СЕНТЯБРЬ 1483 ГОДА

Каждый день я получала известия о том, как идет подготовка и вооружение нашей армии — и не только в тех графствах, где этим занимались мои братья, но и по всей стране. Постепенно узнавая, что Ричард незаконно захватил английский трон, все большее число простых людей — мелкие сквайры, торговцы, ремесленники и даже главы гильдий, — а также представителей знати задавалось вопросом: как могло случиться, что младший брат покойного короля осмелился отнять корону у королевского сына? Разве можно допустить, чтобы человек, совершивший подобное преступление, остался безнаказанным и спокойно отправился на встречу с Создателем? Зачем человеку трудиться в поте лица всю жизнь, дабы возвысить и обеспечить свой род, если самый младший из его братьев, жалкий последыш, с которым в семье почти не считались, готов тут же занять его место, стоит этому человеку хоть немного ослабеть?

В стране осталось много людей — особенно в тех местах, которые мы с Эдуардом чаще всего посещали, — которые хорошо помнили нас, называли нас красивой парой и благословляли наших хорошеньких дочек и крепких, умных маленьких сыновей. Эти люди нарекли нас «золотым семейством», уверяли, что именно мы принесли в Англию мир и обеспечили ее трон целым выводком замечательных наследников. И теперь они были искренне возмущены, что не мы живем в королевских замках, что на троне Англии сидит не сын Эдуарда.

Я очень часто писала моему мальчику Эдуарду, нашему юному королю, заклиная его быть веселым и бодрым, но вскоре послания мои стали возвращаться назад нераскрытыми, с ненарушенными печатями. Их явно никто не читал. Значит, за нашей перепиской даже шпионы не следили! Неужели таким образом мне давали понять, что моего мальчика больше нет в королевских покоях Тауэра? С каким же нетерпением я ждала, когда наконец разразится эта война, которая освободит моего сына! Как страстно я желала ускорить ее начало, а не ожидать тщеславного неторопливого продвижения Ричарда на север через Оксфордшир и Глостершир в Понтефракт и Йорк. Добравшись до Йорка, Ричард пожаловал своему сыну, тощенькому болезненному мальчику, титул принца Уэльского. Он отдал ему титул, принадлежавший моему Эдуарду, словно мой сын был уже мертв! Весь тот день я провела на коленях, моля Бога дать мне возможность отомстить за столь тяжкое оскорбление. Я не смела даже подумать о том, что это, возможно, не просто оскорбление, что в действительности все гораздо хуже, что титул этот и впрямь уже свободен, что мальчика моего больше нет на свете.

За молитвой я не заметила, как настало время обеда. Ко мне зашла Елизавета позвать к столу, и, когда она помогала мне подняться на ноги, я спросила:

— Ты знаешь, что сегодня сотворил твой дядя?

— Да, — спокойно отозвалась дочь, хотя и отвернулась. — Городской глашатай весь день кричал об этом на площади. Его было слышно даже от наших дверей.

— Ты открывала двери? — встревожилась я.

Дочь вздохнула.

— Нет, не открывала. Я никогда их не открываю.

— Герцог Ричард украл корону твоего отца. А теперь еще и своего сына облачил в одежды твоего брата. Ничего, он за это заплатит. Собственной жизнью, — мрачно предрекла я.

— Неужели тебе мало тех, кто уже умер?

Я взяла дочь за руку и повернула к себе, заставив ее посмотреть мне в глаза.

— Речь идет о троне Англии, Елизавета. И о том, что твой брат по рождению имеет на него все права.

— Речь идет о гибели целой семьи, — ровным тоном возразила она. — У тебя ведь еще и дочери есть. А о нашем праве по рождению ты подумала? Мы все лето прячемся в этой норе, как крысы, а ты целыми днями молишь Господа о возмездии. Тебе даже точно неизвестно, где он сейчас, твой бесценный сын, — по-прежнему в тюрьме или уже мертв. А второго своего сына ты сама отослала куда-то ночью, в темноте, с чужими людьми. И мы не знаем толком ни где он, ни жив ли он. Ты жаждешь вернуть свой трон, не имея представления о том, остался ли у тебя хоть один сын, которого можно на этот трон посадить!

Охнув, я в ужасе отступила от дочери.

— Елизавета!

— Я бы хотела, чтобы ты сама написала моему дяде и согласилась принять его правление, — ледяным тоном произнесла она, рука ее в моей руке тоже была холодной как ледышка. — Да, я бы очень этого хотела! Предложи ему все обсудить и прийти к компромиссу. Дай ему понять, что мы, в общем-то, согласны на любые условия, которые он выдвинет. И убеди его освободить нас и позволить нам жить в Графтоне; мы заживем там как самая обычная семья, вдали от Лондона, вдали от заговоров и предательств, вдали от постоянной смертельной угрозы. Если сейчас ты объявишь, что готова сдаться, нам еще, возможно, удастся вернуть домой моих братьев.

— Но для меня это означало бы, что я вернулась к исходной точке, к тому месту, откуда начался мой путь! — воскликнула я.

— Но разве не была ты счастлива в Графтоне, когда жила там с родителями и со своим первым мужем, который подарил тебе Ричарда и Томаса? — скороговоркой протараторила Елизавета.

— Да, конечно была, — неосторожно ответила я, не успев подготовиться к такому вопросу.

— Вот и для самой себя я бы желала того же, — сообщила моя дочь. — И для своих сестер. Простого счастья. Ты упорно делаешь из нас наследниц собственного унижения и несчастья, а я бы предпочла быть наследницей того счастья, каким ты обладала до того, как стала королевой. Мне не нужен этот трон. Я мечтаю выйти замуж за человека, которого полюблю, мечтаю совершенно свободно любить его.

Я посмотрела на дочь.

