Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Алекс жил по друзьям и по тюрьмам. Его устраивало. Виделись мы только в день «получки». Выглядел он плохо, и все интересовались у меня – скоро ли он умрет. Но его кажущаяся хлипкость с лихвой компенсировалась удивительной живучестью. Он был осторожен с иглами и людьми: знал свои возможности, дозу и границы дозволенного. Так что кроме перхоти ничего с ним не делалось. Мало того, он любил двинуть при встрече пару сентенций. И повторить их раза четыре, чтоб зафиксировать в моем сознании. Например, он неоднократно повторял, что русские торчки коренным образом отличаются от европейских. Русские – торчат и мучаются. Гложут себя чувством вины, пытаются бросить и терзают близких своими проблемами. А в цивилизованной Европе торчки – люди сознательные. Торчат молча, без «этого гребаного надрыва души». Торчат и удовольствие испытывают. И совесть их не мучает. И умирать никто не собирается. А придет время – бросят. А русские торчки мучаются совестью – и именно оттого болеют СПИДом и гепатитом. Подтверждение этой интересной версии я потом неоднократно наблюдала в России. Чем тоньше был человек, чем сильнее недоволен был собой, своим поведением, своей слабостью, тем быстрее слетал он с катушек.
Своими выводами Алекс лишал меня последней надежды. Надрыва души с ним не случалось. Тюрьма его только радовала. Там он отдыхал, отъедался и выходил с новым зарядом оптимизма. Прямиком на Истед-геде. Когда он очередной раз сел в тюрьму, умные люди научили меня пойти в коммуну и разделить банковские счета. Наконец-то для этого была веская причина – муж в тюрьме и не может со своего счета снимать деньги для нужд семьи. Так что фиктивный брак, в связи с разделением счета, никто заподозрить не мог. Даже Алекс не смог на меня за это обидеться или напрячься.
С того момента жизнь стала веселее. Пару раз я даже позволила себе легкомысленное поведение: потратила со счета не положенную тысячу, а все три. «Упс! Ну, прости пожалуйста…» И Алекс ничего мне не сказал. Мальчики любят легкомысленность в девочках. Главное – не перегибать. К тому же мне и впрямь пришлось раскошелиться. Приехала хозяйка подвальчика. Поиздержавшись в Гоа, она решила пожить где-то у подруги. Или у друга. И заехала за вещами. Это было радостное событие, омраченное одним-единственным нюансом: мы грохнули стекло на ее дурацком постере. Наидурацкейшем. Но стекло было очень большое и стоило очень дорого. Как раз столько, сколько месячная оплата жилья – тысячу. Я долго не верила, что стекло может столько стоить, даже съездила впервые в жизни в «Икею» – проверить. Схватила там разрыв аорты, увидела мир другими глазами, поняла всю ничтожность своего существования и убедилась – стекло стоит тысячу. Поэтому отдала ей деньги безропотно. Просто воспользовалась возможностью снять их с карточки, пока мужа кормило государство. Если честно, стекло грохнули парни. Мы как раз принесли с ближайшей «помойки» ящик бананов. И Саша взял самый красивый – желтенький. Паша вдруг запротестовал: «Почему ты всегда берешь самое лучшее?» Саша ответил – по праву силы. Завязалась оживленная дискуссия о правах силы. Дискуссия перешла в демонстрацию возможностей. И через пару минут мальчишки дрались за лучший банан, катаясь по полу. Было прикольно ровно до того момента, пока одна из ног сорок шестого размера не долбанула по стене. Стекло на раме треснуло и повисло на клеммах. Было понятно, что из своих карманных денег, выдаваемых раз в неделю в лагере, парни ничего не купят. Я даже не просила. Заплатила с карточки. Даже не орала.
