Глава 33
Алекс нашелся. Пожар. Концерт. Любовь. Как я стала приличной. Снова Алекс нашелся. Особое общежитие на Истед-геде.

Слава богу, я не подошла к телефону и мне не пришлось разговаривать с официальными инстанциями в духе: «Кен ю репит плиз? Ай эм сорри, ай донт андерстенд ю, кен ю спелл ит?» Добрые арабские женщины передали мне клочок бумажки с адресом: «Вей сей, ер хазбонт ливс хиар».

Вечером я была на месте. Убогая гостиница на окраине. Второй этаж, комната номер 1056, первая дверь слева, дверь не заперта. Темно. На шести квадратных метрах стоит узкая койка, стол с телевизором и полированный шкаф, как в детских кошмарах. Пахнет окурками и немытыми волосами. На койке лежит Алекс и смотрит телевизор без звука. С сигаретой в руке и пепельницей на груди. У него была свежеобритая голова, а на запястье синела новая татуха – паук. «Странно, – подумала я, – почему пахнет грязными волосами, если он лысый?» Он не обратил внимания, что дверь открылась. Я постояла в дверях и включила свет. Он зажмурился.

– Алекс, я ищу тебя уже второй месяц! А ты прячешься в этой норе?

– Я тоже очень рад тебя видеть, только выключи свет, я тебя умоляю!

– Ты на приходе, что ли, сука?

– Да, только поставился, выключи, пожалуйста!

Я выключила и попыталась сесть, стула не было.

– Иди сюда, дорогая! – нежно позвал Алекс и подвинулся на кровати.

Я присела на край. Меня начинало подташнивать. Но он был страшно рад. Улыбаясь, прикрыл глаза и как-то потянулся в мою сторону носом. Он медленно поднял руку с пауком, потрогал меня за коленку и залип с полуоткрытым ртом.

– Эй, очнись! Я пришла по делу. Мне нужно продлять визу, мне нужно прописаться где-то! Неужели тебе нравится здесь? Давай вырубим новую квартиру!

– Подожди, не ори… Я все тебе объясню, только не сейчас… Квартиру нам больше не дадут… Но мы придумаем что-нибудь… Мне надо отдохнуть… Приходи завтра, а?

И он залип снова. Я поняла, что разговора не будет и очень испугалась. Не расстроилась, а испугалась. Я столько времени ждала эту встречу, а он – не алле! А вдруг он убежит, уедет, умрет… И я опять буду как ветер в поле. Он лежал, ровно вытянувшись на койке, в брюках на ремне, остроносых ботинках и наглухо застегнутой черной рубашке. Хоть сейчас выноси.

– Эй! Я приду завтра, с самого утра, ок? Вот тебе мой номер телефона, на всякий случай!

Я накарябала номер на обрывке бумаги и засунула ему в нагрудный карман рубашки. Рядом с карманом стояла пепельница, полная бычков. В руке – зажженная сигарета с длинным столбиком пепла. Он кивнул, затянулся сигаретой и закрыл глаза. Пепел упал ровно в пепельницу. Я посмотрела на весь этот декаданс и вышла.

На следующее утро я встала с первыми криками деток в киндергардене. Долго ехала, клевала носом. По дороге думала: что за бред – ехать в такую рань, без завтрака! Наверняка Алекс еще спит, и мне нужно будет дежурить под дверью или бродить по этому чудесному району. Потом он проснется. Хорошо, если у него осталось на утро – раскумариться. А если нет, придется дать денег и тащиться с ним к барыге. И только потом – в коммуну. Наверняка опоздаем. В этих горестных мыслях я поднялась на второй этаж. Постучала. Тишина. Так и есть, спит. Нет уж, я его разбужу. Я стала дубасить в дверь – тишина. Я орала и стучала полчаса, не меньше. Из соседней двери вышел сальный чувак в тапках.

– Что ты орешь, там никого нет!

– Как нет? Там должен быть мой муж!

– Ха! Так это твой муж, козел, устроил ночью пожар? Тут все было в дыму, приезжали пожарные, залили ему всю комнату. А он куда-то слился как ни в чем не бывало. Только его и видели!

Я не могла поверить! Что за черт! Где он теперь? Чувак удовлетворенно пояснил:

– Теперь ему придется выплатить гостинице компенсацию за ущерб.

Отлично! Теперь он опять будет скрываться…

Я приехала в свой «Женский дом». Подошла к телефону. Набрала кого-то из друзей. Я не любила обременять окружающих своими проблемами. Я рассказывала им свою жизнь как забавную историю: преувеличенные детали, гротеск. Забавно же! Обычно все страшно ржали: «Да ладно, пожар? Доторчался. А? Что тебе посоветовать? Ну, не знаю… Да он снова найдется, не переживай!» Ну, ок…

