Глава 16
Ритка. Выйти замуж за месяц. Морячки и маньяки. Бары и свидания. 19 лет. Джаз и Стен. Русская невеста и странный брак. Риткино счастье.
Ритка должна была выйти замуж. Это было так же очевидно, как то, что лучше жить в Европе, чем в России. Остаться любой ценой. Если нужно будет – землю жрать, но остаться! Сейчас мне это уже совсем не очевидно. Но тогда у нас у всех была такая сверхзадача. И самое начало жизни. Там все по-другому: и цели другие, и средства.
Замуж так замуж. Продумали тактику. Работаем по всем фронтам: в понедельник даем объявления в датские газеты (помните, интернета еще не было?), а по выходным тусуемся по кабакам. Или где там еще обычно мужей ищут? План был принят единогласно. Сроки поставлены жесткие – вызов у Ритки был всего на месяц. Вот, за месяц и нужно было выйти замуж. А что делать?
Не думаю, что Ритке все это очень нравилось. Кому же понравится натужно невеститься? Таскаться каждый вечер в бар с накрашенной мордой и озираться в поисках мужчин? Она же художница была, а не сучка с сумочкой! Не, ну первое время еще ничего было, весело…
Алекс к Ритке отнесся очень по-отечески, спонсировал ее походы в бар и публикации объявлений. Трогательная такая сублимация… Даже переводил ей с датского и обратно – на датский. Но главное – позволил ей остаться жить у нас, а не сослал в лагеря. Он выделил ей матрас в моей микрокомнате. Там у нас образовалась девичья светлица, размером 2х3 метра, и два матраса на полу буквой Г. Стены увешаны моими листочками – английский язык. Датский я уже забросила. А английский мне нужен был в основном для походов к врачу. Я тогда еще ничего не знала про психосоматику, счастливая! Перед тем, как идти жаловаться доктору на свои недуги, я разучивала ключевые слова. В кабинете я их дополняла их мычанием и идиотскими жестами. Встречные вопросы уже, конечно, мимо. Думаю, эти комические сцены легли в основу профессионального юмора датских врачей: «приходит как-то на прием русская»…
Ритка между тем дала объявление в местную газету по нашему району «Христиансхавн», в раздел «серьезные отношения». Ей было восемнадцать лет. Полууторченный Алекс сочинил для нее послание миру: «Я, 18-летняя русская девушка, симпатичная и умная, познакомлюсь с молодым состоятельным мужчиной для последующего вступления в брак». Объявление пользовалось бешеной популярностью. Писали в основном сорокалетние «старики» и морячки дальних плаваний. Но встречались и прочие чудаки, из которых мы совместными усилиями производили отбор. Письма в конвертах с разными марками начали наполнять наш одинокий почтовый ящик, предназначавшийся раньше только для счетов и реклам. Теперь по утрам, еще в пижаме, мы бежали вниз за письмами. Кажется, все были не прочь жениться. Это удивляло. Но Алекс все объяснил: в Дании сложная сексуальная ситуация. Они долго были закрытой аграрной страной с протестантской религией. Протестантам нельзя ничего – не кошерно. Телевизоры у людей появились в конце шестидесятых. А в мире уже сексуальная революция и все такое, а они только дорвались. В этой стране, одной из первых, были разрешены гомосексуальные браки, и порнография, и проституция.
Сейчас все заключают брачные контракты. Детей не торопятся заводить. Родить двоих – уже геройство. Женщины строят карьеру и предпочитают свободные отношения до самой старости. А тут – свежачок. Мечта любого самца. Эдакая дурища, которую он в свои лапы схватит, и она уже никуда не ускользнет, полностью будет в его власти, потому что от него зависит ее вид на жительство. И любить будет, и уважать. Как миленькая. А потом мы тут удивляемся, что европейцы женятся на страшненьких тайках и филиппинках. Это же простой инстинкт – пригреть покорное существо, воспитать и быть благодетелем. Такой же, как для женщины – ждать восхищенных взглядов на своей рыхлой заднице. Любой престарелый папик с радостью отдаст все за 18-летнюю русскую девушку. И морячку будет не грустно плыть в Гренландию. И брак – не высокая цена за такое счастье.