— В таком случае тебе придется отказаться от своего отца, от меня и от всего, что связывает тебя с династией Плантагенетов и делает принцессой Йоркской. Ты с тем же успехом могла бы быть Джеммой, нашей служанкой, если не хочешь подняться выше своего нынешнего положения, если не видишь своих возможностей и не собираешься ими пользоваться.

Елизавета глаз не отвела.

— Да, пожалуй, я предпочла бы стать такой, как служанка Джемма, а не такой, как ты, мама. — В голосе дочери отчетливо прозвучало свойственное молодости презрение. — По крайней мере, служанка Джемма может вечером вернуться домой и лечь спать в свою собственную постель. Служанка Джемма может даже отказаться служить у той или иной хозяйки. Служанка Джемма может, наконец, попросту убежать из опостылевшего ей дома. А ты живешь точно прикованная цепью к английскому трону, заодно и нас, своих детей, ты сделала его рабами.

Собравшись с силами, я встала и холодно заявила:

— Ты не смеешь так разговаривать со мной!

— Зато я высказалась от всего сердца, — не отступила дочь.

— Тогда передай своему сердцу: даже когда оно говорит правду, рот должен быть на замке. Не хватало мне еще предательства со стороны собственной дочери.

— Мы с тобой не воюющие армии. Нечего рассуждать о каком-то предательстве. Да и что ты можешь мне сделать? Или прикажешь отрубить мне голову как предательнице?

— Да нет, милая, мы с тобой — армия, пребывающая в состоянии войны, — тихо возразила я. — И в такое время ты не посмеешь предать ни меня, ни себя.

Тогда я и сама не знала, насколько справедливы мои слова, поскольку мы действительно были армией и уже развязали войну, в ту ночь как раз сделав первый шаг. Сначала поднялись жители Кента, затем, услышав призыв к совместным действиям, должен был вступить в бой Суссекс. Но герцог Норфолк, оставшись верным Ричарду, двинул свои войска к югу от Лондона, преградив нашей армии путь и заблокировав единственную дорогу близ Гилдфорда. Теперь мы уже не могли соединиться со своими союзниками, наступавшими с запада. Впрочем, один из верных мне людей все же сумел пробраться в Лондон, нанял лодку и под прикрытием дождя и тумана подплыл к речным воротам нашего убежища. Я общалась с ним через решетку, опасаясь открывать ворота, так как их скрежет по мокрым камням мог привлечь чье-то внимание. Кроме того, я не была знакома с этим человеком, а с некоторых пор и вовсе перестала доверять кому бы то ни было.

— Я прибыл выразить свою приверженность вам, ваша милость, — несколько неуклюже начал он. — Кроме того, нам, моим братьям и мне, хотелось бы узнать: действительно ли вы желаете, чтобы мы поддерживали теперь Генриха Тюдора?

— Что? — не поняла я. — Что вы имеете в виду?

— Мы молились за нашего принца, каждый день молились, это чистая правда. Мы и свечи за него ставили, и все такое, и всем нам в Рейгейте было ужасно жаль, просто словами не выразить, что мы тогда опоздали и не сумели его выручить. Мы…

— Погодите, — решительно прервала я. — Остановитесь. О чем идет речь?

Крупное лицо мужчины вдруг исказилось от страха.

— Ох, помилуй меня, Господи! Только не говорите, что вы ничего не знали. Неужели я, как последний болван, вам проболтался? — В отчаянии он так взмахнул своей шляпой, что обмакнул украшавшее ее перо в воду, которая с чмоканьем лизала ступени причала. — Ох, милостивая государыня, я вел себя как последний дурак. Ведь надо было сначала убедиться… — Мужчина встревоженно глядел в темный коридор у меня за спиной. — Позовите кого-нибудь. Только, ради бога, не падайте в обморок.

Я и впрямь ухватилась обеими руками за решетку ворот, перед глазами у меня все плыло.

— Не бойтесь, я не упаду, — пообещала я пересохшими губами. — Я не имею привычки падать в обморок. Так вы утверждаете, что молодой король Эдуард казнен?

Мужчина покачал головой.

— Мертв — это точно, а больше мне ничего неизвестно. Да благословит вас Бог, у вас такое милое лицо. Вы уж простите меня за то, что именно я принес вам такую черную весть. Уж такую черную — и надо же, именно я. А ведь я прибыл всего лишь узнать, каковы будут ваши дальнейшие указания.

— Так он не казнен?

Мужчина покачал головой.

— По крайней мере, прилюдно ничего такого не было. Бедные мальчики! Но наверняка никто из нас ничего не скажет. Просто до нас дошли сведения, что принцев умертвили — благослови, Господь, их невинные души! — а мы должны по-прежнему сражаться с этим узурпатором, королем Ричардом, но на трон теперь предстоит посадить Генриха Тюдора, поскольку именно он считается следующим законным наследником и будущим наилучшим правителем.

Я хрипло рассмеялась, совершенно потрясенная всеми этими известиями.

— Сына Маргариты Бофор? Вместо моего сына вы намерены короновать Генриха Тюдора?

Мой собеседник, испугавшись моего безумного смеха, огляделся, словно ища поддержки.

— Мы же ничего не знали! — воскликнул он. — Мы дали клятву освободить принцев. И действовали во имя вашей победы, ваша милость. А теперь мы просто не представляем, как нам быть дальше, когда ваших сыновей больше нет. Люди Томаса Хауарда по-прежнему перекрывают дорогу, ведущую в лагерь вашего брата, так что и до него нам не добраться, и у него мы ничего спросить не можем. Вот мы и решили, что лучше всего потихоньку пробраться в Лондон да прямо у вас все и выяснить.

— Кто вам сообщил, что принцы мертвы?

