Глава 9
В чужом тылу
После артподготовки вперед двинулись танки и пехота, самоходки были во втором эшелоне. Оборону немцев проломили и с боем стали продвигаться дальше.
Неожиданно Виктор заметил справа, на большом удалении, немецкую пушку, возле которой суетился расчет. Видимо, пушку разворачивали, поскольку раздвигали станины.
– Юрий, справа восемьсот пушка, накрой осколочным. Алексей, разворот на девяносто вправо – и короткая.
Крутанувшись, самоходка остановилась.
Тем временем немцы уже установили пушку. Позиция удобная – танкам и самоходкам в борт бить.
Однако гитлеровцы немного не успели, какую-то минуточку – Юрий выстрелил.
Пушку подбросило взрывом, пушкарей раскидало.
Виктор еще заметил группу немецких пехотинцев – около взвода, убегавших к лесу.
– Алексей, вперед! – И заряжающему: – Михась, давай осколочный.
Самоходка подъехала к разбитой пушке и сделала остановку – с этого места пехотинцы были хорошо видны.
– Юрий, пару снарядов по немчуре!
Выстрел, еще один… Большая часть немцев полегла, но несколько человек продолжали бежать.
– Алексей, догоняй! Дави гадов!
Самоходка рванула вперед. Следом за ней и левее метров на сто продвигалась еще одна – с их батареи, тоже стрельбу вела.
После пехоты они увидели на дороге крытый грузовик. Его ударили корпусом и разломили почти пополам.
В горячке боя они не заметили, как оторвались от своих. Танки и самоходки прошли прямо, а они забрали вправо.
– Стой! – приказал Виктор механику-водителю – надо было определиться с местом, куда их занесло. А сзади уже ревела мотором вторая самоходка – рядом встала. Там экипаж – и вовсе одни новички, без боевого опыта.
Люк на самоходке откинулся, и показался младший лейтенант. Спрыгнув с самоходки, он подбежал к Виктору. Тот тоже слез на землю.
– Похоже, младшой, заблукали мы немного.
– Да? – удивился командир самоходки. – То-то я смотрю, вы вправо, по пушке выстрелили, потом грузовик долбанули… И мы за вами. Бронетранспортер подбили! – Он протянул руку Виктору: – Младший лейтенант Серегин.
Младший лейтенант выглядел довольным.
Тем не менее от батареи им отрываться не следовало. Стоит наткнуться на танки или противотанковые пушки на заминированной и защищенной позиции, как дело будет швах.
Виктор достал из планшета карту, повертел ее. Вокруг – ни одного ориентира, лес.
Однако младшой не унывал:
– Наша земля, как мы можем заблудиться? Выберемся назад по своим следам, и вся недолга!
– Ага, а батарея уже за танками вперед ушла. Получается, отсиживались мы… Нет, будем вперед продвигаться до первой деревушки. У жителей название узнаем, свяжемся со своими.
– Как знаешь. Ты старше, я во всем на тебя полагаюсь.
По грунтовке двигались друг за другом. Еще на остановке Виктор предупредил:
– Если стрелять начну, сразу из-за корпуса моей самоходки в сторону выдвигаешься, огнем поддержишь.
– Так точно!
Эх, молодо-зелено!
Показалась деревня в два десятка домов.
У первого же дома остановились. Виктор выбрался из машины, подошел к дому и постучал в окно.
Из окна выглянул дед – лицо испуганное; кивнув, он вышел на крыльцо.
– День добрый, дедушка!
Дед, посмотрев по сторонам, подслеповато уставился на самоходки:
– Никак – русские? Звезды вроде на танках?
– Советские! Да не танки у нас, дед – самоходки!
– А по мне все едино! Уезжали бы вы, хлопцы…
– Что-то ты, дед, негостеприимно встречаешь нас, – насторожился Виктор.
– Так в деревне солдаты немецкие! Много, человек двадцать – и при двух грузовиках. Машины большущие, крытые…
– Понял. А как деревня называется, дедушка?
– Да как всегда, Бекетовка.
Виктор подошел к самоходке младшего лейтенанта. На фронте их называли просто – младшой.
Лейтенантик по пояс высунулся из люка.
– Слушай, в деревне немцы при двух грузовиках.
– Тоже мне проблема! Раздавим!
– Тогда не отставай и не зевай.
Виктор залез в рубку своей самоходки и подключился к ТПУ:
– Парни, в деревне немцы и два грузовика в придачу. Надо раздолбать. Заряжай осколочным. Алексей, вперед. Увидишь грузовик – дави.
Обе самоходки рванули вперед.
Они проскочили почти всю деревню, когда увидели на околице два грузовика, да не простые, крытые брезентом, а кунги. Из жесткой крыши торчали высокие антенны, рядом часовой ходит, за плечами – винтовка с примкнутым штыком.
– Влево и на таран! – закричал Виктор.
Часовой самоходки услышал и увидел, но не понял, что они советские. Когда же сообразил, едва успел отпрыгнуть в сторону.
Самоходка ударила стволом в высокий борт, навалилась корпусом. Захрустело рвущееся железо, изнутри понеслись истошные крики.
Рядом прогремел взрыв – это младшой выстрелил из пушки по второй машине.
Виктор всмотрелся в приборы – немцев не было видно. Он открыл люк: оба грузовика – в хлам. Среди исковерканного железа была видна разрушенная радиоаппаратура и мертвые тела в мышиного цвета форме.
Из второй самоходки высунулся младшой:
– Как мы их! Первым же выстрелом!
Нашел, чему радоваться! Со ста метров в здоровенный грузовик любой новичок не промахнется.
– Пусть твой заряжающий с автоматом избы пройдет – вдруг там немцы попрятались…
В пару к нему Виктор выделил и своего заряжающего, Михася.
Однако не успели они и к первой избе подойти, как раздались пистолетные выстрелы, потом – две короткие автоматные очереди, и все стихло.
Оба заряжающих вернулись, Михась нес в руке саквояж.
– Офицер, гитлеровец, значит, убегать вздумал. Из пистоля стрелял. Я ему по ногам, а он застрелился. Сам! Вот портфель его.
Виктор открыл саквояж – он был полон бумаг на немецком языке.
– Избы все-таки обойдите, только осторожно.
Сам же забрался в самоходку и вызвал по рации комбата. Связь была отвратительной: очень сильно мешали помехи, и голос комбата был слышен то отчетливо, то пропадал вовсе.
– Первый, Первый, я Седьмой!
– Слушаю, Седьмой.
– Я с экипажем Серегина у деревни Бекетовка, прием.
– Да как вы туда попали? Это же совершенно не в полосе нашего наступления!
– Получилось так, товарищ первый. В деревне два грузовика огромных было – с антеннами. Так мы их разгромили, а у офицера портфель с бумагами забрали.
– Возвращайся на соединение. Посмотри по карте: недалеко железная дорога проходит – как раз к нам выйдете.
– Понял, выполняю. Конец связи.
Он выбрался из самоходки.
