Кэтрин решила подождать пять дней. Душа горела огнем, но она хотела выдержать время. А когда эти дни пройдут, не станет медлить и часа.

Прежде чем рассказать об Антонио, она написала Ральфу о своих планах в отношении сада. Кэтрин рассказала о времени, проведенном в библиотеке. Описала высокие окна, длинные столы, косые лучи солнца. Поведала о том, что можно сделать в саду. Она заставит растения вновь зацвести! Она была даже нежна, но в меру. В конце концов, она едва знала своего мужа.

В письме Кэтрин спросила, может ли она заказать семена и рассаду для посадки весной. Так они отпразднуют возвращение домой Антонио. Она догадывалась, каким будет ответ Ральфа: она вольна делать все, что захочет. Кэтрин улыбнулась, поскольку это — правда..

Часами она простаивала в Миссурийском ботаническом саду, любуясь восхитительными орхидеями. Соцветия, белые и элегантные, как Тони Моретти, поражали нежной красотой. Их можно было выращивать в стеклянной оранжерее. Кэтрин внимала садоводам, которые перечисляли ей все, что может и не может народиться в климате Висконсина. Она не представляла сколько времени там длится весна, какая температура летом. Примерно прикидывала и покупала с осторожностью, но и с надеждой. Платила наличными шла в банк за дополнительными деньгами. Она приобрела маленькую серебряную ручку и блокнот с красными и белыми флорентийскими форзацами и аккуратно заносила туда название и свойства каждого заказанного растения.

Кэтрин мечтала о саде. Думала о своей жизни, напоминавшей лоскутное одеяло. Лоскуты эти были связаны между собой по-разному. Тут были и опыт, и знания, и интуиция. Но какой в них смысл? Она не имела представления о добре. У нее не было сердца, она не понимала, что такое — хороший, правильный поступок. Ей требовалось пространство, в котором она устроила бы сражение, бушевавшее у нее в груди.

Сад сулил порядок, успокаивал неукротимые страсти. Усадив на палец птичку, Кэтрин надеялась на порядок в своем тайном саду и на понимание того, что такое добро. Ожидание сказывалось на ней плохо. Размышления тоже ни к чему хорошему не приводили. Она вспоминала прошлое, и ей не хотелось снова там оказаться.

Тони Моретти был похож на нее, похож на тайный сад. Он верил в свою ложь, никогда не колебался и не сомневался. И побеждал.

Позже Кэтрин снова написала мужу и сообщила, что посетит Моретти одна, без напористых агентов, так как более мягкий подход заставит молодого человека одуматься. Она была убеждена, что пинкертоны правы: тот, кто называет себя Моретти, — сын Ральфа. Тони надел маску. Тем не менее легкая дрожь и изгиб губ мужчины говорили, что он обманывает. Конечно же он испытывал горечь, но, но мнению Кэтрин, и сожаление. Он скрывал правду за очаровательной наглостью, и ему это не слишком хорошо удавалось.

Кэтрин рассказала Труиту об экстравагантных манерах Моретти, о бархатной мебели и шелковом халате, о его игре на фортепьяно, о темной квартире, комнатах, удивляющих экзотической элегантностью и вкусом.

Поинтересовалась, действительно ли Ральф хочет видеть непутевого сына под своей крышей. Она знала: с некоторыми моментами прошлого приходится расставаться, есть места, которые с горечью оставляешь и теряешь навсегда. Кэтрин добавила, что будет ждать от мужа письма, прежде чем начнет действовать.

Ральф ответил, что намерен лишь вернуть сына и больше ничего. Это его единственное желание. Она должна делать то, что потребуется, что необходимо. Пусть идет к нему в дом. Преследует на улице. Если он попросит денег — дает ему любую сумму.

Да, она лишь средство для достижения цели Ральфа. Это стало ясно, еще когда он впервые обмолвился о ее поездке в Сент-Луис. Кэтрин была и приманкой, и инструментом для воплощения мечтаний Труита, какими бы глупыми они ни казались.

