Глава тринадцатая
Мессир де Ланферель исходил проклятиями. Валяющийся рядом латник в мятом окровавленном шлеме и с оторванной по колено ногой не переставал стонать, кровь из ноги медленными толчками выплескивалась на чей-то труп.
— Священника, — простонал латник. — Ради бога, священника.
— Не до священников, — злобно бросил Ланферель.
Вместо булавы он схватил алебарду — оружие более жестокое, каким только и вырывать у врага победу при таком разгроме. Ланферель прекрасно понимал, что произошло: французы, измотанные переходом через пашню и толком ничего не видящие из-за опущенных забрал, стали для английских латников легкой добычей. Однако с той же ясностью он понимал, что латников слишком мало — на всю ширину поля строй не растянуть. А у лучников, стоящих по краям, кончились стрелы.
Ланферель открыл лицо, с трудом перекинув искореженное забрало через козырек, и скомандовал:
— Уходим влево.
Никто из латников не ответил. Первый французский полк уже отступил шагов на двадцать. Англичане, словно по уговору, остались на месте, никто не кинулся преследовать врага. Обе армии устали. Воины, опершись на оружие, переводили дух, пространство между войсками по всей длине было завалено грудами тел в доспехах — мертвые и раненые лежали вповалку, одни поверх других. Латы, накануне отполированные до блеска, а теперь изрядно побитые, покрывала грязь и кровь. Среди трупов валялись знамена, кое-кто из англичан собирал их и складывал позади строя, куда увели пленных. Орифламма, так грозно возвещавшая о намерении французов не щадить врага, куда-то исчезла.
Глянув на англичан, передававших из рук в руки бурдюки с водой и вином, Ланферель внезапно почувствовал жажду.
— Где вино? — спросил он оруженосца.
— В лагере, господин. Вы не приказывали его брать.
— А мочишься ты тоже по приказу? Черт, воняет от тебя! Обделался, что ли?
Оруженосец — далеко не единственный, чьи кишки не выдержали ужасов битвы, понуро кивнул, сжавшись под презрительным взглядом господина.
— Уходим влево! — вновь крикнул Ланферель.
Так и не добравшись до сэра Джона, он решил повести свой отряд на легковооруженных лучников: булавы и алебарды в их руках много безобиднее тисовых луков и ясеневых стрел. Если перерезать лучников, то можно провести отряд между кольев и ударить в спину английским латникам.
— Бой не проигран! — крикнул он своим. — Он еще не начинался! У лучников вышли стрелы! Самое время убивать! Все меня слышат? Убивать!
На северном конце поля запели трубы. Второй полк французов, пока еще в сияющих латах и с нерастерзанными знаменами, двинулся пешком через болотистую пашню, взрытую копытами коней и стальными башмаками восьми тысяч латников первого полка. Новые восемь тысяч миновали группу английских, французских и бургундских герольдов, наблюдающих за сражением с опушки Трамкурского леса, и уже подступали к месту битвы. Ланферель, чтобы не попасть между войсками, поспешил убраться на дальний фланг вместе с одиннадцатью латниками: если его отряд прорвется к стрелкам, решил он, то подкрепление придет само.
— Драться лучники не умеют, — бросил он латникам. — Простонародье: кто швец, кто корзинщик. Машут топорами как попало. Не нападайте первыми: пусть замахнутся, тогда отводите удар и убивайте. Понятно?
Латники закивали. Понять было несложно. Однако поле воняло кровью, орифламма исчезла, с десяток именитых французов погибли или сгинули. Ланферель знал, что победа приходит только к тем, кто в нее верит. И теперь ему предстояло настроить своих людей на успех, а потом пробиться сквозь английский строй и добыть для Франции победу.
Англичане при виде подступающих французов выстроились в шеренги и подняли оружие. Второй полк, поравнявшись с первым, разразился кличем:
— Сен-Дени! Монжуа! Монжуа!
— Святой Георгий! — полетело от англичан вместе с издевательским улюлюканьем, каким охотники встречают загнанную дичь.
Второму полку путь к англичанам преграждали останки первого, и новоприбывшим оставалось лишь подталкивать их вперед. Свежие силы французов, продираясь сквозь топкую грязь с копьями наперевес, теснили измотанных первой битвой латников на груды тел и дальше на копья и алебарды англичан. Среди грохота стали, криков умирающих и отчаянных взвизгов трубы восемь тысяч латников подступили к месту битвы.
Как раз в тот миг, когда Ланферель приблизился к лучникам.
* * *
Женщины и слуги пустились бежать прочь от обоза — в гору, к распаханному плато, где стояло английское войско. Крестьяне, толпой налетев на телеги, теснили друг друга в надежде на легкую поживу.
Река, в которую прыгнула Мелисанда, оказалась полноводной после недавних ливней, холодной и грязной. С трудом преодолевая стремительный поток, девушка пробиралась сквозь нависающие над водой ветки, пока наконец не наткнулась на налатник, зацепившийся за ветку ивы. Схватив его, она вылезла на берег, то и дело цепляясь за колючки шиповника и ожигаясь крапивой, и натянула накидку через голову. Мокрый холодный холст неприятно облеплял тело, зато прикрывал наготу. Мелисанда медленно двинулась на север, держась позади зарослей ежевики и лещины, — и вдруг увидела коней.
Полсотни или больше всадников, остановившись к западу от деревни, наблюдали за английским лагерем. Знамени не было — Мелисанда все равно не распознала бы герб, — однако ей было ясно, что малочисленная английская армия не станет держать в тылу такое количество всадников. Значит, они французы. Мелисанда, сама француженка, воспринимала их как врагов и потому сжалась в кустах, чтобы яркий налатник не бросился в глаза.
Ее вдруг охватила тревога: налатник, прикрывавший наготу, ощущался как тяжесть, на сердце делалось неспокойно.
— Прости, — взмолилась она Богоматери. — Прости, что надела налатник! Спаси Ника!
Никакого отклика она не почувствовала — в голове звенела тишина.