Рядом с боевой машиной стоял младший лейтенант.
– Какие будут указания?
– Дождемся заряжающих, а потом вдоль железной дороги – к нашим. Комбат приказал. Похоже, вздуют нас. Если что и поможет, так только саквояж с бумагами офицера.
Заряжающие вскоре вернулись.
– Немцев в избах не обнаружено, – доложили они.
– По машинам! Младшой, ты не отставай.
Младший лейтенант засмеялся и ловко взобрался на самоходку.
Через четверть часа пути по разбитой грунтовке они выбрались к железной дороге, однако впопыхах Виктор приказал повернуть налево.
Сначала они гнали вдоль железнодорожной насыпи – там узкая дорога шла. Потом впереди показался железнодорожный мост через речушку, берега которой были заболочены и поросли камышом.
Виктор по рации связался с Серегиным:
– Делай, как я! Выезжаем на рельсы, иначе как по мосту другого пути нет.
Самоходка взобралась на насыпь и въехала на рельсы. Гусеницы шли по шпалам, сильно трясло, наблюдать за окружающим в приборы было невозможно, и потому Алексей сбавил ход.
Мост они проехали осторожно: если он разрушен, можно было остановиться и сдать назад.
Они успели отъехать всего метров триста, как из-за поворота, прикрытый лесом, выехал поезд. Он шел на весьма приличной скорости, и паровоз исходил дымом и паром, таща за собой крытые вагоны. Нашего поезда здесь точно быть не должно.
Виктор закричал по ТПУ:
– Алексей, съезжай с насыпи в сторону! – И сразу же по рации Серегину: – Младшой, впереди немецкий поезд! Сползай вправо и бей осколочными!
Выстрел, другой, третий! Паровоз окутался паром из пробитого котла, но эшелон по инерции шел вперед.
– Юра, осколочным по рельсам!
Такой же приказ он отдал младшому – обе самоходки вели беглый огонь.
Видимо, попали удачно. Паровоз накренился, упал с насыпи и потянул за собой вагоны. Они стали наползать друг на друга и падать. Грохот стоял такой, что в самоходке за ревом двигателя было слышно.
Через пару минут все стихло, и Виктор вытер рукавом пот со лба. А если бы поезд им на мосту встретился? И поезд, и самоходки попадали бы в воду, а вагонами их бы еще и сверху придавило. Но одновременно с пониманием этого и червячок сомнения был – правильно ли он сделал?
От вагонов проехали стороной, увидели – на боковых стенках орлы немецкие, надписи.
Въезжать на рельсы Виктор не рискнул.
Они добрались до будки путевого обходчика, и Виктор решил узнать, где они находятся. Он выбрался из самоходки и направился к будке.
Ему оставалось сделать пять шагов, когда дверь будки распахнулась, и на пороге появился немецкий солдат.
Виктор схватился за кобуру, немец – за карабин, висевший на плече. На мгновение Виктор опередил немца и выстрелил раньше.
К будке он подошел с опаской – вдруг немец был не один?
– Эй, кто внутри? Выходи с поднятыми руками!
Дверь открылась, и на пороге будки показался путеец из русских, в черной железнодорожной куртке.
– Не стреляй, господин-товарищ!
– Ты кто?
– Путевой обходчик.
– А немец?
– Приглядывал. Русских работать заставили, и к каждому приставили по немцу. Тьфу!
– Ну, этот приглядывать уже не будет. Поясни-ка, где этот пост?
– В десяти километрах туда, – путеец махнул рукой, – Кошелево.
Виктор открыл карту. Ешкин кот, да они не в ту сторону подались, им назад надо. Впереди Гомель, километров пятьдесят до него, а наши севернее наступают… Надо разворачиваться.
– Товарищ танкист! А что грохотало там?
– Поезд проходил, так мы его под откос и пустили…
– Мне так дежурному и доложить?
– Что хочешь докладывай. Думаю, на днях мы возьмем Гомель.
Путеец осмелел, зашел за будку и уставился на самоходки.
– Огромные какие! Наши?
– Уральские.
Виктор забрался на броню и нырнул в рубку.
– Разворачиваемся, идем назад, – приказал он Серегину.
Тот засмеялся в ответ:
– Опять заблудились? Жалко, что не к Берлину вышли…
– Язык прикуси!
Самоходки развернулись.
Виктор приуныл: времени они потеряли много и горючее попусту сожгли. Ох и попадет им от комбата!
На обратном пути Виктор делал остановки, сверялся с картой – особенно если встречал характерные приметы: изгиб реки, приметный холм.
В бытность его в офицерском училище топографии времени отводили мало, и теперь это выходило боком. Найти на глобусе город или страну легко, а вот на военной топографической, когда глазу зацепиться не за что, сложно. Это сейчас многие населенные пункты имеют таблички с названием, а во время войны Виктор таких не встречал ни разу.
Когда самоходки прибыли на новое место дислокации, Виктор с Серегиным отправился искать комбата. Сказать, что он был зол, было слишком мягко. Комбат был удручен и расстроен тем, что батарея потеряла в бою сгоревшими две самоходки, да еще Виктор пропал, и вторая самоходка с ним.
Он был изрядно пьян, вытащил из кобуры пистолет и размахивал им перед лицами командиров самоходок:
– Отсидеться в лесу захотели? Я вас под трибунал отдам! Нет, я вас сам пристрелю!
Виктор, всерьез побаиваясь, что комбат случайно нажмет на курок, попытался сказать слово в свое оправдание.
– Молчать! Смир-р-на! – закричал в ответ комбат.
Оба самоходчика вытянулись перед ним по стойке «смирно». Увидев это, комбат немного успокоился и сунул пистолет в кобуру.
– Докладывай, – буркнул он.
И Виктор подробно рассказал, куда они заехали и что натворили.
– Поезд под откос? – не поверил комбат. – Ты ври, да не завирайся…
– Можете проверить. А насчет грузовиков – так вот саквояж с документами…
Комбат открыл саквояж и вытащил оттуда пачку документов.
– Не пойму ни черта! Пойду в штаб, а вам пока заправляться и пополнять боезапас. От машин не отлучаться. Вернусь – решу, как вас наказать…
Когда комбат, покачиваясь, ушел, Серегин спросил:
– Как думаешь, что с нами сделают?
– Да ничего! Ни званий не лишат, ни с машин не снимут… В полку потери, кто воевать будет? Тем более что мы не отсиживались, немцам урон нанесли. Пошли к машинам!
Пока они заправлялись и загружали снаряды, стемнело. Заряжающий с котелками побежал на кухню: обед они пропустили, и есть хотелось очень, а НЗ они приговорили еще вчера – так делали все.
Уже и ужин съели, а комбата все еще не было.
Спать улеглись на самоходке.
Комбат заявился утром.
– Вас, голубчиков, в штаб полка вызывают.
– Есть!
Пока они шли в штаб, Виктор предупредил Серегина:
– Ты больше молчи, говорить буду я. Если что – я один виноват.