Теперь она окончательно удостоверилась, что Труит — сентиментальный дурак. Ему никогда не понять желаний самой Кэтрин.

По крайней мере, свои тылы она прикрыла. К ее поведению вопросов не возникнет. Мэллою и Фиску, если даже они последуют за ней, нечего будет доложить.

Она всегда восхищалась собственным умом и всегда добивалась своего. Не было схемы, которую она не увидела бы насквозь. Сделав мужа своим сообщником, Кэтрин стала героиней собственного обмана. Она с жадностью пользовалась свободой, которой не имела прежде. Поначалу она не была уверена в своих отношениях с Ральфом. Теперь же поняла, что он в ее власти.

На улицу она спустилась в сумерках, плотно укутавшись в воротник шубы и закрыв вуалью лицо. Сначала проверила, нет ли за ней хвоста. Впрочем, это уже не имело значения. Затем прошла мимо домов из песчаника, свернула на улицу с жалкими обшитыми вагонкой лачугами и встала у красного дома.

К этому времени Тони должен был выйти из ванны и одеться. Раздастся стук в дверь, он торопливо отложит трубку с опиумом, шприц или что там еще. Это у него всегда под рукой. Услышит стук и будет готов. Он поймет, кто это, прежде чем отворит дверь.

Она постучала. Он открыл. Посмотрел на нее долгим взглядом, и его язык оказался у нее во рту, скользкий и соленый от устриц. Он втащил Кэтрин в квартиру, захлопнул ногой дверь и поцеловал с такой знакомой для нее страстью.

Сунул пальцы ей под шубу, под воротник платья и прикоснулся к сильно бьющейся вене на ее шее. Кэтрин стаскивала с него одежду, которая уже была расстегнута. Ей не терпелось прикоснуться к гладкой белой коже на его груди, к твердому крепкому торсу, шелковистому под ее рукой. Его кожа была очень свежей, словно до нее никто не дотрагивался.

Тони по-прежнему ее целовал, она водила языком его языку, дотрагивалась до неба, ощущала излишества, которые он позволил себе накануне: шампанское и сигары. Голова у Кэтрин отключилась, кожа загорелась, она снова забыла обо всем. Понятия не имела, кто она и кто он. Все стало неважным. Время исчезло. Не было ни жары, ни холода, ни прошлого ни будущего. Только это — ее ладонь на его животе, под поясом его брюк, его пальцы на ее пульсирующей вене.

Кровь ее превратилась в воду. Глаза ослепли. Она была уже не Кэтрин. Она вообще никем не была. И никто не узнает, где она проводила время. Кэтрин оказалась в царстве прикосновений и впала в экстаз.

Они вели себя так, будто за ними кто-то наблюдает. Не прикрывшись, демонстрировали способы телесных удовольствий, чувствительные к движениям и ласкам, словно все это делали для чьих-то глаз. Она лежала на его кровати, одежда валялась на полу. Кэтрин извивалась от наслаждения, ей казалось, что у нее нет костей. Тони, тоже обнаженный, двигался над ней, его язык умело и быстро довел ее до оргазма. Затем мужчина вошел в нее и вскрикнул от наслаждения. Он доставлял радость самому себе, испытывая восторг от собственного умения. Главными для него были его личные желания, нежность и страсть. Он вошел в нее, словно впервые.

Так они занимались любовью, пока ее губы не распухли от поцелуев, а кожа не покрылась пятнами. Кэтрин ощутила, что снова стала цельной. У нее внутри все болело.

— Труит, — произнесла она каким-то чужим голосом.

В ее жизни было так много мужчин. Она не могла вспомнить их лица. Моретти знал множество женщин.

Кэтрин понимала: их имена на кончике его языка. Но не имело значения, что она — одна из них.

