Глава 37
Копенгаген – Свиноущи – Познань – Москва – Ростов
Нужно было уехать до Жениной депортации. Потому что если уехать по депорту, то закроют въезд в страну на три года. Или на два, не помню. Главное, что закроют. А мало ли что! Мы там привыкли все делать с оглядкой на всякий случай. Билеты нужно было купить на свои деньги. Поэтому решили уматывать сразу после «зарплаты». Я – на свои, он – на свои. И ехать через Польшу, самым дешевым способом. На пароме из Копенгагена через легендарные Свиноущи до Щецина. Свиноущи знали все контрабандисты – вери локал энд квайт плейс. Оттуда на электричке до Познани. Оттуда – поезд «Познань – Москва». В Москве два дня, и – в Ростов. С чемоданами. В моем чемодане – подарки и бумажный китайский светильник из «Икеи». Самый дешевый. Он потом провисел у меня в комнате лет пять. «Икеи» в Москве еще не было.
В Познани нужно было ждать шесть или семь часов следующий поезд. Я поняла, что переезд будет нелегким. Особенно это ожидание. И сама предложила замутить в дорогу герыча. Чтобы в Познани долбануть и сидеть на лавочке как овощи. Так, глядишь, и время скоротаем. По-моему, мне просто хотелось самоубиться. Я страшно волновалась перед разговором с Сашей. Женя сомневался – надо ли. Я сказала, что надо – точно. С чего-то я взяла, что теперь, когда мы уезжаем, это безопасно. Вопрос в том, где мы там его будем долбить. Женя сказал, что это – не проблема. Долбить будем в кустах. То, что наркотики через границу провозить опасно, нам даже в голову не приходило.
Алекс провалился в щель между мирами. Попрощаться с ним не вышло. Да и не особо хотелось. Передали ему «чао!» через Евлампия. И, бросив всю накопленную рухлядь без сожаления, ломанулись к новой жизни.
На пароме я вглядывалась в удалявшийся берег Дании и ничего не чувствовала. Ничего. Даже качку. Ночь мы плыли. Утром бежали за электричкой. Еле успели. Электричка почему-то ушла на полчаса раньше. Проводник с каким-то пронзительным пониманием говорил с нами по-польски. Люди смотрели на нас. И вдруг я поняла, что мы выглядим как… иностранцы. Они все разглядывают нас с интересом и завистью: ведь мы были из «капстраны». И едем теперь налегке, куда дует ветер. Свободные и молодые. Мы чувствовали себя звездами. Вау.
В Познани мы гуляли по абсолютно лысой, лишенный кустов площади и боялись отойти далеко от вокзала. Потому что уже оказались в другом мире. В мире, где расписание поездов не знают даже служащие вокзала, поезда опаздывают, меняют траектории и вообще испаряются на маршруте целыми составами. Долбить, действительно, было негде. Мы пошли искать кафе. Нашли целую улицу. Удивились: улица с кафешками, как в западном мире, а туалет только один, как в Совке при социализме. Намаявшись и устав, мы вынюхали – каждый по дорожке – прямо на привокзальной площади, повернувшись спиной к прохожим. Прохожих было мало. Но они все смотрели на нас. Мы были слишком яркими. Герыч вырубил нас на пару часов. А потом мы сидели еще два часа, как дураки. Извелись, как дети на балете. Мы как будто устали еще сильнее после этой несчастной дорожки. И чемоданы казались сверхтяжелыми, когда мы запихивали их в купе. Проспали до Москвы. В Москве мы успели только перекинуться парой слов с моей оторопевшей мамой. А что, собственно, обсуждать-то? О чем говорить? И, проспав еще сутки, сели на поезд до Ростова.
Там было тепло и как-то пустовато. Теплая ранняя весна. Какашки на отмостках пятиэтажек приводили меня в восторг. Женя досадовал. Кажется, в первый же день на Родине, он решил, что уедет отсюда снова. Во что бы то ни стало. А я радовалась жизни. У меня было такое чувство, что мне вынули гвоздь из-под ногтя. Что мне не нужно больше делать сверхчеловеческие усилия, соответствовать, казаться, обманывать. Можно больше не ждать, а жить. Я произвела неизгладимое впечатление на папу и маленького Жениного братишку. Они влюбились в меня оба. Мы все непрерывно улыбались друг другу. Мама, напротив, впала в уныние. Она целый день старалась быть вежливой. Она постелила нам в маленькой комнате маленькой квартиры на раскладном диване. Трогательные простыни в маленькую розочку пахли утюгом и булочками. Утром нас ждал завтрак. За маленьким столом маленькой кухни. Вся семья в сборе. Нам пришлось сесть вдвоем на одну табуретку. Я – на коленях у Жени. Почему-то я стеснялась так сидеть. Папа спросил, что мы собираемся делать. Было так мило, как будто я вернулась с фронта, а вокруг все такое доброе. Все мною интересуются, а у меня «афганский синдром»… Но тут Женя ответил, что мы собираемся поженится. И я закричала: «Нет!» Как контуженая, честное слово. И на мамино недоумение пояснила, что я уже замужем. Женя сказал, что это ерунда. Но мама уже напряглась. Потом она выяснила (а мы и не скрывали), что я старше Жени на пять лет. А то, что я москвичка, совсем ее деморализовало. Она спросила, умею ли я готовить. Началось! Нет, она сначала протерла мне длинную притчу о том, что творожок на столе – свежий, домашний, прямо с рынка. И что она свою семью кормит правильно, только свежими продуктами… Это очень важно… Мне надоело, и я прервала ее: «А мне все равно. Что есть, то и ем. Даже с помоек». Женя нервно захихикал. Мама сказала, что это хорошо, что я не балованная, а готовить потом научусь. Я начинала чувствовать, что не слишком подхожу под мамино представление о Жениной жене. Дух противоречия во мне бушевал уже на семь с половиной баллов. Я сказала, что не собираюсь этому учиться. Что я – независимая женщина и домохозяйкой становиться не собираюсь. Что моя мама готовить не умеет, моя бабушка не умела и я не буду. «А кто же будет?» – ядовито спросила мама. Женя ответил: «Я». И мы с ней поняли, что свадьбы не будет. Мальчики, конечно, ничего такого не прочухали. До самого конца пьесы.
