Глава 32
Зимний сад. Крах иллюзий. Женский дом. Кружок кройки и шитья. Киндергарден. Арбузик. Женя. Звонок из коридора.
Тем временем Петер, спаситель мой, путем нехитрых манипуляций нашел для меня крышу над головой. Ею оказался старый, заброшенный зимний сад на нашей вилле. Туда даже никто не заходил за ненадобностью. Дверь с кухни всегда была закрыта, и я думала, что там какая-то техническая комната. Но со стороны внутреннего двора можно было увидеть замызганный стеклянный эркер высотой в два этажа. Там хранился хлам. Хлам Петер вытащил и сдал мне эркер за 500 крон в месяц. Прознал, гад, что я вырубила бабла. Он боялся, что соседи стукнут в полицию на заселение газона. Или боялся порчи газона? И был-таки прав. Потому что, когда я снялась с якоря и свернула палатку, мы оба ахнули. Солнышко порядком прогрело палатку, и в ней получился парник. Я залезала туда только на ночь, то есть толком и не жила в ней. Днем там жили другие ребята – мухи, осы и комары. Вечером я изх выкуривала цитроновой свечкой и засыпала. А в тучном датском газоне под палаткой образовалась ровная квадратная лысина, кишащая земляными червями. Странно, почему я не чувствовала этого во сне? Они же наверняка поворачивали меня с боку на бок своими мускулистыми телами…
Итак, я оказалась в зимнем саду. Из мебели у меня был стол с облезлым плюшевым креслом, раскладушка и высохший каменный водопад в стене, высотой метра четыре. Ну и несколько умерших пальм в кадках. Как на курорте. Я принимала гостей у водопада. Приехал Женя. Забирал палатку. Заодно помог мне вкрутить лампочки и что-то неожиданно починил. Я гордо показала свой пирсинг. Он фишку сразу понял, провел уважительно пальцем по коже рядом с кольцом, кольцо вздрогнуло. «Ох-но!» – резюмировал он. Я выпроводила его домой, и осталась в саду одна. Счастливая и свободная. Очень непривычное чувство. Не могло же все так удачно складываться! Как-то не про меня…
Вообще-то, со мной вобще-то случилась страшная история с самого начала. Когда я еще только собиралась иммигрировать, я знала, что надо два года пробыть замужем, и тогда я получу свой постоянный вид на жительство. И я, конечно, на это весьма рассчитывала. Но Алекс, который меня туда вызвал, предупредил, что, может быть, вот-вот сделают три… Мы, конечно, не успели… И пока собирались жениться, ввели закон о трех годах. За неделю или за две недели до моего приезда. Мне настолько не хотелось в это верить, что я надеялась, нет, я верила в то, что мы проскочили. А Алекс настолько не хотел лишних проблем, что тему эту замял. Он обнадеживал меня тем, что никак не мог узнать поточнее. Какая, мол, разница? Ты же не собираешься со мной разводиться сразу, как только срок истечет? Вероятно, он уже тогда знал все наверняка. Он читал газеты на датском и вообще ушлый был товарищ. Так, с обоюдного согласия, он меня немножко нагрел. Но я все еще верила, в то, что спасение вот-вот грядет. Ну не может же быть именно со мной такое западло?
И тут меня вызвали в Директорат. Петер принес письмо, удивленный и недовольный. Кто может знать, что эта «янг криминал» живет у него в зимнем саду?
Датские власти тщательно следят за местом проживания каждого гражданина. Никаких нелегальных квартирантов! Никаких заброшенных или «ничьих» зданий, дворов и земельных участков. Каждый сквот на учете. Все, что не эксплуатировалось, тщательно упаковывалось в строительные пленки и сетки и охранялось всеми мыслимыми способами. Мы часто гуляли по ночам, но все ворота, калитки и проходы всегда были на замках. Однажды мы забрели во двор какого-то офисного здания и со стороны двора заглянули в окна. Был поздний вечер. За длинными столами сидели офисные работники в костюмах и лепили человечков из цветного пластилина. Уже много слепили. Тут же нас засекли по видеонаблюдению, и во двор выбежали два охранника. А за ними – запыхавшаяся тетка в длинном коричневом платье. Она грозно вопрошала – кто мы, зачем пришли и что делаем? Ответ «гуляем» ее вообще вывел из себя. «Здесь гулять нельзя, это – частная территория!». Мы согласились уйти, но попытались узнать: «А вы-то что тут делаете?» – «Не ваше дело!» Мы были уверены, что это – специальный цех по вегетативному размножению Големов.