Секс с Тони не был похож на утоление голода. Он напоминал пожар, и она сгорела дотла.

 После Кэтрин задремала. Плавала в теплых водах какого-то моря. Она не помнила своего имени, ни о чем не заботилась и не тревожилась.

— Моя маленькая, — Его голос доносился издалека. Казалось, ветер принес его из тропического леса, — Моя птичка. Моя шоколадка.

Она тихо рассмеялась. Прижалась к нему, млея в каждой точке, в которой ее тело касалось его кожи. Она никого не полюбит так, как любит его. Ни с кем так не забудется, не будет так беспомощна. Ее оборона, привычная и доведенная до совершенства, сейчас ни к чему. Мысли и слова все бы испортили. Она была сама чувственность, и ей хотелось еще больших ощущений.

Кэтрин открыла глаза. Она находилась во французской спальне, которую так хорошо знала. Стены были обтянуты голубым, как небо, шелком. С потолка свисал французский светильник. Она лежала в объятиях того единственного, кто овладел всеми ее помыслами и умел в любви все, что умела она. «Как жалко, — подумала Кэтрин — Как печально».

— Моя мелодия, — сказал Тони, — Ответь мне.

— Да. Что?

Тони взглянул на нее, и она заметила в его глазах грусть и эгоизм.

— Почему он еще жив?

Эта фраза обожгла, словно кусок льда, брошенный на разгоряченную кожу. Он смотрел на ее обнаженное тело. Кэтрин прикрылась шалью, небрежно брошенной на кровать, своей красивой черной вышитой шалью, оставленной здесь перед ее отъездом на север перед тем, как она изменилась для Ральфа Труита

— Когда бы я это сделала? Как? Чего ты хочещь?

— Тебе известно, чего я хочу. Мы ведь договорились. Я хочу все. Хочу разделить это с тобой.

— И ты это получишь, — Кэтрин села, — Я даже не представляла, что он решит тебя вернуть. У нас же в плане этого не было. И разве я знала, что он тебя найдет? Но и в этом случае он не может так быстро умереть. Подобные дела просто не делаются. Необходимо время. Сначала он заболеет, после ослабеет и только потом умрет. То есть не сейчас.

Тони положил ее ладонь на свой член. Она почувствовала, как его плоть двинулась под рукой. Словно рыба, хватающая воздух.

— Поклянись.

— Обещаю.

Он встал, взял полотенце и начал себя обтирать. В кровати осталась лужица. Он никогда не извергался в партнершу, поскольку испытывал ужас перед детьми.

Собрав свои вещи, он бросил их в угол. Затем вынул из шкафа чистую одежду.

— Как будто обещание шлюхи что-то значит. Сейчас мне пора на работу.

По щекам Кэтрин потекли слезы. Никогда еще он не называл ее шлюхой; такая жестокость была ужасной и невыносимой. Она давно себе поклялась, что не будет перед ним плакать, но не удержалась и не могла остановиться.

— Чего ты добиваешься?

— Чтобы он исчез. Мне нужны его деньги. Пусть он умрет, но не на моих глазах. Мне интересно, как он будет выглядеть перед смертью, но видеть этого я не желаю. Хочу, чтобы его внутренности превратились в лед, чтобы сгнили его зубы. Хочу жить в доме своей матери и иметь дорогие вещи. Тебе это известно.

— Наследство станет твоим, — тихо промолвила Кэтрин. — У тебя все будет. Но не сразу. Ты все получишь, и никто нас не заподозрит. Действие мышьяка медленное и незаметное. В этом и заключается прелесть плана.

Она зачарованно смотрела, как Тони собирается. Как слой за слоем вещи скрывают его мальчишеское тело. Одежда у него была красивой, и он облачался в нее чувственно, как женщина. Его тело было тайной Кэтрин, ее единственной собственностью, даже если еще вчера его обнимала другая женщина, пока она спала в своей узкой кровати отеля «Плантерс». Никто не знает его так, как знает она, и не любит так, как она. И он любит ее, даже если молчит об этом, даже если использует ее как ключ к своим мечтам.