Вечером мы собрались на концерт. Ростовский рок-клуб. Оказывается там такой был. По этому поводу мама посоветовала мне хорошую парикмахершу, лучшую в Ростове. Я с благодарностью приняла предложение. Мы приехали на папином старом вольво в большой вонючий салон. Пахло одеколоном, перекисью водорода и палеными волосами. Мама манерно познакомила меня с лучшим мастером в городе, типа: вот, невесту сын привез из Копенгагена. Они обе вздохнули. И я запарила мастера сделать мне короткую стрижку и покрасить в блондинку. Блондинка из меня никакая. Нету во мне блондинки. Я всегда становлюсь ярко-рыжая. Апельсиновая. Но, раз лучший мастер в городе – пусть работает, может, получится. Мастер сняла с меня фольгу и ахнула. Все начали бегать и ахать. А я смеялась. Я знала. И тогда началась вторая часть представления: я попросила исправить положение – сделать меня ярко-красного цвета. Мастер решила не спорить и сделать все, как я прошу. Я вышла оттуда огненно-красная. Мама вскрикнула. Папа крякнул. А братик обнял меня за ногу.
В таком виде я оказалась на концерте. В каком-то диком ДК. Музыку обсуждать смысла, конечно, нет. Как только я туда вошла, все расступились и замолчали. Потом стали знакомиться. Все спрашивали: «Ты шо, правда с Москвы?» «Да, – решила я не подкалывать их за „шо“, за „с Москвы“ и за „оканье“ заодно. – И я завтра опять туда полечу!» «Ой, – начали угарать пацанчики, – палечу! В Маскву палечу!» И ржали довольно долго, пока у меня не вскипело негодование. Тогда они прочитали мне лекцию о первичности оканья по отношению к аканью. Я сказала, что мне все равно. И в знак перемирия мы решили пойти дегустировать ростовские бошки всем кагалом. Курить почему-то пошли в туалет. Все сразу, естественно. Вместе со мной, естественно. И, закрывшись в кабинке впятером, начали дымить там за беседой. Нам стучали. Потом стали орать и стучать. Начали требовать, чтобы мы немедленно вышли, потому что «ссать охота». Я возмутилась: «Они че, подождать не могут, козлы? Рядом еще кабинка!» «Она сломана! – орали нам снаружи, – открывайте!» «Идите в жопу!» – орали им мы. «Ща охрану вызовем», – орали нам. «Идите во дворе поссыте, западло что ли!» – предложила я. После этих слов на меня зашикали даже «свои». «Западло» – плохое слово. А ростовские пацанчики харахористые, заводные, с ними осторожно надо шутить. Мы открыли дверь и вздрогнули. Кажется, весь зал собрался около нашей кабинки. Все махали руками и негодовали. Увидели меня и вообще взъелись: «Да они там впятером с телкой развлекались! А мы? А нам?» Опасность возбуждает меня, как запах крови – хищника. Я начинаю веселиться. Я шла сквозь строй и показывала всем факи. Женя сказал, что больше со мной на концерт в Ростове не пойдет. Я предложила поехать в Москву. Там должно быть поприличнее, нет? Да и что тут делать с простынями в розочку и свежим творожком с рынка? Женя согласился сразу.
А я запарилась. Там же Саша! И он до сих пор не в курсе. И дождавшись, когда все уехали по делам, я зашла в папин кабинет, где стоял солидный коричневый аппарат с дисковым набором. Набрала знакомый номер. Выжженный в мозгу. Саша почему-то сразу взял трубку. Как будто ждал. И сразу стал кричать: ты где, что с тобой? Я смутилась: я в Ростове… Саша закричал:
– Почему ты там? Хочешь я приеду за тобой!?
– Нет – сказала я, – не хочу. Я здесь не одна.
Мы помолчали. Саша спросил:
– У тебя есть другой?
– Да, – сказала я. – И тебе лучше не знать, кто это.
Я поняла, что люблю Сашу. Но мне нравится его мучить. Только так я чувствую, что ему небезразлична. Потому что он флегматик и вообще козел. Мы помолчали.
– Кто? – спросил Саша.
– Женя. Ты помнишь его. Ростовский.
Саша застонал на том конце провода, это был удар. Я услышала шаги за дверью.
– Все, я больше не могу говорить. Я позвоню тебе скоро. Приеду в Москву и позвоню!
– Нет, не вешай трубку! Почему? Только скажи мне, почему он?
– Он – отличный любовник, – сказала я и повесила трубку.
В кабинет заглянула мама и, улыбнувшись, спросила, что я здесь делаю. «Деньги ищу в столе», – пошутила я. И мы вышли к обеду. Только самое свежее. Куриная лапша, котлетки паровые… Аппетит у меня был не очень после разговора с Сашей. Женя за обедом сказал, что мы едем в Москву. Мама его удерживать не стала. Папа, правда, был против. Хотел, чтобы сын остался и помог ему в бизнесе. Папа открыл один из первых частный банков в городе. Сначала стал давать под проценты, потом открыл банк. Шел девяносто шестой год. Но Женя выбрал Москву.
