Глава 17
В аэропорту я быстро прошла регистрацию и направилась в зал вылета. Присев в свободное кресло, я посидела в нем несколько минут и поняла, что совсем не могу сидеть на месте. Я прошла вместе с другими пассажирами в галерею и огляделась.
Неожиданно появилась до боли знакомая иномарка. Из машины вышел Лев и помахал мне рукой.
— Привет! — громко прокричал он.
— Привет, — едва смогла выговорить я.
— А я тебя везде ищу!!
— Зачем?
—"Как это зачем? Хотел тебе подарить роскошный букет и пожелать удачного вылета. Видишь, погода наладилась, солнышко вышло. Значит, самолеты будут летать, ничто им не помешает.
Лев полез в машину, достал букет цветов, размахнулся, что было сил, и закинул букет на балкон. Я наклонилась и осторожно его подняла. Красивая, блестящая упаковка и странное соединение несовместимых цветов — розы, тюльпаны, мимозы и полевые цветы.
— Красивые?! — выкрикнул Лев, не переставая улыбаться.
— Красивые, — буркнула я. — С чего такое внимание к моей персоне?!
— Чтобы у тебя остались хорошие воспоминания об Америке!
Я смотрела на сияющее лицо Льва и не могла понять, чему он так радуется. В его поведении было что-то странное. Это настораживало. Объявили вылет на Москву.
— Твой вылет объявили, слышала?!
— Слышала. Сейчас пойду.
— Удачного тебе полета!!! Флаг в руки и барабанные палочки на шею!!!
— Придурок! — крикнула я. — Придурок! Ничего, тебя еще Бог накажет. По тебе давным-давно тюрьма плачет!
Лев заржал, словно лошадь, залился алой краской от смеха.
— Идиот! — вновь крикнула я.
— У меня для тебя еще один сюрприз! — смеялся он, открывая заднюю дверь машины. То, что я увидела, повергло в шок. Из машины вышла… стукачка, которую Галина с Диной похоронили в лесу, и посмотрела на меня пристальным взглядом. Схватившись за перила, я уставилась на нее, словно на привидение. Выглядела она намного хуже, чем раньше.
Землистый цвет лица, черные круги вокруг глаз.
— Ты?! — с трудом выдавила я. Глядя на стукачку глазами, полными ужаса, я, как утопающий, хватала воздух ртом. — Откуда ты взялась? Ты же покойница! Тебе же нужно лежать в могиле!
— Сама лэжи в свой могила, — глухо проговорила стукачка. Она как-то неестественно помахала мне рукой, наклонилась к машине и достала плетеную корзину, из которой доносился громкий детский крик. Стукачка злорадно рассмеялась.
Меня затрясло так, что я едва устояла на ногах.
— Закрой рот, мертвая американская дура! — пробормотала я, словно в бреду.
Я не хотела верить, что в корзине лежит моя маленькая беззащитная дочь… Мое, подаренное Богом, чудо… Мое настоящее и мое будущее. Может, это просто похожая корзина, а в ней чужой ребенок… По-другому просто не может быть… ведь на свете существует настоящая дружба и настоящая женская солидарность. — Но один из братков, которого я раньше видела со Львом, вытолкнул из машины Галину. Она стояла ни жива ни мертва и боялась посмотреть в мою сторону.
— Галина, а ты сука!!! Господи, какая же ты сука!!! — закричала я так, что чуть было не оглохла сама от собственного же пронзительного крика.
Она подняла голову, и наши взгляды встретилась.
— Сука!!! Ах ты сука!!! Неужели ты меня продала?! Неужели продала?! Хитрая продажная тварь! Как же ты могла?! Как у тебя хватило совести?!
Я разрыдалась. Мне не верилось, что все это происходит на самом деле. Братки, Галина и мертвая стукачка, держащая корзину с моей дочерью… Словно это не реальность, а какое-то ужасное наваждение, которое скоро исчезнет, обязательно исчезнет, потому что у меня еще осталась немного здравого рассудка.
— Динка, Динка!!! — кричала я и билась в истерике. — Динка!!!!
Неожиданно все стоявшие под балконом быстро сели в машину и выехали со стоянки. Я дико закричала и прыгнула вниз. Второй этаж оказался не таким уж высоким, и я ничего себе не повредила, разве что слегка вывихнула левую ногу.
Я не чувствовала боли… Только страшную пустоту… Черную, отталкивающую, пугающую пустоту. Я сидела на асфальте, прижимала к груди подаренный мне букет и не переставала выкрикивать имя моей дочери. Тут же появились полицейский, врач и два работника аэропорта. Они помогли мне подняться, взволнованно говорили о чем-то, но я ведь не знаю английского.
Я пыталась им объяснить, что со мной приключилось несчастье, что у меня украли ребенка, что преступников необходимо найти и привлечь к уголовной ответственности, но меня никто не понимал, да и не слушал… Никто. Ни полицейский, ни врач. Работник аэропорта рассматривал мой билет и жестикулировал так, что даже без знания языка было нетрудно догадаться, что рейс на Москву вылетает с минуты на минуту. Но зачем мне лететь домой? Дома меня никто не ждет. Единственный человечек, который нуждается в моей помощи, здесь, его жизнь висит на волоске и может оборваться в любую минуту.