Мужчина задумался, потом ответил:

— Этого человека прислал герцог Бекингем. Он привез нам немного денег и оружие для тех, у кого его не было, и объяснил, что теперь мы вполне можем доверять его господину, поскольку тот давно перешел на вашу сторону и ведет борьбу с лжекоролем Ричардом, мстя ему за гибель мальчиков. Он говорил, что раньше герцог был верным слугой короля Ричарда, считая его опекуном и защитником малолетних принцев, но, получив известие, что принцы по приказу короля убиты, в ужасе от него отвернулся. Этот человек сетовал на то, что герцог был в курсе почти всех планов лжекороля и все-таки не сумел предотвратить смерть принцев. — Мужчина умолк, испуганно на меня глядя. — Да хранит вас Бог, ваша милость. Может, вам лучше все-таки позвать кого-нибудь из фрейлин или служанок?

— Значит, все это поведал человек, присланный герцогом Бекингемом?

— Да, это был хороший человек, он все очень здорово разложил по полочкам. Еще и за выпивку заплатил, велел промочить горло за здоровье герцога Бекингема. По его словам, лжекороль давно уже приказал тайком умертвить мальчиков, еще до того, как отправился в путешествие по стране. А герцог Бекингем, когда лжекороль открыл ему правду о принцах, поклялся, что больше не станет служить королю-убийце и пойдет против него. Тот человек еще утверждал, что все мы должны восстать против такого правителя, который способен тайком уничтожать невинных детей. А еще — что герцог Бекингем мог бы стать куда лучшим королем, чем Ричард, и у него тоже есть законные права на трон… ну и так далее.

Но разве я не получила бы сигнал, если бы мой сын действительно умер? Ведь слышала же я, как река пела похоронную песнь по моему брату. И если бы мой сын и наследник, наследник моего рода, наследник королевского трона, был бы мертв, я бы это поняла. Ну конечно. Не мог мой сын погибнуть всего в трех милях от меня, а я — даже не почувствовать этого. В общем, я не очень-то поверила в историю о гибели принцев. И не собиралась верить до тех пор, пока мне не покажут благословенное тело моего сына. Нет, он не умер. Это исключено. И я решила, что не поверю в это, пока собственными глазами не увижу сына в гробу.

— Послушайте, — я придвинулась к самой решетке и посмотрела мужчине прямо в глаза, — возвращайтесь сейчас в Кент и передайте своим людям, что они все как один должны встать на защиту принцев, поскольку мои мальчики живы. Герцог Бекингем ошибается: король еще не убил их. Я в этом абсолютно убеждена — я их мать. И вот еще что: даже если мой сын Эдуард действительно мертв, то его младший брат, принц Ричард, находится вовсе не в Тауэре. Мы сумели благополучно переправить его в другое место, и теперь он в полной безопасности, но пока вынужден скрываться. Однако он еще вернется и займет трон, принадлежащий ему по праву. Плывите же в Кент, друг мой, ждите сигнала и будьте готовы к бою. Сражайтесь с гордо поднятой головой, твердо зная, что непременно должны уничтожить узурпатора Ричарда и освободить моих сыновей, а затем и меня.

— А герцог как же? — Мужчина явно был озадачен. — И Генрих Тюдор?

Я поморщилась и отмахнулась, словно даже и думать об этих двоих не стоило.

— Не сомневаюсь, что оба они — наши верные союзники в этом деле, — произнесла я с уверенностью, которой отнюдь не испытывала. — Будьте же и вы мне верны, а я буду помнить и вас, и каждого из тех, кто сразится за меня и моих сыновей, и никого из вас не забуду, когда вновь обрету свою законную власть.

Мужчина поклонился и, пятясь, спустился по ступеням к воде, затем осторожно шагнул в лодку и тут же растаял в темноте и тумане, плотной пеленой окутавшем реку. Я подождала, пока совсем стихнет плеск весел, и, глядя в темные воды Темзы, прошептала:

— Значит, герцог. Герцог Бекингем всем твердит, что мои сыновья мертвы. С чего бы ему делать это? Ведь он вроде клялся, что спасет их. Ведь он сам снабжает мятежников золотом и оружием. С какой стати ему говорить своим людям, что принцы мертвы, и одновременно призывать их с оружием в руках выступить против нынешнего короля?

Я поужинала вместе с дочерьми и теми немногочисленными слугами, что оставались с нами в убежище, но не способна была расслышать ни слова из того библейского текста, который, как всегда, после ужина старательно читала семилетняя Анна. Не слышала я и ответов остальных детей на вопросы Елизаветы о том, что они поняли из прочитанного отрывка. Пожалуй, я была еще более невнимательна, чем четырехлетняя Екатерина, но я действительно ни о чем не могла думать, кроме внезапно возникших и весьма упорных слухов о гибели моих сыновей.

Я рано отослала девочек спать, мне невыносимо было смотреть, как они играют в карты или поют рондо. Но уснуть так и не сумела и всю ночь ходила по комнате, стараясь ступать только на ту доску пола, которая не скрипела. То и дело я подходила к окну, наблюдала за рекой, возвращалась обратно и все размышляла: почему же все-таки Ричарду именно сейчас понадобилось убить моих мальчиков? Ведь он и так достиг всего, чего хотел: убедил Совет назвать их бастардами, провел через парламент акт о признании моего брака недействительным, провозгласил себя законным наследником престола, и сам архиепископ надел корону на его темноволосую голову. Его болезненная жена Анна была коронована как королева Англии, а их сыну пожалован титул принца Уэльского. И всего этого Ричард добился, пока я торчала в убежище, а мой сын томился в тюрьме. Ричард праздновал победу, зачем же ему теперь уничтожать нас? Почему именно сейчас ему это необходимо? Неужели по приказу Ричарда мальчиков действительно умертвили? Ведь Ричард же наверняка понимал, что не сможет избежать обвинения в совершенном преступлении, поскольку каждому в Англии известно, что моих сыновей в Тауэр поместил именно он и именно он является их опекуном. Каждый знал также, что моего сына Ричарда переправили в Тауэр против моей воли, — большей публичности просто трудно представить. К тому же сам архиепископ поклялся мне при свидетелях, что мальчику не будет причинено никакого вреда.