Петер переживал, что погорит за свою доброту. Он не мог и предположить, что его адрес – единственный, который я знала и написала в анкете при въезде в Данию. Потому что квартира на Аме уже ушла свежепокрашенным лотом к новым жильцам.
Я приехала в Директорат. Мое дело уже лежало на столе, но новая кураторша ничего про нас не знала. Она была не слишком приветлива.
– Где ваш муж?
– Я не могу его найти!
– Как это? А почему ваш муж вас не ищет?
– Он не знает мой номер… Я уезжала… Я говорила в коммуне…
– Коммуна не может найти его, если он проживает на территории другого округа, подведомственного другой коммуне! Но, вероятно, он сам не хочет вас больше видеть?
– Нет-нет! Он меня очень любит! Просто я уезжала на Родину… Всего на месяц!
– Куда?
Меня спасло то, что я, как и все русские, употребила слово Motherland, что является очень высокопарным понятием, типа «Отчизна». Обычно говорят просто – home. Кажется, это их деморализовало настолько, что сам факт моей несанкционированной отлучки из страны остался незамеченным.
– Ну, ок. Мы знаем, где он, и пошлем ему запрос о необходимости воссоединения семьи. Он сам, если захочет, выйдет на связь.
– О, большое спасибо! Теперь я смогу прийти с ним вместе и получить постоянный вид на жительство?
– С чего вы взяли? Вам еще год жить по временной визе! К тому же время, которое вы проживали отдельно от супруга, в стаж не засчитывается.
Я вспомнила все свои отлучки на Родину и испугалась, но говорить о них не стала. Были и другие вопросы:
– Как же так? Если он сидел в тюрьме – это не моя вина, а его!
– Не важно! Все то время, которое он сидел в тюрьме…. а в вашем случае это…. почти шесть месяцев суммарно… в срок совместной жизни вам не засчитывается. Таким образом, вам нужно прожить вместе еще год и шесть месяцев!
Я сразу как-то осунулась и устала.
– И где мне все это время жить? У нас отобрали квартиру по его милости!
– Вы не имеете права жить у друзей. Вы должны жить в специальном учреждении. У нас есть такое специальное место для женщин, которых бросили мужья. Его построили для вдов Второй мировой войны. Там вы будете под контролем. И как только ваш супруг выйдет на связь, мы дадим вам знать.
Я вышла, покачиваясь. Еще… полтора года?
Мне выписали путевку в этот странный санаторий – поди откажись. Это был небольшой трехэтажный дом, унылый, прямоугольный и серый, на котором красовались монументальные коричневые буквы: Kvindehuset. Теперь это название носит целое феминистическое движение, а дом называется «Брунхильда». Там можно жить бесплатно, если ты жертва. Есть список проблем, по которым тебя могут признать жертвой. После чего можно рассчитывать на комнатку в этом богоугодном заведении и обязательное психологическое консультирование раз в неделю. То есть для меня это была настоящая тюрьма. Отправилась я туда безо всякой радости, по принуждению. Из Директората позвонили, объяснили ситуацию и феминистки приняли меня в свое лоно.
На входе сидели две лесбиянки тестостеронового типа. Они сурово поприветствовали меня и вручили список правил. Список был на английском и весьма внушительный. Я смогла прочитать, но совсем не поняла смысл. Особенно в тех местах, где было расписание ежедневных уборок в местах общего пользования. Поэтому я решила их тотально игнорировать. Пусть выгоняют! Но сначала договорятся с Директоратом.
Я заглянула на общую кухню: пять хозяек у одной плиты, причем все в хиджабах. Кроме одной толстой черной, чей ребенок как раз ходил ногами по большому обеденному столу. Ну что, опять не жрем. Из комнаты я выходила только в туалет. Первое время мне стучали по утрам: «Эй, твоя очередь убираться в туалете!» «Фак ю!» – орала я спросонок. И мусульманки уходили, негодуя.
