Книга: Жнецы
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5

Глава 4

Шел второй час ночи. Гости в основном разбрелись, из основного состава оставались лишь Арно, сам Уилли, а также некто Счастливчик Сол. Еще ребенком этот парень повредил себе лицевой нерв, и с той поры его мимика застыла в перманентной кривоватой улыбке. На похоронах от Счастливчика Сола все отсаживались подальше: сами понимаете, стыдоба. Если кто не знает: люди с прозвищами Весельчак, Везунчик, Счастливчик, как правило, отличаются редкостной угрюмостью нрава. Нет такой колокольни или вышки, на которой они не представляли бы себя с «винторезом» – а еще лучше с пулеметом, – из которого поливают стоящих внизу долболобов. Как ни странно, Счастливчик Сол был вполне душевным и общительным парнем, балагуром. Сидеть с ним – одно удовольствие. В данный момент он рассказывал Уилли и Арно очередной анекдот, да такой скабрезно-богохульный, что Уилли был уверен: уже за то, что он его слушает, черти в аду, потирая руки, готовят ему сковородку пожарче.
Ангел с Луисом в своем углу теперь остались одни. Детектив ушел. По жизни он почти не пил, к тому же завтра спозаранку ему предстояло возвращаться к себе в Мэн. Перед уходом Детектива Уилли распаковал его подарок: подписанную самим Генри Фордом квитанцию на доставку упаковочных ящиков, в рамке и с фотографией этого бога автомобилестроения наверху.
– Мне тут подумалось, ты бы мог повесить ее у себя в мастерской, – сказал Детектив, в то время как Уилли нежно-влюбленным взглядом глазел на фотоснимок, пальцами водя по подписи под стеклом.
Он был очень растроган и чувствовал себя слегка виноватым. Недавние мысли о Детективе сейчас казались несколько плебейскими. Даже если они и имели под собой почву, то все равно демоническая составляющая этого человека – лишь малая его часть.
– Спасибо, – поблагодарил Уилли, с чувством пожимая Детективу руку. – И за это, и вообще что пришли.
– Я таких мероприятий не пропускаю. Ну что, Уилли, до новых встреч?
– Обязательно.
Распрощавшись с Чарли, Уилли возвратился к Арно и Счастливчику Солу.
– Ух ты, – оценивающе протянул Арно, принимая рамку с артефактом и с прищуром оглядывая ее на вытянутых руках. – Вот это вещь.
– Да, – отозвался Брю, глядя, как Детектив, напоследок перекинувшись словом с Нейтом, отправляется наружу, в ночь.
Арно хоть и был под хмельком, но от него не укрылось нетипичное выражение лица босса, и это его несколько напрягало.
– Да, точно, – видя на себе вопрошающий взгляд напарника, сбивчиво сказал Уилли.
* * *
Двое в углу сидели близко, но не вплотную. Кисть руки Луиса непринужденно свисала со спинки стула за спиной у Ангела. Нейт отношения этой пары воспринимал вполне благодушно. То же самое Арно и Уилли, и даже Счастливчик Сол (хотя по его лицу об этом судить сложно, при необходимости пришлось бы спрашивать – иначе ничего не узнаешь). Вероятно, не все в «Нейте» были настроены столь же либерально, глядя, как Луис с Ангелом то беззлобно цапаются, то втихаря дают друг дружке тычки. Но если у кого-то и возникал рисковый соблазн задать вопрос об их сексуальной ориентации или взаимной приязни, которая подчас становилась видна невооруженным глазом, то ему хватало ума подавить свое безрассудство и избежать подобной выходки – отчасти из опасения впасть в немилость к Нейту, а отчасти из-за того, что некоторые аспекты собственной жизни требовали от такого ревнителя нравственности держаться по возможности в тени. И он сидел и не высовывался. Не то что эти двое – безупречно, с иголочки одетый темнокожий, от одного вида которого бросило бы в пот айсберг холодным днем, и мелковатый растрепа: заметив такого на улице, невольно задашься мыслью, не ссадили ли его со своей машины мусорщики. Стороннее внимание было им, похоже, абсолютно безразлично.
Сейчас напарники перешли на бренди, для чего Нейт выставил свои лучшие коньячные бокалы с сужающимся горлышком – такие объемные, что в них запросто можно держать золотых рыбок. Негромко играла фоновая музыка: Синатра и Каунт Бейси 1962 года. Голос Фрэнка задушевно вещал о том, что любовь, оказывается, нежная ловушка. Нейт у себя за стойкой натирал фужеры, безмятежно подмурлыкивая песне. Обычно к этой поре он уже закруглялся, но сейчас не выказывал никакой торопливости. По всей видимости, это одна из тех ночей, когда часы словно останавливаются, а те, кто находится в этом волшебном царстве, уютно изолируются от бед и забот внешнего мира. Уютно чувствовал себя и Нейт, давая всем на какое-то время здесь задержаться, – своего рода подарок гостям от хозяина заведения.
– Для Уилли вечерок, похоже, удался, – высказал предположение Луис.
Уилли сейчас сидел, легонько покачиваясь на стуле с остекленелым видом человека, только что огретого по макушке сковородой.
– Ну да, – согласился Ангел. – Кое-кто из женщин, похоже, одарил его собой не на шутку. Видишь, как притягивает стильность: он же нынче приоделся.
– Нам всем не мешает брать с него пример.
– Это точно. А еще мне кажется, Уилли сегодня немного не в себе. Ты не находишь?
– Ну так повод-то какой. Настраивает человека на философский лад. Заставляет размышлять о своей бренности.
– Мысль какая жизнерадостная. Наверное, не мешало бы открыть линию праздничных открыток: «Поздравляем с днем бренности». Или еще лучше – «будущей летальности».
– Ты тоже сегодня живизной не отличался.
– Ты же сам ворчишь, когда меня несет.
– Только когда ты лопочешь не в тему.
– Темы есть всегда.
– В этом суть твоей проблемы: в балансе. Может, Уилли на тебя как-то повлиял в сторону фильтрации базара. – Пальцы Луиса легонько щекотнули Ангелу шею. – Ты скажешь мне, что случилось?
Вблизи никого не было, но Ангел, прежде чем заговорить, все равно огляделся, как бы невзначай. Осмотрительность не мешает никому и никогда.
– Да вот слышал кое-что. Помнишь Уильяма Уилсона, больше известного как Детка Билли?
– Знаю про такого, – кивнул Луис.
– Можешь говорить в прошедшем времени.
– Что с ним стряслось? – спросил Луис после некоторой паузы.
– Почил в мужском туалете Свитуотера, штат Техас.
– От естественных причин?
– Ну да. Сердечная недостаточность. От удара ножом прямо в пламенный мотор.
– Хм. Как-то не вяжется. Он ведь был хорош. Зверина, двинутый, но в своем деле мастер. Такого на нож так просто не возьмешь: не допустит.
– Я слышал, он начал переступать через черту, к простой работе добавлять художества.
– Я тоже о том наслышан. – У Детки Билли все извечно обстояло с каким-то подвохом. Луис разглядел это с самого начала, а потому, как только стала появляться возможность выбирать, решил обходиться без него. – У него всегда была склонность причинять боль.
– Кто-то, видимо, решил, что он чересчур увлекся.
– А может, вышло вот как: бар, пьянка, кто-то в запале хватается за нож, ему на помощь приходят дружки, – пошел раскручивать версию Луис, хотя сам себе не верил ни на миг.
Так, мысли вслух, за счет выхода в эфир отшелушивающие другие варианты, – эдакие канарейки в шахте Луисова ума.
– Может быть, только в баре на тот момент почти никого уже не было – это первое. А второе, что речь идет не о ком-то, а о Детке Билли. Кто бы его ни тяпнул, он должен быть не просто хорошим, а просто-таки филигранным мастером.
– Билли-то уже старел.
– Между прочим, он был младше тебя.
– Ненамного. Для меня не секрет, что я тоже старею.
– Для меня тоже.
– Что ты стареешь?
– Нет, ты.
На секунду глаза Луиса мстительно сузились.
– Я тебе ни разу не говорил, насколько ты мне кажешься забавным? – спросил он.
– Сегодня еще нет.
– Верно. Потому что ты мне таким не кажешься. Во всяком случае, теперь ты знаешь, почему. Лезвие вошло спереди или сзади?
