Глава 24
Работа для иностранцев. Ослепленные гуманизмом. Это. Датские гопники и русские скинхеды. Галатея на работе.
Идеология всегда прикрывает отсутствие реального смысла. Поднимает боевой дух, романтизирует ваши дыры в карманах или трудные времена. Так, конечно, жить веселее, но не нужно себя обманывать. Вся эта романтика анархизма, сквотов, автостопа и осознанного минимализма греет душу, но не спасает от морозов.
Я могла бы пойти мыть посуду в кабак. Но никто не брал. Я не говорила по-датски. Обычно хозяева извинялись очень искренне. А на некоторых барах висели объявления: работа только для датчан. С иностранцами геморрой: разрешений на работу нет ни у кого, язык не знают, зато шуточки неадекватные выкидывают через раз. Одну украинку уволили из кафе, и она, уходя, перебила им всю посуду. Она нелегально работала, поэтому хозяин кафе даже в полицию заявить не смог. Разве датчанке такое пришло бы в голову? Я еще тогда и знать не знала, что такое национализм и чем он отличается от нацизма. Меня искренне, наивно возмущали такие приоритеты. Есть документальные фотографии, как во времена нацизма немецких блондинистых деток в больничках подвергали UV облучению, если у них начинали темнеть волосы. Мои темные волосы (мои-то темно-русые!) были определенной экзотикой, на меня оглядывались. Я даже начала носить кепку, чтобы не слишком светить свои темные кудряшки. Пару раз я пыталась убедить людей, что отлично буду мыть посуду (or whatever) без знания датского. И выучу его потом, обязательно! Они почему-то не верили… Бросали телефонные трубки и захлопывали дверь перед носом. Потом я поняла, что они были правы. Посуду русские мыли плохо. А вот воровали хорошо.
Это – в столице, в социальных учреждениях, в арт-кругах было модно… Но простые люди, не испорченные интеллектом, не были рады чужакам. От них были вполне реальные проблемы. Начиная шумом и вытоптанными тропинками на газонах, заканчивая налогами на их содержание.
У меня вопрос: кому все это нужно? Если квота на беженцев 500 чел. в год, а принимает Дания около 10 тыс. в год. Цифры приблизительные, извините. Все эти люди живут в ожидании решения комитета по делам беженцев – кто пару месяцев, а кто год-два. И почти всех потом депортируют. Чего ждут от временных постояльцев? Порядка и капитальных вложений? Надеюсь, датчане действительно хотели спасти наши души, а не просто разыгрывали политический трюк. Но, кажется, виновата во всем Женевская конвенция и ее слепые колеса гуманизма.
Второй вопрос: почему только русские беженцы считали отсутствие работы и колбасы в своей стране реальной причиной для иммиграции? Почему южки и афгани бежали от войны, иранцы – от тоталитарного режима и репрессий, кто-то – от голода и «бесчеловечного обращения», а мы, как всегда, – за хорошей жизнью! Полное отсутствие патриотизма, чувства ответственности за будущее родины, смиренного личного вклада и вообще какого-либо чувства к той территории, на которой родился и оставил всех своих близких. И вот датчане понять этого, конечно, не могли. Они не знали, что целое поколение до нас и мы сами выросли с ощущением полной непричастности к тому, что происходит в нашей стране. Четким ощущением, что ни изменить что-либо, ни повлиять на происходящее невозможно. Бороться нас не учили. Нас учили расслабляться и получать удовольствие.
«Борьба за светлое будущее» для нашего поколения – это уже не гражданский долг, не права человека, не социальная ответственность… Для нас это – бессмысленный героизм, стахановское движение и показуха, которых требовала от нас идеология коммунизма. Мы с детства ни во что не верим, как завещали нам наши родители, родители которых, в свою очередь, оставили их сиротами «в борьбе за это». Где «ЭТО»? Мы уже тогда крест поставили на социальной справедливости. А весь цивилизованный верит до сих пор.
Хотя, говорят, пространство влияет на душу человека. Есть неподтвержденные факты, что многие наши от длительного пребывания в Европе, среди хороших людей, становились такими же хорошими. Отдельно взятые особи поддавались дрессировке. Начинали здороваться с соседями и платить налоги. Через пару лет после перестроечной волны иммигации у нас на родине все стало как-то… «устаканиваться» (слово-то какое, русское!). И датчане поняли: гласность, перестройка, капитализм. И перестали давать русским убежище. У нас появилась колбаса, отменили статью за мужеложство, стали плодится мормоны и прочие религиозные конфессии, а евреев полюбили, как родных.