Серегин шел с мрачным лицом. Вот же влипли!
В штабе полка с ними разговаривал незнакомый майор. Рассказ о поезде его не интересовал, привлекли только грузовики с антеннами. Развернул карту:
– Покажите, где машины с антеннами стояли?
Виктор нашел на карте деревню и ткнул в нее пальцем.
– Сколько человек обслуги было?
– Не могу знать, мы раздавили их всех вместе с грузовиками. Офицер остался, отстреливался из пистолета, потом застрелился. Саквояж при нем был.
– Большое дело сделали, парни! Это была одна из радиостанций абвера. Знаете, что это слово обозначает?
– Армейская разведка.
– Правильно! Она каждую неделю дислокацию меняла, чтобы по сигналу не засекли. Мы дважды разведчиков посылали, чтобы ее уничтожить – безрезультатно… Не успел офицер документы уничтожить, больно бумаги интересные. Правда, со всеми мы за ночь ознакомиться не успели… Поздравляю, товарищи командиры!
– Служим трудовому народу! – хором ответили самоходчики.
– Можете быть свободны! Спасибо! – на прощание сказал майор.
– А наказание какое будет? Комбат грозился…
– Какое наказание? Дырки под ордена на гимнастерках вертеть надо.
Когда шли назад, Серегин спросил:
– Насчет орденов – это он серьезно?
– Кто его знает? Сказать – еще не значит сделать.
Комбат слова худого не сказал, как заявились, как будто и не было вчерашнего разноса.
С часу на час все ждали приказа выступать. В полку потери в первой и второй батарее, третью и четвертую господь миловал. Повреждения на самоходках были, но ремонтные службы за ночь исправили. Надо сказать, что ремонтники действовали быстро и умело, иной раз из двух подбитых машин за ночь одну боеспособную собирали.
Виктор сидел перед самоходкой на пустом снарядном ящике и размышлял. Вот он случайно на войну попал. Историю в школе учил, общий ход войны знает: Курская дуга, операция «Багратион», когда победа придет, но все в общих чертах. А вот что с полком будет, с его экипажем, с ним самим – не знал ничегошеньки. А может, и правильно? Никому знать не дано о своей судьбе. Одно только беспокоило: навсегда он останется в военном времени или как-то к себе в полк, в батарею вернется? С родителями хотелось увидеться после дембеля, хотя до него полгода еще оставалось. С парнями с улицы встретиться, с девчонкой какой-нибудь познакомиться… Ему уже двадцать, а он и не целовался еще никогда. До армии не успел зазнобу завести, а на фронте – с кем? Мало было женщин на передовой, да и те, кто были, уже хороводились с кем-то. Пехотинцев да танкистов они вниманием не очень жаловали: парни они боевые, да жизнь у них очень уж коротка. Сегодня жив, а завтра сгорел в танке… С тыловиками или штабистами оно как-то спокойнее.
Хуже нет, чем ждать или догонять.
Время тянулось медленно. Мимо самоходок конвоиры вели колонну пленных. В потрепанной униформе, у некоторых – замусоленные повязки на ранах, прямо поверх мундиров. Лица обросли щетиной, глаза у многих потухшие. Но многие смотрели на самоходки с интересом, поскольку впервые видели русскую технику вблизи – раньше-то через прицел на нее смотрели. Что удивило Виктора, так это металлическое громыхание. Оказалось – у всех пленных с собой котелки и фляжки. Орднунг, однако! У русских военнопленных такого не было. А немцы в любых условиях о жратве заботятся. Кормили немцев в лагерях по нормам питания, установленным Женевской конвенцией, и зачастую получалось, что они ели лучше, чем женщины и дети в нашем тылу.
А потом случился неприятный инцидент. Из-за самоходок выскочил младший сержант с ППШ в руках и начал стрелять в пленных.
Услышав стрельбу, увидев своих убитых и раненых камрадов, немцы попадали в дорожную пыль.
Конвойные растерялись. Солдат-то свой, хоть и бесчинство творит, как в него стрелять?
Подскочили самоходчики, выбили оружие из рук, скрутили. Оказалось, сержант из белорусов, и вся его семья, включая малых детей, была уничтожена немцами – они согнали жителей деревни в амбар и всех сожгли. Видимо, накипело у человека на душе.
Сержанта отдали в руки особиста, и потом его никто не видел.
Происшествие долго обсуждали. Вроде немцы противники, но пленные же, уже безоружные, не опасны.
Виктор в душе сержанта осуждал: мы не фашисты и поступать так не должны, но самоходчики в мнениях разделились. Кто сержанта поддерживал – много бед немцы на нашу землю принесли, мстить надо. Другие, как и Виктор, считали, что уничтожать врага надо в бою, а коли оружие сложил, он уже не противник. В лагерь его, и пусть разрушенное восстанавливает. Да и бесчинствовали на оккупированной земле не армейские части, а СС, гестапо и полицаи. Были и добровольческие соединения, вроде эстонской или украинских дивизий – той же «Галичины». Вот таких стрелять на месте надо, без суда и следствия. Впрочем, так почти всегда было.
Особенно ненавидели предателей – власовцев, украинцев из УПА; затем, когда на польские земли пришли, – польских «повстанцев», руководимых правительством «в изгнании» – в Англии.
Один раз Виктор сам из пистолета эсэсмана застрелил. Проезжал он на самоходке мимо подбитого немецкого танка. У танка танкист стоял, на гусеницу опираясь, покачивался, как пьяный. Форма на нем черная, какая у танкистов была, но когда Виктор присмотрелся, руны на петлицах увидел – в виде сдвоенной молнии. Он приказал мехводу остановиться, не поленился слезть с самоходки, достал пистолет и выстрелил «танкисту» в голову.
Если в армейские части призывали, то в СС шли добровольно. А СС – это вооруженные отряды нацистской партии, и там заблудших агнцев нет, все идейные враги, которых надо уничтожать. И не жалел потом Виктор о том выстреле никогда. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет, так еще со времен Александра Невского повелось.
Но вот раздался крик «По машинам!», и самоходчики кинулись к боевым машинам. Комбат уже флажком сигнал подает – заводить моторы! До момента самой атаки пользоваться радиостанцией «на передачу» запрещалось.
Разом заревели двигатели, самоходки окутались удушливым синим выхлопом, завоняло соляркой.
Передняя машина начала движение. Ранее рассредоточенные самоходки собрались в колонну.
Гнали к передовой быстро – передвижение большой колонны бронетехники от противника не скроешь. Лязг гусениц, рев множества моторов за пять километров слышны, и чем быстрее они до передовой доберутся, тем меньше времени у врага на подготовку, тем меньше потери.
По уже отработанной тактике после артналета вперед пошли танки с десантом на броне, за ними – самоходки. Ухали танковые пушки, стреляли пулеметы.
Немцы долго выжидали, не желая раньше времени обнаруживать свои огневые точки. Но вот они открыли огонь.
