Глава двенадцатая
По внутреннему времени была ночь, когда они вырвались из сопространства в намеченном районе близ звезды НК-7878.
Луговой рассчитывал выйти в полумиллиарде километров от светила, чтобы затем, уменьшая скорость, пересечь пространство, в котором, возможно, существовали планеты, и попытаться отыскать хотя бы одну из них. Однако неизбежная в таких случаях неопределенность на этот раз сыграла с ними невеселую шутку: корабль оказался значительно ближе к центру системы, чем ожидалось.
Штурман включил обзор и невольно зажмурился: такой поток света хлынул в глаза. Через мгновение включились фильтры, и на экран стало можно смотреть.
Звезда пылала перед ними, и огненные пряди ее короны развевались, как волосы исступленно проповедующего фанатика.
Луговой с тревогой взглянул на приборы. Курсовая линия почти точно упиралась в центр светила. Интегратор скорости показывал, что для того, чтобы изменить курс и не сгореть в пламени звезды, нужно было тормозить – тормозить быстро, на пределе допустимых перегрузок.
Луговой включил тормозные. Это были ядерные двигатели с ограниченным ресурсом. Выгоднее было бы замедлять ход, повернув корабль к звезде главным, маршевым двигателем, но не оставалось времени, чтобы плавно развернуть громадную машину кормой вперед. Тормозные взревели. Венец фиолетового пламени окружил изображение на экране.
Луговой тем временем отдал команду новой группе автоматов. Поворот лучше было производить не вручную: требовалась предельная точность и плавность.
Перегрузка росла. Штурман чувствовал, как все резче начинает стучать в висках. Изображение звезды на экране раздвоилось, и оба светила стали медленно расходиться в стороны, в то же время едва заметно смещаясь в левую половину экрана.
Напрягшись, штурман перекатил голову вправо; от этого в затылке возникла резкая боль. Луговой лежал на раздвинувшемся кресле, рот его был искажен гримасой, но штурман, наверное, не сознавал этого. Грудь медленно, с усилием поднималась и сразу опадала: дышать становилось все труднее. Таких перегрузок экипажу пассажирского корабля не приходилось испытывать очень давно. Штурман скосил глаза на экран. Звезд теперь стало три, космы их корон сплетались между собою, и Луговой уже не мог сказать, какое изображение настоящее и насколько успешно корабль изменяет курс. Звезды вырастали, и штурман ощутил, как проступает на коже и мгновенно скатывается вниз пот, хотя температура в центральном посту не поднималась.
Звезды все-таки уплывали влево, и можно было надеяться, что «Кит» обогнет светило на безопасном расстоянии и начнет удаляться от него по гиперболической траектории подобно комете. Потом, когда расстояние увеличится, можно будет выключить двигатели и позволить светилу удержать корабль на орбите. Тогда настанет время оглядеться и отыскать в пространстве хоть одну планету.
Мысли двигались черепашьим шагом. Как будто нехотя Луговой подумал, что не верит в успех поисков. Сомнение ни на чем не основывалось; просто звезда выглядела как-то уж слишком дико – хотя на самом деле впечатление следовало отнести за счет несовершенной человеческой психики, и штурман отлично понимал это. Он стал было прикидывать, сколько часов продлится поворот. Закончить расчет не удалось: неожиданно взревели сирены. Автоматы включили сигнал тревоги.
Луговой повернул голову, морщась от дикой боли.
В центральном посту ничего не изменилось. Взгляд проволокся по приборам двигательной группы. Они показывали то, что и должны были. Звезды по-прежнему клокотали на экране, и, если бы не доносившееся сверху рычание двигателей, можно было бы, как почудилось штурману, даже услышать это клокотание.
Ничто не изменилось ни на экране, ни внутри корабля. И все же сирена тревоги с каждым мигом звучала громче.
Луговой поднял глаза к следующей группе индикаторов. Герметичность? Сохраняется. Целость корпуса? Не нарушена. Приближение посторонних тел? Нет, приборы их не воспринимают. Защита пассажиров? Но зеленые огоньки, свидетельствующие о целости коконов и спокойном сне людей, ровно горели на отдельном табло.
А сирена ревела.
Оставалось взглянуть на последнюю группу приборов безопасности. Луговой с усилием перевел взгляд налево.
Он замер, и боль мгновенно прошла, вытесненная более сильным ощущением.
Прерывисто мигал красный круг, на котором была изображена большая буква Р.
Буква означала присутствие рентгеновского излучения. Приборы в центральном посту не воспринимали его, но пост, как и все помещения, где могли находиться люди, обладал дополнительной экранировкой, препятствовавшей проникновению тяжелых квантов – до поры до времени, конечно. А в верхних палубах корабля излучение стало уже ощутимым, и об этом-то и сообщали сигналы тревоги.
