Глава 19
Права женщин в свободной стране. Материальная зависимость и личная жизнь. Уборка квартиры и ломки. Коллекция грязных носков. Попытка стать лесбиянкой и мнимое многомужество. Чужие кровати. Статус.

Временный вид на жительство я должна была продлять каждый год в связи со своим замужеством. И, как это ни парадоксально для такой свободной европейской страны, наши отношения были под контролем. Они должны были соответствовать неким нормам. Стандартным представлениям о браке. Не быть «свободными отношениями», или «у нас трудный период», или «мы вот такая нетрадиционная семья». Не волнует! Я обязана была все это время проживать с мужем. Именно жить с ним. Никуда не уезжая во время ссор. Не выгоняя его, уторченного, из дома – вон! А также не приводить домой любовников и любовниц. В первую очередь, нужно было иметь в доме личные вещи, чтобы можно было диагностировать наш крепкий брак по тапочкам и зубной щетке. А еще спрашивали соседей – видели ли их вдвоем, не приходят ли к ним иные особи противоположного пола и т. д. Мы все время ждали каких-то тайных агентов и комиссии, которые, не предупреждая никого, звонили в дверь, заглядывали, искали тапочки… Один раз действительно приходили. Спрашивали – «где ваша зубная щетка, а где – вашей жены». Алекс, чистюля, всегда носил свою щетку с собой. Мало ли где ночь застанет. После этого пришлось заводить вторую – декоративную.

Жили мы очень минималистично, мягко говоря. Сначала меня это радовало. Потому что в Москве обрастаешь всеми этими слониками на телевизоре. А тут – прям ничего лишнего. В общем, вещдоков им показалось мало, и они заподозрили обман. Даже начали мне уже выговаривать что-то, но я страшно оскорбилась. И многосложно высказалась на ломаном английском: «Ду ю вонна брейк ауа релейшншип, мазафака?» У нас в России в чужую личную жизнь лезть не принято! Не важно, какие у тебя отношения с мужем или с женой, всегда бывают какие-то трудности! И что ж теперь, ты как мудак обязан показывать, что все ок? Тапочки чтобы стояли у двери? Вот вам и свободная страна! И права женщин, и либерализм! То есть, когда ты выходишь замуж за «гражданина», ты автоматически попадаешь в зависимое положение. Потому что он может твои тапочки спустить в сердцах в мусоропровод, и ты не получишь свой вид на жительство. И власти, конечно, на его стороне. Полнейшее лицемерие.

Соответственно, я все время должна была находиться при Алексе. О своих отъездах, даже к маме в Москву, мне надо было сообщать в коммуну обязательно: меня не будет такое-то время, потому что я еду навещать родственников. И это время за совместное проживание не засчитывается! Таким образом, план «В» провалился в самом зародыше. Пересидеть где-нибудь вдалеке от семейного гнездышка не получалось. Социальное пособие полностью поступало на счет Алекса, а он, от щедрот своих, отламывал мне мои три копейки. И торжественно вручал в начале месяца. С обязательным французским поцелуем. Вообще-то я считаю, что материальная зависимость от мужчины весьма эротична. Меня это всегда заводит. Но это был особый случай а-сексуальной зависимости. Секс с героиновым наркоманом был для меня непереходимой чертой. Поэтому мы были друзьями. Если это можно назвать дружбой. Несмотря на то, что договорились о фиктивном браке, в наших отношениях постоянно возникали все новые нечеловеческие факторы: его наркоманские истерики и ревность или мои подлые шуточки типа спрятанных ключей и рассказов о личной жизни. Настоящие любовные страсти.

