Глава 18
Свенепаркен – парк лебедей. «Малина». Воровство: технологии и необходимые качества. Неписаный кодекс чести. Быт, помойка и подвал и царское добро.
Тем временем парни мои жили в лагере для перемещенных лиц с красивым названием Swanеparken. Что в переводе означало «Лебединый парк».
Место прекрасное – реликтовые сосны, шелковая трава, грибы, ягоды… Лагерь беженцев занимал одну из построек огромного государственного комплекса. В нем находилась самая большая датская… психиатрическая лечебница. Лучше, наверное, сказать санаторий для людей с определенными нарушениями… отклонениями… тьфу, на эту политкорректность. Короче, всюду по окрестным лесам и полянам бродили люди с синдромом Дауна. И не только. Были особенные особенные люди. Был, например, «бычкоед». Он знал уже всех постояльцев нашего корпуса и дружно в ногу бежал за курильщиками до самого автобуса. Он был доброжелательный и улыбчивый. Каждый брошенный на землю окурок он поднимал, аккуратно отряхивал и ел. Люди были с ним грубы. После традиционного «фу!» они замахивались и прогоняли его к лешему. Постепенно «бычкоед» стал нелюдимым и скрытным, увязывался за гуляющими незаметно, делая вид, что гуляет кругами. Но бычки жрать не перестал. В общем, там было чем позабавиться. Там мои парни и жили, пользуясь привилегированным положением гомосексуалистов.
Туда ходил единственный автобус: от конечной станции метро и до своей конечной. Там начинался лес. Но нам, жителям окраин и спальных районов Москвы, это не казалось далеко. Ребята ежедневно мотались в город «по делам». Весь лагерь, все русские по утрам выезжали обносить магазины. Русских там было много, два или три этажа в корпусе. Человек пятьдесят, наверное, в общей сложности. Только мужчины, только холостые. Другое крыло здания занимали «блэки». Отдельно жили арабы и южки. Здесь торговали крадеными паспортами и поддельными документами, продавали ворованное, гашиш и контрабандную ракию.
Все ездили по разным делам. Черные ездили по бабам, например. Датчанки очень охотно выходили за них замуж. Ну и ребята работали в этом направлении. Южки промышляли контрабандой сигарет и алкоголя. Пустячок, но доходно! К сербам было несколько особое отношение, потому что они были реальные беженцы. Им довольно быстро давали вид на жительство, и месяца через два они уже жили в квартирах, имели разрешение на работу и так далее. Поэтому сербы не занимались глупостями, в криминалку не ввязывались, просто ждали. А наши не ждали никаких разрешений. Молодые, но борзые. Дети девяностых. Дети окраин. Дети пионерских лагерей. Дети перестройки. Поэтому каждое утро у наших в городе были дела.
Парни приезжали из лагеря в город красть. А мне потом закидывали ворованное. Долго обсуждали что лучше: сначала дунуть, а потом ходить по магазинам на измене, или лучше сначала поработать, а потом гружеными, с полными сумками, ехать в Христианию – курить?
А еще ведь нужно было завезти мне лагерный хавчик из столовки – ведро йогурта, хлопья, вареную треску и салат. Чем я и питалась день ото дня. Это меня спасало. Можно было не воровать еду на ужин.
Все это напоминало настоящую «малину». Только мы не считали себя преступниками. Ведь мы микому не причиняли вреда, кроме безликих полок магазинов. Я была счастлива в роли хозяйки дачи, ощущая свою нужность. Была в центре событий. Один раз написала маме, тогда еще бумажное, письмо следующего содержания:
«Дорогая мама! Живу я хорошо, у нас двухкомнатная квартира в хорошем районе (это правда), с мужем у нас отношения не простые (это тоже правда). Зато у меня много друзей (слава богу!). По вечерам я надеваю свое любимое зеленое платье и иду в гостиную, где Алекс регулярно делает уборку (это тоже правда). Мы проводим вечер за светскими беседами или за картами, например за покером (как и положено у криминальных элементов). Рано или поздно решится вопрос с моим видом на жительство. И тогда все изменится.»
Читать нужно было следующим образом:
«Обдолбанный Алекс вернулся из тюрьмы и всю квартиру вылизал на приходе. А я жду своих пацанов с награбленным – припрятать. Сейчас принесут пожрать, покурить и мы в картишки перекинемся, дорогая мама!»