Мысль стала работать быстро, словно отделившись от утомленного перегрузками тела.
Рентгеновское излучение могло возникнуть лишь при столкновении корабля с частицами вещества. Вонзаясь в тело «Кита», частицы резко затормаживались и отдавали энергию в виде жесткого излучения. Титановый сплав обшивки был слишком слабым экраном, чтобы погасить его мощность.
Это было ясно. Но приборы показали и другое: количество частиц за бортом, частиц, соударения с которыми неизбежно учащались при сближении с крупным небесным телом, пока еще не было столь значительным, чтобы вызвать такой эффект. Это должно было произойти значительно позже, и Луговой надеялся, что сможет обогнуть звезду, не приближаясь к ней до такой степени.
Конечно, количество частиц, витающих вокруг звезд, могло достаточно резко варьировать. Но сейчас речь шла не о теории: приборы показывали действительное количество частиц в пространстве, и их было слишком мало, чтобы вызвать опасность.
Все это штурман понял, не размышляя, понял автоматически: ход мыслей был уже запрограммирован в его мозгу, закреплен теорией и тренировкой. Излучения не должно было быть – но оно было, и сирена, подтверждая это, выла неумолчно, и красное табло вспыхивало, мешая свой отблеск с оранжевым из-за фильтров светом звезды на экране.
Луговой напрягся. Явление было странным, и причину его следовало отыскать в считанные секунды.
Он нашел причину и не смог удержать стона.
Частиц было действительно не так много, чтобы они могли породить столь мощное рентгеновское излучение, затормаживаясь в обшивке корабля. Однако они и не затормаживались; они аннигилировали. При этом высвобождалась неизмеримо большая энергия. Мощные кванты излучения, возникавшие при аннигиляции, легко пронизывали борта.
Угроза была двойной: излучение медленно подбиралось к населенным помещениям, а борта медленно, но верно таяли, как опущенный в воду кристалл соли.
Частицы за бортом были, следовательно, обратными по знаку. Значит, звезда состояла не из антивещества, как надеялись люди. Луговой понял, что они ошиблись.
Но времени для сожалений не оставалось. Опасность была смертельной. И ее было трудно избежать.
Луговой снова кинул взгляд на интегратор и, окончательно решившись, стал действовать четко, как на тренировке.
Быстрыми движениями он выключил тормозные двигатели. Перегрузка исчезла, и штурман облегченно вздохнул. Его охватило состояние физического, животного счастья: кровь отлила от головы и стало легче дышать. Захотелось, чтобы так было всегда.
Но он знал, что передышка будет мгновенной.
Чтобы спастись, надо было уже не тормозить корабль, но разгонять его как можно сильнее. Опасность при этом увеличивалась. Но сокращалось время, в течение которого корабль должен был подвергаться воздействию частиц.
Луговой включил маршевый двигатель и начал, плавно ведя сектор, увеличивать скорость, включая все новые группы мембран. Левой рукой он медленно, по доле градуса, изменял направление полета.
Перегрузка быстро достигла прежней величины. Только теперь штурмана прижимало не грудью к захватам, а спиной к креслу. Так переносить тяжесть было легче, и Луговой еще немного продвинул вперед руку, сжимавшую головку сектора тяги.
Рука дрожала, будто держа на весу чрезмерную тяжесть. Но движение ее было равномерным.
Снова дятлы начали бить крепкими, клювами в мозг. Луговой зажмурился от боли. Ему не надо было смотреть на приборы, он стал теперь частью корабля и всем своим организмом воспринимал изменения режима и чувствовал их допустимые пределы. Глаза его не отрывались от экрана, где три звезды снова слились в одну.
Одновременно он стал думать о себе. Он думал о себе зло, презрительно, с ненавистью.
Он думал, что ему было дано все. Он был молод. Был строен и красив. На лице его еще не было морщин, и под глазами не набухали мешки. Он лучше переносил физические нагрузки. На него чаще смотрели женщины. А он не ценил и не понимал всего, что было ему дано. Не зная старой полетной практики, когда звездные рейсы продолжались годами, он ошибся при первом же серьезном испытании.
Он был дутой величиной, самонадеянным, спесивым мальчишкой. Глупцом. Ничтожеством.
Так думал штурман и мысленно называл себя всеми презрительными, уничижительными, бранными словами, какие только мог вспомнить. Луговой разжигал себя. Дикая злость была нужна ему, чтобы удержаться, не потерять сознание и вывести корабль из той беды, в какую они попали. Поэтому он не старался искать для себя оправданий, к которым непременно прибегнул бы в иное время.
