Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
При таких раскладах кто-то должен был кинуться. Хотя бы Алекс. Но умерла только одна дура – любовь. Она умерла практически сразу, долго не мучилась. Все, что было сделано за два года жизни в благословенной Дании, было сделано ради любви. Вернее, не сделано: в жертву ей были принесены перспективы, мечты, отношения с другими мужчинами, репутация, судьба… Не знаю что еще. И не знаю – зачем. Меня никто этому не учил, так я представляла себе поведение честной женщины. Обычно бабы при расставаниях думают: «Я отдала тебе лучшие годы!» Но я уже тогда понимала, что я их отдала не Саше. Я отдала их своим иллюзиям. Своим собственным представлениям о любви. Многие живут так всю жизнь. Мучаются и тащат сквозь годы свою привязанность. И я собиралась также. Но у меня, как у кошки, девять жизней.
Моя любовь даже написала предсмертную записку: письмо, в котором я педантично прописала Саше, все волнующие меня аспекты отношений. Что-то вроде брачного контракта. Типа: я за тебя выйду, если ты решишь следующие проблемы… Ты будешь – это, я буду – то. Это было похоже на список лекарств, которые должны помочь смертельно больному. Саша обещал подумать. Тем, кто остался на берегу, всегда труднее. Героям, уплывшим за море, нужно лишь забыть о доме, внутренне отречься, забыть любовь. Одному легче.
И вот мое второе пришествие в Копенгаген. Иллюзий нет. Любви нет. Есть цель – виза. И сжатые зубы. Саша в Москве. Алекс – непонятно где. Нужно найти Алекса, отметиться в коммуне и восстановить социальное пособие. А потом сделать свою долгосрочную визу и развестись. План был прост, но начал изворачиваться ужом еще в дороге.
Коленька таллинский тоже возвращался в Данию, с тем чтобы оттуда метнуться в Швецию. А там – куда получится. Главное – вон из Эстонии. Он был русским – национальным меньшинством, подвергавшимся дискриминации. В Эстонии жить было невыносимо, но и в Россию он не хотел. Мы поплыли вместе – на пароме из Таллина через Орхус, по Балтийскому морю. За пару дней до этого, на том же маршруте потерпел аварию грузовой паром «Эстония». Ну, думаю, началось…
На нашем пароме было еще человек шесть пассажиров. Четверо – эстонские подростки-контрабандисты, которые везли на продажу водку и сигареты. В Дании все это стоило хороших денег и запрещалось к ввозу. В магазинах продавали только лицензионное. Контрабанду охотно брали за полцены во все лавочки и кафешки.
Ходили слухи, что таможня на грузовых суднах не шмонает. Эстонцы всю дорогу дико бухали, все трое суток. Я – болела морской болезнью. Лекарства от укачивания были еще не в ходу. Когда качка улеглась, и я вылезла на палубу, остальные пассажиры находились в состоянии глубокого запоя. Молодой щуплый парень, лет двадцати от силы, у меня на глазах с разбегу подпрыгнул на трамплинчике и нырнул головой вниз в маленький бассейн на верхней палубе. Пока он летел, я отчетливо увидела, что бассейн пустой. Пацанчика унесли в травмпункт с разбитой башкой. И через час он продолжил бухать с перевязанным жбаном. На границе экипаж сдал таможенникам всю банду. Их досмотрели. Весь контрабандный товар был при них. Не спрятанный ни в соседних каютах, ни в подсобках, ни в чужом багаже, ни где угодно еще. Нет, он аккуратно лежал в небольших спортивных сумках в каюте. Мальчишек отдали в полицию города Орхус. А мы промаялись еще ночь до Копенгагена на своих узких железных койках. На паспортном контроле меня попросили задержаться. Через десять минут ко мне подошел двухметровый накаченный блондин в гавайской рубахе, расстегнутой до пупа и в новеньких Ray Ban. Он показал полицейское удостоверение: «Ваш ID номер такой-то?» Я немного удивилась. Все-таки хоть кто-то меня встречал. «У вас штрафы на сумму 30 000 датских крон. Вы собираетесь их выплачивать или готовы проследовать в тюрьму?» Вот именно сейчас проследовать в тюрьму никак не входило в мои планы. И я довольно подробно пересказала ему свою ситуацию: денег совершенно нет, но скоро будут. Я все отдам, чесслово! Полицейский кивнул и поверил. Он пригласил меня проследовать с ним в банк и сделать первый взнос в казну Датского государства. Минимальный взнос был сто крон. Я решила, что могу себе это позволить. Мы трогательно попрощались с Коленькой и больше не виделись. Спустя несколько лет он писал нам из Канады. У него все было хорошо. Только много работы на автозаправке.