Орал на них Игорь. Он любил порядок и демонстрировал агрессию. Брил виски и носил кожаную жилетку. Был он чуть моложе нас и идеологически, конечно, ближе ко мне, чем к моим подмосковным рыцарям. Но жизнь его, увы, развивалась по стандартному сценарию. Вернувшись из Дании в Москву, Игорь завинтил. Жил где-то в Ясенево. Там на местности народ увлекался повально. Он жил с другом и подругой. Звонил мне пару раз и рассказывал про их веселый секс, предлагая присоединиться. На досуге они лазили по крышам. Трескались на самой верхушке какой-нибудь водонапорной башни и ползали потом по ней, как бешеные обезьяны. Это было интересно, но присоединяться не хотелось. И он пропал куда-то навсегда.
А тогда он жил с нами в подвальчике. Как-то вполне естественно. Ведь Игорь купил себе музыкальный центр, но в лагерь его везти было нельзя! Центр стоял у меня. Игорь жил рядом с центром. А еще он был меломан, а не просто дебил с магнитофоном. Поэтому, мы слушали самую лучшую музыку. Уже на компакт-дисках. Nitzer Ebb, Art of Noise и Moorcheeba, последний «Депеш» и, конечно, Young Gods. Он был в курсе самого модного. Поэтому никто не удивился, что Игорь собрался на музыкальный фестиваль. Намыл где-то бабла и купил билет. Честный такой билет, на рок-фестиваль в Роскильде.
Мы сначала смеялись, потому что Роскильде – это провинция. Я же видела! Рок-фестиваль в Саратове? Ну-ну… Но Игорь этот билет разве что не целовал по ночам. Говорил, что туда приезжали Bjork и Sonic Youth… И мы поняли, что дело того стоит.
Слово «line up» мы тогда не слыхали даже, но знали, что там будет несколько сцен, много групп. Он нам еще называл имена, которых мы, лохи, конечно не знали. Но засобирались. Билет на Роскильде и сейчас стоит около 150 евро, а тогда, наверное, тысячу крон. Это было за гранью возможностей. Да и не было такой привычки у нас – билеты покупать. Решили пролезть через дырку в заборе. «Как все нормальные люди!» Каково же было наше удивление увидеть альтернативную молодежь – пьяную и обдолбаную, но с билетами. У Игоря была двухместная палатка. Он сказал, что кого-нибудь из нас туда пустит, по очереди. Даже не помню, по какому принципу. Может быть, меня, потому что я приютила его вместе с музыкальным центром. А может быть, Сашу с Пашей вдвоем, потому что они пиво принесут. Переночуем как-нибудь. На земле поспим. Кстати, выяснилось, что на земле там спят многие. Просто даже до палаток своих не доходят. Или не находят… Там 80 тыс. человек приезжает за раз. И палатки простираются до самого горизонта. Игорь решил, что над своей палаткой повесит советский красный флаг, который кто-то из лагерных привез в Данию на сувениры. Так мы сможем найти своих. Русских тогда на фестивале почти не было. Не знаю, что там как, но мы решили ехать. Наобум.
Неожиданно оказалось, что в день отъезда на фестиваль мне нужно срочно, обязательно и непременно идти в Директорат для иностранцев, продлять визу. И аппойнтмент был назначен на 11 утра. О чем меня уведомили письменно за неделю. Отменить или перенести его было так же глупо, как добровольно отказаться от вида на жительство – пожалуйста! Директорат – не шутка, аппойнтментами не разбрасывается. Визой рисковать не хотелось. Я клятвенно обещала парням, что в двенадцать уже буду свободна («А что там делать-то?») – только дождитесь! А потом вместе стартанем.