– Спереди.
– При нем нашли какие-нибудь метки, бумаги?
– Если б да, то кто-нибудь бы услышал.
– Может, и услышал. А ты откуда про все это узнал?
– Из Интернета. Потом еще сделал пару звонков.
Луис задумчиво повращал в руке бокал, вдыхая аромат согретого теплом ладони бренди. Его разбирала глухая досада. Как же так, почему никто не сообщил ему насчет Детки Билли раньше, хотя бы из вежливости? Видно, мир меняется. Возможно, это происшествие сочли просто недостойным его внимания – немудрено, при его прошлом послужном списке.
– А ты всегда ведешь учет людей, с которыми я в свое время работал? – спросил Луис.
– Так, от случая к случаю. Да и осталось их не так-то много.
– Теперь, с уходом Детки Билли, точно немного.
– Да ну, неправда.
– Ну да, нет, – подумав, согласился Луис. – То есть да.
– Что позволяет мне продолжить, – сказал Ангел.
– Продолжай.
– Копы допросили всех, кто был в баре на момент обнаружения трупа. Из сидельцев до срока ушел только один: толстячок в дешевом прикиде. Сидел у стойки и посасывал какую-то хрень из-под крантика. По виду из тех, кто штанов не меняет месяцами.
Луис, прихлебнув бренди, подержал его во рту и лишь затем жаркой струйкой пустил в пищевод.
– Еще что-нибудь?
– Бармен сказал, что вроде как заприметил у того типа над воротником рубцы будто бы от ожогов. И еще на правом запястье.
– Да мало ли народу обжигается, – отмахнулся Луис с равнодушием, но, что примечательно, явно деланым.
За успокоительно брошенными словами крылось чувство недюжинной глубины.
– Казалось бы, – сказал Ангел. – Только не каждому из них по плечу тяпнуть ножичком такого, как Детка Билли. Ты думаешь, это он?
– Лезвие, – медленно произнес Луис. – Его нашли в теле?
– Нет. Как видно, прихватил с собой.
– Не захотел оставлять хороший ножик. Он был стрелок, но всегда предпочитал кончать их вблизи.
– Если это он.
– Если это он, – эхом отозвался Луис.
– Если да, то давненько он не давал о себе знать.
Правая ступня Луиса выстукивала по полу медленный ровный ритм.
– Ему пришлось несладко. Понадобилось время, чтобы оправиться, выздороветь. Видимо, он снова сменил внешность, как и раньше. Для простой рутинной работы он бы из укрывища не вылез. Должно быть, кто-то возымел на Детку Билли огроменный зуб.
– То есть дело тут не только в деньгах?
– Если это он, то нет.
– Если он возвратился, то Детка Билли может быть только началом. Ты, да и не только ты, хотел бы сжечь его заживо.
– Это так. Он по-прежнему будет терзать этот мир каждую минуту, и при этом не станет тем, кем был.
– Ему хватило сноровки управиться с Деткой Билли.
– Если это он, – как мантру произнес Луис. В сущности, это мантра и была. Так или иначе, следовало ожидать, что Блисс когда-нибудь да вернется. И если тот тип действительно он, в каком-то смысле это даже облегчение. Больше незачем изводить себя ожиданием. – А судя по почерку, так оно и есть. Даже если форма слегка утрачена, мало кто может с ним потягаться. Детка Билли точно не смог.
– Невелика потеря.
– Это так.
– Но оттого, что вернулся Блисс, миру тоже легче не станет.
– Никоим образом.
– Я-то грешным делом надеялся, что его нет в живых.
Многое из всей этой истории произошло еще до знакомства Ангела с Луисом. Правда, с Деткой Билли они однажды пересеклись, уже будучи вдвоем. Встреча произошла в Калифорнии – случайно, на станции техобслуживания, где Луис с Деткой Билли нарезали друг возле друга настороженные круги, словно волки, готовые к схватке. Ангел к той поре Детку Билли как человека уже не воспринимал, хотя, возможно, все это с подачи Луиса. О Блиссе он тоже знал лишь по рассказам о том, что тот сделал Луису и что получил от него в ответ. Луис поведал об этом потому, что понимал: дело еще не закончено.
– Он не умрет, если только кто-то не заставит его это сделать, – сказал тогда Луис. – И о деньгах здесь речь не идет. Ни о деньгах, ни о процентах.
– Если только не знать, что в списке у него твое имя.
– Я не думаю, что он шлет извещения.
– По всей видимости, нет.
Ангел залпом намахнул половину своего бренди и закашлялся.
– Глотками надо, – пожурил его Луис. – Это ж тебе не микстура.
– По мне, так лучше бы пивка.
– Не знаешь ты толка в светской жизни.
– Знаю. Но только в теории.
– Вот я и вижу, – досадливо покачал головой Луис.
* * *
Квартира, где жили Ангел с Луисом, вряд ли совпала бы с умозрительными представлениями тех, кто был знаком с ними поверхностно и видел лишь их полное несходство в одежде, манерах поведения и в отношении, казалось бы, к жизни в целом. Квартира занимала два верхних этажа в трехэтажке на дальних подступах к Верхнему Вестсайду, где зазор между богатством и бедностью значительно сужается.
Прежде всего при входе в квартиру в глаза бросалась безукоризненная чистота. Спальня у Ангела с Луисом была общая, но при этом у каждого имелось по комнате, где можно уединиться и посвятить себя личным, сугубо своим увлечениям и интересам. Комната Ангела, например, содержала все безошибочные признаки того, кто не на шутку увлечен вскрытием замков и отключением систем сигнализации. На это указывали всевозможные справочники, инструкции и подборки инструментов. Здесь же стоял верстак – точнее, вполне укомплектованное рабочее место, уставленное всякой электрической и механической всячиной и содержащееся в порядке, каким мог бы гордиться любой квалифицированный мастеровой.
Комната Луиса отличалась строгостью и аскетизмом: рабочий стол с ноутбуком и кресло. Вдоль стен тянулись полки с музыкой и книгами. Музыка, на удивление, тяготела к кантри. Целая секция была отведена черным артистам. Из модерновых тут были представлены Дуайт Квик, Вики Ванн, Карл Рэй и «Ковбой Трой Колмен», из более ранних – Дефорд Бейли и Стони Эдвардс вкупе с неполным Чарли Прайдом, «Modern Sounds» Рэя Чарльза (это уже скорее кантри-вестерн), кое-что из Бобби Вумэка. А еще здесь присутствовал бокс-сет «From Where I Stand» с экспериментами черных музыкантов в области кантри.
Луис откровенно недоумевал, почему многие из его соплеменников так и не смогли настроиться в резонанс с этой музыкой, войти с ней в контакт. Ведь она как ничто другое повествует о сельской нищете, о любви и отчаянии, преданности и неверности – переживания, знакомые всем: и черным, и белым. У темнокожих бедняков куда больше сходства с белой беднотой, чем с богатыми черными, а потому эта музыка служит нагляднейшим и на редкость созвучным средством выражения для тех, кто обездолен, кто страдает и терпит печали и невзгоды. Обо всем этом музыка кантри рассказывает безотносительно цвета кожи. Тем не менее в подобных воззрениях Луис обреченно причислял себя к меньшинству. И хотя ему почти удалось убедить своего партнера в достоинствах некоторых вещей, за которые тот прежде над ним подсмеивался (сюда входили регулярные стрижки в салонах, а также магазины нормальной, а не уцененной одежды), черная кантри-музыка, увы, оставалась у Ангела одним из многих упорно не выводящихся «белых пятен».
Что до самой квартиры, то она состояла из модерновой, редко когда используемой кухни, выходящей в гостиную, совмещенную со столовой. Все это на нижнем этаже, где располагалась и мастерская Ангела. На верхнем находились роскошная ванная, которую Луис держал исключительно для себя, своему партнеру оставив душевую по соседству; кабинет Луиса; скромных размеров гостевая комната со встроенной душевой (ни та, ни другая никогда не использовались), а также основная спальня со встроенными во всю стену шкафами (здесь по общему согласию и общими усилиями царил безукоризненный порядок, нарушаемый разве какой-нибудь случайной книжкой или журналом, а так – вид, как в каталоге дизайна интерьеров).