Как только среди танков появились разрывы снарядов, десант покинул броню и бежал за «тридцатьчетверками» – так пехота прикрывалась броней, потерь меньше. Самоходки пока не стреляли – не было четко видимых целей.
Танки с ходу преодолели проволочные заграждения, и почти сразу под их гусеницами стали рваться противопехотные мины. Танкам вреда они причинить не могли, но пехота ситуацию сразу просекла, и бежали уже по следу танковых гусениц. Научились воевать, снижать потери.
Виктор видел, как их самоходки догоняют впереди идущий танк, и приказал Алексею:
– Сбавь обороты!
С одной стороны, для самоходчиков это выгодно – танк собой прикрывает; с другой – плохо, обзор перекрывает, закрывает сектор обстрела.
Танки уже достигли первой траншеи и стали утюжить гусеницами доты и дзоты, двигаться вдоль траншеи, обваливая стенки и расстреливая немцев из пулеметов.
Все произошло на глазах экипажа самоходки.
Перед надвигающимся танком в траншее показался немец. До танка – от силы тридцать метров, ползет медленно. Пулеметчик и башнер немца видят, но он в мертвой, непростреливаемой зоне.
Пулеметы в бронетехнике, как и пушки, имеют малый угол склонения, а траншея ниже уровня горизонта.
У немца под мышкой труба видна. Хлопок!
У танка от попадания люки на башне распахнулись – на защелки закрыты не были, мгновенно вырвалось и погасло пламя. Танк встал, и из него стали выбираться танкисты. У двоих из них горели комбинезоны. Упав на землю, они стали кататься, пытаясь сбить пламя.
Самоходка Виктора остановилась рядом – надо было помочь своим.
Заряжающий Михась выбрался быстрее всех, хоть и держал в руке огнетушитель. Он пустил из него струю, затушил огонь, но танкисты лежали неподвижно. Он понимал, что так быть не должно: комбезы даже прогореть не успели, и ожогового шока экипаж не получил. Тем более что горели только двое. И из танка дым не идет, огня не видно.
Танкистов перевернули на спины и в ужасе отшатнулись: ресницы и брови их выгорели до кожи, глаза полопались. С одного из погибших сняли танкошлем: волос под ним тоже не было, и кожа была покрыта струпом.
Пока самоходчики гадали, от чего погибли танкисты, Виктор обошел танк. Немец стрелял спереди – он сам это видел. Осмотрел лобовую броню. Вот она, малюсенькая дырка, размером с толстую иглу всего. Да это же кумулятивная струя такой след оставляет!
Он едва по голове себя не ударил с досады. Труба у немца под мышкой была, и такое странное положение оружия поначалу ввело его в заблуждение. Но это же фаустпатрон! Прообраз, можно сказать – дедушка современных гранатометов. Только они сейчас на плече у солдат, и труба находится в горизонтальном положении.
Виктор достал пистолет и спрыгнул в траншею – ему хотелось убедиться, что он не ошибся, найти подтверждение своей догадке. Почему-то раньше он был уверен, что фаустпатроны стали применяться в армии позже.
Трубу он увидел сразу. Поднял, покрутил в руках – конструкция примитивная. Труба, сверху откидной штампованный прицел, а снизу – такая же пусковая скоба.
Немцы начали производить «панцерфауст» с конца 1943 года, и первую партию из пятисот штук отправили на Восточный фронт. Примитивная конструкция не требовала долгого обучения и была эффективна против бронетехники. Однако сразу выявилось много недостатков: плохая точность стрельбы, малая дальность полета гранаты – всего тридцать метров. Но даже «панцерфаусты» первой серии пробивали по нормали 150 миллиметров брони, а в Красной армии бронетехники с такой мощной защитой не было.
«Панцерфауст» – в наших войсках его называли фаустпатроном – стали быстро совершенствовать. Дальность полета гранаты увеличили до шестидесяти метров, бронепробиваемость возросла до 220 миллиметров гомогенной брони. За счет оперения возросла точность выстрела.
В городских боях, когда противник был близко, иной раз в соседней квартире, «панцерфаусты» проявили себя отлично. А вот в боях с применением бронетехники на открытой местности – плохо. Малая дальность полета гранаты делала «фаустника» фактически смертником – кто из экипажа танка или самоходки подпустит близко солдата с весьма приметным оружием?
Но в городах «фаустники» стреляли со вторых этажей, почти в упор, и советская бронетехника несла серьезные потери. Фаустпатронов боялись, поскольку после попадания гранаты в боевое отделение танка или самоходки шансов выжить у экипажа не было.
Чуть позже подобное оружие появилось у американцев – его назвали «базука».
У немцев был «панцерфауст» в более тяжелом варианте, со щитом и расчетом из двух человек; он был многоразового использования – в отличие от «панцерфауст» 30 или 30М.
В наших войсках подобного оружия до конца войны так и не появилось. В городских боях танкисты сами приспосабливали поверх брони панцирные сетки от кроватей, наваривали решетки из арматуры.
Виктор вернулся к самоходке в глубокой задумчивости – он своими глазами убедился в эффективности кумулятивных гранат. Отныне для экипажей «фаустник» стал самым ненавистным врагом. Для его уничтожения снарядов не жалели и иногда накрывали его огнем целой батареи.
Танки уже ушли вперед, и самоходка стала догонять их. Трупы наших и немецких солдат, подбитые танки, раздавленные вражеские пушки… Картина была сколь страшной, столь и привычной для фронтовиков.
За сутки удалось продвинуться на десяток километров.
С боем взяли небольшой полустанок, перерезав железнодорожное сообщение. И вот тут в полной мере сказался русский характер: в тупике пехотинцы обнаружили цистерну. Вначале подумали, что в ней топливо, и сообщили танкистам.
Один из прибывших зачерпнул из горловины цистерны ведром, присмотрелся, понюхал и отхлебнул. Пехотинцы были в шоке. Надо же, танкисты топливо пьют!
А танкист выпрямился и громогласно объявил:
– Чистый спирт!
Лучше бы он молчал! Один из пехотинцев сдуру очередь из ручного пулемета по цистерне дал, и из пробитых отверстий фонтанчиками ударил спирт.
К бодрящей жидкости кинулись солдаты. Кто котелок подставлял, кто фляжку, а некоторые – и рот. Пили от души, до отвала – дармовая выпивка!
Через полчаса почти вся рота пехоты и два экипажа танков были пьяными в стельку.
Новость мгновенно облетела всех, и на полустанок потянулись воины всех родов войск. Некоторые – с канистрами из-под бензина.
Через час командование спохватилось, но было уже поздно. Упились многие, некоторые части стали небоеспособными.
К цистерне выставили вооруженную охрану – отделение по охране тыла. Только пьяного человека быстро не протрезвить, тем более что многие успели запас сделать – емкостей хватало.
Наступление, намеченное на следующий день, сорвалось. Командиры метали громы и молнии, но предпринять ничего не могли.