И уж совсем не похоже на Ричарда куда-то уехать, бросив незавершенные дела. Когда он и два его брата решили, что бедный король Генрих должен умереть, они втроем, встретившись у дверей, вошли к Генриху — мрачные, но внутренне совершенно готовые к убийству. Таковы уж они, принцы Йоркские: им тоже, разумеется, свойственны гнусные деяния, однако они не перепоручают их кому-то, а все делают сами. Слишком много риска — просить кого-то погубить двух невинных мальчиков, да еще принцев крови, подкупать охрану, прятать тела; нет, это все не для Ричарда. Я же видела, как он убивает: сразу, без предупреждения, зато не скрываясь и не испытывая стыда. Человек, приказавший обезглавить сэра Уильяма Гастингса на колоде, вынутой из строительных лесов, не моргнув глазом прижал бы подушку к лицу мальчика. И если бы этому суждено было случиться, я не сомневалась: Ричард сделал бы все собственноручно. В крайнем случае отдал бы приказ, но непременно сам проследил бы, что все исполнено как надо.

Эти мысли убеждали меня, что этот господин из Рейгейта ошибается и мой маленький Эдуард все еще жив. Но я снова и снова подходила к окну, смотрела на воду, пытаясь хоть что-то разглядеть во тьме и тумане, и думала: а если я ошибаюсь, ошибаюсь во всем, даже в своем доверии к Мелюзине? Что, если Ричарду все же удалось найти человека, который согласился убить мальчиков? Что, если Эдуард мертв? Что, если я утратила дар предвидения и совершенно не представляю нашего будущего? Что, если я вообще больше ничего в этой жизни не понимаю?

К рассвету я была уже не в силах оставаться наедине со своими размышлениями и сомнениями и послала слугу за доктором Льюисом. Я велела разбудить его и вытащить из постели, сообщив, что я смертельно больна. Впрочем, когда доктор явился, ложь моя стала уже почти правдой: у меня и впрямь был жар, и меня сильно знобило — видимо, из-за пережитого чрезвычайно сильного душевного напряжения.

— Как вы себя чувствуете, ваша милость? — осторожно обратился ко мне доктор Льюис.

При свете свечи я выглядела, наверное, ужасно — растрепанные волосы кое-как заплетены в косу, платье все перекручено.

— Передайте леди Маргарите, — начала я напрямик, — что в Тауэр необходимо поставить самых своих надежных людей на охрану моего сына Эдуарда, пока мы не сможем вывести его оттуда. И пусть леди Маргарита воспользуется и своим влиянием, и именем своего знатного супруга. Она должна обеспечить моим сыновьям надлежащую защиту, поскольку им грозит опасность. Ужасная опасность.

— Вы получили какие-то известия?

— Да. Кто-то упорно распространяет слухи, что мои мальчики мертвы.

Доктор не выразил ни малейшего удивления.

— Надеюсь, Господь этого не допустит, ваша милость, но, боюсь, это не просто слухи. Все происходит именно так, как и предупреждал нас герцог Бекингем. Он ведь не раз говорил, что лжекороль готов убить даже своих племянников ради трона.

Я отпрянула от доктора, но не резко, а осторожно — словно, протянув руку, заметила змею, гревшуюся на солнце именно в том месте, которого чуть не коснулась.

— Да, — отозвалась я и вдруг почувствовала страшную усталость. — Именно так. И в точности те же слова произнес человек, присланный герцогом.

Доктор перекрестился.

— Помилуй нас, Боже.

— И все же я верю, что преступление еще не совершено. И собираюсь предотвратить его.

Доктор кивнул, но все же ответил:

— Боюсь, мы можем опоздать, ваша милость. Боюсь, мы их уже потеряли… Ваша милость, я сочувствую вам от всего сердца…

— Благодарю за сочувствие, — ровным тоном прервала я.

Боль так пронзала мои виски, что я даже думать толком не могла. У меня было такое ощущение, будто я смотрю прямо в глаза ядовитой змее, и она тоже глаз с меня не сводит.

— Господь всемогущ, и я полагаю, что наше восстание уничтожит дядю, который может убить родных племянников. В борьбе с этим Иродом Бог будет на нашей стороне.

— Если это действительно сделал Ричард, — тихо заметила я.

Доктор Льюис глянул на меня так, словно мои слова потрясли его до глубины души, хотя он только что вполне спокойно рассуждал об убийстве двух невинных детей.

— Кто же еще способен на такое преступление? — запальчиво воскликнул он. — Кому еще это может быть выгодно? Кто казнил сэра Уильяма Гастингса, и вашего брата, и вашего сына? Кто является убийцей ваших близких и вашим злейшим врагом? Ваша милость, вам просто некого подозревать, кроме… этого человека!

Я вся дрожала, к глазам подступили слезы, они жгли мне глаза.

— Не знаю… — запинаясь, пробормотала я. — Просто я чувствую, что мой мальчик жив. Я бы сразу поняла, если б его убили. Мать всегда первой узнает о таких вещах. Спросите у леди Маргариты: узнала бы она, если б убили ее Генриха? Мать всегда знает. По крайней мере, хоть мой Ричард в полной безопасности.

Наживку доктор, разумеется, проглотил, и я заранее представляла, как он отреагирует на подобное заявление, — я успела заметить, каким шпионским интересом вспыхнули его масляные глаза.

— Вот как, неужели? — изумился он, явно надеясь на разъяснения.