Признаться, с личной жизнью у меня стало даже хуже, чем было. Ритка вышла замуж и ушла из нашего дома. Эротические истории и походы по женихам прекратились. Стало скучно. Алекса часто не было дома. Он каждый день уходил вечером за дозой. Потом курил дома героин с фольги, или уже приходил убитый, или вообще не приходил. Попадал в полицию, задерживался у друзей. Потом у него заканчивались деньги. Он начинал вставать в 6 утра и уходить «на работу» – воровать всякую ерунду, за которую гарантированно мог получить бабки. И никогда не разменивался на лишнее. Иногда приходил с упаковкой новых носков или трусов – для себя. Других событий в его жизни не было. Он сузил свой коридор восприятия до минимума. Вошел в адский ритм. Доза росла. Приходилось удваивать усилия в супермаркетах. Разрыв между возможностями и потребностями увеличивался. Отходняки становились жестче, и «работать» в такие дни он уже не мог. Он орал, бегал в ботинках по квартире, упрекал меня во всем, потом просил – то денег, то секса, то каких-то одолжений. Дело пахло полицией. Первый год он справлялся сам: сначала пытался бухать и стоять под горячим душем, но потом просто ложился на диван и болел. В это время он начинал меня ненавидеть, потому что я обладала теми 1000 кронами, которые могли бы его «спасти». Лучше было уехать из дома на два-три дня. И вернуться, когда он уже был «чистенький», двигал головой наподобие ящерицы и улыбался счастливой улыбкой – снова ждал встречи с прекрасным. Алекс заставлял с собой считаться в любом положении. «И лучше выдумать не мог». Мне оставалось только одно – искренне презирать его.

К тому же у меня был бойфренд Саша. Который хоть и гол как сокол, но здоровый и живой. А муж – это просто обременительное обстоятельство в моей жизни. Но Саша, увы, не часто ко мне заезжал. Я бы на его месте так же поступила. Во-первых, далеко. Во-вторых, он пытался ассимилироваться в своем пацанском коллективе воров и беженцев. В-третьих, у меня дома почему-то частенько находился муж, который был ему не рад. Странное дело. Несмотря на свою наркоманскую ничтожность, игнорировать себя он не позволял. Он стал очень педантичен, все чаще вытирал стол и убирал квартиру. Сам он при этом был дико грязен, весь какой-то посяваный и мятый, одетый в пятьдесят оттенков черного. Неопрятность появляется у всех героинщиков. Какая-то физиологическая неопрятность. Непонятно, чем она обусловлена, потому что эти люди все равно часто моются, стригутся, ногти подпиливают… Но метаболизм меняется, и они пахнут как-то иначе, не слишком прикольно. Одежда у них всегда очень выношенная. Она вроде бы и не грязная, какая-то двадцать раз надеванная, прокуренная и вылинялая. А у Алекса вообще появилась очень странная привычка: он, например, носки два раза не надевал. Но стирать их было лень. И он все время воровал новые в магазине. Дешевые носки, super-pak. Каждый день он надевал новые. А старые, грязные, он не выкидывал, потому что жалко – а вдруг я сойду с ума и постираю их когда-нибудь, – он их складывал в огромный ящик под кроватью. В этот огромный выкатной ящик, который обычно предназначен для постельного белья и одеялок. Через полгода он был весь забит грязными носками. Но кровать всегда очень опрятно застелена, все подтыкнуто и натянуто. И оттуда несло слегка, от этой кровати.

А мне нужна была любовь. Хотя нет, конечно. Вру, никакой любви мне не нужно было. Мне была нужна стабильность, хоть какая-то. И я решила, что нужно устраивать личную жизнь. И лучше всего стать лесбиянкой. Гораздо честнее. И спокойнее. Гм. Я дала объявление в местную газету. Получила пару-тройку писем. Не понятно, чем руководствовалась я в своем выборе… Кажется, хотела быть понятой. Кажется, выбрала ровесницу. Она назначила мне встречу в кафе. В каком-то заурядном районе. Я доехала. И, конечно, жестоко обломалась. Пристегнув свой ворованный велосипед к помойке, я отряхнула кожаную косуху и влетела в кафе. В расцвете красоты и крутизны. Передо мной сидела пухленькая милашка в розово-голубой гамме, пила ромашковый чай. Она жила с бабушкой, где-то училась, где-то подрабатывала. Через пять минут разговора почувствовала, что она меня боится. Я поняла, что каждый мой ответ на «расскажи о себе» звучит как панк-манифест. И любое дикое заявление начинается с фразы: «Ай хэв э проблем…» Долбаный совковый менталитет! В Европе не принято говорить о проблемах с незнакомцами, тем более на свидании. А русские почему-то считали, что обилие проблем и их доблестное решение – это норма жизни. Для нас это просто словесный оборот: «у меня проблема». А для них проблема – это проблема, ничего романтичного. Она предложила мне встретиться в другой раз на дискотеке PAN, в «лейдиз дей», мы даже мило заулыбались друг другу, когда я резюмировала, что мне нужен кто-то другой. Ей стало ощутимо легче. Мне – тоже. Она вообще ничего не поняла: как это – муж-героинщик, а я – нет, замужем в двадцать один год, родители живы, но в другой стране, бойфренд – в лагере беженцев, потому что гей, я живу без денег и ворую еду, у меня большие планы и я – фотохудожник без работы. Почему все так?! Я и сама окончательно запуталась. Но девушки меня интересовать перестали. От них толку – как от козла молока. Мне нужен был мужик с двойным комплектом яиц, чтобы решить все мои проблемы. А зачем он еще нужен?