У «смершевцев» возникло подозрение, что немцы оставили спирт специально. Боялись – не отравлен ли, были такие случаи на других фронтах. Но обошлось.
А ночью немецкая разведка выкрала нашего офицера из полковой артиллерии – он вышел ночью из землянки до ветру и пропал. Утром хватились – нет командира.
Тут же появился особист, всех опрашивать стал – не перешел ли офицер ночью к немцам? В частях сразу усилили караульную службу.
А к вечеру близ немецких траншей столб вкопанный появился, а к нему наш офицер был привязан – истерзанный. Жив еще был, кричал что-то, да расстояние было велико, слов не слышно.
Артиллеристы без приказа сверху огонь открыли – сразу несколько батарей, и на немецкой передовой разрывы полчаса не стихали, огненный ад творился. Когда пушки замолчали, столба с офицером видно не стало – случайно или целенаправленно кто-то из пушки в него угодил? Пленному уже не поможешь, так хоть мучения прекратить.
Все случившееся оставило тягостное впечатление. Разведподразделения – что полковые, что дивизионные – для того и существуют, чтобы «языков» брать, в тылу врага определять дислокацию батарей и бронетанковых подразделений. И служба у разведчиков проходила не в белых перчатках: часовых снимали, диверсии проводили, машины обстреливали и взрывали, если дело этого требовало. Но чтобы вот так, на всеобщее обозрение пленного к столбу привязать перед своими позициями? Это было уже за гранью. Наши солдаты и командиры только ожесточились.
Вечером командир полка собрал командиров рот и самоходных орудий и довел до их сведения приказ о предстоящем ночном марше – полк перебрасывали на полсотни километров южнее. В тех местах земля посуше, болот нет и есть где развернуться бронетехнике.
Впереди колонны шел бронеавтомобиль, за ним – Т-34 взвода управления, потом грузовики полка, а уж следом – самоходки. Замыкал колонну танковый тягач. Случись поломка – ремонтники оперативно помогут, на худой случай на буксире притащат.
Самоходка Виктора шла почти в самом конце колонны. Скорость в колонне всегда меньше, чем при одиночном следовании. Да еще по рокаде шли, грунтовой дороге, идущей параллельно линии фронта. Только рокада – это громко сказано. Разбитая бронетехникой, изрытая, в ямах и ухабах – не дорога, а направление. За час едва километров двадцать пять преодолели.
Алексей по ТПУ Виктору доложил:
– Гусеница по правому борту погромыхивает, подтягивать надо.
– До ближайшей остановки дотянем?
– Должны… – по ТПУ разговор короткий.
У самоходки, идущей последней, за Виктором, забарахлил двигатель. Им разрешили остановиться и разобраться вместе с ремонтниками.
Виктор, пользуясь удобным моментом, тоже приказал Алексею встать. Скорее всего, у последней самоходки грязь или вода в топливо попала.
Каждому командиру танка или самоходки выдавали кусок шелковой ткани, похожей на парашютную, и заправлять машину топливом положено было через нее – шелк не пропускал воду и грязь. Но кусок этот в боевых действиях иной раз терялся, и заправлялись так.
Тягач с ремонтниками, шедший замыкающим, тоже встал. Ремонтники с механиком-водителем самоходки осмотром двигателя занялись, а экипаж самоходки Виктора – подтягиванием гусеницы.
Алексей доложил Виктору:
– Дрянь дело, надо один трак выкидывать, подтяжка мало что дает.
Выкидывать трак из гусеницы – дело хлопотное, не на пять минут, да еще и темно.
– Подтяни на сколько сможешь. А как на место прибудем, утром трак уберешь.
– Есть!
Ходовая часть не была сильным местом «тридцатьчетверки», на базе которых делались СУ-85. Особенно досаждали пальцы, соединявшие траки. Присадок к стали, вроде марганца или молибдена, делавших ее износоустойчивой, не хватало.
Пока с подтяжкой возились, ремонтники отремонтировали топливную аппаратуру второй самоходки, и маленькой колонной двинулись в путь. Единственная фара, да еще прикрытая с целью светомаскировки щитком с прорезью, свет давала тусклый и светила недалеко, метров на двадцать.
Алексей для лучшей видимости люк открыл. Через какое-то время он по ТПУ доложил:
– Колонну полка догнали.
Виктор еще удивился про себя: что-то быстро получилось, хотя полчаса на ремонте потеряли. Но потом он присмотрелся и почувствовал, как по коже пробежал мороз.
На наших самоходках и танках светотехника по военному времени скудная: одна фара впереди и один сигнальный фонарь сзади – специально для движения в колонне, чтобы наезда не произошло. А тут на корме два фонаря – по краям, так только на немецких машинах бывает. По очертаниям – вроде «тридцатьчетверка», но темно, деталей не разглядеть. На ухабе самоходку подбросило, и луч фары взметнулся вверх – немного, но достаточно, чтобы у танка башню осветить. А на башне с кормы – круглый люк, такие только на «пантерах» были, для установки пушки в башню.
Мысли в голове заметались. Выстрелить по танку? А вдруг это трофейный? И у наших, и у немцев трофейные танки и самоходки использовались по прямому назначению – Виктор сам на StuG III воевал. С обеих сторон полки были, вооруженные трофейной бронетехникой. Даже войска СС не брезговали нашим Т-34, пушками ЗИС-2 и 3, автоматами ППШ и винтовкой СВТ. Вот только на наших самолетах немцы не воевали, как, впрочем, и мы на их.
По рации с комбатом связаться? А если немцы впереди и радиоволну нашу прослушивают? На трофейной технике наши кресты закрашивали и на их месте звезды рисовали. Но ошибки трагические случались: на большой дистанции крест или звезду не разглядишь, и потому били по силуэту. Их танки T-III, T-IV, T-VI с другими не спутаешь, а силуэт T-V «пантера» с нашим Т-34 очень схож, только «пантера» больше в размерах.
– Михась, заряжай «катушку», – приказал Виктор. – Юрий, будь готов к стрельбе.
– Куда стрелять-то? – удивился наводчик.
– Танк немецкий перед нами. И вполне может быть – не один.
– Может, трофейный, – усомнился наводчик.
Виктор и сам сомневался, иначе бы давно огонь приказал открыть. Но бездумно пальнуть проще простого, а вдруг по своим? Такой грех с души ни одним штрафбатом не смоешь.
Танк, идущий впереди, стал сбрасывать скорость. Их и в самом деле оказалось два. Первый повернул направо, и Виктор отчетливо увидел крест на башне – он был черный, с белой обводкой. Второй «немец» следовал за ним.
– Огонь! – закричал Виктор. Тут и целиться особо не надо было, корма «пантеры» перед носом.
Наводчик влепил снаряд в круглый люк башни.
Люк, в каком бы месте он ни был расположен – сбоку, сверху, снизу – самое слабое место бронирования.
В башне полыхнуло, потом здорово ахнуло.
– Перезаряжать! Бить по первому!