Но я уже сказала достаточно.

— Слава богу, они оба в безопасности, — поправилась я. — Но ответьте: почему вы-то так уверены, что мои мальчики мертвы?

Доктор нежно коснулся моей руки.

— Мне не хотелось вас огорчать… Но мальчиков никто не видел с тех пор, как лжекороль покинул Лондон. Герцог Бекингем и леди Маргарита полагают, что Ричард приказал их убить еще до своего отъезда. Никто из нас ничего не мог сделать для их спасения. Ведь когда мы попытались взять Тауэр штурмом, ваши сыновья уже погибли.

Я выдернула из ласковых рук доктора свою руку и коснулась ладонью лба: голова у меня просто раскалывалась от боли. И это, к сожалению, не давало мне возможности мыслить достаточно ясно. Но я помнила: Лайонел вроде как слышал крики слуг насчет того, что мальчиков нужно увести в глубь Тауэра, когда одна лишь последняя дверь отделяла его от моего маленького Эдуарда. Впрочем, с чего бы доктору Льюису лгать мне?

— Разве для нашего дела не было бы лучше, если бы герцог Бекингем хранил молчание? — спросила я. — Мои друзья, члены моей семьи и многочисленные союзники собирают войска, чтобы вызволить принцев, а Бекингем тем временем твердит, что мальчиков уже нет в живых. Зачем моим людям выворачиваться наизнанку, если законный наследник престола мертв?

— Но ведь они все равно узнали бы об этом — раньше или позже, — умело уклонился от вопроса доктор Льюис. Слишком умело.

— И все-таки, — настаивала я, — зачем им узнавать об этом перед решающей схваткой?

— Все должны знать: этот приказ был отдан королем-самозванцем! — вскричал доктор. — Тогда вся вина падет на герцога Ричарда, и ваши люди поднимутся, мечтая ему отомстить.

Я никак не могла понять, почему, почему это так важно. Я просто чувствовала, что за всем этим стоит явная ложь, но ткнуть пальцем и показать, где она, эта ложь, пока не могла. Но была уверена: тут что-то не так!

— Но кто бы усомнился, что именно король Ричард велел их убить? Как вы его назвали? Убийца моих близких и мой злейший враг? Зачем же нам в такой ответственный момент вытаскивать на свет божий свои страхи и опасения и сбивать с толку наших людей?

— Никто бы, разумеется, в этом не усомнился, — согласился доктор. — Все было бы ясно: никто, кроме Ричарда, этого сделать не мог. Да и никто другой никакой выгоды от подобного преступления не получил бы.

Охваченная внезапным нетерпением, я вскочила на ноги, задела стол и уронила подсвечник.

— Я вас не понимаю!

Доктор Льюис поднял подсвечник, и пламя запрыгало, отбрасывая на его дружелюбное лицо жуткие тени. На мгновение мне показалось, что сейчас он именно такой, каким его увидела моя Сесилия, когда прибежала ко мне и сообщила, что у наших дверей стоит Смерть. От ужаса у меня перехватило дыхание. Я даже отступила на шаг, а доктор аккуратно поставил свечу и встал, как ему и подобало, поскольку я, вдовствующая королева, уже стояла перед ним.

— Вы можете идти, — добавила я без всякой связи с предыдущей фразой. — Простите, я очень расстроена. Просто не представляю, что и думать. Вы можете идти. Оставьте меня.

— Не дать ли вам снотворное — отвар или пилюлю? Это поможет вам уснуть. Мне очень жаль, что я так огорчил вас.

— Нет, теперь я и так непременно усну. Спасибо, что составили мне компанию. — Я перевела дыхание, отбросила с лица волосы. — И успокоили своими мудрыми словами. Нет, теперь я, право, пришла в себя.

Доктор был явно озадачен.

— Но я ничего особенного вам не сказал…

Я покачала головой. Я просто дождаться не могла, когда же он меня оставит.

— Вы разделили со мной мои тревоги, а это уже акт в высшей степени дружеский.

— Первым делом, прямо с утра, я повидаюсь с леди Маргаритой, поведаю ей о ваших страхах и попрошу направить в Тауэр надежных людей, которые постараются раздобыть более достоверные сведения о ваших мальчиках. Если они живы, мы непременно подберем им достойную охрану и обеспечим безопасность.

— По крайней мере, хоть Ричард в безопасности, — как бы невзначай обронила я.

— В большей безопасности, чем его брат?

Я улыбнулась, как улыбается женщина, владеющая какой-то тайной.

— Ах, доктор! Предположим, у вас есть два редких сокровища, но вы боитесь воров — разве вы положите обе драгоценности в одну шкатулку?

— Так Ричарда в Тауэре нет?! — уточнил доктор еле слышно, но с невероятным напряжением, не сводя с меня своих голубых глаз.

Я приложила палец к губам.

— Тише…

— Но ведь оба мальчика были убиты в постели…

Были ли? Неужели? Почему ты так в этом уверен, Льюис? Я очень старалась, чтобы лицо мое оставалось неподвижным и холодным как мрамор, и доктор наконец отвернулся от меня, потом расшаркался и направился к двери.

— Передайте леди Маргарите, что я умоляю ее направить в Тауэр своих людей и велеть им как следует охранять моего сына, — громко произнесла я вслед. — Как если бы это был ее родной сын.

Доктор еще раз поклонился и исчез за дверью.