Сейчас он должен был раскалиться добела, должен был заставить свой гнев охранить его от падения в черноту обморока.
В то же время Луговой не сводил глаз с экрана. Светило на нем быстро увеличивалось в размерах, а в сторону отплывало медленно, слишком медленно, но штурман знал, что более крутой поворот невозможен – он чувствовал это органически, как переевший ощущает, что не в силах проглотить более ни кусочка. И штурман подумал, что даже тот танец на грани допустимого риска, танец на тончайшей проволоке над бездной, какой он пытался исполнить, мог не спасти, мог не выручить корабль.
Как бы подтверждая его опасения, сирена завыла иначе – выше и пронзительнее, и ниже первого замигало второе табло. Сперва водянисто-розовое, оно с каждой минутой становилось все краснее. Это означало, что уже и вторая линия защиты – усиленная переборка между внешними, прилегающими к борту помещениями и следующим их поясом – прорвана, и второй пояс помещений, куда входил и салон, находится под угрозой.
Правда, палубы, в которых находились люди, оставались пока еще в относительной безопасности: в соприкосновение с частицами вошла лишь носовая часть корабля. Но отяжелевшее сознание определило, что если сейчас же, немедленно не предпринять чего-то, то вскоре и пассажирская палуба окажется под обстрелом невидимых, но разрушительных снарядов – квантов высокой энергии.
Штурман почувствовал, как злость и гнев отступают куда-то: они не были больше нужны, они сыграли свою роль. До сего мига он не потерял сознания и теперь был уверен, что выдержит до конца. Мысли скользили теперь быстро, как кадры киноленты. Управляя ими, как он управлял кораблем, Луговой посылал их в разные стороны в поисках выхода. Но везде мысли натыкались на плотную преграду запрета.
Уменьшить радиус поворота нельзя: боковые перегрузки, наиболее опасные, превысят допустимый уровень.
Увеличить скорость тоже нельзя: тогда катастрофически возрастут фронтальные перегрузки.
Уменьшить ускорение либо вовсе выключить двигатели и лететь с постоянной скоростью означает – отдаться на волю тяготения звезды, которое немедленно изогнет их траекторию, переведя корабль на эллиптическую орбиту. Хотя скорость корабля оставалась достаточно большой и на эллиптическую орбиту он так и не вышел бы, все же он неизбежно приблизился бы к светилу на такое расстояние, что все живое в нем погибло бы.
Затормаживаться, чтобы выйти на орбиту на приемлемом удалении от звезды, поздно: корабль находится слишком близко к источнику частиц.
Выхода нет.
Во всяком случае, так решил штурман. И почувствовал, что страх покидает его, уступая место странному равнодушию. Страх прошел, как проходит пожар, уничтожив все, что могло и что не могло гореть.
Ничего не поделаешь, – тупо подумал он. – Все равно…
Но если гибель была неизбежна, то встретить ее следовало достойно. Герои всегда гибли романтически – в фильмах, по крайней мере.
Луговой порадовался тому, что пассажиры спят в своих коконах и покинут жизнь, не зная, что с ними происходит. Последним осознанным ощущением в их жизни останется надежда, которую они испытывали прежде, чем уснуть…
Но на посту оставался еще инженер, надежно изолированный от всего, происходящего вовне. Он видел только свои приборы и механизмы. Вряд ли они оба должны были умирать в одиночку.
Луговой решительно выключил тягу. Двигатели стихли, и только сирены продолжали выть.
Испытывая облегчение от того, что все решено, Луговой включил связь.
– Как ты там?
Через секунду донесся ответ:
– Теперь легче.
– Обстановку понимаешь?
Инженер был достаточно опытным человеком, чтобы понять, что значил вой сирен, дублировавшийся и в его посту.
– Рентген.
– Близко вышли. Но дело не в этом. Тут нет антивещества. Аннигилируем.
– Это я понял. Слежу за состоянием обшивки.
– Надолго ее хватит?
– Часа через полтора даст течь.
– Мало времени.
– Ну нам это будет уже все равно.
Штурман кашлянул: Рудик умел держаться.
– Ты прав, наверное, не выкрутиться.
Рудик, подумав, сказал:
– Бывает и так.
– Потому что, видишь ли…
– Я в курсе: вижу по приборам…
– Почему же ничего не подсказал? Может…
– Нечего было говорить. Ты все делал правильно.
– Можем рискнуть, но тогда нас раздавит. Или нет?
– Можешь не сомневаться: я прикидывал. Если бы можно было еще нажать, я тебе сказал бы. Не знаю, как ты, а я дал бы сейчас на всю железку. Не люблю долго ждать.