Она нарушила клятву. Она обещала Деве не носить налатник, считая, что стоит ей надеть отцовский герб — и Нику не миновать смерти. А теперь солнце и сокол красовались у нее на груди, и Дева не отвечала на призыв — зарок был нарушен. Мелисанду, мокрую и продрогшую, вдруг затрясло.
Ник неминуемо погибнет, она в этом не сомневалась.
И она сорвала с себя налатник, чтобы Ник остался жить.
Сжавшись от холода и страха, она шептала молитву, а на севере — позади всадников, за деревней, за краем неба — вновь разносились звуки сражения.
* * *
— Убивали французов прежде — убьем и сейчас! — крикнул Томас Эвелголд. — За Англию!
— За Уэльс! — подхватил кто-то.
— За святого Георгия!
— За святого Давида Валлийского!
С боевыми кличами стрелки кинулись на нового врага. После первого разгрома французов кое-кто уже подсчитывал суммы выкупа за пленных — те, без шлемов и со связанными руками, сидели теперь позади кольев под присмотром лучников, из-за ран оставшихся в тылу. Остальные стрелки устремились вперед — убивать новых врагов и брать новых пленников.
Лучники налетели единым вихрем. Уже наловчившись опрокидывать наземь вязнущих в грязи латников, они обрушились на французский фланг, гвоздя шлемы молотами и добивая врагов ударом ножа в глаз. От груды поваленных тел неслись стоны, дальше поле кишело закованными в сталь латниками: задние ряды теснили передние — те, спотыкаясь о трупы, пытались перебраться через тела и попадали под молоты и ножи лучников, и все же неотступно двигались вперед. У одних на шее болтались золотые и серебряные цепи, великолепные доспехи других указывали на богатство или высокий сан владельца. Таких лучники брали в плен: убивали спутников жертвы и, окружив латника, как стая охотничьих псов, угрожали и запугивали до тех пор, пока жертва не сдергивала с руки латную перчатку.
— Подходи, выродок! — ревел Том Скарлет латнику с красным лебедем на гербе и с золотыми бляхами на красном бархатном поясе.
Шлем украшала серебряная окантовка, под поднятым забралом блестели голубые глаза. Протиснувшись между телами, латник двинул копьем в живот Скарлету, Том отбил удар алебардой. Второй француз, с таким же красным лебедем на налатнике, рубанул по алебарде широким мечом, но тот лишь отскочил от обитой железом рукояти. Скарлет, выставив вперед алебарду, стукнул наконечником в стальной нагрудник с красным лебедем: копейщик отступил, зато мечник вновь замахнулся. Скарлет едва успел отбить удар рукоятью, как вдруг возникший рядом Уилл Склейт с ревом взмахнул над французом алебардой и легко сокрушил стальной шлем, словно тот был сделан из пергамента. Из развешенного шлема мечника брызнули мозги и кровь, и силач Склейт потянул на себя алебарду с молотком на обухе.
— Оставь второго, Уилл! Он богатый! — крикнул Том Скарлет.
Враг вновь занес копье. Скарлет успел ухватить древко рукой и рвануть на себя: копейщик споткнулся и упал, и Скарлет, зацепив его за нижний край шлема, оттащил француза за спины лучников. Пока Уилл Склейт вместе с дюжиной стрелков сэра Джона гвоздил молотом остальных, Скарлет развернул француза лицом к себе.
— Богатый?
Копейщик смотрел на врага с ненавистью, и Скарлет, вытащив нож, приставил острие к левому глазу француза.
— Если богатый, останешься жить. Если бедный — умрешь.
— Je suisle comte de Pavilly, — признался пленный. — Je me rends! Jе me rends!
— Богатый или нет? — добивался своего Скарлет.
— Том, сзади! — крикнул Хук: на Скарлета шел француз.
Том обернулся, и в этот миг граф де Павийи, метнувшись снизу, вонзил нож ему в пах. Скарлет захрипел, граф ударил снова — на этот раз в живот, взрезая и кромсая плоть. Тут алебарда Уилла Склейта мелькнула в воздухе, словно коса, и вонзилась графу в лицо, ломая остатки зубов и вгоняя обломки внутрь черепа. Графская кровь смешалась с кровью Скарлета, два тела — богача и бедняка — рухнули на землю. Склейт выдернул алебарду из мешанины стали и костей, — и вдруг внезапный натиск французов отбросил его назад.
Хука тоже оттеснили латники.
Французы клином втиснулись в строй лучников. Прежде те побеждали лишь потому, что оказались подвижнее врага и нападали раньше французов, теперь же враг нашел способ их одолеть. Французы подступали строем, плечо к плечу, и нападали первыми, так что англичанам оставалось лишь отбивать удары. Стоило лучнику поскользнуться или при широком замахе потерять равновесие — в воздухе мелькал вражеский клинок, и англичанин оседал в грязь, где его забивали булавами.
— Убивать! — крикнул сеньор де Ланферель, шедший во главе отряда. — По одному! Бог даст время перебить всех! Сен-Дени! Монжуа!
Ланферель не сомневался в победе. Французы — в панике поддавшиеся англичанам, как бессловесный скот на бойне, — теперь проникались его спокойствием и уверенностью, чувствуя наконец, что кто-то принял ответственность за их судьбы.
Хук заметил яркий налатник с солнцем и соколом.
— Том, сзади! — крикнул он Скарлету, еще успев увидеть, как латник в красно-белой накидке метнулся с земли, однако дальше смотреть было некогда: перед ним стоял Ланферель.
Француз занес алебарду, и Хуку пришлось отступить, чтобы удар не сбил его с ног. При следующем шаге он чуть не упал, угодив ногой в борозду, но за спиной оказался наклонно врытый кол, и Хук устоял. Он двинул алебардой в сторону Ланфереля, однако француз, отведя удар, вновь кинулся вперед. Хук отшатнулся было за кол, но заостренный конец впился в стеганую куртку, и Хук, пригвожденный к месту, в панике замер.
— Шагни вперед, — велел святой Криспин.