Я позвонила Жене: «Слушай, так забавно…» Но он сказал: «Не забавно. Я сейчас приеду». Я села за стол в своей комнате, уперлась взглядом в царапину на поверхности и стала ждать. Женя приехал быстро. Я написала заявление на двух листах в офисе «Женского дома», и его пропустили ко мне в комнату. Он привез мне покурить. Простое и эффективное решение. Мы вышли из дома, зашли за угол и быстро дернули. Вернулись в комнату. Болтали о том, кто каким был в детстве. Потом договорились пойти вместе на концерт Tape or Negative. Я, честно говоря, такую музыку не особо жаловала, но Женя сказал, что они очень крутые в своем направлении. А красавец-солист с зелеными глазами и длинными черными волосами, затянутый в кожу, только что отсидел за убийство жены. И я, конечно, согласилась. Стемнело, и нам постучали: время свидания вышло. Женя собрался. Он сказал: «Не переживай, твой муж найдется, обещаю!» То же самое, что и все. Но я ему как-то сразу поверила. Мы расставались у двери под внимательным взглядом служительницы феминизма.

Неделя до концерта тянулась бесконечно. Встретились на автобусной остановке. На улице, на людях. И посмотрели друг на друга таким всепроницающим взглядом, что страшно было соприкоснуться рукавами. Мог произойти взрыв. Но было не нервно. Было просто. В автобусе я вдруг поняла, что мы держимся за руки. И довольно крепко. Причем руки у нас вспотели, и это было особенно приятно. Стало все сразу понятно, совсем понятно. Понятно-понятно. Мы сели на сиденье за водителем и поцеловались. Один раз. Этого было достаточно на всю оставшуюся дорогу. Я закрыла глаза и чувствовала все его тело через эту руку. И мы не стали торопиться. Мы ехали на концерт. Но из автобуса мы вышли уже как бойфренд и гелфренд. Абсолютно. Даже как муж и жена, потому что стали переглядываться после каждой фразы, как люди, прожившие вместе десять лет и понимающие друг друга с полуслова. Мы зашли в концертный зал вместе с толпой таких же молодых, одетых в черное и худых людей. Мальчики – с длинными волосами, девочки – с короткими и цветными. Сели в холле, взяли пива. Девушка через стол спросила – откуда мы. Мы ответили, что из Netherland. Почему-то. Нам так хотелось бы. Девушка переспросила: Neverland? Мы поржали. Женя разговаривал на английском, боже мой, какое счастье! Нет, он даже общался! Началась музыка. Он, не отпуская руки, втащил меня в зал. Через несколько минут уже посадил к себе на плечи. На сцене рычали и неистовствовали парни в кожаных куртках. Я чувствовала шею своего друга своей промежностью и прижимала ноги к плечам еще сильнее. Кажется, ему было не тяжело, потому что он не торопился спустить меня на пол. Первый раз я так быстро и беззастенчиво перестала чувствовать физический барьер. Кажется, мы не отпускали руки и на обратном пути. Мы даже не разговаривали. И было понятно, куда мы едем. И зачем. Женя очень удачно проживал один в своей лагерной комнате. Причем рядом с одним из боковых входов, окнами на помойку. Мы не привлекли ничье внимание, приехав ночью вместе. Он молча закрыл дверь, я молча начала раздеваться. Я не помню ни тени смущения или волнения. Только ясность того, что все это правильно. Жене было девятнадцать. И он был романтик, сатанист и интеллектуал. Мне было двадцать четыре. У меня не было головы. Не было принципов, не было страха и не было планов на жизнь. No future. Я не понимала, как все это могло произойти со мной и что будет дальше. Я старалась не думать о Саше. Что нужно ему сказать, когда позвоню? И я не звонила.

Мы с Женей были счастливы. Мы гуляли по городу, ходили в кино и в гости. Я не скрывала ни от кого эти отношения, потому что это было какое-то чудо. Как будто после затяжной зимы вдруг резко наступила весна. Пусть знают все: и Алекс, и друзья, и наши с Сашей прежние друзья. Если кто-то позвонит и расскажет Саше – так тому и быть. Но почему-то никто так не сделал. Хотя, спрашивали: «А как же Саша?», кто-то думал: «А как же я?», а кто-то: «Почему он?» Как-то в порыве страсти я треснулась мордой об угол шкафа, стоящего рядом с кроватью. У меня нарисовался приличный синяк на скуле. Пришлось заклеить его детским пластырем с ежиками. И каждый, кто встретился мне за эти два дня, спрашивал с многозначительной улыбкой: «Кто это тебя?» Никто не поинтересовался: «Как это ты так?» В метро встретились питерские ворики. «Ты, говорят, теперь с Женей? Приличная стала?»

Да, я стала приличная. Я ездила к Жене в лагерь трахаться, но упорно возвращалась ночевать к себе в «Женский дом». Так было нужно. И вот однажды вечером там меня поджидала записка: «Я живу на Истед-геде, 24». О господи… «И при луне нет мне покоя…»

На следующий день я уже шла по знакомой до боли улице. Уже холодало, моросил дождь. Серый ветер задувал морскую пыль за воротник. Вот тату-салон, бордель, магазин с членами… Где же этот дом? У каких знакомых он кантуется? Я морально готовилась увидеть его в полуразложившемся состоянии на матрасике среди старых наркотов с сальными волосами. Или с черной скандальной девицей, раскладывающей на грязном столе дозы по чекам… Но передо мной на углу неожиданно открылся многоэтажный серый дом, который за своей унылостью, был не замечен мною доселе ни разу. Я зашла. За конторкой внизу стоял обрюзгший мужик в непонятной синей форме.