Пока я ждала визу, казалось, что я не живу, а только делаю вид. Балуюсь. Заживу по-настоящему, как только получу ПМЖ. Тем временем, я старательно участвовала в общих делах. Это повышало мой рейтинг среди пацанов. Меня пытались взять в дело, но закончилось все очень быстро. Мой напарник нажрался перед входом в универмаг – красненьким из горла – и попер мерить кожаные куртки. Иногда он мычал мне что-то издалека и делал двусмысленные движения глазами в сторону продавцов. Он хотел чтобы я отвлекала внимание. Отвлечь общественность от такого шоу можно было только эпилептическим припадком. После этого экспириенса я объявила всем, что я – одиночка. Меня оставили в покое. Что я приносила – золотые кольца или шнурки для ботинок – было мое личное дело. А про дела особо не принято было трепаться.
Честно говоря, воровала я в основном еду. Ну и, конечно, зубную пасту, прокладки, средство для мытья посуды. Косметикой я не пользовалась. Шмотки воровала в основном в секонд-хендах. Из скромности, наверное. Ни Escada, ни Armani меня не интересовали. Да и не хотелось стать профи. Во-первых, это – лишняя нервотрепка. Ничего приятного в воровстве нет. Это – отвратительный процесс, при котором ты покрываешься холодным липким потом, сердце прыгает в груди, ты пытаешься успокоиться и не шарахаться от случайных взглядов. Люди косятся на тебя. Ты их ненавидишь. Себя ненавидишь еще больше. И своих друзей, которые вынуждены делать то же самое. Все выпитое и выкуренное перед этим стрессом выветривается в момент. Теперь я знаю, что это был стресс. И что это не полезно. А тогда мы считали, что вырабатываем нордический характер. Постепенно привыкаешь, и приходит азарт. Ты понимаешь, что превозмог. Что победил самого себя. Ты – молодец! Профессионализм в почете даже тут. Ходили парами, тройками, разрабатывали планы. У каждого был свой профиль. Музыку приносил Игорь. Бухло и курево – остальные. Не внесешь – не поешь. Не оденешься, не послушаешь музыку, не покуришь, не выпьешь. Смеха ради исполнялись красивые истории с ограблением склада стеклотары, которую потом через полчаса сдавали в тот же приемный пункт, а деньги пропивали.
По вечерам все встречались в Христиании и травили байки: кто чего сегодня спер и как. Рассказывали друг другу: где что. Рисовали схемы торгового зала, ворот и видеокамер. Делились передовым опытом о последних моделях звенелок – радиочастотных, электромагнитных, акустических… Давали кусачки на прокат. Кусачками срезали с вещей простые звенелки. С другими моделями старались не связываться: бумажные наклейки с железной полоской, которые просто клеятся на каких-то предметах, трудно найти, а с краской – их лучше не трогать вообще. Любое неловкое движение – сразу все в несмываемых брызгах. Поэтому ходили еще с сумками, устеленными изнутри фольгой, чтобы сигнал от звенелки не сработал. Выходили из ворот по двое, один (пустой) подставлялся. Закрывали телами камеры видеонаблюдения. Были такие странные методы, когда люди в невменозе заходили. Ни на каких языках не говорили и вообще отказывались понимать обращенные к ним человеческие слова. Этот способ назывался «на дурака». Остальные, кто более-менее соображал, учили язык и разбирались в брендах, чтобы продать подороже.
Люди умудрялись выносить телевизоры со складов, кожаные куртки и магнитофоны. Это были профи. Они специально за этим приезжали из своих городов. На гастроли.
Схема следующая: таким же друзьям-голодранцам нужен, например, чемодан, и они заказывают его знакомым ворикам за полцены, даже за треть. И ты становишься чьим-то подельником. Тебе, как приличной, поручают долго рассматривать чемодан Dellsey, отвлекая внимание продавца от Samsonite, и подавать знаки своему напарнику покашливанием. Напарник в кожаной куртке и кепке странным образом с тобой не знаком. И такой же брюнет. И такой же босяк. И по-датски не говорит. Он вообще не говорит ничего, только мычит, чтобы не выдать акцент. Но на самом деле – пьян в говно. И вы совершенно незаметны. Просто покупатели. И после вас почему-то пропадает чемодан. Хрен догадаешься! И город маленький. Но ты, глотнув пивка, в другой раз забываешь обо всем и опять заходишь сюда же невзначай: а где тут у вас чемоданы? И через секунду все понимаешь, говоришь сам себе: «У, ё!», но ловишь сердце в кулак и доигрываешь сцену. А цена всему этому, как правило, честно по-пацански пропитый всей бандой чемодан.