Да, и еще: за зеркалом в гостевой душевой скрывался оружейный сейф. Когда Ангел с Луисом проводили время в квартире, сейф был открыт. На ночь в спальне оба держали под рукой стволы. Когда квартира пустовала, оружейный сейф запирался, а зеркало скрупулезно возвращалось на первоначальное место с помощью запорного механизма, приводимого в действие маленьким, с мизинчик, перекидным выключателем за зеркалом. Уборку и текущее содержание квартиры Луис с Ангелом осуществляли сами – никаких людей с улицы, а также друзей и знакомых (да их, собственно, и было-то раз-два и обчелся).
Жили напарники, можно сказать, в условиях конспирации. Для связи использовали лимитные проплаченные мобильники, регулярно их меняя. Причем сами платежей не делали: одноразовые сотики в магазинах, разбросанных по четырем штатам, покупали бездомные, а затем трубки собирал и передавал посредник. Но и при этом сотовые использовались только в крайней необходимости. Звонки в основном делались из уличных таксофонов.
Интернета в квартире не было. Неподалеку, в съемном офисе одной из многочисленных подставных фирм Луиса, стоял стационарный компьютер, который напарники иной раз использовали для, так сказать, деликатных поисков. А зачастую для таких нужд годилось и случайное интернет-кафе. Общения по электронной почте Ангел с Луисом избегали, а когда требовалось, использовали Hushmail, через который отсылали зашифрованные сообщения или же встраивали шифры во внешне вполне безобидные писульки.
Расплачивались по возможности налом. В бонусных программах не участвовали. В метро пользовались проездными карточками. Их по истечении выбрасывали и брали новые, вместо того чтобы довносить на старые и таким образом экономить. Коммунальные счета оплачивали через юридическую контору. Освоили наиболее оптимальные пешие и автомобильные маршруты, где было минимум камер наблюдения, а для подсветки собственных машинных номеров использовали инфракрасные лампочки, ослепляющие видеокамеры, работающие примерно в таком же инфракрасном диапазоне.
Наряду с этим у них дома имелась и другая – более своеобразная, но не менее надежная – защита. Цокольный и первый этажи строения занимало съемное жилище одной пожилой дамы, миссис Эвелин Бондарчук. Миссис Бондарчук держала у себя пару звонкоголосых шпицев, а попутно приторговывала английским ситцем и костяным фарфором. Когда-то на свете обретался еще и мистер Бондарчук, но его много лет назад отнял у тогда еще юной супруги эпизод трагического непонимания, возникшего между господином Бондарчуком и проносящимся мимо поездом. Мистер Бондарчук был тогда пьян и спутал железнодорожные рейсы с общественной уборной, со всеми вытекающими последствиями.
С той поры миссис Бондарчук замуж так и не вышла. Отчасти потому, что никто не мог ей заменить горячо любимого, хотя и беспутного, супруга. А если и мог бы, то паче чаяния грозил оказаться таким же, а то и еще более непутевым, чем его предшественник. А зачем, согласитесь, такое отягчение в жизни. И вот с той давней поры уголок гостиной в гнездышке Эвелин превратился в ностальгический, хотя и слегка запыленный алтарь памяти почившего мужа, а нерастраченную любовь миссис Бондарчук теперь щедро изливала на поколения своих шпицев – животных, которых беспутными вряд ли назовешь.
Жилье миссис Бондарчук было с ограниченной квартплатой. Ежемесячно она перечисляла смехотворную сумму некоей «Лерой Франк пропертиз» – конторе с невнятным адресом где-то на Нижнем Манхэттене. Фирма «Лерой Франк» купила трехэтажку в начале восьмидесятых, и некоторое время миссис Бондарчук опасалась, как бы эта перепродажа не сказалась на плате за жилье. Но потом к ней пришло письмо с заверением, что все остается как есть, так что женщина могла теперь вздохнуть спокойно и жить-поживать в окружении шпицев в квартире, где обитала уже без малого тридцать лет. Более того, ей даже разрешили распространить свою сферу влияния на цокольный этаж, пустующий с той поры, как несколько лет назад ушел в мир иной его прежний владелец.
Миссис Бондарчук знала, что в городе такое было бы немыслимо, и позаботилась о том, чтобы в отношении нее подобная немыслимость сохранялась. О свалившейся на нее удаче женщина помалкивала. Сказала только своей доброй подруге миссис Ноти, и то лишь после того, как та торжественно поклялась, что будет как могила. Женщиной миссис Бондарчук была умной. Она понимала, что с ее трехэтажкой происходит что-то необычное, но, поскольку это не мешало ей жить, а скорее наоборот, она вела себя благоразумно и позволяла всему идти своим чередом.
Единственное существенное изменение произошло, когда супружеская чета наверху – оба бухгалтеры – с выходом на пенсию переехала жить в Вермонт, а на их месте обосновались двое. Сдержанный, импозантно одетый темнокожий мужчина и личность более мелкого размера и, судя по растрепанности, масштаба, да еще такого вида, что, того и гляди, влезет к тебе в окошко за драгоценностями (как оно бы, собственно, и обернулось, не приведи Ангела судьба встретить здесь своего партнера). Но новые жильцы оказались очень даже приличные, вежливые. Хотя, похоже, с гомосексуальными наклонностями – мысль, от которой миссис Бондарчук некоторое время не могла прийти в себя (по меркам этого фривольного города она жила целомудренной затворницей).
При любых неполадках, если таковые возникали в квартире, миссис Бондарчук звонила восхитительно учтивой молодой женщине по имени Эми, бравшей трубку от имени «Лерой Франк пропертиз». Вообще-то Эми брала трубку от имени многих фирм, из которых ни одна не испытывала ни нужды, ни желания физически обретаться в городской черте. «Лерой Франк пропертиз» владела в Нью-Йорке целым рядом объектов недвижимости. Из них жилым было лишь одно помещение – та самая трехэтажка в Верхнем Вестсайде. Что касается Эми, то у нее имелось четкое указание на все просьбы и обращения миссис Бондарчук реагировать незамедлительно, решая проблемы максимум к вечеру того же дня. Для этого за хорошую плату на объект отбывал соответствующего уровня сантехник, электрик или плотник, в зависимости от того, в ком из них возникала надобность. В столе у Эми лежала папка со списком лиц, утвержденных на обслуживание нужд «Лерой Франк» применительно к данному строению.
Своих верхних соседей миссис Бондарчук знала по именам и называла их соответственно «мистер Луис» и «мистер Ангел», но, конечно же, никогда не увязывала темнокожего Луиса с «Лерой Франк пропертиз», даром что название «Лерой Франк» не так уж далеко отстоит от «Le Roi Francais» – «французский король». Королей, как известно, правило множество, но самым ходовым именем среди них было, безусловно, Луи, то есть Луис. Нет, таких аналогий миссис Бондарчук не проводила, потому как не считала нужным совать нос куда не просят. Денег ей вполне хватало на то, чтобы жить вполне себе комфортно. Соседи соблюдали тишину, и жизнь уютно протекала под тявканье ее счастливых шпицев и успокоительное звучание оркестра Мантовани, у которого, как выяснилось, под каждый перепад настроения имеется своя пластинка.
Ну а поскольку свое благополучие миссис Бондарчук ценила достаточно высоко, то бдительно оберегала каждую его грань. Поэтому когда по вызову являлся, скажем, электрик или сантехник, то свою работу они делали под недремлющим оком миссис Бондарчук и ее мелкотравчатой собачьей стражи. Почтальон дальше порога не пропускался. То же самое – залетные коммивояжеры, детишки на Хэллоуин, ребята постарше и все без исключения взрослые, кроме разве что ее старой подруги миссис Ноти – тоже вдовицы. Пожилые дамы с угрюмой деловитостью, под дешевенький херес, неизменно раскидывали по четвергам партию в триктрак.
На правах собственника объекта фирма «Лерой Франк пропертиз» установила в доме дорогостоящую и сложную систему сигнализации. Принцип ее работы миссис Бондарчук уяснила до тонкостей. Сама о том не догадываясь, в охране мира и безопасности своих верхних соседей она была элементом не менее существенным, чем те стволы, которые они таскали с собой по долгу службы. В каком-то смысле миссис Бондарчук была для них как Цербер у врат Аида.