Хук с силой рубанул перед собой алебардой, пытаясь потверже упереться ногами в раскисшую землю. Ланферель, не ожидавший нападения, отвел руку с оружием. Лезвие Хуковой алебарды лишь скользнуло по доспеху француза, зато при выпаде куртка отцепилась от кола, и Хук отступил назад: клинок кого-то из латников Ланфереля, занесенный над рукой Хука, бесцельно рубанул пустое пространство.
— Мечтал с тобой увидеться, — бросил Ланферель.
— Не терпится сдохнуть? — прорычал Хук.
Ему пока удалось выжить, страх слегка притупился. Он отбил два чьих-то меча, нацеленные на незащищенные ноги, ему на помощь подоспели Том Эвелголд и Уилл из Дейла.
— Том погиб, — доложил Уилл, отводя топором чье-то копье.
— А Мелисанда? — спросил Ланферель.
— Насколько я знаю, жива, — ответил Хук.
Ланферель вновь отбил его выпад, но Хук замахивался не в полную силу и поэтому не потерял равновесия. Он тут же ударил Ланфереля обухом по руке — удар вышел слабым, француз улыбнулся.
— Она жива, а ты покойник.
Ланферель принялся сыпать короткими, тщательно выверенными ударами то в корпус, то в ноги, так что Хук не мог ни защититься, ни ударить в ответ — оставалось лишь отступать. Лицо Ланфереля, несмотря на запекшуюся кровь у виска, было пугающе спокойным. Француз не отводил взгляда от глаз Хука, и Ник знал, что стоит пропустить удар — и смерти ждать не придется. Том Эвелголд явно думал о том же: оттолкнув чье-то копье и увернувшись от меча, он подскочил к Ланферелю справа и, держа алебарду наперевес, как копье, с проклятием кинулся вперед, целя копейным наконечником французу в набрюшник, чтобы клинок, пронзив латы и кольчугу, взрезал врагу низ живота. Ланферель, в последний момент вздернув тупой конец древка, отвел вражескую алебарду, так что удар пришелся в нагрудный панцирь: миланская броня выдержала натиск, лезвие соскользнуло, и Ланферель, резко дернув головой, ударил поднятым забралом в лицо Эвелголду. Кто-то из французов вонзил меч сентенару в бедро и провернул клинок. Том Эвелголд оступился, из ноги и из разбитого носа хлынула кровь. Удар в лицо его ослепил, сентенар не увидел нацеленного в лицо наконечника французской алебарды. Падая, Эвелголд резко вскрикнул, чей-то топор, прорубив кольчугу и куртку, вонзился ему в живот — и французы, осторожно ступая по грязи, двинулись дальше сквозь колья, направляясь к английским тылам.
— Подходи ближе! — крикнул Хуку святой Криспин.
— Не могу.
Том Эвелголд корчился в судорогах, кто-то из французских латников ткнул ему в живот мечом. Хлынула густая кровь, через мгновение сентенар затих. Французы шли вслед Ланферелю плотной стеной, клин все утолщался, и, хотя лучники сопротивлялись изо всех сил, враг все же продвигался вперед. Колья лишь помогали французам не оскальзываться в жидкой грязи, и англичане мало-помалу отступали. Хук пытался было собрать и выстроить стрелков, чтобы отразить натиск, но без доспехов лучникам было не одолеть хорошо обученных латников, и, хотя до полного разгрома еще не дошло, англичан все неотступнее теснили назад.
Хук пытался выстоять. Обмениваясь ударами с Ланферелем, он понимал, что победить стремительного противника ему не удастся: Ланферель уступал Хуку в силе, зато ударами сыпал быстрее.
— Жаль Мелисанду, — заметил Ланферель. — Ей будет тебя не хватать.
— Выродок, — прорычал Хук, целя во француза алебардой.
Ланферель отбил удар, но Хук, отводя оружие назад, зацепил алебардой лезвие его топора и во всю мощь потянул на себя. В глазах Ланфереля мелькнуло удивление, он отпустил древко. Хук едва устоял на ногах.
— Женщины, правда, недолго помнят о потере, — продолжал француз. — Найдет себе другого…
Он подхватил с земли чужую алебарду, нагнувшись так быстро, что Хук не успел напасть, а когда сообразил, было уже поздно.
— Или отправлю ее обратно в монастырь, — договорил Ланферель, — пусть будет невестой Христовой.
Француз, усмехнувшись, принялся орудовать новой алебардой.
— Уйди с дороги, — рявкнул святой Криспин.
— Я буду драться! — крикнул в ответ Хук, отчаянно желая лишь одного — прикончить ненавистного Ланфереля. — Я его убью!
Он шагнул было вперед, но алебарда, мелькавшая перед Хуком с быстротой кнута, не давала подойти.
— С дороги, черт тебя раздери! — взревел чей-то голос, явно не святого Криспина.
Хука бесцеремонно отбросили в сторону — и сэр Джон Корнуолл с латниками, держа копья наперевес, обрушились на французов: стальные копейные жала против латных доспехов. Хук, шатаясь, отступил к Уиллу Склейту, который гвоздил французов молотом. Ланферель, разразившись кличем, бросился в атаку, за ним, продираясь по грязи, кинулись остальные. Чья-то алебарда стукнула Хука по шлему, и он, нетвердо стоявший на ногах, рухнул наземь. Удар, хоть и не сильный, отдавался звоном в голове. Лезвие, скользнув по шлему, прорубило куртку на плече почти до кольчуги. Француз уже отводил алебарду, чтобы вонзить копейный клинок Хуку в живот или грудь, но Ник, приподнявшись, всадил алебарду в пах врагу. Как и тот удар, что свалил Хука наземь, толчок вышел несильным, но его хватило, чтобы француз скорчился от внезапной боли. Когда Уилл из Дейла вздернул Хука на ноги, тот нацелился на француза копейным жалом и с криком всадил оружие во врага: клинок, вонзившись в грудь, прорвал кольчужный капюшон и вышел у горловины панциря. Вдавив клинок глубже в грудную клетку, Хук увидел, как кровь, заполнившая нижнюю часть вражеского шлема, хлынула наружу через отверстия забрала. Чей-то меч ударил Хуку в правый бок, но кольчуга выдержала, и Ник, развернув алебарду вместе с висящей на ней жертвой, сбил нападавшего с ног.