Стояло очень теплое лето. Я быстро отвалила государству вступительный взнос, вздохнула, посмотрев на оставшиеся пару тысяч, и двинула в никуда. Здравствуй, милая Дания! Все-таки я успела к тебе привыкнуть.
Телефон-автомат! Я засунула туда две кроны и позвонила всем, кого вспомнила. Дома был только семейный Петрович. Я посмотрела на небо, вздохнула и включила режим «трогательная сволочь»: «Помнишь, ты звал меня в гости? И даже, переночевать, если что? Вот сейчас как раз „если что“». Я сказала, что мне надо перекантоваться пару дней, пока я не найду Алекса. И тогда сразу съеду. Петрович икнул в трубку, но поступил красиво: «Конечно, без проблем! Могу поставить тебе раскладушку в кабинете!» – «Ну, если тебя не затруднит! Спасибо большое!» Сейчас я даже не представляю, что бы было, если бы я не дозвонилась ему…
Я приехала к нему на конечную станцию метро, в дом-новостройку. Меня посадили за общий семейный стол с двумя дочками и женой. Мы ели французский луковый суп и хлеб без глютена. Пили соевое молоко. Свое отвращение к этому супу я не могла даже скрыть. Так же как и свое равнодушие к детям, женским проблемам и вопросам религии. На месте жены Петровича я бы выгнала такого гостя в тот же день. Но они были хорошо воспитаны и глубоко духовны. Вероятно, им было меня жалко. На это я и рассчитывала.
Я проторчала у них больше недели. Найти Алекса оказалось не так-то просто. Я обзвонила знакомых, никто его не видел. Вот так неожиданность! Я пошла искать его по злачным местам. Приехала на вокзал, походила. Вышла на Истед-геде, прошлась. Я никого там не знала, спросить про Алекса было некого. Однако все уличные торговцы стафом на каждом перекрестке спрашивали меня: «What do you looking for?» И я честно отвечала: «I am lokking for my husband. Have you see him?» Некоторые даже силились мне помочь. До тех пор, пока один из зубоскалов не прикололся: «Are you looking for a husband? Can I go?» И тут я поняла как нелепо все это выглядит. Какой-то советский фильм в жанре неореализм: худенькая девушка в черном кожаном плаще с платком на голове (да, меня прикалывало так ходить, для Дании это – экзотика почище тюрбана) бродит по самой злачной улице города. Глаза полны слез и отчаяния. В карманах – пусто. Она ищет мужа-наркомана среди хохочущих подонков и барыг…
Дану нах! Подумала я и поменяла тактику: сам объявится рано или поздно. И я засела у Петровича на хате в ожидании, что гора сама развернется и пойдет к Магомету.
Я позвонила на закате Саше. Грустно пожаловалась на жизнь. «Держись!» – сказал он мне. Я повесила трубку – злая. Такое иррациональное чувство…
Деньги, привезенные из Москвы, собранные по сто долларов у родных, я старательно экономила. Я поговорила с Петровичем насчет работы. Можно ли мне подыскать что-то? Петрович проинтервьюировал меня и выяснил, что у меня из более-менее полезных специальностей есть только диплом массажистки. Но нет практики. Он предположил, что с такой квалификацией скорее всего мне придется делать оральный массаж гениталий. И добавил, что в Дании это тоже – работа. Пришлось выкинуть из головы весь этот бред о честном трудоустройстве. Мы катались с Петровичем на велосипеде. Он склонял меня к здоровому образу жизни. Курить у него не было, понятное дело. Пришлось бросить. Петрович рассказывал мне про карму. Я заинтересовалась, но не поверила. Тупость какая-то! Типа: утром соврал – вечером палец порезал. Я тут же соврала что-то Петровичу и стала ждать. Но палец был цел. Я решила усугубить. И вечером плевалась в сторону портрета ихнего духовного лидера – кудрявого и румяного Сай Бабы. Но гром меня не поразил. Зато жена Петровича выступила слепым орудием возмездия. Она больше не хотела видеть меня у себя дома. Странно, ведь я с ней даже не разговаривала ни разу! И Петрович меня «попросил». Проговорив предварительно все нюансы: вроде бы разговор шел о паре дней, но кончилась уже вторая неделя… Алекс не нашелся. Работа тоже. Вегетарианцем я не стала. А тут как раз к ним едут индийские гуру и собираются ночевать в кабинете. Я сдала крепость без боя. Тут же став тихой и застенчивой. Утром я собрала вещи и ушла от Петровича.