Сейчас Эвелин, лежа в постели, слушала «Шведскую рапсодию» на маленьком CD-плеере, подаренном мистером Ангелом и мистером Луисом на минувшее Рождество (миссис Бондарчук предпочитала поздно укладываться и поздно вставать: жаворонком ее никак не назовешь). Слышно было, как по коридору наверх прошли ее соседи. Тихо запищала «сигналка», которую они погасили кодом. Затем еще один, последний «пик», и дверь сверху закрылась. Сейчас там переустановят систему.
– Спокойной ночи, миссис Бондарчук, – из коридора напоследок подал голос Ангел.
Вместо ответа Эвелин лишь улыбнулась, останавливая музыку, и погасила свет. Всё, соседи дома. От этого ей всегда спалось лучше. Неизвестно почему, но миссис Бондарчук чувствовала себя при них в полной безопасности.
* * *
Той ночью Луис лежал без сна, слыша рядом дыхание спящего Ангела. Он размышлял о своем прошлом, о скрытой природе мира. Думал о жизнях, отнятых и утраченных, о маме, о женщинах, что его растили. Думал о Блиссе. Шел за нитями в узоре своей жизни, приостанавливаясь там, где они сплетались, соединялись одна с другой.
А затем закрыл глаза и стал дожидаться прихода Горящего Человека.
Тот городок был небольшой, закатный – термин, кое-что да значивший и для мальчика, и для таких, как он. Теперь того знака на въезде в город, скорее всего, нет – можно сказать, относительный прогресс, – но для многих он как будто все еще стоит на месте. Ведь почти все, кому на тот момент было от семи и выше, четко помнят, где находился знак: как раз перед воротами фермы Верджила Джеликотта. Старик Верджил должен был заботиться о том, чтобы знак не пятнала грязь – или, как однажды произошло во время смуты после убийства Эррола Рича, расчетливо нанесенная черная краска, в корне поменявшая смысл слов на знаке. Вместо надписи «Негр, следи, чтобы к закату тебя в этом городе не было» стало «Белый! Чтобы к закату тебя в этом городе не было!». Старика Верджила этот акт вандализма очень встревожил. И не только его, но и других, не обязательно белых. С Эрролом Ричем, понятно, поступили неправильно, но лишний раз бесить копов и городской совет тем, чтобы похабить их любимый знак, – откровенная глупость. Тем не менее, когда с расспросами о том, кто мог это сделать, нагрянула полиция, ее встретило молчание. За глупость не сажают, во всяком случае пока, но у закона против цветных есть куча уловок и зацепок, чтобы расправиться и в обход него.
Оригинальным в плане расовой дискриминации городок назвать нельзя – так, один из тысяч во всех Соединенных Штатах. Что тут говорить, когда по решению административного центра закатными становились целые округа. В какой-то период закатными считалась половина всех населенных пунктов в Орегоне, Огайо, Индиане, предгорьях Камберлендов и Озарка. Спаси бог черного, оказавшегося с наступлением темноты, скажем, в иллинойском Джонсборо, или в соседней с ним Анне (название расшифровывалось как «А Нигерам Нет Алиби», что было известно и черным, и белым; здесь на 127-м шоссе закатные знаки продержатся вплоть до середины семидесятых), или в Эпплтоне, штат Висконсин, равно как и в пригородах Левиттона на Лонг-Айленде, в мичиганской Ливонии или Кедровых Ключах Флориды. И кстати, то же самое относится к вам – жиды, китаёзы, мексы и всякие там индеи. Торопись, сынок, время дорого. Припозднишься, и бац…
Родной городок мальчика отличался особой симпатичностью. Опрятный, ухоженный, без чрезмерной ругани и перебранок, во всяком случае на людях. Главную улицу хоть на открытку помещай: везде цветы в горшках, и всегда по сезону. Хотя городишко был совсем маленький – такой, что и городом, по сути, назвать сложно, но в тех краях слово «деревня» было не в чести: зазорно. Место, в котором ты живешь, должно зваться или городом, или вообще никак. Город подразумевает что-то обстоятельное. Город означает соседей, законы, порядок на улицах. Город – это тротуары, парикмахерские, церковь по воскресеньям. Называть то или иное место городом значит признавать определенный уровень жизни и ее уклад. Разумеется, временами кое-кто здесь может сходить с рельсов, но при этом важно: все знают, где эти рельсы находятся. А всякий с них сход – вещь сугубо временная. Поезд продолжает движение, и все добрые граждане уверены, что они на борту на протяжении всего путешествия. Пусть даже в дороге случаются какие-то непредвиденные остановки – это допустимо.
Но на самом деле для мальчика он городом не был. Вот не был, и все. Да, действительно, здесь налицо выступали все признаки города, какое бы малое место он ни занимал. Здесь наличествовали магазины, киношка и пара церквей. Для католиков, кстати, ни одной: хотите молиться своей заблудшей версии бога – езжайте за восемь миль к востоку в Мейлерсвилль или за двенадцать к югу в Лудлоу. Были здесь и дома, все как один с ухоженными газончиками, белыми оградами из штакетника и спринклерами, беззлобно шипящими жаркими летними днями. В них жили адвокаты и доктора, флористы и предприниматели. Если глядеть под нужным углом, то здесь имелось все для обеспечения жизни тех, кто решил назвать это место своим домом.
Проблема в глазах мальчика состояла в том, что все эти люди были белые. Городок построили для белых людей, ими же он управлялся. Белые стояли за прилавками магазинов, по обе их стороны – за очень небольшим исключением. Белыми были адвокаты и белыми были флористы. Белыми были копы. Черные в городке тоже встречались, но они постоянно пребывали в движении: что-то несли, доставляли, развозили, поднимали, перетаскивали. Спокойно стоять позволялось лишь белым людям. Черные делали то, что должны, а затем в одночасье исчезали. С сумраком на улицах оставались лишь белые.
Что примечательно: не сказать, чтобы кто-то проявлял по отношению к цветным жестокость, или коварство, или хотя бы несдержанность в манерах. Просто у обеих сторон было понимание, что так заведено. У черных были свои магазины, свои забегаловки, свои места отправления культа, свой, если на то пошло, жизненный уклад. В каком-то смысле у них существовал как бы свой отдельный город, только без забот проектировщиков и переписи населения. В общем и целом белые не обращали на них внимания: главное, чтобы никто ничего не выкинул. Черные жили в лесах и на болотах. Кое у кого из них, кстати, были вполне приличные дома. На это тоже смотрели как будто сквозь пальцы: мало ли кто чего себе понастроил. Черт возьми, не такой уж редкостью было, когда кто-нибудь из белых обращался к этим черным за какой-нибудь услугой. Особым спросом, надо сказать, пользовалась поставка экзотической плоти для изощренных белых джентльменов, чьи вкусы склонялись в этом направлении и жаждали «изюминки». Так что получается, не было такого, чтобы две расы совсем никогда не смешивались. Если уж на то пошло, смешение – это одно, а случка – совсем другое. Межрасовые парочки вступали меж собой в сношения гораздо чаще, чем многим хотелось бы думать, и за подобные встречи платились хорошие деньги.
Но никто с обеих сторон не забывал, что закон диктуют белые. Правосудие, может, и слепо, но закон – никогда. Справедливость бывает пристрастна, закон – бесстрастен. Он реален. У него есть униформа, есть ассортимент оружия. Он пахнет потом и табаком. Он разъезжает на большом автомобиле со звездой на двери. Правосудие было для белых. Закон – для черных.
Все это мальчик понимал инстинктивно. Никто не утруждался ему это объяснять. Мама, еще до своей смерти, не усадила его перед собой и не обсказала все тонкости и отличия закона от правосудия по отношению к сообществу черных. Да и сообщества черных как такового не существовало. А были просто черные. Блэки. Сообщество подразумевает организованность, и у многих организованность ассоциировалась с угрозой. Организованы профсоюзы. Организованы коммунисты. Черные нет, во всяком случае здесь. Где-то, может, и да. Кто-то поговаривал, что прилив набирает силу, однако не в этом городке. Здесь все обитало по старинке и чувствовало себя при этом вполне сносно.