Теперь, держа умирающего перед собой, как таран, Хук ринулся на французов. Склейт и Уилл из Дейла бросились вслед, крича:
— Святой Георгий!
— Святой Криспин! — орал Хук, тесня ряды французов телом раненого.
Он попробовал высвободить алебарду, изо рта жертвы хлынула кровь. Кто-то ударил Хука пикой, но идущий следом Джефри Хоррокс двинул нападавшего молотом: утяжеленное свинцом железо глухо стукнуло в шлем, француз откинул голову и осел в грязь. Раненый, висевший на Хуковой алебарде, наконец свалился, и освобожденный от обузы Хук принялся рубить врагов направо и налево.
— Бей мерзавцев! Бей! — кричал он.
За ним шли лучники, с появлением сэра Джона давшие волю боевой злости.
Сэр Джон дрался с Ланферелем, обмениваясь стремительными ударами, за которыми невозможно было уследить. Английские латники нападали с обеих сторон так яростно, что воины Ланфереля бессознательно отступали назад, заботясь лишь о том, чтобы отбиться от новых врагов. Кто-то при этом спотыкался о лежащие позади трупы и падал, и тогда англичане, с искаженными от усилий лицами, всаживали в противников копья и пробивали доспех топорами. Внезапная атака ввергла французов в панику, они пытались отходить — и попадали в руки лучников, окруживших их с флангов. Тогда понеслись крики о сдаче, кто-то в знак поражения сдирал с рук латные перчатки.
— Слишком поздно, — ухмыльнулся Уилл из Дейла навстречу вражескому латнику и рубанул топором по оплечью, рассекая кирасу до ребер.
Другой француз в покореженных латах полз на четвереньках по грязи, харкая кровью и обливаясь слезами из невидящих глаз, покуда ближайший лучник не опрокинул его на землю и не прикончил ударом ножа. Юный Хоррокс забивал до смерти какого-то графа, гвоздя его алебардой по спине и выкрикивая оскорбления.
Оставался лишь Ланферель, все еще бьющийся с сэром Джоном, и по молчаливому соглашению английские латники не вмешивались. Оба противника, крепко уперев ноги в землю, сыпали ударами, не уступая друг другу в силе и стремительности — два прославленных победителя европейских турниров, француз и англичанин, привыкшие к пышным почестям, восхищению женщин, ярким флагам и рыцарской учтивости. Теперь они дрались посреди трупов, под стоны и крики раненых, на поле, пропитавшемся дерьмом и кровью.
Исход определила случайность. Ланферель в обманном выпаде взмахнул алебардой слева от сэра Джона, мгновенно выпрямился и ударом вынудил противника отступить вправо. Под ногу сэру Джону попало копыто издохшего жеребца. От тяжести оно дрогнуло, сэр Джон, поскользнувшись, упал на колено — и Ланферель, молниеносный как змея, перевернул алебарду и гулко ударил сэра Джона по шлему. Англичанин, во весь рост растянувшись поверх окровавленной конской туши, судорожно пытался найти опору и подняться на ноги, когда Ланферель занес алебарду для последнего удара.
И сделал выпад.
* * *
Французов, выживших после первой атаки, второй полк теперь теснил на англичан, ожидающих врага за валом убитых и умирающих латников. Слишком многие из высшей французской знати теперь превратились в груду мертвых или истекающих кровью тел с раздробленными костями, вырванными внутренностями, вытекшими из помятых шлемов мозгами, выколотыми глазами и взрезанным чревом. Одни рыдали, другие взывали к Богу, жене или матери, но так и не получали утешения ни от женщин, ни от Бога.
Король Англии шел вперед. Отбросив с пути чей-то труп, лежавший поверх двух других, он повел войско на врага, посмевшего не принять назначенного Богом государя. Латники следовали за ним, круша измотанных и вязнущих в грязи французов алебардами, булавами и молотами, наваливая новые груды трупов, оставляя за собой окровавленные и искалеченные тела раненых, тщетно взывающих о помощи. Несмотря на оклики тех, кто советовал королю не рисковать собой, Генрих шел во главе войска — в помятом и изрубленном шлеме с отломанным зубцом золотой короны, но полный священной радости от лицезрения поверженных врагов, гибель которых он считал свидетельством божественного провидения. Пашня под ногами превратилась в сплошное кровавое болото, латники брели в месиве из грязи, дерьма и крови, сражались и гибли, — и душа Генриха воспаряла к небу: Бог был на его стороне. Черпая силу в этой уверенности, английский король вел войско на врага.
* * *
Ланферель, с силой размахнувшись, сделал выпад, как вдруг чья-то алебарда жестко и мощно зацепила его за левый наплечник и потянула назад, нацеленный удар пришелся мимо сэра Джона. Ланферель, устояв на ногах, развернулся к новому врагу и вдруг замер.
Алебарда, которой его оттащили от сэра Джона, теперь оказалась приставленной к его рту, копейный наконечник прижимал губу к зубам. Напротив Ланфереля стоял Хук.
— В прошлый раз, когда вы дрались, он дал тебе встать, — напомнил Хук. — Может, отплатишь тем же?
— Мы в бою, а не на турнире, — сдавленно проговорил француз: приставленная к зубам алебарда мешала говорить.
— А если бой — что мне мешает тебя прикончить?
Сэр Джон поднялся с земли, но не вмешивался, лишь наблюдал за происходящим.
— Мелисанда тебя не простит, — ответил Ланферель и, увидев сомнение в глазах Хука, подобрался было для удара, но стальное жало уперлось в зубы, поранив верхнюю десну.
— Давай попробуй, — пригрозил Хук.
Сэр Джон не сводил глаз с обоих.