Когда дети проснулись, я сообщила им, что больна и останусь в постели. Елизавету, которая все пыталась ко мне проникнуть, я остановила в дверях, объяснив, что мне нужно поспать. Спать мне вовсе не хотелось, я собиралась разобраться в том, что происходит. Стиснув голову руками, я босиком ступала по комнате, чтобы дети не услышали моих шагов, но тщетно напрягала свой ум, пытаясь хоть что-то понять. Я чувствовала себя совершенно одинокой в этом мире умелых интриганов. Герцог Бекингем и леди Маргарита действовали или сообща, или, по крайней мере, каждый в своих интересах. Но делали вид, что служат мне и являются моими союзниками; впрочем, возможно, они и впрямь были мне верны и я ошибалась, не доверяя им. Мысль моя явно ходила по кругу. Я даже подергала себя за волосы на висках, стараясь причинить боль, словно это могло заставить меня лучше соображать.

Да, я желала зла Ричарду, я наложила заклятие на этого тирана, однако сейчас с его гибелью можно было и подождать. Это он заключил моего мальчика в тюрьму, но вовсе не он распространял слухи о смерти принцев. Он продолжал насильно держать детей в Тауэре, противясь моей и их воле, но не он старался подготовить народ к тому, что принцев уже нет на свете. Да, он захватил трон путем лжи и обмана, отдал титул принца Уэльского своему сыну, но для этого ему вовсе не нужно было убивать моих мальчиков. Он и так поступал по-своему, он и так уже стал победителем и получил все, что хотел, не запятнав свои руки кровью детей, так что сейчас ему тем более ни к чему было убивать Эдуарда. Английский трон Ричард уже занял, теперь ему ничто не угрожало, Тайный совет одобрил его восшествие на престол, парламент тоже, и он в качестве полноправного короля отправился осматривать свои владения, и вся страна радостно его приветствовала. Наверное, Ричард знал, что где-то готовился мятеж — и это моих рук дело, — но не сомневался, что Хауарду удалось этот мятеж подавить. Ричард был уверен, что восставшие теперь никакой опасности не представляют. Значит, ему нужно одно: держать моих сыновей в заключении и добиться от меня признания своего поражения, чего так настойчиво требует от меня и Елизавета.

Оказывается, еще и герцог Бекингем имеет определенные претензии на трон — в том случае, если не станет Ричарда, его сына и, разумеется, моих сыновей. Правда, пока мои сыновья живы, претензиям Бекингема грош цена. Но если этот слабенький детеныш, сынок Ричарда, умрет, сам Ричард падет в бою, а Бекингем во главе победоносного мятежа ворвется в Лондон, тогда именно у него, Бекингема, будут все основания получить корону. Тогда никто не станет отрицать, что именно он является следующим наследником престола — особенно если все узнают, что оба мои сына мертвы. Тогда Бекингем поступит так же, как поступил когда-то и мой муж Эдуард, предъявив свои права на трон и прекрасно осознавая, что в Тауэре находится его соперник, обладающий точно такими же правами. И мой Эдуард и его два брата, войдя в Лондон во главе победоносной армии, сразу направились в лондонский Тауэр, где пребывал в заключении настоящий король, и убили его, хотя у несчастного Генриха сил было не больше, чем у невинного младенца. Значит, рассуждала я, герцог Бекингем рассчитывает, что, победив Ричарда и ступив в Лондон, он тоже сразу двинется в Тауэр, объявив всем, что прежде всего намерен выяснить правду о моих сыновьях. Затем последует пауза, достаточно долгая, чтобы люди успели вспомнить слухи о гибели мальчиков и начали опасаться, что эти слухи оправдаются. Затем Бекингем покинет Тауэр и с трагической миной на лице заявит, что мои сыновья обнаружены мертвыми — похороненными во дворе под булыжником, или спрятанными в шкафу, или зверски убитыми в постели самим Ричардом, их дядей-злодеем. Тем самым Бекингем полностью подтвердит справедливость тех сплетен, которые сам же и распускал. Ему останется лишь добавить, что, поскольку принцы погибли, английский трон придется занять ему, и к этому времени не останется в живых никого, кто смог бы оспорить его права.

К тому же Бекингем является констеблем Англии. У него уже и сейчас имеются в распоряжении ключи от Тауэра.

Прикусив палец, я остановилась у окна. Довольно о Бекингеме. Теперь следует обратить внимание на своих «закадычных друзей» — леди Маргариту Стэнли и ее сына Генриха Тюдора. Они наследники дома Ланкастеров, и леди Маргариту вполне могла посетить мысль, что Англии пора снова повернуться лицом к этой династии. Сейчас ей приходится быть союзницей Бекингема и моих сторонников; Генрих Тюдор слишком молод и не сможет собрать достаточно сильную армию из иностранных наемников и самостоятельно победить Ричарда. Он почти всю жизнь прожил в ссылке, и сейчас появилась прекрасная возможность вновь вернуться в Англию, причем вернуться королем. Вряд ли Маргарита настолько глупа, что не понимает: не стоит идти на такой риск, как открытое противодействие Ричарду, ради чего-то меньшего, чем английский трон. Ее супруг с самого начала был на стороне Ричарда, и теперь они заняли у него при дворе весьма высокое положение. Собственно, леди Маргарита уже вела переговоры с Ричардом относительно возможности даровать ее сыну прощение и позволить ему благополучно поселиться в Англии. И уже получила разрешение передать сыну свои земельные владения в качестве наследства. Так неужели она готова все это поставить под удар ради сомнительного удовольствия посадить на трон моего сына и заставить меня быть ей обязанной? Да с какой стати?! С какой стати ей идти на подобный риск? Скорее уж она станет действовать как раз в интересах своего сына, защищая его претензии на трон. Именно поэтому она вместе с Бекингемом и приучает страну к мысли о гибели моих сыновей и о том, что это дело рук Ричарда.