Теперь Дания разбирается с толпой арабов. Тогда так называли любых мусульман, не вникая в нюансы. Мелкую торговлю вели арабы. Целые отрасли бизнеса были под ними, целые кварталы превращались в арабские. Местные обходили их стороной. У их обитателей другой темперамент, манера поведения совершенно другая: идет мужчина впереди, а за ним несколько женщин: жена, три дочери, мама, сестра… Даже если они не в чадре, они должны идти сзади на расстоянии полуметра. Эта процессия занимала весь тротуар, что уже само по себе раздражало. Теперь там их такое количество, что от тихого скандинавского города, который мы еще застали, не осталось и следа. Муслимы очень семейные. Если одному дают гражданство, то за ним приезжает целая свита: обязательно братья с женами, с многочисленными детьми, с родителями. И они сразу заселяют полдома. Если русскому дать гражданство, кого он вытащит? Максимум – престарелую мать. Да и то, если ей там пенсию начислят. Мы, по сравнению с мусульманами, очень странные. И располагаемся где-то посередине… между цивилизацией и варварами. Но, честно говоря, в эти кварталы мы тоже не совались. Зато там жили и тусовались датские подростки из малоимущих семей. Постепенно в стычках с соседями они превращались в скинхедов. Просто им приходилось делить территорию. Они были бритые налысо, в бомберах, в прямых штанишках, все как положено. На самом деле это была просто датская гопота.
Однажды мы ехали на метро с Иркой ростовской через такой район. Нужно было выйти и переждать контролеров. И мы вышли на станции, где как раз стояла группа этих парней. На Ирке (вот совпадение!) была майка – мечта советского подростка, на которой было написано «white power». Конечно, мы были white power! Тогда это было очень круто. Ну а как? Девяностые! Культ силы. Собственно, гопники и сейчас этой идеологии придерживаются. Это вообще соль земли русской, блин, бить негров и чужих. Ростовская девочка с золотым зубом могла бы олицетворять собой всю гопоту страны. Но она была просто модницей. Парни сразу подошли к нам. Им что-то не понравилось. Ирка уже знала датский и пыталась вести с ними беседу по понятиям. Она была блондинкой и с золотым зубом, не забывайте. Я со своими темными еврейскими кудрями отошла подальше. Но не помогло. Они очень долго на нас ругались. Что, конечно, было смешно. Даже в лоб не дали. Просто орали на весь перрон и требовали, чтобы мы эту майку сняли срочно. Мы сначала что-то там пищали про то, что они белые и мы белые. Но мы были какие-то не очень белые… В конце концов мы съели, так сказать, горькую пилюлю унижения. Но сказали, что майку снять не можем, потому что под ней голые сиськи. И тогда, как настоящие цивилизованные люди, они сказали: «Хорошо, снимите дома!» Мы сказали: «Обязательно снимем!» – и поехали дальше в этой майке.
С Иркой мы дружили. Несмотря на разницу в возрасте, она была мудрой и опытной девушкой. Это радовало. Меня дико бесили телочки с широко распахнутыми глазами и румяные мужчины без сомнений на челе. Нет ничего хуже в человеке, чем деланая невинность. Удивительная способность – не делать выводов из прожитого жизненного опыта. Но это – лирическое.
Искать работу в такой обстановке было занятием унылым. Как ни странно, без языка даже работа фотографа была невозможной. Нас в техникуме учили, что трогать модель руками – бестактно, нужно словами объяснять куда повернуться. Куча комплексов, в общем. Но тут ко мне в подвальчик пришла Ирка и предложила работу. В школе, где она училась, на летних каникулах собирались проводить уроки живописи. Им требовалась натурщица. Ирка правда сомневалась, пойду ли я на это. Ведь рисовать меня будут любители. В смысле, на меня на голую будут смотреть разные там обыватели. И среди них могут быть дедушки, которые на меня «дрочить будут». Я представила себе урок живописи, где полукругом сидят пожилые мужчины в беретах и дрочат на натурщицу в середине. Крутой перформанс… Мое положение не давало возможности долго раздумывать. Я согласилась сразу же. Поэтому все производственные трудности пришлось решать в рабочем порядке.