«Пантера» горела, освещая и первый танк, и самоходки. Первая стала разворачиваться, и башня ее двигалась в сторону самоходок. Если немцы успеют выстрелить первыми, самоходчикам конец. Немецкая пушка мощная, и лоб рубки снаряд пробьет играючи.
Самоходка тоже стала разворачиваться к танку. Она еще продолжала разворот, когда Юрий выстрелил. Снаряд угодил в борт моторного отделения – Виктор видел попадание.
Танк замер – видимо, был поврежден двигатель. Однако спустя несколько секунд башня вновь начала поворачиваться – немецкий экипаж уцелел.
Виктор осознал, что его подчиненные ничего уже предпринять не успеют, немцы их опередят.
Выстрел! Виктор непроизвольно зажмурил глаза: страшно, когда смерть рядом, ледяным холодом в лицо дышит.
Однако ничего не произошло. Зато в приборах наблюдения светло стало – это горела вторая «пантера».
Не сплоховал экипаж второй самоходки. После первого прозвучавшего выстрела они не поняли ничего, ведь самоходка Виктора закрывала им обзор. Но свою пушку зарядили. А уж как увидели в отблесках пожара «пантеру», своего шанса не упустили. Этим выстрелом они фактически спасли и экипаж Виктора, и его боевую машину.
Оба экипажа выбрались из самоходок. От горящих танков шел жар, и к самоходчикам уже бежали ремонтники из танкового тягача.
– Что за стрельба? – стали они наперебой задавать один и тот же вопрос.
И замолчали, увидев горящие танки.
– Парни, уезжать надо, что вы на них пялитесь? Сейчас боезапас рванет!
Экипажи разбежались по машинам. Взревели моторы, и танки стали набирать ход – экипажи старались как можно скорее покинуть опасное место. Через какое-то время они услышали тяжкий взрыв, за ним – второй.
Догнать своих на марше они не успели: полк уже добрался до пункта назначения – села Макарьева. Оба командира самоходок пошли к комбату на доклад – о причинах задержки, о немецких танках.
Алексей с помощью экипажа стал заниматься гусеницей.
– Стрелков, вечно ты в какие-то передряги попадаешь!
– Виноват! Первой двести двенадцатая машина остановилась из-за движка. Ну и мы – гусеницу подтянуть.
– Разгильдяи! Но что танки подбили – молодцы!
Виктор знал, что с начальством лучше не спорить, а виниться и молчать. Тем более что русская пословица как гласит? «Повинную голову меч не сечет». Сожженные «пантеры» комбат записал поровну, на каждую самоходку – по танку.
В селе они застряли на неделю. Технические неполадки устранили – у кого они были. Отдохнули, подхарчились. В наступлении полевая кухня за самоходками не поспевала, да и перерыв на обед не сделаешь. Хорошо, если раз-два поесть удавалось. Зато в спокойной обстановке на отдыхе они три раза ели.
Помылись, поскольку к полку подогнали банно-прачечный отряд. Для помывки палатки установили, чистое белье выдали, а верхнее на прожарку забрали. В боевых условиях возможности для нормальной помывки нет – ни мыла, ни горячей воды. Спали скученно, вплотную друг к другу и в самых неподходящих для этого местах, и потому живность вроде вшей и блох водилась. Иногда и сами, когда непрошеные «гости» допекали, ставили на костер пустую бочку из-под горючего с вырезанным сверху дном. Когда она нагревалась, по очереди бросали в нее одежду. В этом случае главное было – вовремя вытащить комбинезон, штаны или телогрейку за заранее привязанную к ним проволоку. Иначе одежда начинала тлеть, в ней прогорали дыры. А поди выпроси у старшины хозвзвода новую форму, когда есть определенные сроки носки! Среди бойцов ценилось трофейное шелковое офицерское белье – на нем вши не заводились.
Население освобожденных от оккупации сел встречало бойцов Красной армии с радостью, порой последним старались угостить, для ночевки уступали свои избы и хаты, перебираясь в сараи или землянки – они у многих на огородах вырыты были. В них прятались при артналетах или авиабомбежках – сначала немецких, а потом и наших.
Кроме того, в приличных избах или домах квартировали немецкие солдаты и офицеры. Уходя от наступающих войск Красной армии, они зачастую жгли дома – для этого у них были специальные команды. Или же обливали бензином, а потом швыряли в дом горящие факелы. Либо команды огнеметчиков действовали. И чем стремительнее было наступление наших войск, тем меньше страдало оккупированное население. Немцы спасались сами, и в этом случае им становилось не до изб местного населения.
Хозяйка избы, где расположился экипаж Виктора, была украинкой. Рядом с домом, в запущенном саду, стояла самоходка. Муж хозяйки служил в Красной армии, а сама хозяйка и рада была бы угостить воинов, да нечем. Единственное – компота сварила из сухофруктов. Но бойцам и это в радость, они за годы службы компот пробовали первый раз. Хозяйку же подкармливали тем, что с полевой кухни приносили, котелок супа и ломоть хлеба выделить – не в тягость.
Трудно жителям в оккупации приходилось. Почти всю живность немцы съели – кур, гусей, поросят. И полицаи из своих зверствовали, отбирали ценные вещи, одежду, насиловали женщин и девушек, наводили немцев на партизанские отряды. В дальнейшем, боясь расправ, уходили вместе с немцами.
За неделю отдыха посвежели, да и то – каждый день брились, что в условиях боевых действий было просто невозможно. Подворотнички чистые к гимнастеркам пришили – во время стрельбы они мгновенно становились серыми от пороховой копоти, а затем и черными. И отстирать их не удавалось, мыло было в дефиците.
Но вот загромыхали батареи, низко над селом пронеслись штурмовики. Самоходчики завели двигатели и стали их прогревать, хотя команды на выдвижение еще не было.
О скором грядущем наступлении фронтовики узнавали по второстепенным признакам. Движение грузовиков по дорогам оживилось – войскам подвозили с железнодорожных станций боеприпасы, топливо. Командирам выдали топографические карты, на которых были новые районы – к западу от места дислокации. Более активно стала действовать разведка, почти каждую ночь уходили разведчики в поиск во вражеский тыл за языком. Все вместе сложенное говорило о подготовке к наступлению.
По рации поступила команда:
– «Коробочки», на исходную позицию.
Сохранять режим радиомолчания после артподготовки и авиаштурмовки смысла не было.
На нашем переднем крае уже было пустынно, танки и пехота ушли вперед.
Самоходки с короткого марша сразу стали разворачиваться в боевой порядок. Местность для действия большого количества бронетехники не самая хорошая, холмистая слегка, на таких холмах удобно устраивать позиции для противотанковой артиллерии. Хоть и небольшая высота у холмов, а поле боя видно как на ладони, и накрыть эти позиции можно только огнем гаубиц или минометов. В наступающих же порядках наших войск данного вида артиллерии не было.
Обстановку Виктор оценил сразу, подосадовал – быть потерям среди атакующих. И как в воду глядел: один танк встал, другой загорелся…
По рации сразу поступила команда:
– Всем экипажам! Открыть огонь!