— Только попробуй, — повторил Хук, не отрывая взгляда от лица француза. — Сэр Джон, он вам нужен?
— Он твой, Хук.
— Ты мой, — сообщил Хук Ланферелю.
— Je me rends,— признал тот, выпуская из рук алебарду.
— Шлем долой, — велел Ник, отводя окровавленный клинок от лица француза.
Ланферель снял шлем, кольчужный капюшон и кожаный подшлемник, длинные черные волосы рассыпались по спине. Отдав торжествующему Хуку правую перчатку, француз позволил увести себя в тыл, где лучники стерегли остальных пленных.
— Не связывай мне руки, — попросил враз осунувшийся Ланферель.
— С чего вдруг?
— Я знаю, что такое честь, Николас Хук. Я сдался в плен и даю слово, что не буду вступать в бой и не попытаюсь сбежать.
— Тогда жди здесь.
— Буду ждать, — пообещал француз.
Хук крикнул пажу, чтоб Ланферелю принесли воды, и вернулся на поле, где в очередной раз стихала битва. Второму полку повезло не больше первого: пополнив груды трупов новыми телами, уцелевшие французы потянулись через пашню к северному концу поля, оставляя за собой погибших, раненых и пленных. Сотни пленных. Герцоги, графы, бароны и рыцари в заляпанных грязью и кровью налатниках стояли в тылу английского войска и, едва веря своим глазам, наблюдали, как остатки двух французских полков бредут прочь с поля битвы.
Оставался третий полк. Под развевающимися на ветру знаменами латники, садясь на коней, посылали оруженосцев за длинными пиками.
— Стрелы, — шепнул Хуку святой Криспиниан. — Тебе понадобятся стрелы.
День еще не закончился.
* * *
Мелисанда ждала.
Английские повозки с имуществом стояли в деревне Мезонсель и на промокших окрестных пастбищах. Несколько телег ползли вверх по склону: пажи и слуги вели вьючных лошадей на защиту английской армии, сражавшейся на плато. Осталось ли что-то от армии — Мелисанда не знала. Сначала она видела, как с плато к Мезонселю потянулись редкие воины — судя по движениям, раненые. Чуть погодя стали появляться другие, не похожие на спасающихся от врага беглецов: то в деревню вели пленных. Паники Мелисанда не заметила — значит, англичане держались твердо и не пытались бежать с поля боя, хотя она каждый миг боялась увидеть, как с плато на равнину хлынет поток воинов, спасающихся от одержимых местью французов.
Вместо этого французские всадники явились с запада. Ворвавшись в деревню, они первым делом перерезали пажей и затем, спешившись, принялись грабить английский обоз. Крестьян, пришедших раньше, они оттеснили прочь. Трех десятков англичан — латников и раненых стрелков, оставленных стеречь лагерь, оказалось слишком мало, чтобы отбить нападение: выпустив все стрелы в крестьян, они отступили на плато, к армии, за ними последовали женщины. Отыскав дом, где ночевал король, всадники прикончили священника и двух пажей, охранявших ценности, и принялись грабить. Кто-то, накинув на плечи алую мантию с меховой оторочкой, водрузил на голову корону и принялся расхаживать взад-вперед под дружный хохот остальных.
Мелисанда не понимала происходящего. Закрыв глаза и скорчившись на земле, она молилась, чтобы Ник не погиб.
* * *
Хук был жив.
Два французских полка отступали по раскисшей пашне, оставляя за собой груды тел в измазанных грязью латах. Третий полк, меньше прежних, но все же превосходящий силы англичан, готовился к бою. Латники садились на коней. Запели трубы. Всадники, держа пики стоймя, тронули коней вперед и через несколько шагов остановились: между ними и противником еще оставались спешенные французы, наступать было рано.
— Стрелы! — скомандовал своим Хук.
— Нету! — тут же отозвался Уилл из Дейла.
— Есть! — крикнул Ник.
Подхватив лук, он вскинул его на плечо и повел свой отряд на поле, усыпанное трупами французов. Между телами в изобилии торчали стрелы: у тех, что ударились острием в прочные латы, наконечник безнадежно затупился или погнулся, зато другие вполне годились для выстрела. Неповрежденные наконечники со сломанных стрел Хук тут же пересаживал на уцелевшие древки. Заодно он обыскивал тела французов. Найдя на ком-то серебряную цепь, он бросил ее в мешок со стрелами. Латники тоже бродили между трупами — оттаскивали мертвых от живых, приводили в чувство выгодных пленников и убивали тех, кто был слишком беден для выкупа или слишком изранен, чтобы выжить.
Хук потянул на себя стрелу с серым оперением, застрявшую в чьем-то налатнике, и француз, которого Ник считал мертвым, внезапно шевельнулся, застонал и повернул к лучнику голову. Откинув вражеское забрало, Хук увидел полные страха глаза.
— Aidez moi,— произнес француз, задыхаясь.
Хук не увидел ни ран, ни пробоин в доспехе, но, когда он попробовал приподнять француза, тот вскрикнул и потерял сознание от боли, Хуку оставалось только уложить его обратно. Взяв стрелу, он двинулся дальше.
— Ник! — позвал Уилл из Дейла.
Хук вскинул голову. Сквозь остатки двух полков, бредущих с поля, навстречу англичанам пробирался одинокий всадник — невысокий и хрупкий, в полных латных доспехах, но с одним мечом вместо оружия и на пегой кобылке вместо боевого коня. Поверх белого налатника с двумя нарисованными алыми секирами посверкивала на шее тяжелая золотая цепь. Откинув забрало, всадник оглядывал тела, словно кого-то искал. Увидев рассматривающих его лучников, он придержал коня.
— Выродок нарывается, — предположил Уилл из Дейла.
— Нет, просто смотрит, — отмахнулся Хук. — Совсем слабак, пусть его.
Он подобрал стрелу, затем другую и вновь взглянул на всадника. Тот вдруг вытащил меч из ножен и дал шпоры коню.