Вот почему мальчик вызывал такую обеспокоенность у полицейского, наблюдавшего за ним через полупрозрачное зеркало на стене. Зеркало стало одной из немногочисленных уступок веяниям современности в небольшом полицейском участке городка. Воздух здесь не охлаждался, хотя кондиционер был установлен. Проблема в том, что при включении прибор разом вышибал в участке все пробки – ни к черту не годилась проводка (во всяком случае так объяснил местный электрик). Для того чтобы кондиционер фурычил нормально, следовало освежевать, а затем заменить проводку во всем здании, а это для такой старой хибары штука затратная. Отцы города на подобные расходы шли неохотно, особенно с учетом того, что единственной целью этого начинания будет обеспечение прохлады для шерифа Вустера в жаркие летние месяцы. Сказать по правде, многие считали, что этому борову не мешает иной раз немного попотеть. Обойдется без кондиционера. Чем худее, тем злее, а это в его работе полезно.
Комнатка, откуда шериф наблюдал за мальчиком, охлаждалась лишь настольным вентилятором, у которого в замкнутом пространстве силы – как у комариного писка. Мундир шерифа лепился к телу так, что через светло-коричневый хлопок отчетливо проглядывал пуп, а по толстому лицу ручейками стекал едкий пот, норовя залить глаза, если вовремя не промокнуть лоб носовым платком.
Тем не менее шериф сидел не шевелясь и с пытливым любопытством смотрел на парнишку, выжидая, когда тот сломается. Возможно, Вустер и был толстозадым увальнем, а его взгляды на коллег мужского и женского пола, безусловно, сдабривались цинизмом, граничащим с мизантропией, но дураком его не назвать. Паренек представлял для шерифа интерес. Он умудрился убить сожителя своей матери, некоего Дебера, не прикоснувшись к нему даже пальцем (в этом шериф уверен), а ведь Дебер был отнюдь не олух. Он сам в свое время отсидел за убийство, совершенное чуть ли не в тринадцать лет, а затем были еще и еще, хотя подловить Дебера никто не сумел. Одной из смертей, в которых подозревался Дебер, стало убийство хорошенькой темнокожей из города.
Сейчас сын той молоденькой красотки сидел по ту сторону зеркала, и его допрашивали двое детективов из полиции штата. Успехов детективы добились не больше, чем собственные люди шерифа, а они церемонились с парнишкой куда меньше, чем эти двое. Разноцветные синяки и опухший правый глаз паренька были тому наглядным свидетельством. Кларк, один из подручных, сообщил шерифу, что когда гаденыша сволокли в санузел отмыться, он помочился кровью. Тогда Вустер сказал, чтобы они с ним полегче. Шерифу требуется признание, а не труп.
Детективам из штата понадобился целый день, чтобы организовать себе вояж на север. За эти сутки люди шерифа уработали парнишку по полной. Начали с избиений, а затем продолжили угрозами насчет семьи, обеспечившей пареньку алиби. Копы заставили его выпить содовой с сильным слабительным, после чего привязали к стулу и ушли. Шериф наблюдал, как мальчуган корчится в отчаянном усилии не опростаться: губы дрожали от напряжения, ноздри трепетали, руки сжались в кулаки. Когда стало понятно, что надолго его уже не хватит, шериф послал Кларка с предложением: сознавайся в убийстве Дебера, а мы тащим тебя прямиком в сортир. В противном случае пусть природа берет свое, а ты будешь сидеть в том, что из тебя вылетит. Паренек лишь молча мотнул головой.
Подобная стойкость вызывала восторг, не грози она обернуться неприятностью в первую очередь для самого шерифа. И он распорядился, чтобы Кларк сопроводил подозреваемого в сортир, покуда того не рвануло: оттирай потом единственную во всем участке допросную от его поноса. Кларк неохотно согласился. А после опорожнения отвел паренька во двор, уронил наземь и принялся окатывать водой из шланга, спустив ему до щиколоток штаны. Остальные копы скалились и ржали, глядя, как струя под напором больно стегает черного по гениталиям.
Не сработали и угрозы насчет семьи. Паренек происходил из дома, полного женщин. Вустер их знал: люди хорошие. Расистом Вустер не был. Есть хорошие черные и плохие черные, точно так же, как есть белые хорошие и плохие. Неправдой будет сказать, что шериф Вустер обращался со всеми одинаково. Если б он это делал или хотя бы имел такую наклонность, он бы не продержался на своем месте и недели, не говоря уже о десяти годах. Шериф примерно на равных обходился с черными и бедными белыми. Богатые белые требовали к себе отношения более осмотрительного. О богатых черных Вустеру беспокоиться не приходилось: он таких просто не знал.
Шериф исповедовал превентивный контроль. У него люди оказывались в камере только тогда, когда совершали что-то действительно серьезное или если все попытки направить ослушников на путь истинный терпели неудачу. Своих подопечных он знал. Не забывал и о том, чтобы они его тоже знали. Первые девять лет его шерифства семья паренька Вустеру не докучала, пока не появился Дебер и не втерся в это семейство, каким-то образом расположив к себе сердце матери мальчика – если, понятно, речь действительно могла идти о сердечности. В Дебере, откровенно говоря, не было ничего такого, что могло бы побудить кого-то воспылать к нему не то что страстью, а и вообще мало-мальской привязанностью. Шериф подозревал, что в вызревании той связи играли роль в основном угрозы и страх, а не истовость чувства с той или иной стороны.
А затем мать погибла насильственной смертью: ее тело со следами жестоких побоев нашли в проулке за винным магазином. Поступали сообщения, что где-то за час до обнаружения тела в магазине видели самого Дебера. Кто-то даже слышал перебранку мужчины и женщины примерно в то же время. Однако Дебер оказался точь-в-точь как этот паренек, что сидел сейчас в допросной: как ни дави, ни в какую. В общем, он не сломался, а убийство матери мальчика так и осталось нераскрытым. И Дебер возвратился в дом, полный женщин, где, по слухам, охомутал теперь уже тетю мальчика. Женщины его боялись, и имели на то веские причины, однако и Деберу не мешало испытывать перед ними страх. Они были сильны и умны, так что вероятность того, что они долго будут терпеть в своем доме присутствие Дебера, стремилась к нулю.
И вот вскоре после того нового поворота событий кто-то выкрал металлический свисток, которым Дебер скликал свои бригады рабочих, разделил его надвое и заменил горошину комочком самодельной взрывчатки. Когда Дебер дунул в свисток, заряд почти напрочь снес ему лицо. Пару дней он еще промучился в слепоте и тяжком страдании, несмотря на уколы обезболивающего, а затем изошел. Шериф Вустер был досконально уверен, что там, где теперь находится Дебер, его мучения продолжаются и будут длиться вечно. Утратой для мира Дебер определенно не являлся, но это не меняло факта, что совершено убийство, а человека, который за это в ответе, необходимо найти.
Нехорошо, когда вокруг разгуливает народец, запросто мастерящий из подручных средств мины-ловушки – неважно даже, на белых они ставятся или на черных. Стволы и перья – это одно: обычные (можно сказать, банальные) средства расправы, которые банальности и используют. Не вызывает никаких душевных шевелений, кроме разве что легкого поеживания от самого акта насилия. Конечно, бывает иногда, что кто-то кого-то да вспорет – то пути-дороги не сошлись, то день выдался дурной – или засандалит в голову пулю, не поделив со своим ближним женщину или полосу на магистрали. В качестве шерифа Вустер знал, как держать себя с таким контингентом мужчин и женщин. В них нет ничего ни странного, ни столь уж удивительного. И совсем иное дело, когда некто сподобливается убить человека его же собственным свистком, таким образом демонстрируя совершенно новый, иной способ мышления в плане лишения людей жизни. Способ такой, который шериф Вустер не спешил ни принимать, ни тем более приветствовать.
В день, когда издох Дебер, Вустер обзавелся ордером на арест паренька. Копы из полиции штата, услышав об этом, ржали в трубку. «У Дебера, – сказали они, – было столько врагов, что один только список подозреваемых будет толщиной с телефонную книгу». Злыдень погиб от миниатюрного взрывного устройства, хитроумно сконструированного так, что от него мог пострадать единственно тот, против кого оно создано. И без шансов выжить. Такая изощренность как-то не вязалась с образом пятнадцатилетнего негритоса из тех, что ютятся в хибарах у болота.