Бедная Ритка давала эти объявления бесконечно. Читали ответы и ржали. Над теми, кто искал помощи по хозяйству в своей деревне, над теми, кто нуждался в сиделке, кто ждал настоящей любви… Над всеми. Морячок один писал (их в Дании много), что хотел бы, чтобы его кто-то ждал на берегу. Мы страшно возмущались: что за эгоизм! Он там плавает, а девушка бедная – жди? И глупость, к тому же: как же, дура она что ли ждать зачем-то! Что, ей сто лет что ли! Странные критерии у нас тогда были. Я, кстати, постоянно ловила себя на словах «мы» и «у нас». Как будто мы вдвоем мужа искали. Я принимала в этом процессе очень большое участие. Но, надо признаться, манкировала вытекающие отсюда обязанности. На свиданки с Риткой вместе не ходила. Даже в качестве моральной поддержки. Кабаки игнорировала совершенно. По выходным делалась совсем больная, и на съём Ритке приходилось идти одной. Мне очень стыдно за это, конечно. Но для меня съём всегда был – чистая пытка. Самое каторжное занятие из всех в жизни. Я пробовала, сорри. Бессмысленная трата времени на разговоры. Меня может вырвать сразу после слов: «А что это такая симпатичная девушка делает здесь в одиночестве?» Ну или: «А как вас зовут?» Как будто это кому-то важно! Извините, отвлеклась. В общем, от нормального парня всегда ждешь нормального захода. А парни любят работать по схеме, чтоб наверняка. Ритка, конечно, хотела найти прикольного чувака. И пыталась ходить на свидания с кем-то, кто ей показался хоть немного интересным по этим письмам. Но таких было не много. Когда каждые выходные ее пинком, как на работу, выгоняли на свидания, мое сердце разрывалось от сострадания. Я прятала его за цинизмом и равнодушием. Так было немного веселее. По нашим представлениям, она должна была ходить в разные питейные заведения и ночные клубы и там выдавать себя замуж. Сердобольный Алекс даже выделял ей карманные деньги на кабаки, отрывая их от своей героиновой пайки. А между прочим, ему уже приходилось воровать мыло в супермаркетах, желательно целым блоком. Он продавал свою добычу в арабские лавочки за треть стоимости, чтобы заработать себе на дозу. В удачные дни Алекс бывал щедр и одаривал нас с Риткой то 100, то 200 кронами. А это – две чашки чая в кафе! Но дело было не только в текущих расходах. Мы были аутсайдеры. Искать потенциального мужа среди себе подобных было нерационально. А весь этот флирт и прочие гульки, предполагали communication с местным населением, с чужими людьми. И в этих «заведениях по-приличнее» нам было ужасно некомфортно. Пятница приближалась, Ритка начинала плакать и медленно краситься для того, чтобы выйти на улицу. Представьте себе: ходить целый месяц по выходным «выходить замуж»… Легко это вообще психологически? А отвечать на эти дебильные письма, как курица лапой, по словарю? Заводить знакомства, словно торговый агент, совершающий «холодные звонки» по телефону? Короче, это был какой-то кошмар.
Она пыталась с кем-то встречаться… То старичок какой-то – педофил, то долбанько с тиком глаза, то мачо-извращенец… Тех, кто подавал хоть какие-то надежды, она пропускала через второй фильтр – приводила к нам знакомится. Типа: «это – моя семья». Показывала его и спрашивала одними губами – «ну, что?». Помню молодого шведа в вязаной шапочке, с початой бутылкой вискаря в руках, в бумажном пакете. Швед был в говно, но в квартире пахло романтикой. У них в Швеции был сухой закон, и молодежь на выходные ехала на пароме бухать в Данию. Ну и по привычке алкашку прятали от случайных взглядов. Жениться он, конечно, не собирался. Зато был реальным, пойманным на живца, человеком. А не мудаком из кабака. Один раз вроде ей попался приличный парень, и даже интересный. Допустим, был он архитектор. Или программист. Или IT-менеджер. Он ей показался вполне адекватным, они пару раз встретились, она осталась у него на ночь. Мы весь вечер очень переживали, а утром уже ждали ее с пивком, типа: как дела? Сначала было все ок. Она зашла к нему еще пару раз, затем тактично оставила свою зубную щетку. Потом – тапочки. Он немного попереживал на эту тему, но быстро смирился. Жил он, между прочим, в какой-то очень неплохой холостяцкой квартирке, на том же острове, где мы. Так что, вообще, все было замечательно. Прошла неделя. Мы уже вздохнули с облегчением. У Ритки вот-вот должна была кончиться ее виза по нашему приглашению. И продлить ее мы могли только еще раз – еще на месяц. Сроки поджимали. Мы очень ждали скоропалительной свадьбы. Оставалась-оставалась она у этого кекса, и вдруг – приходит домой. Очень взволнованная, и с этими тапочками. Мы, конечно, рады ее видеть. Но без тапочек. Потому что, во-первых: тесно, а во-вторых: что за чушь, мы же вроде тебя пристроили, что случилось!? И тут дрожащим голосом она нам поведала, что у кекса под диваном обнаружила порнуху – целую кучу журналов, пока он был на работе… Мы начали возмущаться и говорить:
– Ну и что, подумаешь! Он же холостой парень, живет один, конечно, у него может быть порнуха!
А она говорит:
– Нет, ну вы не представляете, сколько ее там! Просто все забито порнухой.
Мы говорим:
– Ну и ничего страшного, сейчас ты у него есть, ему порнуха больше не нужна.
А она все что-то мнется-мнется и в конце концов говорит:
– Вы не представляете, КАКАЯ это порнуха, это ужасные извращения!
Тут уже нам стало интересно и мы стали ее расспрашивать:
– Ну что, что ж за извращения? Расскажи нам поподробнее, что там было?
А ее прям перерубает. Даже говорить не хочет на эту тему.
– Мне, – говорит, – страшно туда возвращаться. Это – маньяк. А вдруг он со мной что-то такое сделает?
Так мы и не повеселились. Наверное, это был снафф.
Ритка от него съехала. Мы продлили ей вызов еще на месяц, но и он уже скоро кончался. Становилось все безнадежнее и безнадежнее. И вот в один из прекрасных дней Ритке исполнилось девятнадцать… Алекс разрешил устроить у нас дома тусовку, позвать гостей, а сам уехал за дозой. Все очень мило. Надо сказать, что он любил приехать домой с Истед-геде, чтоб никого не было, чтоб он мог кайфануть по-человечески. Уколоться на любимом диване и вырубиться со шприцем в вене и слюнкой в углу рта. И чтоб никто не ходил вокруг со смехуечками. И не орал ему на приходе из другой комнаты: «Алле, ты там жив вообще?» А еще он бесконечно все раскладывал по местам, убирал все со стола и вытирал его тряпочкой. Чтобы ничего лишнего не было – только был бы пустой обеденный стол, вытертый тряпочкой. Я один раз в такой момент опрометчиво притащила своих парней в гости… С нами был тогда Игорь, тот самый меломан – молодой парень, который слушал прогрессивный рок. Приехали ко мне домой, фактически просто дунуть. Сели за обеденный стол, болтаем, мороженое едим ванильное. Ну и что-то там стали вытаскивать из карманов – у кого чего есть. Веселились, ржали и кто-то надул презик. Типа – за месяц так и не понадобился. Сфоткались с ним, как с шариком, и так на столе и бросили, среди прочего. Приходит Алекс. Мы сидим за столом, и такие: «О-оу…» А он такой: «А что это вы тут делаете?» Мы, такие: «Отдыхаем, а что? Гости ко мне пришли». – «Мммм, понятно… Гости, да, я понял. Вообще-то я тут тоже живу». – «Мы тебе не мешаем, живи». Он, такой: «Хорошо». Вооружается тряпочкой и начинает убирать со стола. Потому что он уже убитый в ноль. И убирает с него все лишнее со словами: «Твое? На, держи!» И вдруг натыкается на этот сдутый презик. Непрезентабельный такой, б/у гандон на его любимом столе. Происходит мгновенная истерика. Он бросает тряпку и начинает орать: «Вы все достали, убирайтесь вон!»
Ну… нам всем стало смешно. Ясно же, что мы тут жрем мороженое, веселимся и все такое… а ему тоже хочется. Он очень любил мороженое. Он потом рассказывал, как он любит уделаться гердосом и сожрать пачку шоколадного или клубничного. Потому что это, во-первых, ужасно приятно: горлу прохладно, скользко. А во-вторых, от гердоса часто тошнит: постоянно легкий такой рвотный позыв. И апофеоз удовольствия – это когда ты блюешь клубничным мороженым. Легко так и вкусно. Как будто еще раз его ешь, только наоборот.
Он любил рассказывать такие истории. Еще он нам часто говорил, что розовый – это новый черный. «Это так круто – что-то розовое! А мы все тут все в черном… а розовый это очень круто… понятно, что мы тут все любим черный и милитари, но розовый круче… а круче всего – розовый танк…» Была у него такая телега про розовый танк. Он как убирался, начинал про розовый бубнить. В общем, он нас периодически выставлял из дома на мороз, если заставал целую тусовку дома. Не нравилась ему моя компания. Ну и мой любовник не нравился, вероятно. А к Ритке он относился всегда очень трепетно. Ну и тут у Ритки день рождения, исполнялось ей девятнадцать… И он позволил по этому поводу собраться всем у нас дома. А сам уехал на Истед-геде, чтоб не видеть все это безобразие. Гостей человек десять. Мы готовились, все культурно сделали. Накануне все разделились на группы: кто что ворует для стола – кто алкоголь, кто в Христианию за гашиком метнулся, а кто-то скатерти и салфетки пошел тиснуть в магаз. Прям по списку, например: «одноразовая скатерть – 1 штука, тортик – 2 штуки, кока-кола – 4 бутылки…» и каждый, с благостным видом, приносил порученное ему ассорти. Денег же не было совсем – отмечать что бы то ни было. С трудом мы накрыли этот стол – пришлось дожидаться всех, кто там еще что-то доворовывал. Начали отмечать. Компания, в принципе, та же. Саша и Паша, Игорь, Леца и Раффи подтянулись, был еще у нас Коленька из Таллина. Его так всю жизнь все и называли почему-то: Коленька. Очень воспитанный мальчик в полосатой футболочке «поло». Его все любили, он был добрый и спокойный. Воровал, пил и курил. Но всегда с улыбочкой и на позитивчике. Он не первый раз уже эммигрировал в свои двадцать четыре. Его уже пару раз высылали – типа из Швеции и из Финки. Из Дании его тоже в итоге выставили. Он обрел свое счастье в Канаде, несколько лет спустя. Сидим все, мило общаемся. Часов 11 вечера, даже не 2 часа ночи. И в разгар веселья вдруг возвращается Алекс. Тотально убитый своим допом. И неожиданно остро на нас реагирует. Диван занят, никакого интима… И он нам говорит: «Ну все, че! Закругляемся, день рождения кончился». Минут десять все алчут справедливости, потом подрываются – все равно праздник испорчен и в лагерь ехать ночевать. Ритка немножечко расстроена. Я говорю: «Ну что ты, день рождения-то ей обламываешь, совесть есть?» А он говорит: «Ничего страшного, ей вообще делом надо заниматься! Пусть пойдет куда-нибудь, выпьет в баре. Вот ей на день рождения даже не 100 крон, а 500 крон!» Все уехали. Ритка долго меня уговаривала пойти с ней – выпить. Но я ужасно не хотела. Просто катастрофически не любила эти мажорские бары. И легла спать. Она надела мои ботинки. У меня были очаровательные ботинки, а-ля ретро, сворованные в очень крутом магазине с витрины. Поэтому они были разные – один черный, другой коричневый. Пришлось один покрасить из баллончика в черный, и он немножко линял на ногу, но в целом – супер. Ритка завидовала ужасно и все время норовила их надеть. Ей сперли потом такие же, но удалось уже взять оба коричневых. И завидовала уже я. А тогда она в моих ботинках и в моем пальто пошла out. Пальто было тоже ретро, мною из секонда украдено, с настоящим леопардовым воротником, рукав три четверти. В общем, при деньгах и на марафете. И она пошла куда-то в ночь. Отмечать свой день рождения. Возвращается она поздно ночью и будит меня: «Оля, вставай! Я познакомилась с чуваком!». Я спросонок даже удивилась: «Вот это новость! Ты че, первый раз что ли на блядки ходила?» Но она меня все равно растолкала и мы пошли курить на балкон. Не так-то просто маленькой интеллигентной брюнетке познакомиться в кабаке. «Понимаешь, обычно я все время… А тут он сам спросил, как меня зовут, и телефон дал. Мы завтра должны встретиться! Я ему понравилась, точно!» Короче говоря, она с тоски зашла в какой-то кабак, чуть ли не единственный открытый в этот час. Шла на звук. Там играли джаз. Она пила молча. Сидела и слушала. Рядом сидели два америкоса. «Один на меня смотрел, а второй не смотрел. Потом, тот, который смотрел, со мной познакомился, и стало ясно, что его друг, который не смотрел, хотел со мной познакомиться, но не решался. И – вот его телефон. Его зовут Стен». Это был поворотный момент.