В одиннадцать я стояла в Директорате – в белом свитерочке и бархатных леггинсах. Алекс по случаю надел белую рубашку, немного мятую. И почистил свои убитые остроносые ботинки. К нам вышла хмурая тетя и сказала: «Упс, ваша тетя заболела, поэтому вместо вашей тети будет другая тетя, и она сейчас подойдет». Мы сидели и ждали. Сидели и ждали. Среди столов и башен из бумажных листов. Алексу было нехорошо, у него потели ладони, и он зудел мне что-то в ухо о черном и розовом. К концу второго часа я чувствовала в груди ядерный реактор, готовый рвануть: в аварии на Чернобыльской АЭС тоже был виноват человеческий фактор. Когда нас осчастливили своим вниманием, мы уже оба были мятые и измочаленные. В таком виде я примчалась домой, дико опаздывая. И никого не застала. Внутри меня что-то вскрикнуло и упало в обморок. Друзья бросили меня и уехали. Подумаешь – опоздала на два часа… Я же была в Директорате, они же должны понимать! Это был первый большой булыжник в фундамент испорченных отношений с моим бойфрендом.
Никогда я не садилась еще на камушек, опустив руки. Надеюсь, не придется. Я вспомнила, что Ритка со своим новеньким американским мужем тоже собрались на фестиваль. Конечно, билеты они купили заранее. И знали, куда ехать. Я помчалась к ним. И застала уже на выходе из дома. Они ехали с другом на машине. Вот это удача! Всю дорогу я смотрела в окно и мечтала о собственной машине, когда-нибудь…
Мы подъехали, и я уронила нижнюю челюсть. Тихий город Роскильде был забит молодежью. Все с рюкзаками и пивом. Они сидели на тротуарах, лежали на лавочках, ходили по улицам и ехали на всех видах транспорта. На приличном отдалении от города, в чистом поле, был разбит гигантский лагерь. Стоял гул. Некое подобие сетки-рабицы огораживало гигантский периметр. В два слоя. Между ними стояли КПП, где проверялись билеты-браслеты. Браслеты в тот год были из разноцветных шелковых нитей, типа хиппи-фенечки, запломбированной на запястье. Только два кокетливых кончика торчали из-под рукавов. Пока я выискивала взглядом дырки в первом заборе, Ритка и Стен поменяли билеты на браслеты и уверенным шагом двинулись через проходную. Ритка шла впереди и махала рукой: «Не парься, пошли!» Я в растерянности семенила за ними, вскрикивая: «Эй! Подождите! У меня же не билета! Как я пройду?» И показывала им издали свои необраслеченные руки. Так я и прошла на фестиваль. Контролеры на проходной поулыбались и даже не попросили подойти ближе. Второе заграждение ограничивало «жилую зону» с палатками. И тут я поняла всю опрометчивость намерения найти своих по советскому флагу. Тысячи палаток стояли на поле – сколько хватало глаз. И как минимум на десяти из тех, что были в поле зрения, развевались советские флаги. Еще несколько радуг и несколько пиратских. Еще не понятно – каких больше. Друг Риткиного мужа объяснил, что под красными флагами вовсе не наши соотечественники, а панки и анархисты, которые любят коммунизм и СССР. Только я собиралась плюнуть на поиски, как обнаружила своих друзей в паре метров от себя. Они ссали у забора. Среди еще человек сорока. Все они стояли лицом к сетке-рабице, спиной к палаткам и сосредоточенно орошали землю. Несколько девочек с той же целью светили голыми жопами рядом. До синих кабинок идти далеко, да и стоять в очереди никто не собирался. Я была так рада их видеть, что не стала таить обидку. Только один раз сказала, что это не по-дружески: уехать и не дождаться. И не по-пацански: обещать и не сдержать слово. Они провели нас метров сто, и мы пролезли через поваленную секцию забора. Джон со своим другом пошли к главной сцене, а мы с Риткой – в гости к нашим, в палатку. По дороге на нас все оглядывались. Саша сказал, что это потому, что мы такие чистые. Я все еще была в белом свитерочке и бархатных леггинсах. Над Роскильде моросил дождь, превращая землю под ногами в грязевую кашу. Во время фестиваля, говорят, всегда идет дождь. Потому что в Дании летом всегда дождь. Потому что такой климат. Но это никого не обламывает. Люди напиваются в дым и спят в грязи.