— А может, и нарывается. — Ник скинул с плеча лук, упер нижний конец в чью-то кирасу под ногами и накинул тетиву на верхний наконечник.
Всадник вновь остановился, на этот раз шагах в двадцати от лучников, вглядываясь в мешанину доспехов и трупов. Словно завороженный, он долго не отводил глаз от тел, сваленных одно поверх другого, затем внезапно выпрямился. Высоким голосом выкрикнув боевой клич, он пришпорил пегую лошадку и направил ее прямо на Хука. Кобыла рванула вперед, из-под копыт полетели комья грязи.
— Вот же дурак, — злобно сказал Ник.
Выбрав стрелу с тонким наконечником, он уложил ее на тетиву и вскинул лук — одновременно еще с дюжиной лучников. Он надеялся, что всадник отвернет в сторону, но тот несся вперед, целя мечом прямо в него. Хук не задумывался. Тетива отошла к правому уху, Хук отследил поступь лошади и движение всадника, выхватил взглядом открытое забрало и необычно яркие глаза — и отпустил тетиву.
Стрела прошла через правый глаз, голову всадника ударом откинуло назад. Меч упал, кобыла замедлила шаг и растерянно остановилась шагах в четырех от Хука.
Лучники разразились торжествующим криком. Мертвый всадник медленно свалился с седла, мягко скользнув вбок и внезапно обрушившись на землю грудой доспехов.
— Уведи лошадь, — велел Ник Хорроксу.
Подойдя к трупу, он вытащил стрелу из разбитой глазницы, чтобы снять с шеи всадника толстую золотую цепь, — и замер. На цепи висела подвеска — толстый, оправленный в серебро диск из белоснежной слоновой кости, на котором красовалась фигурка антилопы, вырезанная из черного янтаря.
— Дурак. Глупыш-несмышленыш… — Хук снял с мальчишки слишком большой для него шлем и взглянул в искалеченное лицо сэра Филиппа де Руэля.
— Совсем малец! — удивился Хоррокс.
— Мелкий глупыш, вот он кто, — ответил Хук.
— А что он тут делал?
— Смелость показывал, прах его побери.
Хук снял с Филиппа тяжелую золотую цепь и подошел к тому месту, где мальчишка вглядывался в груду тел. Там, поваленное на два чьих-то трупа, лежало тело в пропитанном кровью налатнике — на ярко-алом фоне Хук с трудом разглядел контуры двух алых секир. Горло под откинутым шлемом было рассечено до самого позвоночника.
— Он пришел искать отца, — бросил Ник Хорроксу.
— Ты-то откуда знаешь?
— Знаю. Дурак несчастный. Просто пришел искать отца…
Хук швырнул подвеску в мешок, выбрал стрелу с тонким наконечником и повернулся к английскому строю.
Король в зазубренном шлеме и в налатнике, рассеченном ударами вражьих клинков, взбирался на своего белого мерина, чтобы лучше видеть врага. На дальнем конце поля, позади бредущих к лагерю остатков французского войска, Генрих разглядел третий полк французов с поднятыми пиками. И напомнил себе, что у английских лучников кончились стрелы.
Гонец принес известие о том, что французы напали на обоз, и король обернулся в седле, чтобы оглядеть войско. Сотни воинов сторожили французских пленных, которых явно было больше, чем латников в его армии. Генрих окинул взглядом строй: там, где в начале битвы стояло девять сотен латников, теперь осталась лишь тонкая шеренга — слишком многие из латников и стрелков, захватив в плен французов, ушли их стеречь. Кое-кто из лучников, правда, вышел в поле собирать стрелы. Король одобрительно кивнул, хоть и знал, что набранных стрел все равно не хватит на всех коней третьего полка. От Генриха не ускользнуло, что какой-то безумец француз вздумал напасть на лучников. Поморщившись от криков, которыми стрелки встретили гибель смельчака, король вновь обратил взор к армии.
В войске царил беспорядок. Генрих знал, что стоит врагу пойти в атаку — строй выправится, однако сейчас в тылу у англичан оказались сотни пленных, годных в битву. Хотя у них отобрали шлемы и оружие, им ничего не стоило напасть сзади: руки связаны не у всех, свободные запросто развяжут остальных, и сотни врагов бросятся на опасно поредевший строй англичан. С теми французами, что грабили сейчас лагерь, можно было подождать: главное — отбить третью атаку французских рыцарей, а для этого понадобится каждый клинок его немногочисленной армии. Как бы долго ни пришлось врагам пробираться верхом через устланное трупами поле, рано или поздно они его одолеют, и длинные вражеские пики ударят в англичан. Генриху нужны были воины.
А воины смотрели на короля, прикрывшего глаза, и понимали, что он возносит молитву к своему суровому Богу, который до сих пор спасал английскую армию. Генрих молился о том, чтобы Божье милосердие не иссякло, и пока он шептал молитву — ответ пришел сам собой. Ответ настолько удивительный, что на миг король замер. Затем, напомнив себе, что с ним говорил сам Господь, Генрих открыл глаза.
— Убейте пленных, — приказал он.
Латник из ближайшего окружения воззрился на короля, подозревая, что ослышался.
— Государь?..
— Убейте пленных!
Тогда пленники не смогут напасть на англичан, а стерегущие их воины отправятся на битву.
— Убить пленников! Всех! — крикнул Генрих, рукой в латной перчатке указывая на пленных врагов. Кто-то из латников наскоро прикинул — французов захватили около двух тысяч. Генрихов жест указывал на них всех. — Убить! — повторил король.
Французская орифламма призывала к беспощадности. Значит, пощады не будет.
Пленные должны умереть.
* * *
Сеньор де Ланферель мрачно бродил позади английского строя. Окинув взглядом восседающего на коне Генриха в побитом шлеме, он отвел глаза и вдруг увидел герцога Орлеанского, племянника французского короля. Пленного герцога в окровавленном налатнике держал за руку лучник в одежде с королевским гербом. Юный Орлеан, всегдашний красавец и умница, теперь выглядел понурым и больным.
