Глава 15
Евреи и геи.

Приехали. Я даже нарядилась по таком случаю: все в ту же проститутскую бабушкину шубы и ботфорты. Москвичи должны были считать этот дресс-код как признак сытой датской жизни. Сами москвичи были в джинсовых куртках не по сезону и немного помятые с дороги. Паша и Саша – оба рослые, красивые, с хорошим подмосковным румянцем. Вот они, собственно – два гея, убежали от преследований на родине! Ритку мы в лагерь сдавать не хотели, потому что это было совершенно бессмысленно. Ее надо было выдать замуж. И этим мы увлеченно занялись в следующей главе.

В аэропорту я никому, конечно, на шею не бросилась. Хотя хотелось. Алекс тут же вспомнил, что видел «этого длинного дебила» у меня в больничке среди посетителей. Но мудро не стал расспрашивать. «Дебил» тоже принял правила игры и вел себя очень прилично. А я… я запуталась окончательно: с кем я дружу, кого люблю, за кого замуж вышла… По ходу, получалось, что ясность и не нужна никому.

В общем, мы в первый же день рассказали друзьям, что их ждет и какие у них перспективы. Сели и очень серьезно обсудили все варианты. Алекс произнес речь: «Находится здесь в не можете. Если кто-то не понял. Эти двое едут отсюда к чертям собачьим, потому что вы мне не очень нравитесь. Едете в лагерь и сразу там просите политического убежища. И тогда остаетесь там же, что очень удобно. Обычно люди сдаются сразу по прилету. Подходят к первому полицейскому в аэропорту и говорят: „Хочу попросить политическое убежище“. У него глаза выпучиваются и начинается… Вас сначала ведут туда, потом сюда, звонят, переспрашивают, еще раз переспрашивают, вызывают полицию, вы сидите в участке, ждете переводчика, потом – адвоката, потом полиция вас везет в участок, потом – куда-то еще, и, наконец, вы попадаете в какой-нибудь лагерь для перемещенных лиц – refugee camp – и просите там asylum. Аsylum по-датски звучит как „азюль“. А если „сдаться“ властям сразу у порога лагеря, то там же и остаетесь. Че кататься-то…» Слово «сдаваться» происходило, вероятно, из детского подсознательного: изможденные пленные сдаются сытым и чистеньким фашикам, подняв руки за головой. Итак, азюль – искомое. И сейчас он им, дебилам, расскажет: как это технически делается. А также расскажет им, долбоящерам, какие готовые легенды для этого существуют. Легенды назывались «телеги». Телег было всего три: нацменьшинства, религиозные меньшинства и секс-меньшинства. Религиозное меньшинство у нас тогда ассоциировалось исключительно с мусульманами на улицах Москвы… Смешно. Религия вообще была настолько чужда народу, что никто даже не догадывался пройтись по этой теме. Такие телеги были весьма непопулярны. Парочка сектантов служила для нас провальным примером. Алекс был нац, естественно, меньшинство. Азюлянты должны были строго придерживаться своей телеги, ее проверяли и перепроверяли двадцать раз. Хорошо, если у тебя были хоть какие-то документы. Хотя бы справка для бассейна. Но лучше метрика какая-нибудь или письма с угрозами. Это давало больше шансов на «позитив». То есть позитивный ответ на просьбу о политическом убежище. Если никаких документов не было, тебя все равно держали в лагере до последнего. Потому что не было и противоположных доказательств – того, что ты врешь. При «расследовании» представители датского государства подключали лагерных сотрудников и волонтеров – «стаффов» и психологов, чтобы обо всем «информировали». На судебных разбирательствах тебя могли провоцировать каверзными вопросами: «А сколько было времени, когда вас унижали в парадной? А вы же сказали, что было темно, разве в России летом темнеет уже в пять часов вечера?» Было несколько собеседований и несколько судов. Что-то все время уточняли. Отказывали. Принимали апелляции. С самого начала давали общественного адвоката, который кое-как вел дело. В Дании «прецедентная» судебная система. А прецедент мог создать только заинтересованный адвокат. Или тупо помочь с оформлением дела, дополнить его нужными доказательствами. Но никому нельзя было говорить правду, никогда! Тем более адвокату! Адвокат – тоже датчанин, представитель власти и государства. И сдаст тебя, если что, на раз. Главное правило русского человека за границей: не верь, не бойся, но проси! Только поэтому он и выживает. Русские или евреи – там это уже абсолютно все равно. У Алекса была великолепная телега: он еврей, и он закончил школу номер такую-то, где его, конечно, всегда били за то, что он еврей. Все детство его били за то, что он еврей. А потом и в юности били – на улице и в институте. И еще угрожали. И когда он заявил в милицию, его там тоже побили от души. Поэтому на милицию у нас, у евреев, надежды не было. Только на датское государство. Но главное – угрожали в письменном виде. Обрывок бумаги прилагался. Ну и дальше, когда пришла реальная «угроза жизни», ему пришлось бросить престижный институт и скрываться по хатам, а потом уж драпануть сюда. Почему не в Израиль? Я уже не помню. Наверное, бандиты поджидали его у входа в посольство Израиля.