Мы пошли в туалет. Встали в очередь. Чувак перед нами тут же оглянулся и предложил насваи. Мы отказались. У входа в кабинку мы уже знали: где и что можно взять и где дешевле. У палатки мы застали весь Свенепаркен в полном составе. Человек пятнадцать – точно. Прибалтийских вориков, ростовскую банду и питерское крыло нашей тусы. Одни мальчики. Конечно, все они испытывали ужасные угрызения совести в связи с тем, что поступили со мной не по-пацански. Поэтому самый галантный из них – Семен – после долгих извинений преподнес мне подарок: почти новенькие мартинсы моего размера. Я была в шоке. На вопрос «где взяли?» честно признались – сперли.
Я отказывалась и требовала немедленно вернуть обувь владелице:
– Ну так же нельзя! Тут же нормальные люди, свои! Они же не упыри! Идите и отнесите обратно!
Но парни отказывались:
– Не-не-не, как это обратно? Как ты это себе представляешь? Придем и скажем: «Извините пожалуйста, мы у вас ботинки украли, заберите пожалуйста»?
– Ну, может быть, подкинуть как-то?
– Не-не-не, мы не помним уже, в какой палатке мы их сперли даже! Дунька-дура, сама виновата, бросила их без присмотра на улице! Не, ну Лол… ты нас обижай, мы же старались!
Я отказалась, но уже через час мои кеды промокли насквозь и к ним прилипли такие комья мокрой грязи, что на меня общими усилиями надели эти мартинсы. Под свист и улюлюканье. Это были офигенные мартинсы. Мои первые. И сразу – ворованные. Удобно, сухо и круто. Я ходила в них потом еще года три, не снимая. Зимой и летом. Спасибо тебе, незнакомая датская девушка, и прости нас пожалуйста.
Игорь ушел слушать музыку и в вакханалии не участвовал. Вскоре свалила к мужу и Ритка. Чтобы пойти с ними, выходя из палаточного городка в музыкальную зону, нужно было показывать браслет. У меня его не было. Стемнело. И понеслось. Ворики не дремали. Около нашей палатки то и дело возникали ящики пива. А кто-то их не находил у своей. Чем больше пива приносили ворики, тем больше борзела вся наша кодла.
Посреди поля валялись вусмерть пьяные люди. Там же явно ходили под себя. Но они были с билетами. Наши цинично предположили, что браслет им явно не понадобится уже, а музыку сфер можно слушать и без билета. У такого спящего на земле пьяного срезали браслет моими маникюрными ножничками. И поделили его на двоих: одному – торчащие концы на пломбе, другому – основную часть. Я ловко затолкала свои концы на пломбе под бандану, повязанную на запястье: типа я такая модная. Теперь, притворяясь наглой дурой и небрежно демонстрируя на входе эти «ушки», я могла дойти до сцены. Было уже очень поздно. Играл Motörhead. Они рычали и орали. Саша посадил меня на шею, чтобы было видно. Я чувствовала себя настоящей девчонкой на настоящем концерте. Счастье. Я пришла после «Моторхэда», взволнованная и раскаченная. А там… Пока все нормальные люди слушали музыку, наши обносили палатки. Коленька, который напоминал лицом ангела, уже прочесывал местность. В ход шло все: зажигалки, фонарики, куртки… «Пойдем, пойдем с нами, надо, чтоб ты на шухере стояла около палаток». Я не решалась протестовать: ведь это настоящая пацанская компания, куда не берут разных там кисейных барышень… Я ворчала и пыталась их отговорить. Меня никто не слушал. Мне сказали, что правильно сделали, что уехали без меня. И это сработало. Только не это, только не одна против всех. Я оглянулась. Все в грязи, темнота, ни одного трезвого человека. Я тоже была совсем нетрезвая. Мной овладело странное чувство: то ли удаль, то ли остервенение. Мне захотелось быть плохой. Хуже всех. Быть звездой