Глава 20

Солнце поднималось выше, оно жарило все сильнее, высушив поле боя и раскалив камни так, что до них невозможно было дотронуться. Горизонт затянуло дымкой, над плоскими вершинами Арапил подрагивало марево. Артиллеристы плевали на стволы орудий, слюна мгновенно вскипала и испарялась – а ведь пушки еще даже не стреляли. В траве и среди колосьев пшеницы шуршали насекомые, бабочки облетали маки и васильки, последние остатки облаков растворились в воздухе. Равнина прожарилась и казалась почти пустой: от холмов до самых скал можно было заметить не больше сотни из ста тысяч собравшихся у Арапил людей. Наступила среда, 22 июля 1812 года.

Огюсту Мармону было тридцать шесть. Он был герцогом Рагузским, но это имело для него мало значения по сравнению с почетным званием самого молодого маршала Франции – и самого нетерпеливого. Этот англичанин, Веллингтон, разбил всех французских генералов, с которыми столкнулся – но Мармона ему не победить. Огюст Мармон, сын владельца небольшой скобяной фабрики, переманеврировал Веллингтона, обошел его на марше, оставалось только обогнать его по пути в Португалию. Но сейчас, когда утро уже готово было смениться днем, он колебался.

Мармон осадил коня у подножия Большого Арапила, спешился и взобрался по крутому склону пешком. Для устойчивости оперев подзорную трубу о колесо пушки, он долго и тщательно изучал Малый Арапил, деревушку и ферму у южной оконечности холмов. Другие офицеры также уставились в подзорные трубы. Один из них, штабной, ткнул пальцем в ферму:

– Там, сэр.

Мармон прищурился, когда солнце отразилось от медного корпуса подзорной трубы, и навел ее на цель: там, отчетливо различимый в окуляре, был человек в длинном синем сюртуке, серых брюках и простой темной шляпе. Итак, Веллингтон здесь. Мармон проворчал:

– И что же он делает?

– Завтракает, сэр? – слова штабного потонули во всеобщем хохоте.

Маршал нахмурился:

– Уходит или остается?

На этот раз никто не решился ответить. Мармон перевел подзорную трубу налево и увидел две британских пушки на Малом Арапиле, потом еще несколько – не больше четырех – на холме за селением. Орудий немного, бояться нечего. Он выпрямился и глянул на запад:

– Как почва?

– Подсохла, сэр.

На западе призывно расстилалась равнина: она была пуста, эта широкая золотая дорога, по которой он обгонит Веллингтона. У Мармона чесались руки отдать команду двигаться, обогнать британцев, перекрыть дорогу и одержать победу, чтобы Франция, Европа и весь мир узнали: Огюст Мармон разбил британскую армию. Он уже чувствовал вкус этой победы: он сам выберет поле битвы и заставит красномундирную пехоту атаковать вверх по какому-нибудь невероятному склону, простреливаемому его любимой артиллерией. Мармон даже представил, как ядра и картечь врезаются в беспомощные шеренги. Но стоя на вершине большого Арапила, он вдруг почувствовал сомнение: он видел красные мундиры, пушки на холме, но не мог сказать, были ли они арьергардом или чем-то большим. Так уходят или остаются?

Ответа не было. Маршал Франции – отличная должность, второй чин после императора; маршалы носят темно-синие мундиры с золотыми листьями, их воротнички и эполеты украшены позолотой, они получают привилегии, богатство и славу – но за все это приходится платить ответами на трудные вопросы. Уходят или остаются?

Мармон медленно обошел вершину Большого Арапила по кругу. Он размышлял. Сапоги немного жали, и это его раздражало: в конце концов, тот, кто берет с собой на войну полторы сотни пар обуви, может рассчитывать на подходящий размер. Он заставил себя мысленно вернуться к британцам: действительно ли они уходят? Веллингтон не атаковал его в течение месяца, с чего бы ему делать это сегодня? С другой стороны, зачем ему ждать? Мармон вернулся к пушке и снова уставился в окуляр подзорной трубы. Он видел, как его неприметно одетый противник разговаривает с высоким человеком в зеленой куртке стрелка. Стрелки, легкая британская пехота. Двигаются быстро, даже быстрее французов. Допустим, Веллингтон оставил здесь легкую дивизию. Тогда получается, что вся остальная армия уже в пути, движется на запад, пытаясь избегнуть возмездия в лице орудий Грибоваля. Мармон попытался поставить себя на место врага: он хочет опередить французов, заставить их остановиться здесь, думая, что британцы ждут их во всеоружии. А как это сделать? Оставить в деревушке лучшие войска, остаться самому, потому что враг знает: где генерал, там и армия. И все-таки решение за ним. Мармоном. Черт бы побрал эти сапоги!