В коридоре был один телефонный аппарат, как и все городские – со своим номером. То есть мне могли на него звонить. Или я могла не сдержаться и набрать Саше. И прогрузить его своими проблемами, чего делать было категорически нельзя. Это непродуктивно. Зачем ему нужен дистанционный нытик? Этот номер переслали в Директорат, а оттуда – Алексу. По идее, я должна была сидеть около него, как Аленушка, в ожидании звонка от Иванушки. Но и я тоже была обязана позвать кого-то из комнаты, если звонить будут кому-то еще. Проблема заключалась в том, что я не могла ни запомнить, ни расслышать правильно ни одного имени, прокряканного в трубку. И звонки из коридора игнорировала.
Ко мне заглянула психологичка: «Мы понимаем, что у тебя душевная травма, но тут все женщины с травмами. Есть жертвы сексуального насилия, избиений, кому-то угрожают отнять ребенка… Так что ты не одинока. Ты можешь найти здесь подругу. Тебе надо участвовать больше в общественной жизни!» Ну и мне пришлось записаться на кружок кройки и шитья. Некоторое время я даже воображала, что это будет круто: я начну шить вещи и продавать из в хиповском райончике. Я пришла со своими джинсами – подшить снизу. Кружок оказался сборищем злобных теток, строчащих по очереди на единственной машинке. На меня исподлобья из-под хиджаба взглянула тучная мамаша, обтачивавшая, как мне показалось, скатерть. Они ненавидели меня всей кухней. Модельер из меня не получился.
Я вставала поздно. А вечером я уезжала к друзьям и возвращалась за полночь. Пару раз мне сделали замечание, что я нарушаю распорядок. Я убедительно играла раскаяние. И делала так снова и снова. Пусть попробуют выгнать! Кажется, они осуждали мое поведение и считали меня девушкой легкого поведения. Я радовалась, что не такая, как они. Я ненавидела всех этих тупых и ущербных теток, которых кто-то обидел. Одни играли роль благородных защитниц, поигрывая желваками и ключами от дверей. Другие – несчастных и робких дев, которые не нужны ни родственникам, ни друзьям, ни мужьям. У них были скверные морды и такие же характеры. Кажется, мой характер тоже начинал портится.
Ровно под моим окном располагался киндергарден. И дети начинали пищать на улице ровно в восемь. Я ложилась спать не раньше двух, и писк под окном меня не просто раздражал. Он меня убивал физически. Но я сдерживалась и не высовывалась в окно с криком «shut the fuck up». Дети не виноваты. Виноваты эти дуры, которые их нарожали!
Как-то раз к детским крикам добавились еще и взрослые. Я проснулась от воплей: «Ло-ла! Ло-ла!» Это была Ирка со своим новым мужем и его друзьями. Они ехали на пляж на каком-то шарабане. Меня выманили из постели арбузом. Я долго отказывалась. После жизни у Петровича я перестала дуть. А тут опять – тусняк. Месяц абстиненции коту под хвост! На теплом датском солнышке меня раскурили отборными шишками, скормили арбузик и подвезли до моего барака. Первый раз я улыбалась и на входе помахала ручкой своим бультерьершам. Они отметили явное улучшение моего психического состояния.
С этого дня жизнь стала налаживаться. Я даже позвонила Саше. И мямлила что-то про неподшитые джинсы.
Чтобы не погибнуть от затянувшегося ожидания «воссоединения семьи», я просто наслаждалась жизнью. Бесконечно встречалась в друзьями. Кое-кто даже провожал меня по вечерам до моей цитадели целомудрия. Но бультерьерши внутрь мужчин не пускали.
Мы решили встретиться с Женей и съездить в Христианию. Мы не просто курили. Впервые за сто лет одиночества я разговаривала о чем-то интересном. И находила общий язык. Он знал и любил все то же, что и я: поэтов серебряного века, Ницше и Шопенгауэра, Бердслея и Муху. И, слово за слово, я почувствовала непреодолимую тягу невидимого магнита. Неизбежность отношений. Мне вдруг сделалось страшно, как на американских горках, когда начинается резкий спуск вниз, почти невесомость. И понимаешь, что это свободное падение уже ничем не остановишь, пока не долетишь до самого конца. В таких случаях я вспоминаю о Саше и делаю ноги. И так проблем хватает. Я мило чмокнула его в щеку и вернулась в свою женскую будку. Несколько дней я не подходила к телефону. Меня звали звонкими голосами, перевирая ударение, соседки по этажу: «Ла-ла! Ла-ла!» На третий день пришли дежурные феминистки и сказали, что до меня не могут дозвониться из Директората. Нашелся мой муж.