Вустер указал, что этот самый «негритос» – старшеклассник школы, которая благодаря спонсорству одного южного траст-фонда располагает неплохой лабораторией, где убийца мог легко разжиться кристаллами йода и аммиачной селитры (изучение остатков свистка выявило именно эти элементы во взрывчатке, отправившей Дебера на тот свет). Вустер конкретизировал, что именно из данных ингредиентов сметливый парнишка – заметьте, подросток, а не матерый убийца со стажем – мог создать взрывчатку, хотя в рапорте значилось, что она лишь чудом не сработала задолго до того, как Дебер поднес свисток ко рту: трехъйодистый азот – крайне неустойчивый компонент, сверхчувствительный к любому трению. Изучивший свисток криминалист выдвинул предположение, что адская смесь вместе со своей оболочкой, по всей видимости, максимально долго выдерживалась убийцей в воде и едва успела подсохнуть к тому роковому моменту, когда жертва поднесла свисток ко рту. Эта информация о природе использованной взрывчатки и отсутствие каких-либо других зацепок повлияли на то, чтобы полиция штата пусть и неохотно, но все же отрядила двоих детективов для допроса мальчика.
Сейчас один из тех детективов встал и вышел из допросной. Спустя секунду дверь в комнатку наблюдения открылась, и тот же детектив шагнул туда, держа в руке баночку с нагревшейся колой.
– С этим парнем мы далеко не уедем, – сказал он.
– Надо стараться, только и всего, – пожал плечами Вустер.
– Я вижу, вы тут без нас уже постарались.
– Подследственный упал по дороге в туалет.
– Н-да? И сколько же раз?
– Я не считал: он несколько раз отрикошетил.
– Вы уверены, что ему предварительно зачитали его права?
– Может, кто-то и зачитал. Я нет.
– Он запрашивал себе адвоката?
– Если и да, то я не расслышал.
Детектив, закинув голову, сделал медленный глоток из баночки. В последний момент он поперхнулся, и по подбородку потекла неопрятная струйка.
– Он этого сделать не мог, – утираясь, подытожил полицейский. – Слишком уж все тонко.
Вустер промокнул лоб засаленным носовым платком.
– Тонко, говорите? – усмехнулся он. – Я знал Дебера. Знал, с кем он водился. Тот народ утонченным никак не назовешь. Если б кто-то из его круга или кто-нибудь, кому он переступил дорогу, захотел его спровадить со свету, он бы его застрелил или прирезал, предварительно, может статься, оттяпав для острастки яйца. Такие люди не стали бы тратить время на распилку, а затем запайку свистка, чтобы после сунуть в него ровно столько взрывчатки, чтобы гаду разворотило физиономию и превратило в кашу мозги. На это бы им элементарно не хватило ума. А тому вон пареньку, – Вустер встал и указал на стекло, – тому пареньку ума хватило. И на то, чтобы пролезть тайком в школу, и чтобы изготовить какое-то количество взрывчатки. К тому же у него имелся мотив: Дебер убил его мать и трахал его тетку. Образцом благородства назвать убитого было нельзя.
– Доказательной базы касательно того, что Дебер убил его мать, нет.
– Да при чем здесь это, – флегматично возразил Вустер. – Мне ее и не надо. Есть вещи, которые я просто знаю, и все.
– Да, но суды на подобное смотрят иначе. Я знаком с людьми, которые допрашивали Дебера. С ним что только ни делали, чтобы разговорить, разве что не жгли каленым железом. Так вот, он не раскололся. Ни улик, ни прямых свидетелей, ни признания. А стало быть, нет и самого дела.
Паренек в допросной слегка пошевелил головой, как будто голоса двух копов доносились до него даже сквозь толстые стены. Более того, Вустеру показалось, что на его лице мелькнула улыбка.
– Знаете, о чем еще я думаю? – спросил шериф, машинально понижая голос.
– Поделитесь, Шерлок. Я весь внимание.
«Ишь ты: Шерлок, – хмыкнул про себя шериф. – Высокомерный засранец. Я знавал еще твоего папашу, который был немногим лучше тебя. Никтошка, неспособный утром найти собственных тапок, если ему их не поднести к носу. Так вот, из тебя сыщик еще хуже, чем из него».
– Мне думается, – сказал Вустер вслух, – что если б этот парнишка не прикончил Дебера, то Дебер прикончил бы его. Вряд ли у кого-то из них был выбор. Не сиди у нас в допросной мальчик, там бы сейчас сидел Дебер.
Детектив вытряхнул в себя остатки колы. Что-то в блеклости шерифова тона намекало: какие-то секунды назад пройдена некая красная черта. И детектив попытался если не исправиться, то хотя бы скорректировать ситуацию.
– Послушайте, шериф, может, вы и правы. Надо отдать вам должное: в этом парне что-то есть. Но у нас остается совсем немного времени, чтобы определиться с решением – срать или слезать с горшка.
– Хотя бы еще пару часов. Вы с ним не беседовали насчет женщин – типа что можете взяться за них, если он не начнет говорить?
– Пока нет. А вы?
– Пытался. Это был единственный момент, когда он хоть что-то сказал.
– И что именно?
– Что я не из тех, кто мучает женщин.
– В самом деле?
– Ну, как бы так.
– И он прав?
Шериф со вздохом развел руками:
– Получается, да.
– Вот черт. Но ведь есть и другие способы. Неформального воздействия.
Мужчины молча переглянулись.
– Нет, – покачал головой шериф Вустер. – Вы, пожалуй, тоже не из таких.
– Видимо, да.
Детектив хрустнул пустой жестянкой, сжал ее и не вполне сноровисто запустил в мусорную корзину. Жестянка отскочила от края и приземлилась в углу.
– Надеюсь, стреляете вы все-таки лучше, – заметил Вустер.
– Вы что, хотите, чтобы я кого-нибудь застрелил?
– Если б все это было так легко.
Детектив похлопал Вустера по плечу, моментально об этом пожалев: рука пропиталась шерифским потом. Он тайком вытер ладонь о штанину.
– Можно попытаться еще раз, – сказал он.
– Попытайтесь, – кивнул Вустер. – Это он его убил. Больше некому.
Вслед выходящему детективу шериф не взглянул. Вместо этого он не спускал глаз с юного темнокожего в допросной, а тот в ответ открыто смотрел через зеркало на него.
Спустя два часа Вустер все так же сидел у себя за столом, хлебая из графина воду и отмахиваясь от мух. Затем двое детективов устроили себе передышку от допроса и невыносимой духоты тесного помещения. Они примостились снаружи участка и сейчас покуривали, а рядом на ступеньках лежали остатки их гамбургеров с жареной картошкой. Было понятно, что допрос дошел фактически до точки. Результат нулевой. За полных двое суток дознания парнишка произнес всего две фразы. Из них вторая – это его мнение о Вустере, а первая – его имя:
– Меня зовут Луис.
Кстати, южнее в Луизиане, где у Вустера живет свояк, это слово произносят на французский манер: не Луис, а Луи.
Детективы о чем-то тихо меж собой переговаривались. Затем один из них возвратился в участок.
– Мы пойдем пропустим по пивку, – сказал он.
Шериф кивнул. Похоже, на этом все. Теперь они если и вернутся, то только затем, чтобы забрать машину (если упомнили место парковки).
Снаружи в вестибюле, где вход в служебное помещение отгораживался большим столом, в обнимку со своим ридикюлем сидела темнокожая женщина. Бабушка паренька. Хотя выглядела она настолько моложаво, что ее можно было принять за его мать. С самого ареста юноши на неудобном жестком стуле для посетителей молчаливо дежурила то одна, то другая из женщин того семейства. Всех их окружала аура некоего гордого достоинства. Ощущение такое, что, находясь здесь, они как будто делают участку одолжение. Эта женщина, самая старшая из всех, неизменно вызывала у Вустера настороженное замирание сердца. Про нее ходили разные слухи. Люди обращались к ней за предсказанием судьбы. Она указывала пол еще не рожденного ребенка, вселяла покой в сердца тех, у кого пропали родственники или умерли дети. Вустер всем этим россказням не то чтобы верил, но все же держался с этой женщиной уважительно. Хотя она этого не требовала. В самом деле, зачем? Зная, кто она такая, должного почтения к ней не испытывает разве что глупец.
