить ему!

Комола вынула из платка связку ключей от дома Ромеша и выбросила ее. Вдруг она вспомнила, что ее сари застегнуто брошью, подаренной Ромешем. Она поспешно отстегнула ее и бросила в воду.

Затем повернула на запад и пустилась в путь. Она смутно представляла себе, куда идти, что делать.

Она знала лишь одно, что должна идти, не останавливаясь ни на минуту.

Холодный свет вечерних сумерек вскоре угас. Песчаный берег слабо белел в темноте, казалось, будто кто-то стер часть яркой картины, нарисованной природой. Безлунная ночь с темным небосводом, усыпанным немигающими звездами, тихо дышала над пустынным берегом реки.

Комола не различала перед собою ничего, кроме темноты, безлюдной и бесконечной. Но она твердо знала, что должна идти вперед, и шла, не в силах думать над тем, что ждет ее впереди.

Она решила идти берегом реки. Тогда ей ни у кого не придется спрашивать дорогу, а в случае опасности волны священной Ганги укроют ее.

Воздух был прозрачен, и Комола, хоть сама и была скрыта темнотой, отлично все видела. Наступила глубокая ночь. На полях, засеянных ячменем, протяжно выли шакалы.

Комола прошла уже довольно много, когда песчаный берег сменился твердой почвой. На берегу виднелось селенье. С бьющимся сердцем Комола приблизилась к нему и увидела, что вся деревня погружена в глубокий сон. Пока девушка шла по деревне, ноги у нее подкашивались от страха. Наконец она оказалась на краю обрыва, дальше дороги не было.

Выбившись из сил, Комола упала у подножья баньяна и уснула крепким сном.

Свет ущербной луны немного рассеял темноту. Близился рассвет. Открыв глаза, Комола увидела перед собой незнакомую пожилую женщину.

– Ты кто такая? – спросила она. – Как можно спать под деревом в такую холодную ночь?

Комола в испуге вскочила. Невдалеке от берега она увидела две лодки.

Женщина встала пораньше, чтобы выкупаться, пока не проснулись ее спутники.

– Ты похожа на бенгалку, – заметила она.

– Да, я бенгалка, – тихо ответила Комола.

– Как ты сюда попала?

– Я иду в Бенарес. Ночью мне захотелось спать, вот я и уснула здесь.

– Подумать только! Пешком идти в Бенарес! – воскликнула женщина. – Ну, хорошо, садись в нашу лодку, а я сейчас выкупаюсь и вернусь.

После купания состоялось знакомство. Женщина подробно рассказала Комоле, что она и ее муж родственники Шидхешшора-бабу из Газипура, в семье которого недавно сыграли очень пышную свадьбу. Имя ее – Нобинкали, а мужа – Мукундолал Дотто. Вот уже несколько лет они живут в Бенаресе. Они не могли воспользоваться приглашением родственников погостить подольше в Газипуре, так как им пришлось бы питаться и жить в их доме, а муж Нобинкали привередлив в еде. Поэтому-то они и поспешили уехать домой.

В ответ на сожаление, высказанное хозяйкой дома по поводу их отъезда, Нобинкали сказала: «Знаешь, дорогая, у моего мужа плохое здоровье. С детства он привык к тому, чтобы в доме была корова, было свое молоко, свое свежее и топленое масло, на котором жарили бы лучи. Корову не будешь кормить кое-как…» – и так далее…

Рассказав подробно о себе и о муже, Нобинкали принялась расспрашивать Комолу.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Комола.

– Ты, я вижу, носишь металлические браслеты на руках. Значит, у тебя есть муж?

– Он исчез на следующий день после свадьбы, – тихо промолвила Комола.

– Подумать только! Ты же совсем молоденькая! Должно быть, не больше пятнадцати? – И Нобинкали внимательно оглядела Комолу с головы до ног.

– Я точно не знаю, сколько мне лет. Но, должно быть, скоро исполнится пятнадцать.

– Ты, конечно, брахманка?

– Да.

– Где живут твои родные?

– Я никогда не была в доме свекра. Родина же моего отца – Бишукхали. – Это Комола знала твердо.

– Твои родители… – начала Нобинкали.

– У меня нет ни отца, ни матери, – прервала ее Комола.

– О, великий Хари! Что же ты собираешься делать?

– В Бенаресе я постараюсь поступить в услужение в какой-нибудь порядочный брахманский дом, где бы я смогла жить и кормиться. Я умею стряпать.

Нобинкали в душе безмерно обрадовалась случаю заполучить даровую кухарку-брахманку, но вслух она сказала:

– Нам не нужна кухарка. У нас достаточно слуг-брахманов, и мы не можем нанять еще одну служанку. К тому же кто поручится, что ты угодишь своей стряпней хозяину. Слуге-брахману приходится платить четырнадцать рупий в месяц, кроме того, кормить и одевать. Но ты, девушка из брахманского рода, попала в беду. Так и быть – живи у нас. Нам приходится кормить так много людей и столько денег пускать на ветер, что лишний человек не обременит нас. Тебе не придется много работать. В доме сейчас только мой муж и я. Дочерей я выдала замуж. Все они попали в состоятельные семьи. У нас – один сын. Сейчас он работает судьей в Шераджгондже. Месяца два назад сам губернатор вызвал его туда. Я тогда сказала мужу: «Наш Ното не нуждается. Зачем ему уезжать? Конечно, не всякому дано стать судьей. Но все же так далеко бедному мальчику ехать ни к чему!» – «Не в этом же дело, – ответил муж. – Ты женщина и ничего не понимаешь. Я отдал его на службу не ради жалованья. Мы не так уж бедны! Но кто знает, что бы с ним было, не имей он определенного занятия. Ведь он так молод!»

Дул попутный ветер, и Комола со своими новыми знакомыми быстро добралась до Бенареса.

Нобинкали и ее мужу принадлежал расположенный за городом двухэтажный дом с небольшим садом. Но повара-брахмана с жалованьем в четырнадцать рупий в месяц не оказалось. Правда, в доме жил повар-брахман из Ориссы. Но через несколько дней после появления Комолы Нобинкали, вспылив, выгнала его, ничего не заплатив. А так как найти другого повара за четырнадцать рупий в месяц было трудно, всю работу по кухне взвалили на Комолу.

Нобинкали часто любила поучать Комолу.

– Послушай, дитя мое, – говорила она, – Бенарес опасное место для такой молоденькой девушки, как ты. Никогда не выходи одна из дому. Я буду брать тебя с собой, когда пойду купаться к Ганге или поклониться изображению Шивы.

Боясь, как бы Комола неожиданно не ускользнула из ее рук, Нобинкали очень зорко следила за девушкой. Она не разрешала Комоле даже поговорить с ее сверстницами, бенгальскими девушками.

Целый день Комола трудилась на кухне. А по вечерам Нобинкали скучно и долго рассказывала ей о том, что лишь из боязни быть обворованной она не привезла в Бенарес драгоценных украшений, золотой и серебряной домашней утвари, дорогой мебели, обитой парчой и бархатом.

– Мой муж долго не мог привыкнуть к медной посуде и вначале все время ворчал: «Ну и пусть украдут, купим новую». Но я не люблю понапрасну терпеть убытки. Уж лучше как-нибудь так обойдемся. Ты не думай, у нас есть большой дом и целая армия слуг. Но не могли же мы везти сюда с собой десяток слуг. Мой муж настаивал на том, чтобы мы наняли еще один дом рядом. Но я воспротивилась. Я сказала, что не вынесу этого и хочу немного отдохнуть. А если дом будет полон людей, конца не будет заботам и волнениям.

И так до бесконечности.