Эпилог

Ясный и холодный ноябрьский день полнился звоном церковных колоколов, радостными криками и звуками песен.

Хук прежде не видел таких толп. Лондон чествовал короля и его победу. Из водяных башен лилось вино, на перекрестках красовались бутафорские замки. Хоры из мальчиков, стариков и девочек, изображающих ангелов, пророков и невинных дев, распевали хвалебные гимны. Король в простом платье, без короны и скипетра, ехал по улицам, за ним следовали знатнейшие из пленников — герцоги Орлеанский и Бурбонский, маршал Франции, еще герцоги и бесчисленные графы, встречаемые добродушными насмешками толпы. Рядом с конными лучниками, охраняющими пленных, сновали мальчишки, силясь дотянуть руку и коснуться зачехленных луков и вложенных в ножны мечей.

— Ты там был? — не отставали они от лучников. — Ты там был?

— Был, — отвечал Хук, уже удаляясь от процессии, криков, гимнов и кружащих в воздухе белых голубей.

С четырьмя спутниками он свернул в узкие улочки к северу от Чипсайда. Отец Кристофер уводил всадников все дальше в проулки, такие тесные, что ехать пришлось друг за другом, то и дело наклоняя голову, чтобы не удариться о нависающие верхние этажи дощатых домов. На Хуке была кольчуга, две пары штанов для тепла, стеганая куртка и сапоги, снятые под Азенкуром с убитого французского графа. Поверх одежды красовался новый налатник с львиным гербом сэра Джона Корнуолла, шею облегала золотая цепь — знак сентенарской должности. Шлем из миланской стали, лишь слегка оцарапанный ударом топора, был прицеплен к седельной луке, с пояса свисал бордоский меч с вырезанной на рукояти фигуркой коня — гербовым знаком француза, некогда владевшего и мечом, и шлемом.

— Я там был, — кивнул Хук встречному мальчишке в лохмотьях и добавил: — Мы все там были.

Вслед за отцом Кристофером он свернул за угол, пригнулся под свисающей со стены веткой плюща — знаком виноторговца — и выехал на тесную зловонную площадь, вдоль которой тянулись открытые сточные канавы. На северной стороне площади стояла церквушка — убогая, с глинобитными стенами и хлипкой дощатой колокольней. Треснувший колокол в меру сил добавлял грохота к буйной разноголосице, славящей победу Англии.

— Здесь, — указал на церквушку отец Кристофер.

Хук спрыгнул с коня и, шлепком отогнав очередного любопытного сорванца, помог спешиться Мелисанде. Поверх синего бархатного платья — подарка леди Бардольф, жены градоправителя Кале, — на ней был белый полотняный плащ, подбитый шерстью и отороченный лисьим мехом. Безногий нищий на деревянных подпорках заковылял к девушке, она опустила монету в протянутую руку и вошла в церковь следом за Хуком и отцом Кристофером.

— Ты там был? — подскочил сорванец к всаднику, последним слезавшему с коня.

— Был, — ответил Ланферель. Он бросил монету Уиллу из Дейла, который остался стеречь коней, и последовал за остальными.

Земляной пол церквушки, устланный тростником, был замощен лишь на клиросе, внутри царил полумрак: высокие здания, выстроенные вокруг площади, загораживали свет. Священник, увидев трех мужчин и богато одетую женщину, прекратил звонить в колокол и с видимой робостью вышел к незнакомцам. Узнав отца Кристофера, облаченного в дорогое черное одеяние, священник вздохнул свободнее.

— Вы вернулись, святой отец? — спросил он с удивлением.

— Я же сказал, что приду, — мягко ответил тот.

— Тогда вы все желанные гости.