Видя, с какой спокойной уверенностью она дожидается скорого выхода юноши под ее опеку, Вустер заприметил между бабушкой и внуком определенное сходство – не сказать чтобы даже физическое, хотя им обоим присуща неуловимо тонкая грациозность. Нет, дело не во внешнем сходстве, а скорее в том приводящем в замешательство спокойствии, которое от этой немолодой женщины передалось внуку. В мыслях при этом отчего-то возникал образ безмолвных темных вод, погружения в их пучину – все глубже, глубже… И там, в мутно светящейся зеленоватой неподвижности, вдруг словно из ниоткуда возникают разверстые розовые челюсти… И в своей фатальной законченности является наконец подлинная сущность натуры, скрытой в этих недосягаемых, непостижимых внутренних пространствах.
День определенно складывался хуже некуда, и к нулевой развязке катилось дело. Но для Вустера оно, уж увольте, отнюдь не завершено. Пускай этот выродок отправляется домой к своей бабке, к своим теткам и кто там еще обитает в их ведьмачьем лесном логове, но он, Вустер, будет за ним смотреть. Куда бы этот тип ни направлялся, шериф всегда будет крадучись ступать в его тени. Этого хитреца он когда-нибудь расколет.
Ведь в рукаве есть еще и козырь насчет мужеложства. У Вустера насчет этого паренька имелись подозрения: погуливали слушки. Единственные женщины, с которыми общался юный Луис, – это те, с которыми он ютился в своей хибаре, а у себя в негритянской школе ему пару раз приходилось осаживать глумливых сверстников кулаками. Подростки, как известно, падки на чужую слабость. Любой признак излишней чувствительности, женоподобности со стороны такого же, как ты, мальчишки, и зловреды слетаются на беднягу, как мухи на порез. И хотя обидчикам доставалось от Луиса на орехи, это их подчас только раззадоривало. А между тем в штате существовал закон против содомии, и Вустеру как шерифу ничего не стоило его применить. Так что если парня удастся привлечь по этой статье (скажем, жалоба на домогательства содомитского толка), то это можно использовать как рычаг в деле об убийстве Дебера. Мориться в кутузке по обвинению в мужеложстве – верная гарантия унизительных мучений. Лучше уж пойти по делу об убийстве – это хотя бы дает некий респект, репутацию: лишить человека жизни может только сильный.
Вообще Вустеру даже неинтересно доводить парня до посадки. Для него достаточно доказать свою правоту неверам – этим зарвавшимся штафиркам из полиции штата; собственным подручным, за спиной подсмеивающимся над ним за его тупую, в их убогом понимании, уверенность, что какому-то юному негритосу хватило ума совершить такое утонченное преступление. Шериф раздумывал, как бы верней ухватить этого парня за жабры. Вообще в городе есть один-два человека, которым не зазорно слегка ублажиться темнокожей плотью. Вустеру оставалось лишь согласовать время-место и как бы невзначай нагрянуть туда, где совершается содом. А там одного из участников разврата можно отпустить, а парнишечку, наоборот, задержать. Короче, возможность просматривалась.
Однако день Вустера вопреки собственным уверениям шерифа в обратном складывался на редкость скверно, а планам на провоцирование уголовно наказуемого деяния вскоре суждено было обратиться в прах.
– Шеф, а шеф.
Сет Кэвиган, самый младший из его подчиненных. Ирландский католик. Мик до мозга костей. Когда Вустер только принял его на работу, в городе пришлось разруливать кое с кем из старожилов. Помнится, шерифу тогда нанес дружеский визит Маленький Том Радж с парой своих дружков-расистов, любителей шляться вечерами в капюшонах из наволочек. Том ненавязчиво предложил шерифу передумать брать в помощники мика Кэвигана: это ж как-никак баптистский город. Вустер тогда выслушал их бредни, а затем прогнал всю троицу взашей.
Маленький Том и ему подобные вызывали у Вустера что-то вроде кожного зуда. Более того, при всяком контакте с ними в нем шевелилось чувство потаенной вины. Вустер ведь был в курсе насчет их деяний. Знал о неграх, избитых за то, что якобы находились в черте города с наступлением сумерек, хотя эти городские черты причудливо менялись в зависимости от того, сколько белые обормоты из местных успели принять на грудь. Знал о необъяснимых пожарах (читай – поджогах) в негритянских лачугах; об изнасилованиях, запросто сходивших насильникам с рук («Да ну подумаешь, шеф, чуток потешились: с кем не бывает по пьяной лавочке»).
Знал он и об Эрроле Риче – о том, что с ним сделали перед сборищем тех самых людей, с которыми Вустер по воскресеньям бок о обок возносил хвалу Господу в церкви. О да, шериф все это знал. Знал он и себя достаточно, чтобы осознавать свое безмолвное соучастие в том акте, даже при условии, что он сам даже рядом не стоял с тем старым деревом, к которому подвесили горящего Эррола. Вустер тогда еще не был в городке полновластным авторитетом, а к той поре, как он услышал о происходящем, что-либо поделать было уже поздно. Да и толку-то. Во всяком случае так Вустер оправдывался перед самим собой.
Тем не менее по итогам происшествия он однозначно дал понять, что подобное деяние во вверенном ему городе не произойдет больше никогда, если его слово как шерифа имеет хоть какой-то вес. Ведь это убийство, откровенное убийство, и Вустер этому попустительствовать не собирался. Да еще и негры (вот уж не было печали) все как один обозлились – до той опасной черты, когда гнев в них грозит перерасти страх. Кроме того (вот о чем в первую голову не мешало бы задуматься говнюкам вроде Маленького Тома): теперь на их головы могут обрушиться фэбээровцы, а им там в центре не понять, какой уклад и какие нравы бытуют в мелких городишках вроде этого. Им оно невдомек, да и, признаться, по барабану. Фэбээровцы только и копают, чтобы найти новоявленных козлов отпущения – людей, которые недопонимают, что «времена, они меняются», или как там поется у этого лабуха Боба Дилана, настоящая фамилия которого Циммерман.
И это еще одна причина, по которой юнца Луиса необходимо наказать за содеянное с Дебером. Если на сей раз убийство сойдет ему с рук, то что будет дальше? Может, ему втемяшится в голову заняться людьми, что убили Эррола Рича. Теми, кто вывел у него из-под ног пикап, отчего Рич беспомощно задрыгался в мертвенно-недвижном летнем воздухе. Теми, кто окатил его бензином, поджег факел и поднес его к одежде жертвы, превратив ее в зазывный маяк в ночи. Потому что об Эрроле Риче и о матери юнца втихую ходили слушки, и можно с уверенностью сказать, что Луис их слышал. Ну а если так умирает отец, то сын вполне может взять на себя отмщение. Во всяком случае он, Вустер, на месте юнца так бы, черт возьми, и поступил.
А теперь еще этот Кэвиган (между прочим, один из социально-обновленческих экспериментов Вустера) приперся с какой-нибудь хренью, без которой, можно подумать, ну никак не обойтись. Чувствуя на губах остро-соленые капли пота, шериф в очередной раз отер лицо платком и отжал его над мусорной корзиной.
– Чего тебе? – не поднимая головы, спросил он, все так же высверливая глазами стену, как будто через нее и через тесное пространство допросной мог пробуравить юнца, который вот уже столько времени дерзко ему противостоял.
– Гости. Целая компания.
Вустер повернулся на стуле. Сзади в окно было видно, как из подъехавших машин вылезают люди. Первым стоял служебный «Форд». От него за километр веяло чиновным присутствием – подозрение, подтвердившееся, когда в опущенном окошке пассажирского сиденья показался Рэй Вэлланс и пульнул во двор шерифа окурок. Ишь ты. Вэлланс возглавлял периферийное отделение ФБР и для фэбээровца был парнем вполне терпимым. Не заставлял персонал на местах лезть из кожи, чтобы потрафить новомодному прогрессу в области гражданских прав, хотя и топтания на месте тоже не допускал. Все-таки надо ему высказать насчет того окурка. Надо же, какое неуважение.