Я пошла к своему другу – телефону-автомату. У меня не было никаких идей. Саше звонить не стала. Смысл? Стояла я долго. Час точно. И очень жалела, что я не самоубийца, не наркоман и не жертва насилия. Можно было бы позвонить по горячей линии и закричать: «Hеlp!» Может, они бы меня подобрали, накормили мясом и приютили. Я тупо перебирала в голове телефонные номера. Петер! Точно! Он звал жить к себе снова, если вернусь! Я вернулась! Петер опешил. У него была свободная комната, но наверху, большая и дорогая. Но я была настойчива. Я включила режим «трогательная дура»: «Мне очень-очень нужно где-то жить! Петер, помнишь ты говорил, что можешь мне сдать газон в садике! Умоляю, сдай! У меня есть палатка!» Я вспомнила палатку Игоря, в которой мы ютились на Роскильде. Петер совсем ошалел, но от слов своих отказаться не смог. Дошутился, старик. Я сгоняла в лагерь и нашла там палатку. Ее хранителем после Игоря стал Женя. Он был самый старший из банды ростовских металлистов. Ему было двадцать один. Да и металлистом никто из них не был, просто все они слушали какой-то тежеляк и носили длинные волосы. Женя был рад меня видеть. Мы вспомнили, что это он приносил мне еду в тот злосчастный день, когда меня застукал араб в мужском туалете. Посмеялись. Он оказался на редкость умным парнем и между прочим цитировал Ницше. Я почувствовала что-то неладное. Забрала палатку и уехала.
Уже в полной темноте я кое-как натянула веревки на кривые колышки, вбитые в ровный датский газон. В этой палатке я прожила еще две недели. Это было чудесно. Где я готовила еду? Шоколадки, чипсы и бутерброды не нужно готовить на кухне. Вещей тоже почти не было. Я ходила в кожаных шортах и худи. Единственная обувь – мартинсы – были просто расшнурованы на жаре и зашнурованы в дождь. За палатку Петер денег с меня не взял, взял только триста крон за аренду старого велика. Про Сашу я старательно не вспоминала. Устроюсь, найду Алекса – позвоню.
Первым делом я купила пива и поехала в гости к мурманчанам. За это время Леца сделался ударником в команде «Крутые саперы», выбелил чуб и перешел на вегетарианство. На Лецу можно было приезжать просто смотреть. Как на жирафа в зоопарке или на гуру из Индии. Он умел сделать день. Рассказывал о полезных продуктах, прохаживаясь в кожаных штанах с подтяжками. От пива он не отказался, ведь это – не мясо. Он посоветовал мне обратиться к адвокату Алекса. Этот бесплатный государственный адвокат был всем известен. Он был стар и не выигрывал никаких дел. Его выделяли русским беженцам в лагере. Потом его можно было поменять на кого-то, если сразу не депортировали. Он защищал Алекса в его бессмысленных судебных слушаниях. За героин сажали по-любому, но формально нужен был адвокат. Я поехала к нему. Увидела большие тихие виллы на берегу Северного моря. Безлюдный пляж, холодные волны. Июль. Я долго стучала. Никто не хотел открывать. Преклонных лет дама с ворчанием открыла дверь, не улыбаясь, развернулась и пошла куда-то на участок. Я подождала, и точно: вышел спокойный седой дядя, с грустной натянутой на усы улыбкой. Пригласил меня в дом. В огромном коричневом кабинете я прониклась атмосферой покоя и покаялась дедуле, что приехала искать Алекса, а он наркоман, гад и найти я его не могу. Дедуля долго и снисходительно слушал мою путаную англо-русскую речь. Спросил:
– А зачем же ты вышла замуж за такого плохого человека?
Казалось, еще слово – и он зевнет и попросит меня уйти. Тут уж надо было идти ва-банк.
– Потому что мне нужна датская виза! Это фиктивный брак, только никому не говорите!
Дедуля сфокусировался:
– Зачем?
– В России очень плохо.
– А здесь тебе хорошо?
Он стал морщить лицо и позвал меня в сад. Мы долго ходили по саду, он молчал и собирал крыжовник. Я старалась не дышать. Неожиданно ему надоело это занятие, и он вручил мне неполную баночку.
– На, ешь. Это витамин С в чистом виде, – сказал он серьезно. – А теперь иди. Мы собираемся в гости.
– А как же…! Как же Алекс? Вы поможете мне его найти?
– Слушай, зачем его искать, он наверняка в тюрьме! Лучше найди себе другого мужа!
И удалился в дом.
Я попробовала крыжовник. Он был жесткий и кислый. Старый козел! Много он знает о жизни! Он даже в крыжовнике не рубит… Я отвезла баночку Леце. Вегетарианцам всегда витаминов не хватает.