– Ты?
– А что, непохоже? Просто хочется напоследок, послушать, как поют мои моторчики.
– Они выдержат?
– Да, вполне.
– Хочешь подняться ко мне?
Рудик помедлил.
– Вообще покидать пост не положено. Но для такого случая…
Он появился в центральном посту минуты через две. Долго смотрел на экран.
– Красиво. По приборам – не так. А какая она без фильтров? Летал-летал, а звезд почти не видел: вблизи – никогда. Жаль.
– Без фильтров желтая. Как мед.
– Красиво. Подонок этот Нарев. И мы с тобой.
– Да. Но теперь – что уж. Ты готов?
Рудик замкнул систему кресла.
– Давай.
Штурман включил двигатели.
Корабль несся к светилу.
– А вдруг можно что-то придумать?
– Не вижу, штурман, да ты не бойся. Что было возможно, то сделано. А от невезения нет лекарства.
Луговой знал, что инженер говорит искренне: он не умел утешать, не будучи уверен сам.
– Добавим еще?
– Давай. Но так, чтобы можно было глядеть и разговаривать.
– Я думал – наоборот, чтобы в голове помутилось и ничего уже не соображать…
– Брось. Не солидно.
– Будь по-твоему, – сказал Луговой.
Они помолчали. Потом Рудик сказал:
– С таким ускорением двигатель все равно полетит часа через полтора. Ничего не теряем.
– Не все ли равно?
– Я просто так. А красиво будет, наверное. Жаль, что никто не увидит со стороны.
– А, фиг с ними, – сказал штурман. – Не увидят – ничего не потеряют. Мне было бы жутко. Не люблю кремации.
– Хороший корабль, – сказал Рудик.
– Машина хоть куда.
– И батареи дотерпели до конца.
Сирены снова изменили тональность. Излучение прорвалось в третью палубу.
– Другой давно уже был бы насквозь.
– Давно-о. А этот еще разгоняется…
Оба одновременно взглянули на интегратор.
– Хорошая скорость.
– Выскочили бы мы подальше, – сказал штурман, – успели бы отвернуть. Но – что поделаешь. В этом мы не вольны.
– Теория вероятности, – сказал инженер. – Если все время везет, то рано или поздно должно крупно не повезти.
Светило заняло уже больше половины экрана. Инженер перегнулся со своего места, – раньше там сидел штурман, – и выключил сирены.
– Мешают говорить.
– Молодец. А я и не подумал.
– Теперь все равно.
– Хорошо тянут моторы.
– Да.
Они умолкли, прислушиваясь к новому звуку: словно где-то кипела под высоким давлением вода.
– Нос, – сказал инженер. – Микровзрывы.
– Через час будем в зоне короны. Заполыхаем со всех сторон.
– Я же говорю – выйдет красиво.
Они сидели, не глядя, друг на друга, но ощущая присутствие другого всем своим существом.
– У тебя нет никакой музыки под руками?
– Нет. Знаешь, Рудик?
– Что?
– Я тебя люблю.
– И я. Ну, ладно. Давай споем?
– Это хорошо. Давай.
Они запели – негромко, теперь сирены не мешали. Далеко внизу шумели двигатели. После второго куплета инженер сказал:
– Третьего не хватает. Разбудим?
– Как? Я уж думал. Он отключен. И кокона не открыть.
– Все равно. Настоящий капитан не может не проснуться, когда корабль гибнет.
– Он пришел бы.
– Как же он придет, когда идем с ускорением? Ну-ка выключи на время…
Капитан ворвался в пост, на ходу затягивая замки на куртке. Он взглянул на экран, на людей. Все понял.
– Дураки, – сказал он. – Дерьмо!
– Ладно, – буркнул штурман. – Теперь уже не стоит.
Капитан Устюг знал, что всегда стоит. Он на миг прикрыл глаза. Потом обвел взглядом приборы.
– Инженер, почему не на своем месте? Мигом! – И скомандовал: – Всю тягу, сколько есть!
Светило закрывало весь экран.
Капитан увеличил тягу до предела. Скорость стремительно росла.
Машина мчалась к пылающей звезде. Луговой сначала глядел, не понимая, потом закрыл глаза: ослаб, передав ответственность, да и звезда была ужасна. Капитан напряженно смотрел на интегратор.
– Обшивка начинает протекать, – предупредил Рудик уже из своего поста.
– Уже недолго.
– Ты что придумал?
– Неясно? Специалист! Как с энергией?
– Норма.
– Заряд батарей?
– Приняли до полного.