– Вход запрещен!

Бля, что за чудеса!

– Что это за здание?

– Это гостиница.

Бля, что за ерунда!

– Здесь живет мой муж, я должна его увидеть.

– Он не предупреждал меня о вашем визите. Я не могу вас пустить. Может быть, ваш муж не хочет вас видеть?

Я выпучила глаза и не знала, что ответить на такую бестактность. Но в этот момент на лестнице раздался звонкий топот, и вниз бодрой походкой, быстро перебирая черными ботинками с длинными носами, скатился Алекс. Я прыгнула к нему и вцепилась в его расстегнутый бушлат. Мы порывисто обнялись.

– Что это за ужасное место, дорогой?

– А, это гостиница для бомжей и прочих деклассированных элементов…

У меня что-то случилось с лицом: перекосило челюсть и непроизвольно задергалась бровь.

– Ну, для тех, кто потерял квартиру… Дорогая, государство только один раз дает квартирный депозит. И кто-то им распоряжается грамотно, а кто-то теряет. Вот, как ты, например…

– Эй! Ты хочешь сказать, что тут – одни наркоманы?

– Неет, в основном – алкоголики.

Я даже не могла определиться, что меня обрадовало бы больше…

– Но ты не переживай! Самое гуманное в мире датское государство всегда дает шанс исправиться. В этой гостинице можно жить полгода, не больше. А за это время нужно устроится на работу. Тогда депозит дают еще раз – в счет будущих зарплат.

– И что, многие отсюда устраиваются на работу за полгода?

– Да что ты, почти никто!

– Ааа…

– Ну, пойдем, домой, дорогая, – ехидно пробормотал мой муженек, – теперь мы будем жить здесь вместе. Иначе тебя лишат социала.

Алекс сказал что-то важное по-датски чуваку в синей форме. Из всей тирады я знала только слово «kone», что означало «жена». Так меня ласково называл Алекс в минуты духовной близости. Я обреченно поплелась вверх по лестнице. Мы забрались на третий этаж, миновав административный этаж и шумный, прокуренный этаж холостяков. Из коридора на лестницу выглянул мужчина с рыжими усами, зубной щеткой во рту и полотенцем на плече.

– Туалеты и душевые здесь общие, – пояснил Алекс.

Я молча поднималась. И вспомнила хорошее русское слово – общежитие. В одном таком общежитии я потеряла свою невинность. Самое страшно там было – идти после этого по коридору в туалет. Ладно…

– И кухни здесь тоже общие, но ты так любишь готовить, что это тебя не должно особо волновать.

Я представила себе Иркину приемную семью, крупных румяных датчан, сидящих вместе за завтраком, и Ирку, молча уносящую миску с хлопьями к себе в комнату. Ладно… Мы прошли по широкому и темному коридору и зашли в одну из безликих картонных дверей. Я остолбенела. Такую конструкцию было бы сложно представить даже в наркотическом бреду: внутри комнаты стояли фанерные перегородки, как в школьных туалетах – не доходящие до потолка и до пола. Внутри каждого отсека стояла кровать, стол и стул. Крючки на стене заменяли шкаф. В оставшемся свободном общем пространстве – узком коридоре вдоль стены – стоял стол и два стула. Тут же находилось окно, выходящее на угол Истед-геде, с дежурным дилером, переминающимся с ноги на ногу. Один отсек пустовал. Алекс гостеприимно впихнул меня туда.

– Пока я жил один, мне дали эту комнату для одиноких… эээ… двойную. Завтра пойдем в офис и попросим себе семейную комнату. Там будет холодильник и двухспальная кровать. Но душ все равно общий.

Двуспальная кровать будет ждать меня в аду. В голове тут же созрел план:

– Да ну, Алекс, чего морочиться. Давай останемся тут. Я буду спать в соседней комнате. По фигу холодильник!

Алекс не любил морочиться. Он тоскливо вздохнул, провожая мечту о двухспальной кровать, и мы остались соседями. Аллилуйя! Надо заметить, что нижний просвет в фанерной стенке раздражал гораздо больше, чем верхний. В него иногда заползали клочья пыли, мелочь и грязные носки. Верхний просвет наталкивал на тоскливые размышления о лестнице в небо. Алекс постоянно уходил утром «по делам». Вечером, довольно рано, он уже курил лежа в кровати. «Пожар? Да ну, не беспокойся! Это был „эксседент“ – телевизор взорвался! Сигареты тут ни при чем… У нас же нет телевизора, все будет нормально». Я представляла себе ту злосчастную ночь, когда в коматозном мозгу Алекса взорвался телевизор, и каждый вечер, когда он засыпал, заходила в его отсек и вынимала у него из руки тлеющие окурки. Он сжимал их так крепко, что постепенно я поверила в телеверсию пожара.