Появился еще один полицейский. Меня потащили к автобусу, довезли до самолета, но я сопротивлялась, как только могла, требовала российского посла и посылала всех к чертовой матери. Ничего не помогло. Меня буквально закинули в самолет. Дверь быстро закрылась. Я громко рыдала, буквально прильнув к окну в надежде увидеть исчезнувшую машину. Пассажиры недоуменно посматривали в мою сторону, некоторые что-то раздраженно говорили. Я заплакала и, раскачиваясь из стороны в сторону, чуть слышно запела:
Дремлет папа на диване,
Дремлет мама у стола,
Дремлют наволочки в ванне,
Дина тоже спать легла.
Как только самолет взлетел, ко мне подошла стюардесса и на чисто русском языке предложила успокоительное. Я наотрез отказалась, тогда она строгим голосом заметила, что я мешаю пассажирам и к ней уже обращаются с жалобами. Я громко рассмеялась и предложила высадить меня, вернуть туда, откуда меня взяли. Я лететь никуда не собиралась, меня затащили в самолет буквально силой. Стюардесса все же заставила меня выпить какую-то таблетку, пригрозив тем, что если я буду себя вести подобным образом, то по прилете меня сразу увезут в отделение милиции. Мол, нарушение порядка в самолете — дело серьезное и строго наказуемое, поэтому во избежание недоразумений будет лучше всего замолчать и не лишать других пассажиров комфорта.
Отвернувшись к окну, я тихонько всхлипнула и ощутила, как успокаивающе действует таблетка. Я вдруг с сожалением подумала о том, что так и не успела окреститься. Ведь в глубине души я всегда верила в Бога. Всегда. Раньше мне казалось, что нет никакой разницы, крещеная я или нет. Самое главное, чтобы Бог был в моей душе и моем сердце… Но теперь, после всего, что произошло, я знаю точно, Бог помогает крещеным, а я как была нехристем, так им и осталась.
Когда самолет приземлится, моей маленькой доченьки, может, уже не будет в живых. Я убийца, потому что по моей вине она оказалась в Штатах. Единственный смысл жизни потерян, впереди только ад, потому что все убийцы попадают в ад. По-другому просто не бывает.
Перед отъездом в Штаты я прочитала «Божественную комедию». Она состоит из двух частей. Первая часть про ад, а вторая про рай. Мне представился ад, как его описывает Данте, и по коже пробежали мурашки. Это было страшно, дико, ужасно. Говорят, нужно покаяться, и Бог простит грехи! Но мне почему-то кажется, что есть грехи, которые никогда не прощаются. Никогда. Даже если Бог и простит тебя, как ты сам будешь жить с этим грехом на земле? Залезла в кресло с ногами и уткнулась подбородком в ладони. Когда-то это была моя любимая поза. Когда-то…
— Девушка, сядьте как положено, и пристегните ремень. Самолет находится в зоне турбулентности. Неужели вы не видите, что написано на табло? — произнесла крайне недовольным голосом прошедшая мимо стюардесса.
— Не вижу, — пробубнила я, но все же спустила ноги и пристегнулась.
Я закрыла глаза и увидела прямо перед собой лицо своей малышки. Оно было такое крохотное, такое нежное… Ее глазки были закрыты, и она сладко посапывала. Интересно, а в таком возрасте маленьким деткам могут снится сны? Наверно, нет. Хотя, может быть, я ошибаюсь, может быть, маленькие детки видят сказочные сны и даже понимают их значение. Видение сменилось другой картиной: покачнувшаяся улица и я, прыгающая с балкона второго этажа. Нога сильно опухла и, конечно же, болела. Что такое физическая боль по сравнению с душевной? И еще это чувство беспомощности. Это ужасно — ты полон сил, полон решимости, но уже ничего не можешь сделать. Совершенно ничего. Сердце буквально разрывалось. Казалось, вот-вот сквозь платье на груди покажется кровь. Не сдержавшись, я наклонилась и застонала. Сидящая рядом пожилая женщина озабоченно посмотрела мне в глаза и спросила:
— Дочка, да что же с тобой творится, в конце концов?
— Мне очень плохо. Господи, как же мне плохо!
— Что у тебя болит?
— Невыносимая боль прямо разрывает мне грудь.
— У тебя больное сердце?
— Больное.
— Господи, такая молодая, а уже так плохо с сердцем!
Я не лукавила и не обманула престарелую женщину. В самом деле, у меня болела, вернее, ныла грудь. Временами мне казалось, что я еще живу, а временами мне казалось, что мое дыхание остановилось. Я уже плохо понимала, жива Я еще или нет. Спустя какое-то время я перестала сознавать, что лечу в самолете, не заметила, что бортпроводники стали разносить еду.