Бойфренд Саша, несмотря на все достоинства, был 22х-летним юношей, живущим на птичьих правах в чужой стране, среди подонков, косящих под продвинутых интеллектуалов… Ну или наоборот, не знаю. Короче, яиц у него было – ровно два. Еще два – у нашего друга Паши, и еще у каждого друга – по два. Так набирался неплохой мужской коллектив для жизни и дружбы. И несмотря на то, что спала я только с Сашей и блюла свою нравственность аки в средневековье, у всех было полное ощущение, даже у меня, что я живу в полигамных отношениях со всей бандой. И все соответственно, как могли, решали мои проблемы: кто еды привезет, кто сигареты, кто проводит до дома, кто добрым словом утешит… Меня много раз спрашивали – с кем конкретно я сплю и не придерживаюсь ли многомужества? В общем, конечно, придерживаюсь. Но законного. Один – на охоте, второй – на работе, а третий – самый умный – для постели. Спать нужно только с одним мужчиной. Остальные тебя от этого только сильнее любят, это точно.

Я часто приезжала к парням в гости, в лагерь. Мы сидели в общей комнате, человек на 8—10. Болтали, курили, смотрели «Джентльмены удачи» и «Бриллиантовую руку» в сто двадцать пятый раз. Иногда я зависала. И ехать домой, к вонючей тахте или мужу на ломках, не было никакого желания. И я оставалась. Вернее, засидевшись за полночь, мы засыпали сидя – кто где был. И потом медленно расползались по кроватям. Кто-то всегда уступал мне свою шконку. Спать с Сашей было невозможно, потому что он – большой. Он не умещался даже один на стандартных лагерных койках. Паша – тоже. И Коленька. То есть помимо сорок пятого размера ног, у них все остальное было тоже сорок пятого размера – руки, например… А значит, спала я в кровати с кем-то чужим, помельче. Это просто и честно. И – ни-ни! Ни одна сволочь не могла себе позволить вольностей. Я же своим могла пожаловаться! И тогда те, кто помельче, рисковали огрести от троих довольно крупных ребят. Был даже случай, когда меня уложили спать на чью-то пустую кровать. Этот «кто-то» (ни имени, ни лица не помню) задержался в городе, ночевать в лагерь не приехал. Последний автобус уже пришел, но «кто-то» внезапно вернулся. То ли пешком, то ли на такси. Он приехал и обнаружил в своей кровати спящую девушку. Ему быстро, но емко объяснили, кто я и почему тут. Так он и спал со мной рядом всю ночь. Иногда сквозь сон я чувствовала его эрекцию. Вернее, эрекцию всего его тела. Все-таки это был мужской лагерь, и с женщинами у всех было не просто. И я вынуждена была с этим считаться, ведь это же его кровать, в конце концов. В общем, когда кто-нибудь меня называет «сестренка», я вспоминаю эту ночь. Боевая подруга, дочь полка, фронтовая жена… Напомню, меня звали «Жена Алекса». В этом было зашито очень многое – и мой статус, и мои друзья, и мое бедственное положение, и моя стоическая репутация, и открытый адюльтер, и характер, и наркотический бэкграунд мужа, и твердость намерений, и мезальянс. Думаю, как-то так. Нас с Алексом знали все русские в Копене. Клички не выбирают.