А куда стрелять? Толком и не видно.
Внезапно рядом с самоходкой, совсем близко справа – взрыв. По броне резко ударили осколки и комья земли. Самоходка проползла еще метров восемьсот, когда прозвучал еще один взрыв, и тоже справа. Стало быть, это не случайное совпадение.
Виктор стал внимательно осматривать сектор впереди и справа – ничего похожего на артиллерийскую позицию. И вдруг из ложбинки показался орудийный ствол, а следом за ним – корпус самоходки.
Это было штурмовое орудие на базе танка T-III, но уже не тот «артштурм», который был в сорок первом году – немцы постоянно усовершенствовали свою технику. Теперь им противостоял StuG40Ausf F с мощной длинноствольной, в 48 калибров пушкой с дульным тормозом. Орудие такое же, как и на «пантере». А еще сильный козырь – бронирование лобовой части теперь достигало 80 мм. По бортам для защиты от кумулятивных снарядов навешаны броневые экраны. Но и вес боевой машины увеличился почти до 24 тонн, соответственно – ухудшилась ее проходимость по мягким грунтам. Наше командование зачастую именовало эту самоходку «танком без башни».
– Вправо семьдесят! – закричал Виктор мехводу. – Юрий, самоходку видишь?
– Уже вижу.
Немец выстрелил. Но времени для прицеливания у него было мало, снаряд прошел мимо, а штурмовое орудие дало задний ход и скрылось в ложбине. Юрий ответить выстрелом не успел, надо было доворачивать корпусом.
Плохо было то, что экипаж не знал, в каком месте «штука» – как ее называли самоходчики – появится вновь.
– Алексей, гони на полной вперед и забирай влево.
Пусть для немцев тоже сюрприз будет, СУ-85 на другом месте окажется.
Они вышли к перелому профиля. Все в напряжении – где немец? А его не видно. Справа, на удалении четыреста метров, полуразрушенное здание свинарника или коровника.
– Юра, думаю – он там.
– Да, больше некуда спрятаться.
– Давай осколочным! Михась, сразу после выстрела заряжай «катушкой».
Выстрел! Загремела выброшенная гильза, сразу клацнул затвор – Михась сработал очень быстро.
Виктор не отрывал взгляда от строения. В левой его части взорвался осколочный снаряд – огонь, дым, вверх полетели доски и кирпич.
Немец как будто ждал этого момента и выехал из укрытия, но не слева, как думал Виктор, а справа. Алексей, не ожидая команды, довернул корпус самоходки. Несколько секунд томительного ожидания, показавшиеся всем вечностью.
Бах! Хоть и ждал Виктор с нетерпением выстрела, а грянул он все равно неожиданно. Есть попадание, в приборы виден просверк на броне чужой самоходки. Но пробития не было.
Немец приподнял ствол – вот-вот выстрелит.
– Леха, заднюю – и газу!
Самоходка рванула назад, заряжающего по инерции кинуло на казенник пушки. Успели! СУ-85 почти скрылась за изломом профиля. Немец успел выстрелить, но его снаряд, задев краешек самого верха рубки, с визгом ушел в сторону.
– Алексей, вперед! Юра, Михась – еще «катушку». Стреляйте и снова назад!
Самоходка перевалила гребень, и немец, ожидая этого, тут же выстрелил.
Увидев вспышку, Алексей рванул на себя правый фрикцион, и снаряд прошел мимо.
Виктор бросил взгляд на секундную стрелку часов.
Самоходка подалась влево, корпусом на немца. Короткая остановка – Юрий старательно крутит маховики, наводя пушку.
Немец выстрелил еще раз.
Алексей дернул рычаг левого фрикциона, и самоходка дернулась влево.
Виктор снова бросил взгляд на часы – между двумя выстрелами в темпе прошло десять секунд. Немецкий экипаж подготовлен неплохо, но не ас. Мастера пушечного боя в восемь секунд укладываются – с перезарядкой и наводкой. А необстрелянные новички иной раз и в пятнадцать не могут вписаться.
Снаряд снова прошел мимо и взорвался рядом. Кабы не своевременный маневр Алексея, снаряд точно угодил бы в лоб рубки.
Самоходка замерла, Юрий выстрелил. Снаряд в его пушке был уже наготове, только момент он подгадать не мог, Алексей маневрами прицел сбивал.
В немца они попали, но не в корпус, а в передний ведущий каток. «Катушка» разбила каток, отрикошетила в сторону и, как бумагу, разорвала легкобронированный экран. Уже хорошо, самоходка хода лишилась.
– Алексей, вперед! Только под пушку немца не подставляйся!
Немецкая самоходка лишилась хода, но не возможности вести огонь. Попадешь неаккуратно в сектор ее стрельбы, немец своего не упустит.
Уже на ходу Михась зарядил пушку бронебойным тупоголовым снарядом. Он хорош тем, что в отличие от «катушки» после пробития брони взрывается внутри корпуса.
Пока они гнали вперед, за немцем, Виктор наблюдал. Ствол его пушки сдвинулся вправо до отказа, а дальше – никак. Корпусом довернуть бы надо, а хода нет. СУ-85 на две сотни метров подошла, чтобы уж наверняка.
Они остановились, и Юрий стал наводить пушку.
Но тут на «штуке» распахнулись люки, и самоходчики стали покидать свою машину. Да шустро так, как тараканы. Побежали за строение, за которым до того прятались. Понятное дело, люди опытные, сообразили, для чего самоходка остановилась. Значит, с секунды на секунду выстрел будет, и коли не успеешь выпрыгнуть – все, конец.
Юрий выстрелил. Целился он уже не спеша, угодил в левый борт рубки. Ахнуло, из распахнутых люков высоко вверх рвануло пламя. Все, такая техника восстановлению не подлежит!
– Огибай ее, только подальше держись, – приказал Виктор Алексею.
Самоходка обогнула горящую «штуку», развернулась. Экипаж «штуки» в полном составе убегал к своим, к концу лощины.
Увидев это, Юрий закричал по ТПУ Михасю:
– Осколочный! Сейчас я их прищучу!
– Отставить! В плен возьмем! Леха, гони за ними!
Самоходка быстро догнала и перегнала немцев, развернувшись к ним боком. Виктор выхватил из укладки автомат, открыл люк и дал очередь поверх голов бегущих. Немцы в испуге попадали.
– Ком! – подозвал их Виктор.
Против самоходки и автомата не попрешь, уж больно убедительные аргументы.
Немцы поднялись, подняли руки и подошли.
– Михась, я их на прицеле держу. Забери у них пистолеты, а руки их же поясными ремнями свяжи, на моторное отделение пусть забираются. Да документы отбери.
– Слушаюсь!
Михась выбрался из самоходки и подошел к немцам. Грамотно подошел, сбоку, не перекрывая сектор обстрела немцев своей фигурой. Сначала пистолеты собрал, рассовав их по карманам комбинезона, потом изъял документы из нагрудных карманов. Но когда за ремни взялся, немцы задергались, залопотали что-то.