Тони был привязан только к Кэтрин, потому что никто другой не дал бы ему того, чего он хотел. Они вместе придумали план, словно в мелодраме. Шокирующий замысел, но вполне осуществимый, если она правильно себя поведет. А в своем уме она никогда не сомневалась.

— Все получится. Не беспокойся.

— Расскажи мне еще раз как. С подробностями. 

— Его охватит удовольствие. Изысканные желания, смутные и непонятные, начнут отравлять мозг. Ночью ему будут сниться кошмары. Кровь станет жидкой, он постоянно будет мерзнуть. Никакие одеяла ему не помогут. Волосы поредеют и начнут выпадать. А том он сляжет и умрет.

Тони слушал, как ребенок слушает вечернюю сказку.

— Разве тебе неинтересно узнать о нем больше? Все, что я говорила, — правда. Он надеется на твое возвращение. Готов открыть для тебя потрясающий дом восхитительные интерьеры! Хотя я забыла, ты ведь его видел.

— Я помню все подробности детства. И Труит в мое будущее не вписывается.

— Он любит… точнее, хочет тебя полюбить.

Неожиданно Тони повернулся и встал одним коленом на кровать. Он взял Кэтрин за плечи и потряс, словно куклу. Его одежда распахнулась. Она видела его белую кожу, ощущала горячее прикосновение даже сейчас, когда Тони негодовал.

— Он бил меня. И уничтожил мою мать.

— Он…

— Он схватил мою прекрасную мать и колотил, пока ее окровавленные зубы не выпали на пол. Я был свидетелем. Отвез меня в Чикаго и заставил смотреть. Он сильный. По крайней мере, был таким. Он сжал ее горло своими уродливыми руками и стал душить, пока она не умерла. Я наблюдал за этим. Мне было тринадцать лет, и я это видел, — Тони швырнул Кэтрин на кровать, — Зачем мне его любовь? Лучше пусть сдохнет.

Кэтрин слышала эту историю сотню, тысячу раз, и ни на минуту не поверила. Между ними имелось соглашение, что все это — правда. И это стало основой их плана. Кэтрин старалась, потому что обожала Тони. Пыталась поверить, но сомневалась. А теперь, когда познакомилась с Труитом, когда стала его женой, не верила Антонио совершенно.

Ей было известно, что такое бывает. Она могла вообразить подобное убийство в мрачных домах из песчаника Но отсутствие здравого смысла и сдержанности у Ральфа Труита? Кэтрин пыталась нарисовать себе такую картинку: Антонио с едва пробивающимся пушком на щеках и смотрящий на этот кошмар. Пыталась, но не могла.

У нее самой бывали внезапные вспышки неконтролируемой ярости. Но у Ральфа Труита? Немыслимо! Он молился у постели дочери, пока не закрылись ее глаза. Он застал жену за сексом с учителем музыки и, вместо того чтобы взяться за пистолет, захлопнул дверь.

Антонио покрывал щеку Кэтрин поцелуями, легкими, точно перья.

— Это наше будущее. Наше будущее.

Она вскипела и поднялась с постели.

— А что делаешь ты? Ничего! Пьешь, распутничаешь, шляешься по притонам и тратишь все деньги на портных, которые дают тебе бесконечный кредит; еще бы, ведь их одежда сидит на тебе безупречно, для них это реклама. Получается, все легло на мои плечи.

— Распутничаю? Какие странные слова!

— Я люблю тебя. И готова для тебя на все.

— Ты считаешь, что это верх самопожертвования? Тебе за это платят.

— Я сделаю это. Должна сделать.

— Не просто должна. Ты отдашь мне моего отца, подаришь его смерть, и твоя любовь обретет новую цену.