Нет уж! Я принципиально занималась только обеспечением своих жизненных потребностей. Я вообще была принципиальная. Что весьма не лишне в такой компании. Только для себя. Только нужное. У меня был свой фирменный стиль – я портила вещи. То есть я просто отрывала на хрен звенелку от шмотки, стараясь сделать рваную дырочку поменьше. И потом зашивала ее аккуратно. Иногда не зашивала. А что? Я ж себе, не на продажу. Алекс делился сигаретами, иногда деньгами, когда был расположен. За деньги можно было что-нибудь купить. Но, похоже, я уже не нуждалась в этом.
Ничего лишнего в доме не было. Ни вазочек, ни салфеточек. Полотенце один раз принес Алекс из тюрьмы, куда его все-таки забирали иногда глупые полицейские. Пепельницы приходили из баров. Подушка была. Дания – страна перепроизводства. Там полно социальных распродаж, бесплатных раздач, рождественских подарков и предпасхальных уборок жилищ с выставлением на улицу – для бедных – целых галерей хлама. Но ничего особо было не нужно. Ездила я только на общественном транспорте, только по поддельным билетам. Иногда я позволяла себе обносить издательство Tashen. Это моя слабость – иллюстрированные книги по искусству.
Когда еду украсть не получалось, ее можно было взять на «помойке». Сзади за каждым магазином во дворе стоит контейнер, куда выносят просроченные продукты. Печенье, у которого завтра утром истечет срок годности, уже лежит тут с вечера. Хотя до этого точно так же полгода лежало на полке магазина. Иногда там были коробки со свежей клубникой. Иногда – с хлебом. Бяку мы, конечно, не брали. Да и не было ее там. Кстати, сейчас в Европе есть довольно радикальное течение – приверженцы рационального потребления – фриганизм. Они используют свалки и мусорные контейнеры как источники материальных благ. Европейцы ежегодно отправляют на свалку почти 90 миллионов тонн продуктов питания. И такой образ жизни – одна из форм антиглобализма. А мы даже не знали, что это так модно. Просто нам казалось это разумным! А еще мы ходили в кришнаитский храм на раздачу прасада. И вскоре многие из нас перешли на сознательное вегетарианство.
Изредка мой размеренный ритм жизни нарушали полицейские, которые приходили за Алексом. Прихватив его за жопу на улице с чеком медленного, они везли его домой – проверить, нет ли под дивном еще килограмма? И попадали на нашу блатхату. Найти ничего не удавалось. Даже награбленных сокровищ. Они ходили в растерянности по пустой квартире, вдыхая стойкий запах ганджи. Разглядывали инсталляцию из цепей, решеток и трех неработающих телевизоров с помойки. Пробивали номера этих телевизоров в надежде, что они числятся в угоне. Залезали во все ведра с йогуртом в холодильнике, шуршали чешуей моих бумажек с английскими словами на стенах… Однажды они догадались спуститься в подвал, на минус первый этаж, где в клетях жильцы хранили лыжи, старые велосипедные рамы и прочие нужные вещи. Здесь пребывал чемодан с вещами разных размеров, музыкальный центр и несколько пар ботинок «eссо» сорок пятого размера. У их подозреваемого был сорок второй. Полицейские радовались как дети. Мне показалось нелепо посвящать их в тонкости нашей семейной жизни. Просто Саша, Паша и Коленька готовились к зиме. Молодые и модные беженцы категорически не хотели ходить в дешевых кроссовках, как сербы. Ecco, кстати, тоже не предел мечтаний. Даже не New ballance и не Nike. Просто в этом магазине на витринах часто стояли обувные пары. Поэтому «eссо» был спасением. Но разве объяснишь это полицейским? А чемодан вещей, которые не попали в размер? Разве нам приходится особо выбирать? И музыкальный центр, который украл Игорь. Игорю он был нужен как воздух. Но поставить его в лагере, в общей комнате он не мог: «Сломают, уроды». Я ответила, что эти вещи я купила своим родным, в Россию. И ботинки собираюсь отравить на родину, в подарок своему папе. У папы типа сорок пятый. Полицейские обиделись. Ботинки «еccо» в Дании своеобразный фетиш. Их носят работники почты, железных дорог, полиции и прочие госслужащие из крупных и приличных контор. Уважаемые и солидные люди. А тут – папе в Россию! Пять пар! И тогда я узнала новое слово. Но не мат. В школе на уроках английского нас учат слову «кинг». Какой, на хер, «кинг»! В России всегда был «саа». Так датские полисмены произнесли слово «царь». Я поняла только с третьего раза. «Твой папа что, царь?» Спросили они обиженно, глядя на свои казенные «екко». «Нет, он русский полицейский», – парировала я. Обыск на этом закончился. У нас не нашли ни грамма наркоты, ни денежных заначек, ни ценных вещей, ни контрабандной водки. Все давно было израсходовано. Жили-то небогато.