Но хватит ли у Генриха Тюдора мужества проникнуть в Тауэр и объявить, что он явился во имя спасения принцев, а затем удавить обоих мальчиков и снова выйти к народу с ужасной вестью о том, что законные наследники престола, ради которых он так храбро сражался, давно мертвы? Смогут ли они — он и его великий друг и союзник Бекингем — поделить доставшееся им королевство? Предположим, Генрих Тюдор возьмет себе свой фамильный фьеф Уэльс, а Бекингему достанется север. А если Бекингем падет в бою? Будет ли Генрих тогда неоспоримым наследником трона? Или, может, его мать пошлет в Тауэр своих слуг удушить моего мальчика во сне, а вовсе не ради его спасения? По силам ли отдать подобный приказ столь богобоязненной женщине, почти святой, какой она представляется всем? Сможет ли она ради своего сына принести в жертву все, что угодно, даже моего Эдуарда? Не знаю. Да и откуда мне знать! Зато я поняла одно: именно герцог Бекингем и леди Маргарита распространяют слухи, что принцы мертвы. И при этом собирают войско для сражения против короля-узурпатора. А засланный ко мне агент леди Маргариты — этот доктор Льюис — еще и роняет как бы невзначай, что оба мальчика убиты в постели. И получается, что единственный, кто не готовит Англию и весь мир к оплакиванию безвременной гибели принцев, единственный, кому их смерть не несет никакой выгоды, — этот мой смертельный враг, вернее, тот, кого я таковым считала: Ричард Глостер.

Мне потребовался целый день, чтобы определить размер надвигающихся на нас бедствий; даже к вечеру, за ужином, я еще во многом сомневалась. Да и как иначе, ведь жизнь моих сыновей зависела от того, в ком я сумею почуять врага, а кому стану доверять как другу. Уверенной до конца я не была ни в чем. Мои «случайно» произнесенные слова о том, что мой сын Ричард защищен и находится далеко от Тауэра, должны были, по крайней мере, заставить убийцу помедлить; и я очень надеялась, что это поможет мне выиграть хоть немного времени.

Днем я написала своим братьям, которые готовили мятеж в южных графствах, и предупредила их о заговоре и о том, что заговор этот способен — подобно змеиному яйцу со змеенышем, которое подкинули в птичье гнездо, — полностью нарушить все наши планы. Я написала им, что Ричард по-прежнему является нашим врагом, однако его злоумышления могут оказаться сущим пустяком по сравнению с той опасностью, которая грозит нам со стороны союзников. Я отправила письма с гонцами, но отнюдь не была уверена, что мои братья получат их вовремя, да и вообще когда-нибудь получат. Однако выразилась я в этих посланиях вполне ясно.

В ту ночь я у окна слушала реку. Елизавета вышла из спальни младших девочек, смежной с моей, и встала рядом. Ее юное лицо было мрачным.

— Что случилось, мама? — спросила она. — Пожалуйста, не скрывай правду. Ты весь день просидела взаперти. Ты что, получила дурные вести?

— Да, — призналась я. — Скажи, ты не слышала пения реки? Как в ту ночь, когда погибли дядя Энтони и твой сводный брат Ричард Грей.

Дочь попыталась отвести глаза, но я проявила настойчивость.

— Елизавета, ты слышала, как пела река?

— Да, но не так, как в ту ночь, — отозвалась она.

— Значит, ты что-то слышишь?

— Очень слабо. Какое-то тихое и нежное пение, напоминающее колыбельную или жалобу. А ты разве не слышала, мама?

Я покачала головой.

— Нет. Но душа моя полна страха за Эдуарда.

Елизавета прильнула ко мне и ласково коснулась моей руки.

— Неужели бедному брату угрожает какая-то новая опасность?

— Да, так мне кажется. Думаю, герцог Бекингем пойдет против нас, если выиграет это сражение с Ричардом. Я уже написала твоим дядьям, но неизвестно, смогут ли они остановить его. У герцога огромная армия. Сейчас он вместе с ней движется вдоль реки Северн в Уэльсе и вскоре прибудет в Англию. Не знаю, как мне действовать. Не представляю, смогу ли я, находясь здесь, сделать хоть что-то, как-то обезопасить моего сына, как-то защитить и его, и всех нас от Бекингема. Нам ни в коем случае нельзя позволить ему войти в Лондон. Ах, если бы у меня была возможность устроить ему в Уэльсе какую-нибудь западню!

Елизавета задумалась и направилась к окну, через которое в наши душные комнаты благодатным потоком вливался влажный речной воздух.

— Хорошо бы дождь начался. — Она лениво потянулась. — Такая жарища. Нет, правда, ужасно хочется дождя! Скорей бы.

И тут же, словно отвечая ее желанию, комнату наполнил легкий шепот прохладного ветерка, а потом послышался перестук редких дождевых капель по свинцовым переплетам раскрытого окна. Елизавета еще шире распахнула створки, чтобы видеть небо и темные тучи, которые ветер нес над рекой.

Я тоже подошла к окну и встала рядом с дочерью. Ливень уже вовсю молотил по темной поверхности воды; если от первых крупных капель там расплывались большие круги, точно от играющей рыбешки, то постепенно кругов становилось все больше, и вскоре они все слились, а шелковистая поверхность реки напоминала испещренную выбоинами проезжую дорогу. Затем разразилась гроза, да такая сильная, что уже ничто было не различить в завихрении водных струй — казалось, над Англией разверзлись небеса. Смеясь, мы стали закрывать окна. Буря все не утихала, по нашим рукам и лицам текла вода. Мы вымокли до нитки, но сумели плотно, на задвижку, запереть все окна в моей комнате. После мы бросились закрывать и все остальные, а дождь все лил и лил как из ведра, словно мои бесчисленные горести и тревоги изливаются этими небесными слезами.

— Такой ливень грозит наводнением, — заметила я.

Моя дочь промолчала, но согласно кивнула.