— Мессир… — Ланферель опустился на одно колено.
— А вы из-за чего? — убитым голосом спросил герцог.
— Грязь, — ответил Ланферель, поднимаясь.
— Боже мой. — Юноша содрогнулся — вряд ли от боли (тяжелых ран ему не причинили), скорее от стыда. — Алансон погиб. Бар и Брабант тоже. И Санс.
— Архиепископ? — переспросил Ланферель, которого смерть князя церкви поразила больше, чем гибель трех самых высокородных герцогов Франции.
— Его просто выпотрошили, Ланферель. Выпустили кишки. И д'Альбре погиб.
— Коннетабль?
— Погиб, — подтвердил герцог. — Бурбона взяли в плен.
— Боже милостивый, — выдохнул Ланферель, потрясенный отнюдь не известием о гибели коннетабля Франции и пленении герцога Бурбонского, победителя Суассона, а зрелищем того, как к герцогу Орлеанскому подводят маршала Бусико, лучшего воина во всей Франции.
Бусико, глянув на Ланфереля и герцога, покачал седой головой.
— Похоже, мы просто обречены на английское гостеприимство, — буркнул он.
— В прошлый раз меня содержали вполне прилично, — заметил Ланферель.
— Вам что, собирать выкуп второй раз? — потрясение спросил Бусико. Его белый налатник с алым двуглавым орлом запятнался кровью, отполированные прошлой ночью доспехи покрывали царапины и грязь. Маршал сокрушенно оглядел остальных пленных. — И каково там?
— Кислое вино, неплохое пиво, — ответил Ланферель. — И дождь, разумеется.
— Дождь, — горько повторил Бусико. — Он-то нас и погубил. Дождь и грязь.
Маршал с самого начала был против того, чтобы вступать в битву с войском Генриха: английских лучников он опасался при любой погоде. Пусть себе бредут в Кале, говорил он тогда, а французам лучше бросить силы на отвоевание Гарфлёра. Однако юные горячие герцоги вроде Орлеана настояли на битве.
Бусико ощутил прилив желчи и острое желание обрушить обвинения на герцога, но сдержался.
— Климат, значит, в Англии неприветливый, — вместо этого произнес он. — А женщины?
— Женщины наоборот, — ответил Ланферель.
— Без женщин не обойтись, — заметил маршал Франции, разглядывая пасмурное небо. — Сомневаюсь, что Франция соберет нам выкуп, скорее придется торчать в Англии до смерти, надо же будет как-то проводить время.
Ланферель подумал о Мелисанде — где она сейчас… Ему вдруг безудержно захотелось ее увидеть, перемолвиться словом. Однако рядом сновали лишь незнакомые женщины, разносящие воду раненым. Священники обращались к воинам с последним утешением, лекари склонялись над изувеченными бойцами, перерезали пряжки доспехов, снимали покореженную сталь с размозженной плоти и придерживали умирающих, заходящихся в агонии. Увидев одного из своих бойцов, Ланферель предоставил герцога и маршала их стражам и, подойдя, склонился над латником, левая нога которого была чуть не полностью разрублена ударами топора. Кто-то перевязал бедро тетивой, но из разодранной раны все равно сочилась густая кровь, выплескиваясь с каждым ударом пульса.
— Сочувствую, Жюль, — сказал Ланферель. Латник мотал головой из стороны в сторону, кровь из закушенной губы капала на под бородок. — Ты не умрешь, — пообещал Ланферель, зная, что говорит неправду.
Заслышав яростные крики, он повернул голову и не поверил своим глазам. Английские лучники убивали пленных. На миг Ланферель заподозрил, что лучники сошли с ума, однако тут же разглядел, что ими командует латник в одежде с королевским гербом. Пленники, хоть и со связанными руками, пытались бежать. Стрелки их настигали и перерезали горло кинжалом, к месту бойни бежали новые лучники с ножами наготове. Кто-то из латников оттаскивал пленных в сторону, не теряя надежды поживиться с выкупа. Самых знатных и ценных пленников — вроде маршала Бусико и герцогов Орлеанского и Бурбонского — ограждали от расправы, остальных же безжалостно убивали. Ланферель понял: английский король боится, что при наступлении третьего полка пленники нападут с тыла, и потому приказал их перерезать. Такое решение, хоть и здравое, поразило француза. Увидев приближающихся лучников, он потрепал своего бойца по плечу.
— Прикинься мертвым, Жюль.
Другого способа отвратить расправу не было: без оружия никого не защитишь. Ланферель поспешил на поиски сэра Джона: тот сумеет оградить его от лучников, а если командующего найти не удастся — можно попробовать добежать до Трамкурского леса и спрятаться в гуще боярышника.
Французы пытались защищаться, но оружия у пленных не было, и лучники, легко переступая по грязи, валили их алебардами хладнокровно и сноровисто. Кто-то из пленников попытался добраться до английских коней — около тысячи стояло под седлами на южном краю поля, — однако пажи, приставленные стеречь скакунов, вскочили верхом и отогнали беглецов туда, где шла резня. На поле царила паника, лилась кровь, слышались крики — одних убивали, других тут же подгоняли к месту бойни. Со всех сторон стекались все новые лучники, пленные пускались бежать через вязкую грязь в поисках спасения, но спасения не было.
Не было его и для Ланфереля. Он сумел добраться до правого фланга английского строя, где у края леса уже занялся огнем домик егеря, из гущи пламени и дыма неслись вопли гибнущих. Лучники, поджегшие дом, при виде Ланфереля кинулись за ним, и он свернул к северу, но между ним и знаменами сэра Джона, развевающимися над строем, оказался еще отряд стрелков. К огромному своему облегчению, Ланферель узнал высокую фигуру и смуглое лицо Николаса Хука.
— Хук! — крикнул он. Лучник не услышал. — Мелисанда!
Ланферель надеялся, что имя дочери перекроет визг и вопли. Вновь зазвучали трубы, собирая англичан под знамена.
— Хук! — отчаянно взревел Ланферель.