Михась – парень крепкий, а языка не знает. Влепил одному кулаком в зубы, остальные присмирели сразу, поскольку ушибленный пару зубов выплюнул. Он стянул немцам руки ремнями, и у них сразу стали сползать брюки – немцы их связанными руками придерживали. А Михась на моторное отделение самоходки показывает – лезьте, мол.
Немцы к самоходке подошли, а взобраться на нее не получается, руки связаны. Михась их по одному, как мешки с картошкой, на МТО забросил.
– Лежите смирно, не то капут будет, паф-паф!
Только немцы это и сами поняли – Михась быстро научил их жесты понимать.
Только Михась забрался в рубку и отдал Виктору документы немцев, зашипела и затрещала рация.
– Седьмой, ответь Первому. Где находитесь?
– В лощине. Самоходку немецкую подбили, экипаж в плен взяли.
– К штабу вези, допросим.
Встречать самоходку с пленными вышли особист, переводчик и три автоматчика.
Виктор выбрался из боевой машины.
Немцы пытались напустить на себя независимый, даже горделивый вид, но когда брюки спадают и приходится их поддерживать, это получается плохо.
Особист покачал головой:
– Где ты их взял, Стрелков?
– Самоходку их в бою подбил, а они убегать вздумали. Вот их документы.
Особист принял документы и передал их переводчику. Переводчиком в чине старшины служил одесский еврей. Он быстро просмотрел документы.
– Вот командир – майор Курт Маркус. С сорок второго года на Восточном фронте, до этого служил в Норвегии.
– Да ну? Давай его сюда, побеседуем! А должность?
– Заместитель командира батальона по боевой подготовке.
– Важная птица!
Переводчик указал рукой на майора и залопотал по-немецки.
Немецкий самоходчик стал слезать с боевой машины, ухватился руками за скобу и встал ногами на гусеницу. В этот моменты штаны возьми да и свались. А под ними шелковые кальсоны тонкие ноги обтягивают.
Автоматчики заржали от увиденного.
Майор покраснел от негодования, злобно поглядел на Виктора, заторопился и упал на землю.
Штабной люд, находившийся поблизости, засмеялся.
По-видимому, майор давно такого унижения не испытывал. Он неловко поднялся, подтянул галифе, но вид у него был уже как у мокрой курицы, вся спесь слетела.
Остальные пленные оказались половчее, сползли с кормы самоходки.
– Театр вам здесь? – прикрикнул особист на смеющихся. – Стрелков вон самоходку немецкую сжег, пленных взял, а вы только ржать горазды!
Штабной люд рассосался сразу – особиста побаивались.
– Стрелков, тебе не кажется, что бой еще продолжается?
– Так точно! Только комбат приказал пленных в штаб доставить.
– Доставил – и возвращайся.
Когда самоходка вернулась на поле боя, наши уже ушли далеко вперед. Разбитая техника, трупы, лежащие тут и там, иногда – в самых странных позах – зрелище неприятное, но самоходчики уже привыкли. На фронте к виду смерти привыкают быстро. А вот в счастливую случайность верили, и в каждом полку или батальоне из уст в уста передавались байки о таких случаях.
Боец по нужде из блиндажа вышел – и в этот момент в блиндаж мина угодила. Отделение разорвало на куски, а на бойце – ни царапины.
Вот и у самоходчиков был подобный случай, чему Виктор сам свидетелем был.
Экипаж уселся ужинать на снарядных ящиках. Прилетела шальная мина. У заряжающего осколком каблук на сапоге срезало, а другой осколок в пряжке ремня застрял. И – ни одной раны, а весь остальной экипаж погиб. А ведь рядом все сидели… Вот и не верь после этого в удачу, в случай.
Чем ближе они были к линии боевого соприкосновения, тем больше людей. Шли в тыл раненые, поддерживая друг друга, вели под конвоем пленных – иной раз один конвоир на сотню пленных. Ходили санитары, отыскивая раненых.
Вот лежит солдат, не шевелится, и крови под ним много натекло. А санитар присядет рядом – дышит потихоньку, жив курилка. В госпиталь его!
За санитарами шла похоронная команда из нестроевых: они собирали трупы в одно место, изымали документы, смертные медальоны, награды. Уже потом писари в штабах будут вносить потери в документы, писать домой, родным, похоронки. Надо признать, у немцев сбор убитых и похороны их были организованы лучше, с истинно немецким порядком и пунктуальностью.
У каждого военнослужащего на шее, на цепочке, висел жетон металлический, овальный. На нем был выбит личный номер солдата или офицера, и посередине он имел просечки. Если военнослужащий был убит, нижняя часть жетона отламывалась и вместе с документами отправлялась в штаб, а вторая половина так и оставалась на трупе – по номеру его всегда опознать можно было. А у нас же, если документы кровью залиты или осколками изодраны, да ко всему прочему и лицо обезображено, то труп так и оставался безымянным.
Нашим выдавали смертные медальоны в виде небольшого пенала, круглого в сечении. Военнослужащему следовало заполнить бумагу с данными о себе и вложить в этот пенал. Они вначале деревянными были, потом эбонитовыми и легко повреждались.
Заполнять листок считалось плохой приметой, и многие солдаты этого не делали, потому так много было похоронено неизвестных солдат.
И для похорон у немцев были специальные мешки из плотной многослойной крафтбумаги – каждый убитый упокаивался в индивидуальном мешке. Имевшие пропитку, эти мешки долго не гнили.
Наших же бойцов хоронили в лучшем случае завернутыми в плащ-накидки – где в боевых действиях можно было взять сотни, тысячи гробов?
Немцы к войне были лучше подготовлены, но просчитались. Они полагали до морозов, до зимы все решить с Советским Союзом, но неожиданно натолкнулись на упорное сопротивление. Из блиц-крига, молниеносной войны, война перешла в затяжную. Ни боевая техника, ни обмундирование военнослужащих на морозы рассчитано не было. А на затяжную войну ни людских, ни денежных ресурсов не хватило, и гитлеровцы проиграли кампанию.
Виктор с экипажем успел уже к окончанию боя. Они даже еще постреляли немного из пушки, а танки уже встали. Может быть, они бы и дальше шли, но снаряды к концу подошли. Осколочные еще оставались, а бронебойных уже не было. Особенно плохо было с «катушками», их всего по пять снарядов на самоходку или танк выдавали, а они были самыми эффективными против бронированных целей. Да и горючее было на исходе. Ежедневно и еженедельно Красная армия продвигалась вперед, освобождая все новые и новые населенные пункты и земли от врага.
После Сталинграда и Курской дуги у немцев уже не было значительных резервов, они не могли перебрасывать крупные соединения, чтобы затыкать ими бреши. А союзники немецкие – румыны, венгры, итальянцы – воевали откровенно плохо. Пока упорно держали свой участок фронта только финны в Карелии.