Два американских инженера из компании Bang&Olufsen, которые работали в Дании по контракту, зашли выпить и послушать джаз. Рекламная пауза: Bang&Olufsen – это дорогая и солидная фирма, занимается акустикой, у них лучшие колонки в мире. Короче говоря, Ритка стала встречаться со Стеном. Но вскоре ей пришлось, просто уж такая была ситуация, сказать ему: «Дорогой, все, конечно, очень здорово, но я здесь уже два месяца. У меня через неделю кончается виза, и мне надо уезжать. И все. Вероятно, я больше никогда не вернусь сюда». Это был очень волнующий разговор, с надломом. Но Стен надлома не понял. «В чем, собственно, проблема?» Он отвел ее в американское посольство и еще раз продлил. Им можно. Кажется, на полгода. Сказал, что это – его гелфренд. Она, видимо, ему очень нравилась, а он, без сомнения, был очень порядочный человек. И добрый. И началась вторая серия. Не разочаровать. Не разочароваться. Очаровать. Похоже, она уже перестала трястись от страха и поняла, что всегда найдет какой-то выход. Но не вернется на птицефабрику больше никогда. Он снимал квартиру в прекрасном художественном квартале, в центре, где всякие молодые дизайнеры и так далее. Она жила у него. Стен был взрослый чувак и без шизофренических закидонов. Но и его терзали смутные сомненья. Ритка один раз рассказала нам, что проснулась утром, а у нее на подушке – американская газета с заглавной статьей и выносом на обложке: «Русские невесты, кто они?». Что-то типа того. И там черным по белому написано, что сейчас все русские девушки ради визы или гринкард пытаются выйти замуж за иностранцев, а потом с ними разводятся. Разоблачение. Шок. Открыли глаза, короче, общественности на это явление. И она не поняла даже – как реагировать. Потому что это – вроде бы правда. Но ведь ее никто и не скрывал. Просто не афишировали. А вдруг все же любовь победит? Не любовью же единой… У русских это как-то… ну, нормально… Но Ритка расстраивалась за Стена. Что он как бы разочарован и смущен этим. Оправдываться не хотелось. Вроде не за что. Нужно было поговорить. И они поговорили. И поженились. Она на него запала, в том-то и дело. А на фоне всего, что с ней происходило, это было единственное светлое пятно, этот Стен. Любила она его, или просто он ей нравился… Откуда мне знать! Думаю, ей в девятнадцать лет тоже было еще непонятно. Конечно, она к нему была очень привязана. А он, конечно, переживал, что она может быть такой… пирожок с начинкой. Но она была честной русской девочкой. Она училась что-то готовить, мыла пол, ждала его с работы, дружила с его друзьями, и слова дурного про него ни разу не сказала. Он действительно был очень хороший человек, и мы тоже пытались с ним подружиться. Мы несколько раз приходили к ним в гости. Ритка сразу же обогнала меня в английском, но я все равно пыталась с ними беседовать сама. Общение было, прямо скажем, не близкое. Когда мы однажды дернули со Стеном вместе косячок и он растекся рядом по дивану, рухнули языковые и культурные барьеры. Зыбкая тень дружбы осенила нас своим крылом. Он улыбнулся и сказал: «Тысячи бабочек порхают у меня в животе…» Это известное выражение, означающее физиологические ощущения от волнения или удовольствия. Эдакое щекотание. Но я этого не знала, и меня просто подкинуло с дивана: «Вы слышали? Он же поэт! Какая глубина метафоры!» Но Ритка меня быстро осадила: «Лолка, это вообще идиома, которая обозначает, что у него типа урчит живот после того, как он покурил». Вот такая циничная интерпретация. И это было страшное разочарование, конец взаимопонимания между американским инженером и нами, молодыми русскими подонками. Она уехала с ним в Америку. Уже из Америки она приезжала еще раз в Данию, потом однажды появилась даже в России, навестить нас убогих. Рита рассказывала, что Стена немного смущала быстрота и необходимость такой срочной свадьбы. Наверное, это больше смущало его родителей. А главное – она «разрушила все его представления о браке». Что, кстати, не помешало им прожить вместе лет десять. Мне судить не положено, но мне иногда кажется, что такие браки, как брак-благодарность или брак – чувство вины, брак-необходимость, очень долгие. Любые браки, кстати, это кармическая связь. Ты что-то по-любому должен человеку. И хорошо, если там еще есть любовь где-то. Детей у них не было. Потом она поняла что-то, и отработка кармы закончилась. Она с ним развелась и пустилась во все тяжкие. Добрала то, чего у нее не было в положенное время, а потом, конечно, встретила свою любовь. Он – европеец, мрачный с виду тип и музыкант. Теперь у Ритки полно очаровательных белокурых детей. Похоже, что она счастлива. А мы все в Москве и вздыхаем: хоть кто-то смог… хоть кому-то повезло… Хотя мы все, несмотря на то что на Родине, счастливы точно так же. И так же бываем несчастны. И непонятно, почему на каком-то этапе жизни, некоторые задачи кажутся настолько важными, что мы за них готовы отрезать и отдать правую руку.