Главным алтарем здесь служил деревянный стол, покрытый ветхой льняной тканью. На нем стояло золоченое медное распятие и два пустых подсвечника. Позади алтаря висела кожаная занавесь с изображением двух ангелов, коленопреклоненных перед Богом. Четверо пришедших, коротко припав на колено, перекрестились, затем отец Кристофер, взяв Хука за локоть, подвел его к южной стене церкви. Второй алтарь оказался еще беднее первого: обветшалый стол без покрова и подсвечников, лишь с одним деревянным распятием, на котором одна нога у Христа отломилась, и Он висел на кресте одноногим. На кожаной занавеси за алтарем была нарисована женщина в белом платье — белая краска облезла и выцвела, желтый нимб почти осыпался.

Хук не сводил глаз с женщины. Ее узкое лицо, насколько его можно было разглядеть в полутьме сквозь потрескавшуюся краску, казалось печальным.

— Как вы узнали, что она здесь? — спросил Хук отца Кристофера.

— Я задавал вопросы, — улыбнулся священник. — Всегда найдется какой-нибудь знаток, осведомленный о лондонских диковинах.

— Диковинах? — переспросил мессир де Ланферель.

— Меня заверили, что это единственный храм Святой Сары во всем городе.

— Именно так, — подтвердил приходской священник — изнуренный человек со следами оспы на лице, дрожащий от холода в поношенной рясе.

— Сара? Французская святая? — мимолетно улыбнулся Ланферель.

— Возможно, — ответил отец Кристофер. — Одни называют ее служанкой Марии Магдалины, другие говорят, что она приютила Магдалину в своем доме во Франции. Не знаю.

— Она была мученица, — резко перебил их Хук. — Она погибла здесь, совсем близко, от руки злодея. Я не сумел ее спасти.

Он кивнул жене. Мелисанда, опустившись на колени перед алтарем, достала из-под плаща кожаный кошель и положила к распятию.

— Саре, святой отец, — сказала она священнику.

Тот, развязав кошель, взглянул на Мелисанду почти с ужасом, словно боясь, что она вдруг передумает и возьмет золото обратно.

— Монеты я забрала у того, кто изнасиловал Сару, — объяснила ему Мелисанда.

Священник упал на колени и перекрестился.

Накануне с ним говорил отец Кристофер, который после беседы уверил Хука, что отец Роджер прекрасный человек.

— Прекрасный человек и глупец, конечно.

— Глупец? — переспросил Хук.

— Он верит, что кроткие наследуют землю. Верит, что церковь должна печься о больных, кормить голодных и одевать нагих. Кстати, ты знаешь, что я нашел твою жену совершенно нагую?

— Вечно вам везет, святой отец. А что же должна церковь?

— Печься о богатых, кормить жирных и одевать епископов попышнее, что же еще? А отец Роджер все лелеет мечту о Христе Спасителе. Говорю же: глупец, — мягко закончил тогда отец Кристофер.

Хук тронул священника за плечо.

— Отец Роджер!..

— Да, господин.

— Я не господин, я лишь лучник. Это тоже вам. — Хук протянул ему толстую золотую цепь с фигуркой антилопы на подвеске. — На деньги, что за нее выручите, сделайте алтарь святым Криспину и Криспиниану.

— Хорошо, — кивнул отец Роджер и слегка нахмурился: Хук не спешил выпускать из пальцев редкостную цепь.

— И каждый день, — продолжал лучник, — служите мессу за душу убиенной Сары.

— Хорошо, — повторил священник.

Хук по-прежнему не торопился отдавать подвеску.

— А молиться за твоего брата? — напомнила Мелисанда.

— За Майкла молится король, этого довольно, — ответил Хук. — Ежедневную мессу за Сару, святой отец.

— Я все исполню, — кивнул отец Роджер.

— Она была из лоллардов, — испытующе взглянул на него Хук.

По губам отца Роджера скользнула загадочная улыбка.

— Тогда я буду служить за нее мессу дважды в день, — пообещал он, и Хук отпустил цепь.

Звонили колокола. В городских аббатствах, церквях и соборе звучал Te Deum — благодарственная песнь Богу. Англичан, отплывших некогда в Нормандию и загнанных в ловушку в Пикардии, ждала там почти неминуемая смерть, грозившая и королю, и армии.

Англию спасли стрелы.

Хук с Мелисандой свернули на западную дорогу — домой.