Дождь шел всю ночь. Елизавета легла спать вместе со мной, как часто делала в детстве, и мы с ней лежали в теплой сухой постели, слушая стук капель и непрерывный плеск речных волн о стены нашего убежища. Переполнились желоба на крышах, вода в водосточных трубах пела, точно в фонтанах, и мы с дочерью уснули, подобно двум водяным богиням, под стук ливня и хлюпанье непрерывно поднимавшейся речной воды.

А утром, когда мы проснулись, нам сначала показалось, что еще ночь, так было темно. Дождь шел по-прежнему, вода в реке все поднималась. Елизавета то и дело бегала к речным воротам аббатства и вскоре сообщила мне, что все нижние ступени лестницы уже залиты. Из-за непогоды движение на реке почти полностью прекратилось, а те немногочисленные смельчаки, кто все же спустил свои лодчонки с товаром на воду, гребли явно с огромным трудом, скрючившись в три погибели под напором ветра и тщетно пытаясь защититься от стихии надетыми на голову и насквозь промокшими мешками. Мои девочки все утро проторчали у окон, глядя на необычайно высокую воду и этих несчастных гребцов. Река явно выходила из берегов; мелкие суденышки были поспешно убраны в лодочные сараи, крепко привязаны к причалам или вытащены как можно дальше на берег, поскольку река с каждой минутой все больше разливалась, да и течение стало слишком сильным. По случаю непогоды мы даже растопили камин — в убежище и впрямь было темно и сыро, как в ноябре, — и стали играть в карты; я все время позволяла девочкам у меня выигрывать. Мне было хорошо — я всегда очень любила звук дождя.

И на следующую ночь мы с Елизаветой тоже лежали, обнявшись, в моей постели, и слушали, как поет вода, сливаясь потоками с крыш аббатства и падая на мощеный двор. А к утру и в доме раздалось теньканье капель — это вода сочилась сквозь черепичную крышу. Я поднялась, разожгла огонь в камине и подставила горшки там, где протекало. Елизавета тоже встала, открыла ставни и, выглянув в окно, сказала, что дождь льет по-прежнему и, судя по всему, будет идти весь день.

Девочки затеяли игру в Ноев ковчег. Елизавета прочитала им соответствующую историю из Библии, и они устроили торжественное шествие с игрушками и подушками, которые изображали «каждой твари по паре». Ковчегом служил мой письменный стол, который перевернули вверх ногами и с боков закрыли простынями. Я даже разрешила девочкам пообедать в «ковчеге», а перед сном заверила их, что бояться нечего, что Всемирный потоп, случившийся во времена Ноя, был очень давно и, уж конечно, Господь не допустит второго потопа даже с целью наказать всяких плохих людей. Этот дождь, рассуждала я, послан заставить тех, кто хочет совершить нечто дурное, сидеть дома, лишившись возможности причинить кому-либо зло. Благодаря тому что Темза так сильно разлилась, ни один злодей теперь в Лондон попасть не сможет, а значит, все люди здесь будут в полной безопасности.

Елизавета слушала меня с легкой улыбкой, но, когда девочки улеглись спать, все же взяла свечу, сходила по темному коридору к речным воротам и выяснила, насколько еще поднялась вода.

Оказалось, что поднялась она значительно сильнее, чем можно было ожидать. Елизавета удивлялась, потому что такого наводнения еще никогда не видела; ей показалось даже, что вода вскоре затопит и весь коридор до самой лестницы, ведущей в наше убежище, если прибудет еще хотя бы на пару футов. А если в ближайшее время дождь не прекратится, то вода может добраться и выше. Нам, правда, пока ничего не грозило — от коридора нас отделяло еще два пролета каменной лестницы, — но беднякам, что живут на речных берегах, явно пришлось собирать свой жалкий скарб и бежать из дома под натиском разбушевавшейся стихии.

На следующее утро наша служанка Джемма явилась в задранном платье и с грязными по колено ногами. Она сообщила, что в низких местах улицы совершенно затоплены и повсюду распространяются страшные истории о том, как водой унесло несколько домов, а выше по реке разрушены все мосты и целые деревни отрезаны от остального мира. Таких дождей в сентябре еще никогда не бывало; казалось, им нет конца. Выяснилось, что купить на рынке свежие продукты совершенно невозможно, поскольку дороги размыты и крестьяне не могут доставить в город свои товары. Хлеб сразу сильно подорожал из-за нехватки муки, а некоторые булочники даже и печи растопить не сумели, потому что все дрова безнадежно отсырели. Джемма заявила, что ночевать останется у нас, потому что боится возвращаться домой по затопленным улицам.

Утром дождь все еще шел, и девочки, не отлипавшие от окон, то и дело описывали нам всякие странные и интересные события. Бриджит, например, до смерти перепугалась, увидев, как мимо наших окон проплыла утонувшая корова. Затем кто-то из них заприметил, как мимо плывет перевернутая телега. Бурным течением несло бревна — судя по всему, от разрушенных во время наводнения домов; бревна налетали друг на друга и глухо ударялись о стены нашего убежища и о ступени затопленной лестницы, ведущей к речным воротам, в которые теперь могла проникнуть только сама река, — весь коридор был уже затоплен, и мы, стоя на лестнице, разглядели лишь верхушку резных чугунных ворот да клочок неба. Река поднялась, наверное, футов на десять и беспрепятственно вливалась в катакомбы аббатства, омывая гробницы спящих там мертвецов.

Я даже и не пыталась высматривать средь бурных волн гонца, присланного моими братьями. Вряд ли можно было ожидать, что в такую непогоду кто-то доберется до Лондона из западных графств. Впрочем, теперь мне не так уж и нужны были вести от них — я и так знала, что происходит: реки восстали против Бекингема; высочайший прилив бил о берег волнами, не давая Генриху Тюдору высадиться на английскую землю; их армии тонули в потоках дождя. Все воды Англии разом поднялись на защиту своего принца!