— Дочка, может, тебе нужно поесть? — не унималась старушка.
— Зачем?
— Ну как это зачем? Зачем человеку есть? Наверно, для того, чтобы жить. Тебе сразу станет полегче. Вот увидишь.
— Легче?! Мне уже никогда не будет легче. Тем более от еды…
— Это, доченька, ты неправду говоришь. Когда поешь, всегда легче становится.
Я посмотрела на женщину, поглощающую свой обед, раздраженным взглядом и издевательски произнесла:
— Послушайте, ну что вы в самом деле? Какая я вам доченька? Я вам совершенно посторонний человек. Женщина чуть было не поперхнулась, оправдываясь, сказала:
— Просто ты мне в дочери годишься…
— В том-то и дело, что гожусь. Это не значит, что я ею являюсь.
— Я хотела, как лучше, ласково.
— Не надо по-ласковому. Вы лучше говорите ласковые слова своей дочери, если она у вас, конечно, есть.
— Она у меня умерла пару лет назад, — тяжело вздохнула женщина и отвернулась.
— Умерла?
— Умерла. Мужа боготворила, а вечерами работала как волк, стояла у плиты. Света белого не видела. Никогда на свое здоровье внимания не обращала, а если были какие-то боли, терпела. А он, подонок, всю жизнь гулял, да еще и покрикивал на нее.
Женщина немного помолчала, а затем добавила:
— Молодая совсем. Выглядела, как девчонка. Да болезнь никого не щадит. Ни старых, ни молодых. Я только потом поняла, как это страшно — пережить свое дитя.
— Извините, — тихо пробормотала я.
В салоне выключили свет, и многие пассажиры уснули. Мне стало еще хуже — я ощутила, что боюсь темноты. Затем мне послышались какие-то голоса. Они доносились издалека, я не понимала, о чем они говорят, но эти голоса были знакомы. Один из них принадлежал Льву, другой мертвой стукаче, а третий перепуганной Галине… Голоса стали тише, приглушеннее, а потом совсем пропали. Мне стали мерещиться чьи-то лица. Они улыбались, сердились, делали скорбные гримасы… И только одно лицо было полно искренней симпатии. Это лицо Галины. Но почему оно выделялось среди других? Почему? Этого я не могла понять. Ведь она меня предала.
Временами ее лицо исчезало, а потом возвращалось. Галина смотрела на меня так виновато, словно молила о прощении и ждала, когда же я дам это прощение.
Я смахнула со лба пот. Мне было ужасно жарко. Руки дрожали. Я чувствовала легкую тошноту, болело сердце. Господи, как же оно у меня болело! Я ненавидела себя, я считала себя полным ничтожеством, потому что только полное ничтожество может так нелепо потерять своего ребенка. Как же жить дальше? Как?
Неожиданно мне вспоминалось, как я еще совсем сопливой девчонкой впервые приехала в Москву. Господи, столько же мне тогда было? Лет шестнадцать, не больше. Я даже не шла, я плыла по Ленинскому проспекту, пританцовывала, улыбалась случайным прохожим и любовалась своим отражением в витринах различных магазинов. Я казалась себе необычайно красивой и, наверно, поэтому была такой легкой, воздушной и беззаботной.
Затем без всякого перехода в моей памяти всплыла другая картинка из прошлой жизни. Моя беременность и разговор с женихом о том, чтобы я немедленно сделала аборт и не перекладывала свои проблемы на чужие плечи. Он ударяет меня по лицу, громко кричит, что я уже давно не маленькая девочка и должна знать, как нужно предохраняться. Я плачу, глотаю слезы, я просто схожу с ума…
Боже мой, и зачем я возвращаюсь в прошлое? Зачем? Говорят, прошлое лучше не трогать. Это не принесет ничего хорошего. Ничего, кроме боли и тяжелого осадка на душе Меня по-прежнему не переставало трясти. Я что было силы вжималась в кресло и чувство вала, как сильно пульсируют мои виски Вспомнив о мертвой стукачке, которая вышла. из машины как ни в чем не бывало, словно е. никогда не закапывали в землю, я почувствовала, что меня затошнило от страха и отвращения. В любой момент я могла свалиться в обморок. В ушах звенело так, что я даже не расслышала, что сказала мне моя проснувшаяся соседка.
Я направилась в туалетную комнату. Открыв холодную воду, набрала полные ладош, воды и окунула в них лицо. Увидев себя в зеркале, я ужаснулась. Бледная как смерть, я скорее напоминала покойницу. За последние сутки я похудела на несколько килограммов. Мои волосы так спутались, что я уже вряд ли смогу их когда-нибудь расчесать. Глаза пустые совершенно бессмысленные. Умывшись, я с трудом добралась до своего кресла.
Когда самолет приземлился, я вспомнила» что у меня в кармане лежит тысяча долларов, но я не знала, для каких целей она мне нужна. Я и представить себе не могла, как буду жить с этими несчастными деньгами, с мыслью о том, кто мне их дал…