Второе авто для казенного стойла выглядело очень уж роскошным – желтовато-коричневое, с кожаной обивкой в тон. Вынырнувший с переднего сиденья тип походил скорее на шофера, чем на агента (судя по наглым усам, преизрядный сукин сын), ну а вздутие под его левым предплечьем объяснялось явно не опухолью. Тип открыл заднюю пассажирскую дверцу, и из машины выбрался третий. Вид у него был пожилой, хотя Вустер быстро определил, что разница в возрасте у них не такая уж и большая. Этот пассажир чем-то напоминал одного старого английского киноактера (как там его, Уилфрид такой-то сякой-то), персонажа из картины «Моя прекрасная леди», вышедшей на экраны несколько лет назад. Вустер ходил на нее с женой – фильм, помнится, оказался лучше, чем он ожидал. А тот парень – Уилфрид как-там-его – он всегда выглядел старо, даже в дни своей молодости. И вот, гляди-ка, один из его близких родственников, вблизи и во плоти. Ну просто вылитый Уилфрид (вот черт, да как его там?).
Вэлланс на своем сиденье как будто вздохнул и, выйдя из машины, повел своих коллег к двери участка, на пути обогнув дежурного копа за столом.
– Шериф Вустер, – кивнул он с фальшиво-дружелюбной улыбкой.
– Спецагент Вэлланс, – в том же духе отозвался Вустер.
Вставать шериф не стал. Вэлланс всегда обращался к нему не иначе как в эдакой шутовской манере, по званию и фамилии, и Вустер отвечал фамильярностью на фамильярность, даже когда речь шла о деле. Сейчас Вэлланс вдобавок еще и кивнул, давая знать, что разговор пойдет серьезный и что за ними наблюдают. Тем не менее Вустер не собирался сдавать свою территорию без боя, да к тому же еще предстояло разобраться с тем окурком.
Вустер через плечо Вэлланса посмотрел туда, где стояли четверо остальных. Старикашка оказался посередке – ростом ниже всех, но со своей собственной спокойной солидностью.
– Чего это вы тут, целой свадьбой? – поинтересовался Вустер.
– Мы можем поговорить внутри?
– Да конечно, – хозяйски щедрым жестом махнул Вустер. – Милости всех прошу.
Зашли только Вэлланс и старикашка. Последний прикрыл за собой дверь. Вустер чувствовал на себе взгляды подчиненных и секретарши, направленные через стекло. Понимание, что за ним чутко наблюдают свои, побуждало шерифа к действиям. Стоя к окну спиной, он расправил плечи, стараясь казаться выше, и намеренно не стал трогать жалюзи, чтобы гостям в глаза било солнце.
– Так что у нас за разговор, агент Вэлланс?
– Разговор о мальчике, что сейчас парится у вас в допросной.
– Здесь все парятся.
– Но все же не так, как он.
– Мальчик проходит подозреваемым по делу об убийстве.
– Наслышан. Что у вас на него есть?
– Вероятный мотив. Человек, которого он лишил жизни, мог в свое время убить его мать.
– Что значит «мог»?
– «Мог» означает, что допросить его уже нельзя.
– Из того, что я слышал, его допрашивали, пока он еще был на этом свете. Но он ни в чем не сознался.
– И тем не менее это сделал он. Те же, кто верит в обратное, скорее всего, верит и в Санта-Клауса.
– Стало быть, вероятный мотив. Это все, что у вас есть?
– Пока.
– Ну а что тот юноша – гнется?
– Он, похоже, не из таких. Но в конце концов, думаю, никуда не денется.
– Как уверенно вы это говорите.
– Он ведь всего лишь мальчик, не мужчина. А у меня и не такие раскалывались. Матерые. Вы вообще откроете мне, в чем суть вопроса? – отставляя учтивость в сторону, спросил Вустер. – Я не думаю, что это дело в вашей компетенции, Рэй. Это ведь не федеральная бодяга.
– А вот мы думаем, что да.
– На каком основании?
– Убитый был распорядителем на строительстве новой дороги у болота Орисмачи. А это федеральная резервация.
– Будет таковой, – поправил шериф. – Пока же это всего лишь болото.
– Ошибаетесь. И болото, и строящаяся рядом дорога только что перешли под федеральную юрисдикцию. Постановление принято вчера. В ускоренном порядке. Вот, кстати, и бумаги.
Вэлланс полез во внутренний карман пиджака и вынул стопку листов, которую протянул Вустеру. Шериф, нацепив очки, насупленно вгляделся в мелкий шрифт.
– Ну и? – спросил он, ознакомившись с документом. – Это ровным счетом ничего не меняет. Преступление было совершено до того, как оказалось принято это ваше постановление. Так что дело по-прежнему остается под моей юрисдикцией. То есть без разницы.
– Казалось бы, шериф, казалось бы. Но на деле разница есть, и разница существенная. Вы вчитайтесь внимательней. Постановление имеет обратную силу вплоть до первого числа текущего месяца. То есть период как раз до начала строительства дороги. Бюджетный нюанс – так мне пояснили. Вы же знаете, как оно принято у наших госчиновников.
Вустер снова вгляделся в бумагу. И нашел указанные числа. Его брови хмуро сошлись в одну линию, от растущего гнева кровь прилила к щекам и лбу.
– Просто ахинея. Вам-то, спрашивается, какой резон сюда лезть? Один цветной убивает другого – здесь о защите прав вообще речи не идет.
– Теперь, шериф, это уже дело федерального значения. Мы вас ни в чем не виним. Но мальчика придется отпустить.
Дело уплывало из рук, а вместе с ним и почва из-под ног; сам авторитет Вустера, его главенство над собственным персоналом. От этого ему уже не оправиться. Вэлланс выставил его придурком, и тот юнец сейчас укатит из своей камеры, как на лыжах, хохоча при этом над ним, городским шерифом.
А сзади стоял этот самый Уилфрид, со своими преждевременными сединами и в аккуратном, хотя и несколько поношенном костюме. Как пить дать во всей этой подставе не обошлось без него.
– Ну а вы здесь каким боком? – грозно спросил Вустер, всю силу своего растущего гнева обращая на второго визитера.
– Прошу извинить, – оживился тот и, сделав шажок, протянул ухоженную ладошку. – Мое имя – Гэбриел.
Вустер не пошевелился, и ладошка зависла в воздухе аккуратной лодочкой, пока Гэбриел ее не убрал. Язви тебя в душу, старый. И тебя, Вэлланс, и всю эту вашу манерность. Штырь вам всем в дышло.
– Так вы не ответили на мой вопрос, – кое-как совладав с собой, произнес Вустер.
– Я здесь в качестве гостя специального агента Вэлланса.
– Вы из госчиновников?
– Да, я оказываю услуги правительству.
С такими надо держать ухо востро, Вустер это знал. Ему хватало соображения понимать, что за этими словами кроется. До него вдруг разом дошло, что он словно стоит на минном поле, конфигурации которого совершенно не знает. Несмотря на злость, донимать Гэбриела вопросами глупо, да к тому же и небезопасно. Вустера связали, как борова, приготовленного для нанизывания на вертел. Кому-то остается только вставить ему в задницу острие и пронзить тушу до самого горла, а этого необходимо любой ценой избежать, пусть даже ценой отказа от мальчишки.
Шериф сел на свой крутящийся стул и раскрыл папку, непонятно даже какую и с какими записями.
– Забирайте, – буркнул он, не поднимая глаз. – Он ваш, со всеми потрохами.
– Благодарю вас, шериф, – сказал Гэбриел. – Еще раз извиняюсь за причиненные неудобства, если таковые были.
Вустер на него даже не взглянул. Он слышал, как гости выходят из кабинета, как за ними тихо закрывается дверь.
Шериф Вустер. Крупная рыба. Что ж, ему только что продемонстрировали его истинное положение. На самом деле был он мелкой рыбешкой в утлом пруду, которая неведомо как заплыла на глубину, а там перед ней вдруг возьми и обнажи свои зубы щука. Точнее, акула.
Шериф вперился в закрытую дверь, снова представляя за ней стену, а за ней комнату наблюдения и паренька в допросной. Только теперь на паренька смотрел не Вустер, а Гэбриел. Акулы. Глубины. Неведомые чудовища, змеисто сплетающие и расплетающие на дне свои щупальца. Смотрящий на мальчика Гэбриел и смотрящий на Гэбриела мальчик. И вот они оба сливаются воедино, становясь единым организмом, и тот плавно истаивает, теряется из виду где-то в неоглядной темно-кровавой пучине.
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5