Саша… нет, про Сашу я старалась не вспоминать. Чем он мне может помочь? Только душу травить.
Начались поездки по тюрьмам. Внешне они напоминали обычные учреждения в отдаленных районах города. Я заходила, разговаривала с охранником на входе. Он звонил куда-то и, прикрыв рукой трубу, мотал головой: не, нету такого! Меня даже смутила простота процедуры: никаких тебе официальных запросов, писем, ожиданий длиной в неделю. «Может, вы ошиблись, спросите еще раз!» Алекса нигде не было.
Саше звонить не хотелось.
Похоже, мне начинал доставлять удовольствие сам процесс. Ищешь то, что совсем не хочешь найти. Наслаждаешься одиночеством. Друзьями. Городом. Минорное, но приятное состояние. Воровать не приходилось, и нервы мои были в порядке. Крыша над головой, велосипед под жопой… Что еще нужно молодой девушке? А, точно, деньги!
На велике я доехала до своей коммуны на острове Ама, восстанавливать социал. Они мне не слишком обрадовались. Сказали, что я не имею права жить отдельно от мужа. «О, да! – засмеялась я. – Найдите мне его! Я так соскучилась!» Конечно, они найдут, нет сомнений. «Но кушать мне нужно уже сейчас! Вот моя карточка, мой счет, там ничего нет. К тому же у меня договор с полицией, что я ежемесячно по частям выплачиваю им штрафы. Уже пора выплачивать следующий транш!» Последний аргумент неожиданно подействовал, и они забегали по этажам. А через неделю я уже стояла у банкомата с новенькой карточкой и переминалась с ноги на ногу от волнения. Гу-ля-ем! Штрафы? Какие штрафы?
Я шиковала. Пошла в любимый свой магазин «Красное и черное». Он заслуживает отдельного рассказа. На входе посетителей встречала плетеная корзина с муляжом кобры и старое массивное гинекологическое кресло. В магазине продавали всякую странную мухню. Владелец этого «атмосферного» заведения нередко встречался мне в секондах копающимся в женском нижнем белье. Он подтаскивал к кассе сразу по нескольку килограммов фриковского стафа: меховые горжетки, пояса для чулок, старые и страшные бежевые лифчики на крючках, сумочки из крокодиловой кожи… Все это было весьма непопулярно на улицах Копенгагена, но явно пользовалось спросом где-то еще. Магазин, может быть, и не процветал, но и не закрывался. Кто-то все-таки затаривался тут плетками-семихвостками. Название BDSM тогда мне еще ни о чем не говорило, и я чувствовала себя тут как дома. Посмотрев несколько минут для приличия на прилавок с курительными трубками, я решилась. Это сейчас пирсингом в пупке сложно удивить даже собственную бабушку из Саратова. Напомню, был девяносто четвертый год. В России пирсинг тогда заключался в прокалывании второй дырочки в мочке левого уха. Или в английской булавке в губе, если ты – панк. Чувак усадил меня в кресло, взял в руки иглу из стерилизатора, сделал одно точное движение и вдел мне в пупок серьгу из медицинской стали. «Поздравляю тебя с первой дыркой!» – сказал он и вручил иглу на память. Сказать, что я чувствовала? Нереальный прилив энергии. Оптимизм, силу духа и гордость за себя. Глупо, но правда. А Саша мне и не нужен даже, козел. Никто мне не нужен.
Я заехала к Фокусу похвастаться. Кому ж еще? У него был в гостях, как и всегда, впрочем, мурманский Серега. Мы пошли гулять на кладбище Норребро. Стоял солнечный денек. Мы радостно валялись на могилах, флиртовали и дурачились. «Ну, показывай, ты же за этим приехала!» – строго велел Фокус. Я спустила немного длинную черную юбку, оттопырила квадрат марли с засохшей капелькой крови и радостно, не сдерживая гордую улыбку показала: «Вот!» Мальчики оторопели. Может, они предполагали там увидеть нечто суперсексуальное, вызывающее прилив вожделения. А тут – заскорузлое колечко в белом пузе. «Бееее, – сказал Серега разочаровано, – а можно дернуть?» «Попозже – можно, – согласилась я, – пусть заживет». Но с этой минуты пупок не давал им покоя. Они дразнили меня мазохисткой и трунили надо мной всю прогулку. Я даже задумалась: если все в моей жизни вот так вот, через жопу, может быть, я действительно мазохистка? Может, мне все это нравится? Однозначного ответа не было, простите.
Войти с помощью соц. сетей: