Глава 25. Телеграмма

– Скажите, – спросила Луиза, – вы верите ему?

Несколько часов спустя Амалия фон Корф и Луиза Делорм сидели в номере баронессы, где моя героиня пересказала своей спутнице то, что ей удалось узнать от Сергея Мокроусова.

– Не знаю, – протянула Амалия, – не знаю… Но он казался вполне… вполне убедительным.

– Значит, он вас убедил? – допытывалась Луиза.

Амалия вздохнула.

– Меня убедило выражение его лица, когда он говорил о Надежде, стоящей над телом убитой, – сказала она. – И интонация, с которой он произносил фразу «эта женщина», опять-таки о Надежде. Трудно ошибиться, когда видишь и слышишь такое отвращение…

– Но он мог лгать, – пробормотала Луиза, стиснув сумочку. Амалию уже стала раздражать эта ее привычка. – Притворяться… Почему бы и нет? Тем более что…

Она осеклась, не закончив фразу.

– Что? – спросила Амалия, от которой не ускользнуло выражение лица девушки в коричневом платье. – Вам что-то известно, мадемуазель Делорм?

– Я даже не знаю, как вам объяснить… – пробормотала Луиза, пряча глаза. Она еще ожесточеннее стала мять ручку, которая и так за последние недели совершенно потеряла первоначальный вид. – Мне очень… неловко… поверьте… Но я приехала в Россию, зная, что он виновен, – выпалила она.

Тут Амалия, по правде говоря, растерялась.

– Мадемуазель Делорм, я ничего не понимаю… Что значит – виновен? Откуда вам это известно? И почему вы не сказали мне об этом раньше?

– Я думала, что вы можете быть каким-то образом заинтересованы в том, чтобы скрыть правду… – лепетала Луиза, краснея. – Я… я не доверяла вам до конца. Ведь тело моей матери обнаружили в вашем овраге… Я подумала… мало ли что… Вдруг вы пожелаете ввести меня в заблуждение… И я…

Амалия не слишком хорошо знала свою родословную, но в эти мгновения она буквально физически ощутила, как кровь ее предков – русских военных, участвовавших во всех войнах империи, польских шляхтичей с их гонором и удалью, рассудительных немцев, которым здравый смысл вовсе не мешал время от времени терять голову, пылких французов и даже одного рыцаря Тевтонского ордена – вскипела в ее венах. Эти люди, давно ушедшие в мир иной, продолжали какой-то своей частью существовать в ее генах; ее оскорбленная гордость была их оскорбленной гордостью, ее возмущение было их возмущением, и очень многим из них была знакома обуявшая ее ярость, от которой перехватывает дыхание и темнеет в глазах.

Нет, вы поймите: проникнуться искренним сочувствием к человеку, помогать ему, тратить свое время, проехать тысячи верст, потратить, между прочим, немалое количество денег, ломать голову над проблемой, которая кажется неразрешимой… и вдруг узнать, что все это было бесполезно и что решение было известно с самого начала, потому что Сергей Петрович Мокроусов – убийца и его дочь, если она его дочь, никогда в этом даже не сомневалась. Было от чего вспылить в самом деле!

Амалию охватила досада. Вот вам и дядюшка Казимир, никчемная личность паразитического толка, неудачник и ловелас, – ничегошеньки он не знал о Луизе, но сразу же понял, что она – дрянь, лгунья и ей нельзя доверять. И ведь предупреждал он племянницу, а она его не послушалась.

– Простите, мадемуазель, – сказала Амалия холодно, – но я по-прежнему ничего не понимаю. Вы знали, что ваш отец убийца, вы не доверяли мне… Зачем же вы приехали в Россию? Для чего?

Луиза озадаченно сморгнула. Она привыкла к дружелюбию баронессы фон Корф, а тут перед ней словно оказалась совершенно другая женщина, высокомерная, полная леденящего достоинства и – будем справедливы – крайне неприятная.

– Я все же не была до конца уверена… – пробормотала девушка. – Я… я приехала, потому что надеялась найти доказательства его невиновности… Но то, что вы узнали о его женах, привело меня в ужас…

«Ну да, папенька, положим, убийца, но денег-то все равно хочется, а так как совесть не молчит, надо бросить ей какую-нибудь подачку. Чертов дядюшка, опять он оказался совершенно прав!»

– Откуда вам известно, что Сергей Петрович – убийца? – все тем же невыносимо холодным тоном спросила баронесса фон Корф.

– От мадам Белланже.

Амалия была так раздражена, что даже не сразу сообразила, что мадам Белланже и Надежда Кочубей – одно и то же лицо.

– Да, вы упоминали, что были у нее, – язвительно бросила баронесса фон Корф. – Однако, по вашим словам, она была не в себе и вы ничего не смогли от нее узнать.

– Я сказала вам не все.

«Точнее, ты мне соврала, голубушка, – со злостью помыслила Амалия. – И я сижу теперь в пыльной Полтаве вместо того, чтобы быть сейчас дома с Мишенькой и своими близкими».

– В начале нашей беседы, – продолжала Луиза, немного ободренная молчанием собеседницы, – Надин казалась вполне вменяемой, и она согласилась рассказать о том, что тогда произошло. Она спешила, чтобы прийти в башню точно к назначенному сроку. Она знала, что Сергей Петрович сердится на нее, когда она опаздывает… И она решила на этот раз прийти пораньше. Башня была незаперта, и Надин обрадовалась, решив, что он уже здесь… Она взбежала по ступеням наверх и увидела мою мать, которая лежала в луже крови. В ужасе Надин стала звать ее, пыталась нащупать пульс, перепачкалась кровью, потом стала вытаскивать нож, который торчал в теле. Она думала, что Луизе еще можно как-то помочь, но тут появился Мокроусов, и она все поняла… Он решил, что она придет позже, как обычно… Он убил Луизу, но не успел избавиться от тела. И он сразу же стал обвинять ее в убийстве, не слушая ее оправданий…

Амалия вздохнула.

– И вы поверили словам сумасшедшей?

– Да, а что мне оставалось? Она казалась поначалу совершенно разумной… Это потом она стала бормотать что-то по-русски, начала кричать на меня и бесноваться… И отвращение на ее лице, с которым она говорила о Сергее Петровиче… Она была искренна, поверьте!

– Или она убедила себя, что убийца – он, потому что так ей было легче, – сухо заметила Амалия.

– Может быть, вы правы, госпожа баронесса, – пробормотала Луиза. – Но если он не убийца, почему его жены умерли так странно?

– Что вы собираетесь предпринять? – спросила Амалия напрямик.

– Я… я не знаю. – Луиза замялась, кривя рот. – Он… он не говорил вам, что сделает со своими деньгами, если я откажусь?..

Она робко смотрела на Амалию, ожидая ответа, а баронесса фон Корф подумала, что сейчас она с большим удовольствием влепила бы этой девице пощечину – так, чтобы голова качнулась на полметра. И хотя Амалия отлично сознавала, что поступает некрасиво, она все же не отказала себе в удовольствии ответить:

– Кажется, он намерен в таком случае оставить все родственникам по второй жене. Возможно, ее брату-студенту.

Луиза помрачнела.

– Но если он действительно отравил своих жен…

– Боюсь, что это недоказуемо, – усмехнулась Амалия. – И я уверяю вас, что как только Мокроусов отпишет свое состояние Николаю Дмитриевичу, тот сейчас же забудет все свои подозрения…

На лице Луизы теперь читалась настоящая паника.

«Интересно, – со злостью подумала Амалия, – сколько крови должно быть на миллионах, чтобы они окончательно потеряли свою привлекательность?»

Девушки договорились встретиться внизу за ужином, и Луиза удалилась. Даже ее спина и ямочка между ключицами выдавали нешуточную внутреннюю борьбу.

В пыльные окна всеми лучами ломилось летнее южное солнце. Амалия посмотрела на себя в зеркало и надулась. Ей показалось, что между бровями у нее залегла морщинка, и, уж конечно, появилась она там вовсе не из-за ее собственных проблем.

Итак, Сергей Петрович излил душу Амалии, а Надежда Кочубей призналась во всем Луизе Делорм, и обе слушательницы были уверены, что им сказали правду. Мокроусов был убежден, что убийца – Надежда Кочубей, а она заявила, что убил он.

Тут Амалия поймала себя на том, что ей все надоело, и решила пройтись. Внизу она столкнулась с дядюшкой Казимиром. Он задержался в имении на некоторое время, потому что соблазнился клубничным вареньем, которое делали из местных ягод. Сначала он томно дал понять, что равнодушен к клубнике, потом съел подчистую целую банку, потом объявил, что клубника – его любимая еда, и принялся за вторую банку. Когда Амалия уезжала, у нее возникло впечатление, что пустых банок в доме оставалось больше, чем полных, и что дядюшка не уедет, пока не прикончит последнюю. Вот и теперь, когда она увидела его лицо, сияющее довольством, она не смогла удержаться и все-таки спросила:

– Что, варенье уже закончилось?

– Там еще малиновое осталось, – ответил Казимир со вздохом.

Амалия не выдержала и расхохоталась, но смех вышел нервный, и дядя, почувствовав это, вопросительно на нее посмотрел.

– Извини, – сказала Амалия, – это не из-за варенья, просто… Одним словом, я вернулась в исходную точку. Мокроусов клялся мне, что Луизу убила Надежда, и выглядел при этом донельзя правдоподобно. А мадемуазель Делорм, оказывается, разговаривала с Надеждой, и та тоже очень правдиво поведала, что убил Луизу именно Сергей Петрович.

– Госпожа баронесса? – К ней подошел служащий отеля. – Вам телеграмма.

Амалия распечатала конвертик и пробежала глазами строки.

«Кризис миновал Миша выздоравливает Доктор сказал все будет хорошо Мама»

Не понимая, она начала читать снова – и тут случайно бросила взгляд на лицо Казимира. Благородный шляхтич явно прилагал нешуточные усилия, чтобы казаться спокойным, но глаза выдали его.

– Что это значит? – спросила Амалия хрипло, оборачиваясь к нему и воинственно взмахивая листком.

– Я тебе объясню, – сказал Казимир. – Идем в твой номер.

– Нет, ты объяснишь мне сейчас! – завелась Амалия. – Что значит – кризис? Что значит – выздоравливает? Он был совершенно здоров, когда я уезжала!

– Через несколько дней после твоего отъезда Миша заболел, – ответил Казимир. – Очень серьезно, врачи боялись, что он умрет. Несколько детей, которые живут в вашем доме, тоже заболели, двое скончались. Кажется, зараза пришла из семьи капитана, который живет напротив вас. Аделаида переехала к вам и не отходила от Миши…

– Боже мой! – простонала Амалия. – Ведь я же говорила Саше… Я же говорила! Как предчувствовала…

– Сестра прислала меня подготовить тебя в случае, если Миша умрет, – быстро проговорил Казимир. Бледнея, Амалия подняла на него глаза.

– Так ты…

– Нет, – усмехнулся дядя, – я приехал сюда вовсе не из-за этого олуха Лаппо-Данилевского и не из-за его денег, если ты об этом.

– У тебя все олухи! – завелась Амалия.

– А что я должен думать о брате женщины, которая вышла за главного подозреваемого в убийстве, да еще лет на двадцать старше ее? – поднял брови Казимир. – Конечно, он олух, а его сестра была не лучше. Когда мы прибыли в имение, пришла телеграмма от Аделаиды, чтобы я рассказал тебе все, потому что Миша совсем плох. Но я решил ничего тебе не говорить.

– Ты… ты…

Казимир крепко взял племянницу за локоть и повел ее к лестнице.

– Если хочешь устроить мне скандал, пожалуйста, только не на людях, – проговорил он вполголоса. Амалия сделала попытку вырвать руку, но дядя держал ее так, что ей пришлось смириться. – Да, я считал, что тебе незачем знать, потому что ты все равно не могла ничего сделать.

– Я его мать! Я должна была находиться с ним!

– Разумеется, но ты была за сотни верст от Петербурга, и если ты считаешь, что мы в твое отсутствие сидели сложа руки, то заблуждаешься. Александр пригласил лучших врачей, пришел даже лейб-медик государя. Аделаида переселилась к вам и ночи не смыкала глаз, следя за Мишей. Поверь: все, что только можно, было сделано. Твое присутствие ничего бы не изменило.

– Вы должны были мне сообщить! О боже мой…

У себя в номере она рухнула на диван и, не выдержав, разрыдалась. Телеграмма выпала из ее руки и лежала на ковре.

– Это бессердечно! – проговорила Амалия сквозь слезы, поднимая голову. – Вы что, думали, что для меня важнее какая-то француженка, убитая двадцать лет назад? Вы что, думали, что я…

– Мы ничего не думали, – отрезал Казимир. Он стоял, засунув руки в карманы, и слегка покачивался на носках от раздражения, потому что терпеть не мог сцен и женских слез. – Мы хотели тебя оградить, понимаешь? Александр очень переживал, он не хотел, чтобы ты узнала…

– Конечно, он переживал! – вспылила Амалия. – Ведь я же просила его переехать из этого дома, где постоянно кто-то чем-то болеет… Но ему было важно настоять на своем! Одно и то же, боже мой, каждый раз одно и то же, и постоянно он пытается все решать за меня, как будто я совсем ни на что не гожусь… И мой сын чуть не умер! А я в это время общалась с черт знает кем… С людьми, которые мне не нужны и с которыми я по своей воле никогда не стала бы общаться…

Она вспомнила свои сны, которые звали ее в Петербург и показывали ей особняк на Английской набережной, словно он был неким убежищем. Вот отчего она чувствовала такое беспокойство все последние дни: Мише было плохо, и, как хорошая мать, она даже на расстоянии почувствовала это.

– Я никогда себе этого не прощу, – сказала Амалия в сердцах.

– Чего не простишь?

– Меня не было рядом, когда он заболел! – снова начала заводиться Амалия. – Господи, ну почему тебе надо объяснять самые элементарные вещи? Это мой ребенок, мой единственный мальчик, я обожаю его, я бы все сделала для него! Я бы убила за моего ребенка, если бы это ему помогло…

– Я был рядом с отцом, когда он умирал, – сухо сказал Казимир. – А потом – рядом с матерью. И Аделаида тоже была там. Думаешь, наше присутствие хоть что-то изменило? Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть. Вот и все, что можно сказать по этому поводу, и никакая философия ничего не изменит.

– Ты должен был мне сказать, что Миша заболел, – мрачно промолвила Амалия.

– И что? Ты бы сходила с ума, не находила бы себе места, бросилась бы в Петербург, а к твоему приезду он бы успел выздороветь. Пойми: мы не хотели, чтобы ты страдала. Никто не хотел, чтобы тебе было плохо.

– А если бы Миша умер?

– Но он не умер, – коротко ответил Казимир. – Если тебе хочется кого-то винить, валяй, можешь обвинять во всем меня. Я привык, мне не впервой.

– При чем тут ты? – проворчала Амалия. Она села на диване, вытирая платком мокрые щеки. – Я всегда хотела переехать из этого дома. Это вина Александра, что Миша заболел. Если бы мы переехали на Английскую набережную, ничего бы не случилось.

Казимир вздохнул.

– Знаешь, почему я не женюсь? – внезапно спросил он.

– Думаю, что да, – ответила Амалия с вызовом в голосе. – Потому что у неженатого больше свободы.

– И это в том числе, – согласился ее собеседник, – но не женюсь я еще и потому, что не люблю таких положений.

– Каких?

– Когда одной половине во что бы то ни стало хочется найти виноватого и она всегда начинает обвинять вторую половину.

– По-твоему, я не права?

– По-моему, вам надо просто переехать на Английскую набережную и успокоиться, вместо того чтобы выяснять, кто прав, а кто виноват.

Тем более что Александр Корф не принадлежит к тем людям, которые легко сносят попреки, и, если Амалия начнет его обвинять, он наверняка найдет что ответить. К примеру, спросит, где она сама находилась в то время, когда их сын был болен, а от данного вопроса всего одна реплика до предположения, что какая-то французская авантюристка ей дороже собственной семьи. Разумеется, это было неправдой, но ведь в ссорах важна вовсе не правда, а повод для того, чтобы побольнее уесть противника.

Впрочем, так как Казимир был – иногда – чрезвычайно умен, вслух он этого не сказал.

– Я все же считаю, что ты и мама поступили нечестно, – упрямо повторила Амалия. – Вы не должны были держать меня в неведении.

Но Казимир, который прекрасно умел игнорировать то, что ему не хотелось слышать, предпочел пропустить ее слова мимо ушей.

– На улице жарко, – сказал он. – Может быть, пойдем поедим мороженого? Заодно и обсудим, что ты будешь делать дальше.

– Тут нечего обсуждать: я вернусь домой, – сказала Амалия, поднимаясь на ноги. – Дело Луизы Леман меня больше не интересует, и мне все равно, кто ее убил и за что. Все равно ее дочь не откажется от капиталов Мокроусова. Я только зря потратила время, пытаясь ей помочь.

– А я тебе что говорил? – торжествующе спросил Казимир. – Ну, приводи себя в порядок, и пойдем есть мороженое! Предупреждаю, я страшно обижусь, если моя племянница не окажется самой красивой дамой в Полтаве…

И хотя Амалия только что пережила настоящий взрыв отчаяния, она все же поймала себя на том, что улыбается.