— Сказала, что сделаю, — значит сделаю.

— Не заставляй меня ждать слишком долго.

Тони оделся. Он собирался оставить ее, нагую и неловкую, в холодной мокрой постели. Унести с собой частичку ее сердца.

Он обернулся. В его глазах стояли слезы.

— Жаль, что ты не видела ее. Мою мать. Она была так прекрасна. У нее был такой нежный голос, маленькие руки. Она сажала меня на колени и играла на фортепьяно, пела старинные итальянские песни. Она была еще юной. После того как она ушла, после того как он выгнал ее, после того как умерла моя сестра, я пробирался к вилле и поднимался по лестнице в комнаты матери. В ее гардеробной я зарывался носом в платья, вдыхал аромат. Она пахла другой страной, страной, где всегда звучала музыка и где все танцевали. Страной, озаренной свечами.

Антонио сел в кресло у потемневшего окна.

— Она была совсем молодой. Влюбилась. Люди влюблялись во все времена. В чем же ее вина? Возможно, Труит мой отец. Возможно, нет. Никто не узнает. Но он заплатит за то, что с ней сделал, за то, что сделал со мной. Всю жизнь я ненавидел его. Даже устал от этого. Я никогда не вдохну полной грудью, пока он не исчезнет. Сделай для меня одну единственную вещь. Когда мы познакомились, ты напомнила мне мать. Ты полюбила меня по-своему. Потихоньку отогрела мое застывшее сердце. Сделай это для меня. Люди думают, что я плохой. Пустышка. Может, так и есть. Но я так не считаю. Я всего лишь десятилетний мальчик, стоящий в темноте в гардеробной матери и вдыхающий аромат ее нарядов. Я могу быть плохим. Но, возможно, и хорошим. Пойму это, когда увижу его могилу.

Тони встал. Было почти темно. Распахнул дверь и ушел..

Кэтрин бродила по комнатам. Разглядывала в шкафу свои красивые платья, бусы и перья, шляпы, украшенные птицами и драгоценными камнями, туфли на высоких каблуках, красные, зеленые и золотистые, с блестящими пуговицами и пряжками, из отличной марокканской кожи. Ей вдруг захотелось начать все сначала. Прикосновение к одежде, тонкий запах духов, от нее исходящий, вызвали желание валяться до полудня в постели, слушать смех, непристойные шутки, вульгарные песни, заниматься сексом с мужчинами, которых она больше никогда не встретит. Наслаждаться звоном монет в шелковом кошельке и шампанским, его сладостью после того, как улетучатся пузырьки, ощутить утром ужасное послевкусие опиума и шампанского. Провести ночь в обществе полуодетых женщин, в белье, украшенном шелковыми лентами. Они лениво будут ласкать друг друга, непринужденно и тихо болтать всю ночь о том, что с ними случится и что уже случилось. Все это манило. Когда-то она лежала в постели все воскресное утро и хохотала над объявлениями в газетах. Она обратила внимание на объявление, поданное Ральфом Труитом, и произнесла вслух его имя. Антонио Моретти сверкнул глазами и выхватил газету. Ей было незачем тратить весь день на размышления о том, как воспользоваться новой информацией. Ральф Труит — просто имя и конец старой истории.

Назад уже не повернуть. К тому же куда ей возвращаться? В тот экипаж к матери, в летнюю грозу с кадетами? К маленькой милой сестре? К тем дням, когда ничего еще не произошло?

Кэтрин закрыла шкаф, тщательно вымылась водой из железного кувшина и выкинула все мысли из головы. Она избавилась от запаха секса и ни о чем не жалела.

Облачившись в костюм порядочной женщины, она без страха отправилась по темным улицам той части Сент-Луиса, куда никто не ходил без необходимости. В отеле «Плантерс» Кэтрин забылась крепким сном невинной девушки; пение птички поднимало ее к ангелам.