Вода клокотала уже совсем рядом – клокотала и шипела, точно обрушиваясь на раскаленные камни.
– Батареи! – крикнул капитан.
– Есть батареи!
– Даю!
Он почувствовал, как дрожь прошла по кораблю.
– Полную!
Светило было уже не рядом – оно было со всех сторон.
Капитан крикнул:
– Все шесть разом! Иначе не успеть…
Грохот. Лязг. Скрип металла. Пламя за бортами. Клочья пламени мешаются с клочьями тьмы. Стремительно растет температура. Сейчас не до нее: некогда. Сработают ли батареи? Ослабленные, поношенные…
Клочья вихрились на экранах. Потом наступила тишина. Погасли угрожающе мерцавшие табло.
За бортом, судя по экранам, была черная глубина. Капитан вгляделся в нее и почувствовал, как начинает кружиться голова.
– Рудик… – вяло позвал он.
– Тут. – Ответ пришел не сразу.
– Выскочили…
– Батареям плохо. Секунды, может быть, минуты им жить.
Головокружения как не бывало. Батареи сдадут – значит корабль снова вынырнет в нормальном пространстве. А там – звезда. Тут, в сопространстве, ее нет. Но стоит выскочить обратно…
Есть один выход. Может быть, есть. Этого никто никогда не пробовал. Но им поминутно приходится делать что-то, чего до них не делал никто.
Включить двигатели в сопространстве. Неизвестно, правда, как отнесется к этому сопространство. Но выбирать не из чего. Альтернативой любому рискованному действию было – сейчас, сию минуту, вынырнуть если и не в центре светила, то в опасной близости от него, вспыхнуть, сгореть, разложиться на атомы, превратиться в раскаленный газ…
– Рудик, как машины?
– В полном!
– Луговой, общее направление? Каким было принципиальное направление, когда ты вынырнул около звезды? Штурман!
– В общем… стояли в направлении Солнечной…
– Даю тягу!
Капитан решительно вытянул руку.
Батареи сдали не через минуту, а почти полчаса спустя. Но сдали основательно. Ослабленный металл, нарушенная изоляция не выдержали – пластины, одна за другой, стали деформироваться и замыкаться. Вспыхнули мощные разряды. Количество их росло быстро, как при цепной реакции. Еще несколько секунд – и начало бы плавиться все вокруг, загорелся бы сам металл обшивки…
Батареи пришлось катапультировать. Это произошло уже в обычном пространстве: едва замкнулись первые пластины, как отдача батарей упала настолько, что сопространство вытолкнуло корабль, как вода – надутый мяч. Шесть блоков батарей, шесть огненных тел прорезало тьму, рассыпалось на множество огней и осталось где-то в стороне.
– Фейерверк, – сказал Луговой.
– Вышли, – сказал капитан. – Нет звезды. Значит, живем пока.
Звезды и в самом деле не было. А что было?
Они ждали, что, как обычно, кто-то словно сдернет с экранов темную пелену, и разом вспыхнут точки светил. Но черное покрывало по-прежнему застилало экран.
Они долго вглядывались в пустоту. Потом капитан сказал:
– Нет, наше пространство это точно. Только где мы?
Он с инженером направился в обсерваторию. Луговой включил «Сигму». Теперь изображение пустоты поступало непосредственно в машину, память которой была обширней, а логика – совершенней человеческой.
Идентифицировать видимую картину компьютер отказался. Штурман сообщил об этом в обсерваторию. Капитан и инженер переглянулись и пожали плечами. Капитан снова приник к большому искателю. Потом отодвинулся.
– Ну-ка, погляди. Видишь? Дай увеличение… Переведи на экран.
Инженер склонился над пультом. На одном из экранов появилась светлая точка. Она росла. Видны стали яркие изогнутые струи и темные прожилки между ними.
– Неужели М-31?
– Нет, – сказал капитан. – Туманность Андромеды – вот она, – он указал в противоположную сторону.
– А эта?
– Наверное, Галактика с большой буквы. Наша.
– Как нас сюда вынесло?
Капитан Устюг пожал плечами. Они посидели молча.
– Так, – промолвил затем капитан. – Что весело – я бы не сказал.
– Зато теперь видно, – откликнулся инженер, – что наша – тоже спиральная туманность. Раньше я как-то сомневался.
– Ну, поехали, что ли, – сказал капитан.
– Куда?
– Все равно. Хоть к нашей. Толку никакого, но веселее. Все-таки дом перед глазами.
До дома было полмиллиона световых лет. Батареи догорели в пространстве, и уйти отсюда было невозможно. Здесь найдут они свой конец. Были бы хоть звезды за бортом – но и их не стало.