— Зачем тебе Хук? — спросил кто-то рядом, и Ланферель, обернувшись, увидел четверых стрелков. — Ты его знаешь? — продолжал высокий тощий лучник с длинным подбородком, держащий в руке окровавленную алебарду.
Ланферель попятился.
— Отвечать будешь? — настаивал лучник, ступая вслед за Ланферелем и ухмыляясь при виде его испуга. — Ты, поди, из богатых? Коль так — оставим жить. Если очень-очень богат.
Лучник полоснул алебардой по ногам француза, рассчитывая прорубить колено и повалить врага, однако тот успел отступить на шаг и не споткнуться в грязи, клинок его не задел.
— Я богат, — без особой надежды признался Ланферель, пытаясь стать поустойчивее. — Очень богат.
— Да он знает английский! — сообщил стрелок спутникам. — Богатый, да еще и говорит по-нашему.
Он выбросил вперед алебарду, копейное жало ударило в набедренник, но сталь выдержала, наконечник лишь скользнул по бедру.
— Так зачем ты звал Хука? — спросил стрелок, отводя оружие для следующего удара.
Ланферель примирительно поднял руки.
— Я его пленник.
Высокий стрелок захихикал.
— Наш Ник? Добыл богатенького пленника? Нет, так не пойдет!
Он нацелил алебарду в грудь Ланферелю, и тот сделал шаг назад, вновь умудрившись не оступиться. Он беспомощно огляделся вокруг в надежде подхватить с земли чье-нибудь оружие. Англичанин, заметив страх на его лице, откровенно ухмыльнулся. Стеганая куртка, надетая на лучнике поверх кольчуги, в нескольких местах была рассечена клинком, так что шерстяная набивка свисала наружу окровавленными клочьями. Красный крест святого Георгия полинял от дождя, отчего налатник с изображением солнца и звезд казался кроваво-красным.
— Незачем Нику Хуку богатеть, — рявкнул лучник и замахнулся алебардой, чтобы опустить ее на незащищенную голову Ланфереля.
И в этот миг француз увидел меч. Короткий, дешевый, неуклюжий меч перевернулся в воздухе. На мгновение Ланферелю показалось, что оружие нацелено в него. И вдруг он понял, что меч брошен ему в подмогу. Клинок, описав круг, перелетел через плечо стрелка, и Ланферель, дотянувшись, успел схватить рукоять. Лезвие алебарды, движимой недюжинной силой лучника, уже устремилось вниз, Ланферелю не оставалось времени отбить удар — он метнулся вперед, уходя из-под топора, и всем весом тела, облаченного в латы, ударил стрелка в грудь, опрокидывая его назад. Древко алебарды стукнуло француза по левой руке, занесенный меч Ланфереля резанул по мешку со стрелами на боку англичанина. Кто-то из остальных стрелков нацелился во врага алебардой, но Ланферель отбил удар и с обычной своей стремительностью полоснул мечом по лицу высокого лучника. Тот отлетел в сторону с окровавленным носом и рассеченной щекой, и Ланферель вновь отступил, нацелив клинок на противника.
Теперь перед французом стояли трое. У двоих, правда, не хватало духу драться, так что оставался один — высокий. Оглянувшись, стрелок увидел приближающегося Хука.
— Мерзавец! — рявкнул он Нику. — Ты дал ему меч!
— Он мой пленник, — ответил тот.
— Король приказал пленных убить!
— Так убей его, Том, — кивнул Хук, явно получая удовольствие от происходящего. — Убей!
Том Перрил, повернувшись обратно к французу, увидел бешенство в глазах Ланфереля, припомнил стремительность, с которой тот отводил удары, и опустил алебарду.
— Убей его сам, Хук, — осклабился он.
— Мессир, — обернулся Хук к Ланферелю, — этому человеку обещали денег, если он изнасилует вашу дочь. Он своего не добился. Но пока он жив, Мелисанде грозит опасность.
— Тогда убей его, — предложил Ланферель.
— Нельзя, я дал обет Богу.
— Зато я не давал никаких обетов. — Ланферель махнул мечом перед носом Тома Перрила, вынуждая лучника отступить.
Перрил испуганно уставился на Хука, не скрывая удивления, затем перевел взгляд на француза. Тот улыбался. Слабый дешевый меч в его руке не шел ни в какое сравнение с алебардой, зато любой боец позавидовал бы той беспечной уверенности, с которой Ланферель шагнул к англичанину.
— Убейте его! — заорал Перрил своим подручным, но те не двинулись с места, и Перрил отчаянно взмахнул алебардой, целя Ланферелю в живот.
Француз легко и небрежно отвел удар, затем поднял меч и сделал единственный выпад.
Клинок вонзился Перрилу в глотку, хлынула кровь. По языку, медленно вывалившемуся изо рта, густо заструился поток крови, проливаясь на меч и пятная руку Ланфереля, не защищенную боевой перчаткой. На миг двое застыли недвижно, затем Перрил, не сводя глаз с убийцы, осел на землю, и Ланферель, выдернув меч, перебросил его Хуку.
— Довольно! Довольно! — Вдоль английского войска, оглашая приказ, скакал латник в одежде с королевским гербом. — Прекратите убивать! Остановитесь! Довольно!
Хук, бредя обратно к строю, поднял взгляд к серым тучам над пашней Азенкура.
Перед английской армией простиралось поле, усыпанное телами убитых и раненых. Трупов было явно больше, чем всех воинов Генриха перед сегодняшней бойней. Изуродованные и окровавленные тела в доспехах лежали бесчисленными грудами — растоптанные, истерзанные, смятые. Люди и кони, брошенное оружие, поверженные флаги, погибшие надежды. Поле, засеянное озимой пшеницей, принесло кровавую жатву.
В дальнем его краю, позади трупов, позади агонии и рыданий, поворачивал к северу третий французский полк.
Французское войско уходило прочь, оставляя Азенкур, торопясь скрыться от смехотворно малой армии, превратившей мир в кровавое месиво.
Все было кончено.