Школа оказалась в другом городе. Добиралась я туда на собаках, вернее, на двух поездах. Поезда принадлежат великой и могучей корпорации DSB, еще более могущественной, чем почта, и еще более богатой, чем пивная индустрия. Им принадлежат поезда и автобусы. Весь город разбит на зоны, дороги похожи на бесшумные коридоры бизнес-центров, а дизайн вагонов – на смесь японского хайтека с детским развивающим центром. Просторные вагоны с дорогой рекламой бесшумно подъезжают к чистейшей платформе, движимая плавным вакуумом ступенька опускается вровень с тротуаром, и тихий голос называет станцию, не забывая показать на световом табло. Минута в минуту с расписанием. Разовый проезд может стоить от пачки сигарет до недорогого китайского тостера, а штрафы измеряются тысячами. Таких штрафов у меня было штуки три. И у каждого из нас – несколько. Платить их никто не собирался. И захочешь – не сможешь. Датчане предпочитают велосипеды в любую погоду именно по этой причине. А не из-за сознательного отношения к экологии города. Мы предпочитали обманывать контролеров. Такое невинное детское занятие. В автобусах – подделывали билеты. А в поездах это происходило по накатанной схеме. Контролеры заходили в поезд, в первый или последний вагон, и проходили по всему составу, проверяя билеты. Одна станция – один вагон. Поэтому мы садились в середину поезда и на каждой станции высовывались в дверь – посмотреть, нет ли на перроне «деэсбешников». Круто, если в вагоне уже есть такие «дежурные», тогда стоишь спокойно вдалеке – наблюдаешь за наблюдателем. Хорошо, когда это – арабы или южки. Они выглядывают без стеснения, громко обсуждая ситуацию с дружками. По одному они не ездят. Хуже – если местные маргиналы – датчане. Они нервничают, часто пропускают мяч или срываются на фальстарт. В час пик контролеров не видно в толпе, надо стоять у дверей – быстро выскочить «если что». Но они могут и погнаться по платформе, свистя и хватая за руки.
Избежать контролеров в длинной поездке на пригородном поезде почти невозможно. Поездка в один конец обошлась мне почти в 100 крон. К тому же, учитывая все трюки с билетами и пересадками, она занимала полтора часа, что для Дании совершенно нереально. За «сеанс» платили 500 крон. То есть кое-что оставалось… Первый раз я приехала в эту тьмутаракань и очень расстроилась. Оказывается, меня звали просто познакомиться. И их можно понять – на натурщицу нужно посмотреть хоть раз… Но мне это в голову не пришло! В мозгу красной цифрой пульсировали зря потерянные 100 крон. Милая датская девушка, учительница живописи, отнеслась ко мне благосклонно. И пригласила приезжать. В школе пахло свежей краской и академизмом. Летние курсы были открыты для тех, кто не поехал отдыхать в Испанию. Я уже представляла себя стоящей в позе античной статуи среди пенсионеров, ведущих философские диспуты. В назначенный день я притрюхала в школу в кружевном белье. Но оно мне не понадобилось. Учительница отвела меня в какую-то комнату, заваленную тряпками и выдавленными тюбиками краски. «Раздевайся и проходи в зал», – сказала она. Я разделась. За дверью ждала полная неизвестность. Голая и растерянная я вышла в зал. Ни одного пенсионера за мольбертом! Все – молодые и симпатичные. А у некоторых еще и печать интеллекта на лице. Гораздо проще было бы с похотливыми дедушками, которых можно не считать за людей… «Вставай на стол, там тебя всем будет видно», – сказала учительница. Вы когда-нибудь лезли на стол в голом виде? Это довольно глупо выглядит. Несколько секунд я продумывала алгоритм движений: опереться руками и вспрыгнуть или задрать одну ногу повыше и опереться на нее? Дальше нужно было принять необходимую позу – ничего общего с античностью. Рисовали фазы движения: одна рука – вверх, а другая – вбок. «А ногой двигай вот так вот». Я пыталась представить себя статуей… ну, просто недоделанной великим мастером. Довольно грубо вытесанной из куска молочно-белого мрамора. Каждое несовершенство пристально изучали взглядом двадцать студентов. И зарисовывали. Я окаменела от ужаса. Но через несколько минут мышцы сыграли со мной шутку: на весь зал отчетливо послышалось методичное и частое постукивание. У меня тряслись ноги, и колченогий стол подо мной предательски стучал по полу. Я попыталась унять дрожь, но все уже обратили внимание. Учительница сочувственно заохала: «Ты, наверное, замерзла!» «Нет, – ответила я, пытаясь предотвратить неловкие переговоры, – просто я нервничаю!» Все почему-то засмеялись.
Эта была моя первая и последняя приличная работа. Я ездила туда все лето. В дождь и в солнце, в горе и в печали. Студенты меня любили. Я живо изображала метателя ядра и бегущего человека – механизм из костей и мышц. Это было непередаваемое чувство, когда можешь зайти в магазин и запросто купить себе пачку сигарет. В честную. Когда кончилось лето и курсы закрылись, я даже удивилась. К хорошему быстро привыкаешь.
