Я вперилась в Анну с истинным восхищением:

— Вот это да! Наконец-то вы придумали что-то новенькое. Должна признаться, такого поворота я совершенно не ожидала.

Поворачиваюсь к стае и спрашиваю:

— Кто-нибудь из вас предвидел такой поворот дела?

Они тревожно мотают головами. А я киваю Анне:

— Молодец, достала меня. Один — ноль в твою пользу.

— Все, что ты говоришь, — правда, — продолжает она. — Ты, конечно же, знаешь, что вы — экспериментальная форма жизни, искусственно выведенная посредством генетических экспериментов. Ты знаешь, что вас создали с ограниченным «сроком годности» с исследовательскими целями: в течение ограниченного периода вашего существования подвергать тестированию и проводить над вами опыты. Но, что тебе неизвестно, так это то, что одной из исследовательских задач являлась проверка способности мутировавшего мозга к воображению, а также испытания того, в какой степени точно можно манипулировать памятью и даже создавать фиктивные воспоминания. Нам разрешено было применять целый ряд опытных лекарственных препаратов, которые, по сути дела, позволяют наделить вас памятью о событиях, никогда в реальности с вами не происходивших.

Что она, собственно, так распинается? Чего вдается в эти тягомотные объяснения?

— А теперь ответь мне на следующие вопросы:

Считаешь ли ты, что жила в Колорадо с Джебом?

Что Ангела украли ирейзеры?

Что вы вернули ее в стаю?

Что вы летали в Нью-Йорк?

Что ты убила Ари?

Что вы жили со мной в Вирджинии?

Прищурившись, я упрямо молчу. Мне совершенно очевидно, что остальная стая с замиранием сердца ловит каждое ее слово.

— Макс, это мы заложили все эти события в память тебе и всей вашей стае. Мы наблюдали за ритмами сердца и дыхания, когда вы воображали себя ожесточенно дерущимися с ирейзерами. Это мы выбирали Нью-Йорк, Аризону и Флориду как места вашего назначения. Помнишь, Макс, доктора Мартинез и Эллу? С помощью этих вымышленных конструктов мы изучали твои психологические и физиологические реакции на комфортную и живительную семейную среду.

Кровь застыла у меня в жилах. Они знают об Элле и докторе Мартинез. Как? Что они с ними сделали? Они их поймали? Пытали? Убили?

Изо всех сил стараюсь сохранять на лице спокойствие. Подавить панику. Дышать глубоко и размеренно. Любой ценой нельзя давать им понять, что они вот-вот добьются своего, вот-вот меня сломают и подчинят своей воле. Ничего худшего еще со мной не случалось.

— А твой дом и жизнь с тобой помогали вам тестировать реакцию на какую среду? — сорвалась я. — Реакцию условных и безусловных рефлексов на присутствие двуличной диктаторши, в которой нет ничего материнского?

Анна вся пошла красными пятнами. Молодец Макс! Одно очко отыграла.

— Голубушка, как ты не можешь понять, что пора, наконец, нам поверить.

— Вам? Поверить? Я что, с дуба рухнула? — я задыхаюсь. Меня как будто бы придушили.

Джеб берет в руки мое левое запястье. Инстинктивно пытаюсь отдернуть руку. Напрасно! Она привязана. Не ослабляя ремней, он осторожно поворачивает мою руку внутренней стороной наверх.

— Смотри, — говорит он мягко. — Я же говорю тебе, что вы все это время оставались в Школе. Что ничего из того, что ты воображаешь, не происходило. Все это вам только привиделось.

Помнишь, дорогой читатель, я рассказывала про рваный красный толстый шрам на руке. Я пыталась сама вырезать чип раковиной. А потом операция несколько дней назад. От нее тоже шрам остался. Тонкая прямая линия. Может, длиной с инч, не больше.

Джеб закатывает мне рукав так, чтобы мне было видно предплечье.

Ни того, ни другого шрама там нет. На руке никаких отметок. Пробую пошевелить пальцами. Они шевелятся. Моя левая рука в полном порядке. Никаких двигательных нарушений.

Рядом со мной Газзи изумленно втягивает в себя воздух.

А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке!

— А как насчет Тотала? — победоносно выпаливаю в лицо Джебу. — Он что, тоже сон?

Джеб смотрит на меня почти что с нежностью.

— Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует.

Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть!