Глава 21
Свенепаркен и его обитатели. Армен. Семен и Хозя. Высокая культура быта и лагерный досуг. Гей-комната. Нос. Критические дни. НЕ гостиница. Страшный лес. Я – невидимка.

Я выехала из квартиры в никуда, напевая себе под нос песню Talking Heads «Road To Nowhere». Парни забрали меня в Лебединый парк. За это время лагерь стал мне родным домом.

Брутальным мужским духом там перло издалека. В коридорах – ничего личного, ничего лишнего. В комнатах на стенах – голые красотки, выдранные из журналов. То там то сям раздавались звуки ссоры, быстро вспыхивавшие и быстро затихавшие. Кто-то с топотом и хохотом проходил иногда по коридорам. Звенели тарелки в обед, но через полчаса все расходились по комнатам. Русские – все социофобы – предпочитали жрать в своих каморках. Там всегда воняло едой и грязная посуда лежала на столах до тех пор, пока не включался какой-нибудь авторитетный персонаж и не давал всем просраться. После этого посуду выносили в столовую, крошки стряхивали на пол, а все остальное – нужное – сдвигали к стене и накрывали каким-нибудь куском занавески, как в нормальной русской деревне. В нашей пятиместной келье обычно это делал Армен.

Армен – один из нескольких лагерных армян. У датчан в лагерном реестре они шли за русских и сидели вместе с нами. Армяне все были как на подбор, умные и интеллигентные. И все – почитатели бога Кришны. Кроме Армена – он тоже торчал на героине. Но Кришну очень уважал. Был он очень серьезный мужчина, лет тридцати, но нам казался реально дедушкой. Мы его любили, несмотря на то что он торчал. Мой муж тоже торчал, все это знали и дружно осуждали. Все-таки он причинял очевидные мне неудобства этим своим пристрастием. Но Армен – другое дело. Ему почему-то все прощалось. Он кололся прямо в комнате, при всех. Просил нас отвернуться и закатывал рукав. А потом, когда у него уже все руки были исколоты, он кололся в ноги, между пальцев, которые были в жутких синяках и язвах. К нему приезжала девушка со страшной кличкой – то ли Нога, то ли Губа. На вид – пухлая блондинка, нимфетка, совсем юная, инфантильная и туповатая. Но с подпорченным уже нутром. Как она оказалась в Копенгагене – не понятно. Она привозила ему порошок. Армен отдавал ей деньги, и она торчала как бы за его счет. Они вместе бахались и… мы уходили из комнаты. Мужиков бесила ее детская бестактность. Ее капризы и белые ляжки на кровати. Каждый бы вдул ей по разу, но ее надежно охранял дух героина. И когда она с собой, в качестве салама, привозила заварку и сахар, над ней все страшно стебались: привезла какую-то шнягу и думает, что все можно! На самом деле ей просто надо было бахнуться, а у Армена были какие-то копейки, карманные от государства. Армен был солидный мужчина, под надзором, так сказать. Поэтому сам не мог брать. Да и лень было выезжать из лагеря. Она ему привозила на дом, честно отрабатывала свой чек. Даже такие небольшие деньги все-таки были субстанцией, вызывающей уважение, поэтому Армен был молодец, а она – сучка.

Там все, в этой комнате, были ребята с историей. Хозя и Семен, например, воровали в паре. Семен был профи. Спецом приехал из Питера. А Хозя долго служил моряком на подлодке. Он был молчалив и всегда пьян. Но четко выполнял поставленные задачи.

Эти азюлянтские лагеря – кузнеца толерантности. Постепенно учишься находить общий язык с кем угодно.

Каждый, кто сюда приехал… уже немного ненормальный, с бэкграундом. Убежал от чего-то… И попадает в компанию таких же ребят «с приветом». В чужой стране нужно учить язык и изучать среду, которая тебя окружает… А вместо этого человек находишься в изоляции с пятью или десятью такими же психами, как он. В итоге весь обмен информацией носит анекдотический оттенок. Нормальный социум воспринимается как некое недоразумение. Потому что вот – люди, которые тебя понимают, и ты с ними можешь делиться впечатлениями. А там – люди, которые тебя не понимают, а ты – их. И, в принципе, незачем: можно оставаться весь день в комнате, лежать и читать книжки. И тебя будут кормить три раза в день. По вечерам даже была своя культурная программа, которая была не просто однообразна, а крайне однообразна. Как любая традиция. Надо было обязательно покурить, и после этого включалось кино. Либо «Джентльмены удачи», либо «С легким паром». «Джентльмены удачи» – чаще.

Мечта идиота: не работать и жить на всем готовеньком. Напоминает турецкий all inclusive. Сначала ты думаешь: ну ни фига себе, кайф! Но через пару месяцев… Такой перспективы, конечно, никому не пожелаешь. День сурка. Сюрреализм…

К тому времени мои дружки прошли первый тур испытаний на доверие и заслужили, как настоящие геи, отдельную комнату. Схема такая: если тебя все устраивает, ты живешь в общей комнате. Если нет, начинаешь скандалить и говорить, что ты семейная пара – с этим вот товарищем – и тебе нужна отдельная комната для занятий сексом. Почему-то датчане на это реагирую весьма уважительно. Нет чтобы сказать: «Не наглей! Трахайся где хочешь, хоть под кустами, это не наша проблема!» Нет! В этом они готовы помочь. Ты же не можешь нарушать общественный порядок! Работа заключалась в том, чтобы дефилировать нарядными, с проколотыми ушами мимо окон администрации. Иногда – подмигивать кому-то из симпатичных датских стаффов. И тебе дают отдельную комнату. Попытки делают все, но успех сопутствует тем, у кого есть пара. У моего бойфренда была.

И нам повезло. Но не слишком сильно. Решили, наверное, что они слишком молодые, пара еще может развалиться. Поэтому их поселили втроем, с таким же молодым парнем, геем-одиночкой. Друзей у него не было. Это был грустный литовец, зануда и тихоня. Не удивлюсь, если он рассказывал психологам на собеседованиях, что у него эротические фантазии о сексе с двумя парнями одновременно, и ему решили помочь. Мы дали ему кличку Нос. У него было проколото крыло носа. Ему это не шло. Ему вообще ничего не шло. Так мы стали жить вчетвером с Носом.

В лагере это воспринимали нормально. Несмотря на неукротимый мужской шовинизм и невидимые сковородки на жопе у каждого второго. Все изгалялись как могли: чем более странные декларировались проблемы, тем, казалось, это лучше для получения азюля. Вроде как ментальные проблемы – пропуск в нездоровое датское общество. Проблемы придумывались и раздувались. Мы на ощупь исследовали границы датского законодательства. Подумаешь – лже-геи! У Армена вообще была телега, что его изнасиловала женщина. Он всех потешал подробностями: «Она села мне на лицо! Так, что я даже дишать не мог!» Это должно было, видимо, вызвать сострадание датских властей к оскорбленному самолюбию армянского мужчины. У нас это вызывало детский радостный смех. Армен радовался вместе с нами свой двойной хитрости: так ловко предстать жертвой насилия и посмеяться потом над теми, кто поверил! Но были и настоящие геи. И действительно, они жили отдельно в этих комнатах. Они казались нам скучными семейниками. Один из них регулярно перестригал мои нелепые эксперименты на голове с причитаниями: «Ну как же может девушка доверить свои волосы непрофессионалу!» Девушка эта доверяла всему, что встречалось ей в жизни. Открытая всему, ни к чему не привязываясь, ничего не жалея. Не имея ничего, не защищенная ничем. Мой стиль жизни отражал бессмертную фразу из фильма «Серенити»: «Я – словно листок на ветру. Смотрите, как я парю!» Он, кстати, погиб после этих слов, уничтоженный снарядом корабля «пожирателей». А я оказалась живучая, как ящерица, постоянно отбрасывала хвосты.

Просрав квартиру, я оказалась ближе к своему бойфренду и его дружкам. Я была практически счастлива. Каждый раз, приезжая в лагерь, я изображала посетителя. Здоровалась со стаффами и регистрировала ID-card, чтобы записали меня. Даже делала вид, что выхожу в 23.00. А потом потихоньку заходила обратно под прикрытием обкуренных и хихикающих друзей. Вечерами мы в своей комнате обсуждали высокие материи. Курили и философствовали. Нос был, понятное дело, с нами. Сидел все время тихо и молчал. Но курил вместе с нами. Мы были шумные, наглые и яркие. Мы были прекрасны. Мы были бандой, и мы не считались ни с кем. В частности, мы не считались с несчастным Носом. Долгое время мы просто не давали ему рта открыть. «Нам не важно, гей ты или нет, ты просто Нос. Что с тебя взять?» Когда он пытался вставить хоть слово, его быстро захихикивали или делали вид, что его вообще нет в комнате. Он долго терпел, но однажды разразился эскападой о нравственности и порядке, очень долгой, аргументированной и уничижительной. Он вывел нас на чистую воду, воззвал к совести, уел. Ему даже, наверное, показалось, что он завладел нашим вниманием, потому что мы долго и внимательно слушали его. И когда он закончил, воцарилась пауза. И Паша озадаченно переспросил: «Что ты там сказал-то, я не понял?». Я думаю, Нос был разочарован.

Нос стал реже появляться «дома», у него были какие-то друзья в городе. Поэтому на Носовой кровати всегда кто-то спал: я или кто-то из нас. Или даже кто-то из соседней комнаты, если не дошел до своей кровати. В изголовье у Саши всегда лежал дежурный косяк, на утро. Утро сразу приобретало интерес, несмотря на отсутствие смысла. И всем казалось это абсолютно естественным. Никто ни разу не сказал, что так жить нельзя. Например, что негигиенично спать на чужой кровати.

Делать нам было нечего. Помимо того, что мы болтались везде без дела, мы иногда ходили на дело. Мы для этого собирались, договаривались и шли. План был всегда, и все знали – кто куда пошел и когда вернулся. Куда и зачем – не обсуждалось. Дело хозяйское. Забивали стрелки. Чтобы знать – не приняли ли кого-то где-то. Типичный разговор утром с полотенцем на плече: «Так, ты куда сегодня идешь?» – «Я – в ILLUM, а ты куда?» – «А я сейчас в SuperBrugsen, потом занесу все, потом встретимся – пообедаем, а потом Dallas Varhus». Ну и опять же: «Ты идешь в SuperBrugsen, возьми, пожалуйста, то, то, то, то, а я в ILLUM, если смогу носки лишние сунуть, то тебе принесу обязательно». Приблизительно такая была экономическая схема.

Иногда я плохо себя чувствовала, с женщинами такое бывает. В эти дни я не ходила воровать. Как будто у меня было освобождение от физкультуры. Состояние было очень нежное, не стабильное. И вот, как-то раз я не пошла. Осталась одна в комнате, меня закрыли и попросили знакомого ростовского Женю принести мне обед. Постучать условным стуком, и я открою. И вот, сижу я одна, грущу и понимаю, что нахожусь в какой-то глубочайшей жопе. И непонятно, почему, зачем и когда кончится такая жизнь. Саша свалил по своим делам, а я тут жизнь кладу, на то, чтобы быть с любимым. Любимому все это не очень-то нужно. И непонятно, что тогда нужно мне.

Я начала плакать, и плакала я очень громко. Кажется, я всхлипывала. У меня была истерика. Так меня и застал посыльный с обедом. Я вышла умыться в туалет. Туалет был, естественно, мужской. В мужском лагере просто нет женского туалета! Пока я всхипывала и высмаркивалась, кто-то пришел пописать. Какой-то араб из соседней комнаты. У арабов свои законы, прописанные по умолчанию, хотя они делают вид, что именно от них и бегут в просвещенную Европу. Наверняка тоже за колбасой… Араб был страшно возмущен присутствием женщины вообще, присутствием женщины в его туалете, присутствием женщины, плачущей по непонятной причине, и женщины в кожаных штанах, в частности. Он даже у меня что-то спросил на арабском английском. Я была не готова к контакту с внеземной цивилизацией, сказала ему что-то типа «отстань» и убежала. Может быть, он хотел помочь? Не знаю, что им двигало, но он пошел и настучал на меня стаффам. Меня вскрыли. В смысле дверь открыли своим ключом. Привели меня в офис и отчитали по полной программе. Причем я долго не могла понять, что они имеют в виду. Они напирали на какой-то странный аргумент:

– Здесь не гостиница, понимаешь?

Я говорила:

– Да-да, о'кей, здесь не гостиница, нет проблем.

Они:

– А вот скажи, ты же замужем по документам, а где твой муж?

– Дома.

– А он знает, что ты здесь?

– Да, он знает, что я здесь.

– А как он к этому относится?

– А ему все равно.

– А если мы позвоним и скажем ему, что ты здесь, как он к этому отнесется?

Я говорю:

– Да звоните, пожалуйста, ему все равно.

Муж был в тюрьме, но это была для них лишняя информация. Тем более ему действительно было все равно, где я ночую. Тем более он приблизительно знал. Они почему-то не могли поверить в такую ситуацию. Вероятно, они решили, что я проститутка. Или в этом был уверен тот араб. Но мне потребовалось время, чтобы понять, что они имеют в виду. А потом они сказали: «Здесь не гостиница, ты должна уехать». Вот это было уже западло! Вечерело, и ехать было совсем некуда… Я сказала, что у меня нет денег на автобус, и они мне дали 9 крон на билет, чтобы я могла купить его, сука. И они проводили меня до автобуса, дождались, пока автобус приедет, и посадили меня в него. Этот последний ночной автобус должен был меня довезти до Копенгагена. И я должна была куда-то там пойти домой. Но дома у меня не было, поэтому мне пришлось выйти на следующей остановке. И вернуться обратно через лес. Светила луна, высокие стволы покачивались и ветер зловеще шуршал в кронах. Сырая трава казалась совсем черной. До тех пор, пока я не вышла на опушку. Я хотела вздохнуть с облегчением, но вместо этого остолбенела: все пространство лужайки у меня под ногами кишело какими-то черными извивающимися существами. Я даже не испугалась, потому что не поверила своим глазам. Подумала, что у меня совсем съехала крыша. Это было неприятно, но не смертельно. Я подошла ближе. Это были огромные, черные слизни, выползавшие порезвиться на свежей травке. Каждый – размером с приличную морковку. Они пускали пузыри и поднимали свои черные голову к луне, шевеля дрожащими рожками. Кажется, они вот-вот должны были запищать хором или затянуть какую-то богомерзкую песню. Лес там был очень непростой. И я, перестав дышать, побежала к лагерю, перепрыгивая через демонов.

Были разные способы проползти в корпус. Там нет охранников на входе. Есть офис при входе, окна, двери, видеонаблюдение. Надо пройти незаметно мимо видеокамеры. Или быстро. Или сделать вид, что это не ты вообще…

Я недавно видела двух торчков около аптеки. Они жрали кодеин, видимо, или что-то кодеиносодержащее, прямо из упаковки. Они только что это купили. И прям дрожащими пальцами выдавливали себе в горсть таблетки и жрали, хрумкая и бросая рядом пустые блистеры. И сидели потом на корточках без дела, уронив головы на руки. Прямо перед самым входом в аптеку. Без палева, ага. Я глубоко уверена, что они пребывали в полном ощущении, что никто на них внимания не обращает. Или им было плевать, если кто-то даже увидит. Главное, чтобы не Иванов из 5-го отд ГУВД. А Иванов спит. Они выглядели весьма глупо, но были страшно довольны собой.

И вот к чему я это говорю: мы были в полной иллюзии, что мы просто невидимки. Так дети ковыряют в носу на детских спектаклях. Да подумаешь, я пятый раз звеню в одном и том же магазине. Нет, продавцы меня не узнают! Ну и что, что я сажусь в один и тот же автобус и все время вот так странно руку держу! Может, у меня рука такая! Кривая. Ну и что, что я захожу в этот корпус три раз за день? Может я там забыла сумку, а потом кошелек, а потом опять сумку…

Я проползла обратно в корпус. Но крепко задумалась над тем, где и как жить дальше.