Изюминка всей этой истории – в том, как именно его хотели убить. Художественная часть: зима, снег похрустывает под начищенными кожаными ботинками, молодой еврей идет в институт, стремится к знаниям. Путь его не близок и пролегает через стройку. На стройке, в утренней морозной дымке, за подъемным краном, притаились бандиты. То есть местная гопота. В телогрейках и ушанках. Били его так, чтобы он не смог зафиксировать телесные повреждения. Неожиданно: били его вроде разводным ключом, завернутым в какую-то ветошь. Для датчан было просто шоком, что обычные русские люди используют такие тонкости криминалитета. Но главное – пытали его током. Как они там на стройке добыли ток, я не знаю. Датчане долго думали, а потом заинтересовались, где же следы ожогов? Алекс тут же вспомнил, как его заставляли держаться руками за оголенные провода. Стоял морозный ноябрь девяностого года. На нем были перчатки. Понятно, что не резиновые, а кожаные. Ток прошел, но следов не осталось. Я сразу вспомнила о перчатках, в которых он встречал меня на вокзале.

У меня все это просто в голове это не укладывалось. Но датчан удивляло совершенно другое: Как такое с вами могло быть? Милиционеры же людей защищают! А что же руководство вашего института? Неужели, тоже против евреев? А как вас туда приняли? Блат? Что это? Датчане вообще, в принципе, против любых нарушений закона. То есть, например, если ты поступил в институт по блату, для русских в этом нет ничего плохого, кроме некой досады, что нельзя было иначе. Ну не справился сам, ну ладно, по блату поступил. Даже не о взятке речь! А для датчан это – нонсенс и, возможно, преступление. И они очень тщательно все выспрашивали. И такие вещи, которые, как нам казалось, должны были приблизить человека к получению датского гражданства, частенько, наоборот, от него отдаляли очень сильно. Из-за незнания местного колорита. Да и обычно у людей не было никаких доказательств, они путались в показаниях и оперировали неактуальными фактами.

Но у Алекса все было в порядке. Поэтому он теперь считался каким-то супермонстром по изготовлению азюлянтских телег. Много кому не поверили и не дали. Я не знаю, что там Фокус говорил или Петрович. Не особо принято было спрашивать про телеги. Евреев недолюбливали, это правда. Но я, честно говоря, никогда не сталкивалась с тем, чтобы кого-то били именно за то, что он еврей. Били вонючек и снобов – это да! И приговаривали при этом что-то обидное, типа: «Ах ты, жидяра!» В каждой школе кого-то били. И на каждой стройке. Кто же любит умников?!Но «нормальных» чуваков не били, хоть ты еврей, хоть ты монгол. Может быть, это только я с антисемитизмом не сталкивалась. Я, как полукровка, везде была своя. Или чужая. И так к этому привыкла, что считала это нормой.

Но сталкивалась, между прочим, с ненавистью к геям. Почему-то теперь это называют «гомофобией». Где «фобия», а где нездоровый интерес? Я была близка к этой теме, работала в «такой» газете, да и сама сомневалась в себе не раз: раза три-четыре точно… Я неоднократно видела синяки и проломленные головы как результаты этого интереса. Похоже, это такая любовь у народа. Необузданная страсть. Мне кажется, в нашей стране нет гомофобии. Как и секса – тоже нет. Для этого у народа есть другое слово.

Ну, допустим, идешь ты в 1991 году, по площади трех вокзалов, где люди приезжают со всей нашей необъятной родины… Женщины с коровников, пацанчики с бахчи, сидевшие дядьки железными зубами… А ты идешь, вихляешь задницей и на груди написано «гей». Ну, будь тогда готов к тому, что эти дядьки подойдут знакомиться. Гомофобия – не фобия никакая, а бытовой садомазохизм. Старшие, когда в школе младшим руки выворачивали, и их это бодрило. Младшие вырастали и тоже пробовали бить слабых. Так и превращались в мужчин. Без соплей. Почему БДСМ не борется за права сексуального меньшинства? Потому что это – скрытое большинство!

Когда я училась в техникуме, мой бойфренд, например, красавчик, с длинными волосами до плеч, часто ответ держал. Постоянно за чертой города Москвы, в Мытищах и Люберцах нас спрашивали: «А че это вы такие странные? Телка у тебя с короткой стрижкой, а ты с длинными волосами, вы, вообще, нормальные?» Были такие разговоры часто. Но с людьми просто надо было поговорить, ответить два слова. Обычно хватало ответа: «да, мы странные, мы вот так любим ходить». И если ты говоришь: «Да, пошел ты!, это наше право, козел!»… вот, если ты так неуважительно отвечаешь, то ты тут же огребаешь, естественно. Уважение и неуважение – вот ключевые слова в этой игре. Они же тебя спрашивают по-нормальному! Интересуются просто люди, со скрытой иронией. Ирония понятна. Она уместна по отношению к любому нестандарту. Если ты с ними разговариваешь на их языке и понимаешь претензию, к тебе обращенную, то никаких проблем не может быть. Принято ответить людям встречной шуткой, в знак уважения. Шутить лучше сразу, вместо приветствия, чтобы сразу обозначиться. Например: „Что сидим, кого ждем, петушки?“ Но так только младшим можно шуткануть. Старшим нужно аккуратно: " Физкульт-привет, граждане выпивающие!» Способности к языкам разные бывают. Я тусовала и в Мытищах, и в Люберцах, и в Куево-Кукуево. Собирала местный фольклор, видела людей с железными зубами. Мы и сигареты у них стреляли, и спирт с ними выпивали. Уважительно. И не рассказывали им, лохам, что такое фистинг. И что в Лондоне и Париже модно. Поэтому свое право быть «странными» доказали словом и делом.

Видимо, поэтому мои дружки, не будучи геями ни на йоту, легко решились на такое амплуа. Во-первых, это было несложно. Во-вторых, парни были выше предрассудков. Ни ненависти, ни любви к геям не питали. В-третьих, это была маленькая месть моего обманутого мужа и его извращенного воображения. Итак, Паша и Саша – друзья детства – должны были предстать – руки вверх – перед лагерной командой со словами: «Не стреляйте! Азюль!» И дождаться переводчика, которому признались бы, что давно любят друг друга, но никак не могут быть вместе, потому что черти-гомофобы бьют их ломами и битами в родных Мытищах и Люберцах. Вот так два русских, православных богатыря закосили под геев. С моей подачи, и Алекса легкой руки. Вот она: иммиграция в детском возрасте, не осложненная рефлексией. Там, в лагере, все так и отвечали: «Я по пидорской телеге». – «А я по еврейской». Круче были только те, кто по «еврейско-пидорской».