Лучше делать что-то, чем ничего не делать. Он повернулся к штабным и приказал атаковать селение: это, знал он, даст возможность немного потянуть время. Атакованный арьергард британцев не сможет уйти на равнину, а французская армия под прикрытием наступления сможет, если понадобится, двинуться на запад. Но выбор надо сделать, и выбор очень важный. Мармон боялся этого выбора. Слуга расстелил на траве льняные скатерти и уже доставал столовое серебро, которое везде сопровождало маршала, как и его полторы сотни пар обуви. Мармон решился: войне придется подождать окончания позднего завтрака. Он довольно потер руки:

– Холодная утка! Замечательно, замечательно!

По южному склону скалистой гряды, мимо строя войск, ожидающих приказа, который пошлет их на запад или оставит здесь до конца дня, промчался всадник. Его конь перебрался через брод, подняв тучу брызг, миновал старинный пешеходный мост, перегородивший поток своими плоскими каменными плитами, и галопом метнулся к странному холму, где, как ему сказали, ждал Мармон. В его седельной сумке лежало письмо. Вестник загнал несчастное животное так высоко по склону, как только мог – видимо, он решил, что наличие копыт должно помочь коню карабкаться по скалам, – потом спешился, бросил поводья подскочившему пехотинцу и пешком проделал оставшиеся несколько футов пути. Он подбежал к маршалу, отсалютовал и передал ему запечатанное письмо.

Мармон улыбнулся, увидев печать: этот герб был ему знаком, отправителю можно было доверять. Он сломал воск и подозвал майора Бертона:

– Расшифруйте. Да побыстрее!

Покончив с письмом, он снова обвел взглядом занятые противником холмы: если бы только можно было заглянуть, что на той стороне! Может, об этом расскажет письмо? А может – тут его мысли стали более пессимистичными – в нем всего лишь политические сплетни или новости о здоровье Веллингтона. Пока Бертон колдовал с цифрами, Мармон почувствовал, что взмок, и постарался успокоиться. Он предложил кавалеристу, несшему письмо последнюю часть нелегкого пути, вина, похвалил шитье на мундире и уже не знал, что сказать еще, когда, наконец, Бертон протянул ему лист бумаги. «Британцы сегодня уходят на запад. Оставляют одну дивизию, которая должна уверить вас, что они планируют биться за Саламанку. Очень спешат, боятся, что будут перехвачены по дороге».

Он знал! Письмо просто подтвердило то, что уже говорил инстинкт! Он знал, знал! И тут, как бы подтверждая внезапную уверенность, Мармон увидел шлейф пыли, поднимающийся на западе: это движется армия! Он обгонит их! Он рвал записку маркизы в клочки, все мельче и мельче, разбрасывая их по всему холму, и улыбался офицерам:

– Мы его поймали, джентльмены! Наконец-то мы его поймали!

В пяти милях от него британская Третья дивизия, оставленная для прикрытия Саламанки на северном берегу Тормес, покинула город и пересекла римский мост. Их переход нельзя было назвать приятным: горожане высмеивали их, обвиняли в трусости, офицерам и сержантам пришлось сдерживать людей. Они прошли под маленьким фортом на мосту и повернули направо, на дорогу к Сьюдад-Родриго. Когда город скрылся из виду, они свернули с дороги налево и двинулись на юг, пока не достигли деревушки под названием Альдея Техада, у самых границ заросшей пшеницей равнины, уже готовой стать полем боя.

Третьей дивизии потребовалось больше двух часов, чтобы добраться туда. Люди устали, их удручало отступление и душил стыд за то, что они бросили город на произвол судьбы. Некоторые едва волочили ноги. Дорога подсохла, пыль поднималась вверх, и вскоре весь воздух над дорогой в Сьюдад-Родриго наполнился мелкой белой взвесью. Армейский багаж, посланный вперед на случай реального отступления, добавил свою немалую долю к завесе, уже закрывшей весь западный горизонт.

Мармон получил письмо, он увидел столб пыли, теперь были забыты даже узкие сапоги: он добудет победу!

На британской стороне гряды холмов такой бурной радости не наблюдалось: бесцельное ожидание сделало офицеров Веллингтона раздражительными. Шарп немного поспал – ночью времени на отдых не было – и теперь наблюдал за равниной: кроме нескольких ястребов, лениво скользивших в иссиня-сером небе, никакого движения не было видно. Признаков того, что Мармон попал в ловушку и разворачивает свой левый фланг, не наблюдалось. Шарп понимал, что солнце уже перевалило за полдень. Грохот пушек, стрелявших по атакующим французам, отвлек его от раздумий. Было странно наблюдать со стороны, как британские ядра сеют смерть во вражеских рядах, как среди пшеницы ведут свою отдельную войну стрелки – но наступление захлебнулось еще на подходах к селению. Правда, кое-чего Мармон добился: его орудия, установленные на Большом Арапиле, сбили британцев с позиции на Арапиле Малом. Шарп видел, как артиллеристы, которым помогала пехота, вручную скатывают пушки по крутому склону. Очко французам.

Французы атаковали без энтузиазма: около пяти тысяч человек появились из-за Большого Арапила и перешли в наступление на деревушку. Шарп слышал резкие щелчки винтовок Бейкера на равнине и понимал, что французские стрелки сейчас проклинают британских и один за другим падают, умирая, среди пшеницы – но все это сейчас казалось далеким, нереальным, как детская игра в солдатики из окна верхнего этажа. Синие мундиры выдвинулись вперед, остановились, белые струйки дыма обозначили, что раздался мушкетный залп, облачка побольше показали, где во вражеских рядах разорвалась шрапнель, но звук пришел только через несколько секунд.

Атака остановилась, не дойдя до селения. Это пока еще была не настоящая битва: если бы французы взялись за дело серьезно, если бы они действительно хотели захватить эти жалкие хижины, они шли бы большой колонной, с сияющими «орлами», с большими барабанами, задающими четкий ритм, а артиллерия расчищала бы им путь, и шум боя вознесся бы в полуденном зное до высокого крещендо. Волна французов пронеслась бы через деревушку, захлестнула маленькую долину – да, вот это был бы настоящий бой. Шарп снова начал клевать носом.

Через полчаса его разбудил Хоган, предложив пару холодных куриных ножек и разбавленного вина. Шарп наскоро перекусил, устроившись в тени фермы и прислушиваясь к отдаленным звукам перестрелки. Равнина на западе все еще была пуста: французы не собирались глотать наживку. Хоган угрюмо сообщил, что через пару часов Пэр, видимо, скомандует полномасштабное отступление: еще день потерян.

Веллингтон ходил взад-вперед около фермы. Он уже побывал в селении, убедился, что защитникам его ничего не угрожает, и теперь раздраженно поедал холодного цыпленка, ожидая, когда Мармон покажет свои козыри. Он заметил Шарпа, поздравил его «с возвращением в мир живых», но Пэру сейчас было не до разговоров. Он продолжал мерить двор шагами, нервно поглядывая по сторонам.

– Сэр! Сэр! – к холмам с запада несся всадник на взмокшей лошади, ронявшей пену. Он спрыгнул с седла, отсалютовал и передал генералу клочок бумаги. Это был адъютант генерала Лита, он не стал ждать, пока генерал прочтет: – Сэр! Они разворачиваются налево!

– Вот дьявол! Дайте мне подзорную трубу! Быстро!

На равнине, среди пшеничных полей встречались невидимые с холмов проплешины – и там были французы. Генерал Лит, располагавшийся к западу, первым заметил движение, но теперь его увидели все. Французы старались поскорее скрыться из виду, но Шарп, раскрыв собственную подзорную трубу, отчетливо видел надвигающегося противника. Овца пришла в гости к волку. Веллингтон резко сложил свою трубу и бросил недоеденную куриную ножку через плечо, лицо его сияло торжеством:

– Боже правый! Получилось!

Вскочив на подведенного коня, он галопом помчался на запад, опережая замешкавшихся штабных офицеров, вынужденных глотать поднятую им пыль. Шарп, направив свою подзорную трубу на юго-запад, продолжил наблюдать за равниной, так гостеприимно расстилавшейся перед французами. Он видел, что войска выходят на марш. Какое великолепное зрелище! Противник, батальон за батальоном, держа строй, поворачивал на запад и направлялся навстречу припекающему солнцу. Наступление на деревушку имело целью всего лишь потрепать немного британский арьергард, пока основные силы французов безопасно продвигались, как им казалось, вслед своему врагу в попытке обогнать его. Воздух на равнине был раскаленным, но французы были воодушевлены, полны честолюбивых амбиций, они шли по пыльной колее между пшеницей и зарослями чертополоха, их мушкеты были на плечах, а боевой дух высок. Они все дальше и дальше уходили на запад, растягивая строй, и никто из них не знал, что враг притаился к северу от них и готов к бою.

Хогана переполняло счастье:

– Мы поймали его, Ричард! Мы наконец-то поймали его!