плохишей. Это совсем несложно, скажу я вам. Немного злости, немного веселья и побольше алкоголя. Типа новый опыт… И я сказала: а давай! И мы пошли с Коленькой. Нашли пустую палатку и влезли в нее. Это было ооочень стремно. Но мы были в кашу. Мы даже зажигали фонарик внутри, переговаривались и качали ее своими неуклюжими движениями. Пока мы в ней шебуршали в поисках чего-нибудь нужного (ну не брать же чужой рюкзак, в самом деле!), внезапно вернулся хозяин. Секунда страха и растерянности. Коленька неожиданно схватил меня в объятья и зашипел: «Подыграй мне!» Мы стали мычать и перекатываться. Снаружи должно было напоминать пьяный секс. Хозяин палатки начал вопить: «What the fuck вообще происходит?» Коленька виновато оправдывался, что нам – негде. Дескать, влезли в первую попавшуюся. Не знаю, поверил нам чувак или нет, но вяло попытался врезать моему другу в ухо. Я подыгрывала до конца и пищала: «Оставьте его, он хороший!» Что в общем-то было правдой. Палатку опрокинули. Но ушли без криминала. Я зареклась. Хмель выветрился тут же. Воровать настолько неприятно, что сбивает любой кураж. Так что пришлось еще раз нажраться с горя и лечь спать. Игорь все еще был у одной из сцен. Но в его палатке уже спали четыре человека. Я втиснулась пятой. Ночью пришел Игорь и лег на кого-то сверху. Мы поворачивались по команде. Еще несколько человек спали перед палаткой. Кто на чем. Семен спал на раскладном стуле перед входом, засунув в палатку ноги, чтобы не мерзли. Потом пошел дождь. Я поняла это, когда на меня стало капать с крыши перекошенной палатки. Стало холодно. Начинался рассвет. Похмелье. Грязь снаружи, грязь внутри. И когда кто-то из воров, кому плевать было на всю эту музыку, предложил забить и уехать, я обрадовалась. Я просто была счастлива. Мой белый хлопковый свитер крупной вязки давно превратился в мокрую тряпку. Из воровского общака мне выделили куртку – верх от непромокаемого комплекта, украденного кем-то у кого-то накануне. Конечно, я заболела на следующий день. Но не умерла. Куртка спасла меня. Я молчала всю дорогу. Молчала, когда нас выкинули из электрички контролеры, вместе с толпой таких же фестивальщиков. Я молчала, когда нас сняли со второго поезда, на подходе к Копену, и когда у меня начала подниматься температура, тоже молчала. Я только радовалась тому, что на мне надеты краденая куртка и краденые ботинки. Долбаная романтика! Если кто-то спросит меня – была ли я на фестивале Роскильде? – да, была. Но удовольствия не получила. С тех пор я всегда покупаю билеты на любой концерт, никогда не рвусь пролезть на халяву. Мы с Коленькой всю дорогу отворачивались друг от друга. С Сашей тоже. И с Пашей. Только Семен балагурил и прикалывался. Если нет у человека чувства вины, значит, и винить его не в чем. Это только в милиции – незнание закона не освобождает от ответственности. А в мире тонких материй, совершенно точно: человек с незрелой душой своими преступлениями не может отвечать за свои поступки. Как ребенок. Он просто не чувствует стыд. Душа его чиста, как пустая комната. Но это – жалкий удел. Скука. Ни антикварных столиков, ни бабушкиного комода, ни котика на подоконнике… Он даже не будет знать – что это возможно. А человек с более высоким уровнем развития не может позволить себе спуститься на ступень ниже. Это – все равно что открыть дверь в эту свою внутреннюю комнату, выгнать котика и впустить пьяных солдат. Если все-таки кто-то не понял, что я хотела сказать: воровать нехорошо, малыши! Очень нехорошо. Проверено на животных.
Войти с помощью соц. сетей: