Глава 15

Когда полковник Фавье снял шляпу, Шарп признал в нем того человека, который разговаривал с ним на мосту через Лейр. Фавье улыбнулся.

— Мой генерал шлет вам свои поздравления.

— А вы передайте ему мои соболезнования.

Французский капрал с белым флагом стоял между Фавье и его лошадью, а Фавье глядел на стены форта. Никого, кроме Шарпа, не было видно. Фавье улыбнулся.

— Мой генерал велел передать вам, что если вы освободите форт, то войска смогут спокойно уйти с оружием и знаменами, — Фавье прокричал это гораздо громче, чем было необходимо: он хотел чтобы эти слова услышал и невидимый ему гарнизон. — Вы сами попадете в плен, но с вами будут обращаться как с честным и храбрым солдатом.

— Я дам свой ответ в полдень, — сказал Шарп.

Фавье, прекрасно знавший все правила игры, улыбнулся.

— Если вы не дадите ответ через десять минут, майор, мы будем считать, что вы отклонили наше великодушное предложение. А пока мы заберем тела.

— Вы можете послать шестерых человек и одну небольшую телегу. Также вам следует знать, что у нас плену находится капитан Майерон.

— Спасибо, — Фавье успокоил лошадь, дернувшуюся вдруг в сторону. — А вам следует знать, что капитан вашей эскадры убежден, что вы побеждены и захвачены в плен. Корабли за вами не вернутся, — он подождал ответа, но Шарп ничего не сказал. Фавье снова улыбнулся. — Вы и ваши офицеры приглашены на ланч к генералу Кальве.

— На это предложение вы получите ответ вместе с ответом на предложение сдаться.

— Также генерал Кальве просит вас об одолжении. Он чрезвычайно любит жирный бекон и предлагает вам вернуть его. Фавье вынул черную пузатую бутылку. — В обмен на бренди!

Шарп улыбнулся.

— Передайте генералу, что еды и питья у нас полно. Когда придете за ответом, я отдам вам ваш бекон.

— Жалко когда погибает такой храбрец как вы! — Фавье снова кричал громче, — умирает просто так, ни за что.

Восемью минутами позже Шарп передал Фавье тот ответ, которого полковник и ждал. Вместе с отрицательным ответом на предложение генерала, полковнику передали завернутый в сверток кусок бекона, который знаменосец прицепил рядом с белым флагом. Фавье махнул Шарпу на прощание рукой и повел лошадь обратно.

На севере французы все еще собирали в небольшую телегу мертвых, убитых капитаном Фредриксоном и его людьми. Шарп хотел, чтобы французские новобранцы увидели трупы и боялись ночи. Может французы и властвовали днем, но ночью стрелки были способны устроить им кошмар в окрестностях Тест-де-Бюш.

Через несколько минут после отбытия Фавье Шарп получил доказательства того, что Фавье посеял семена страха среди его собственных солдат. Лейтенант Фитч несколько застенчиво поинтересовался, есть ли какая-нибудь надежда в драке.

— Кто хозяин морей, лейтенант? — спросил Шарп.

— Британия.

Шарп указал на море.

— Это наша территория. В любой момент может появиться корабль. Когда он появится — мы спасены. Как мы будем себя чувствовать, если сдадимся, а через час прибудет эскадра? — Но сам факт этого вопроса посеял беспокойство. Шарп не волновался о духе своих стрелков, но морские пехотинцы нечасто сталкивались с французами и, брошенные своими кораблями, они начали чувствовать страх, и тот подтачивал их стойкость. — Мы послали на юг людей с донесениями, а флот патрулирует побережье. Нам надо всего лишь немного продержаться.

— Да, сэр.

По правде говоря, Шарп разделял опасения лейтенанта. Кораблей видно не было, хотя на море за мысом Кап-Ферра не было даже легкой ряби. Он постоял на стенах, раздумывая, какой сюрприз замышляет французский генерал, и обнаружил, что раздумывает над предложением Фавье — предложением о капитуляции.

Шарп говорил себе, что находится в ловушке, у него слишком мало людей, мало продовольствия, воды и боеприпасов. Как только что-нибудь из этого кончится — он обречен.

Став пленником, он окажется далеко от этого уголка Франции, его уведут в мрачную тюрьму Верден и он окажется еще дальше от Джейн. Он сказал своим людям, что они есть надежда на спасение, но он им солгал.

Раздумья Шарпа прервал Фредриксон, взобравшийся на стены.

— Я думал, вы спите, — сказал Шарп.

— Я поспал три часа, — Фредриксон посмотрел на море. Западная стена была самая безопасная, только с этой стороны не было французских войск, и два офицера могли рассматривать море, стоя в полный рост.

— Я кое-что должен вам сказать, — сказал Шарп.

— Вы испытываете зависть к моей красоте, — Фредриксон вдохнул морской воздух. — Понятно.

Шарп улыбнулся, оценив шутку.

— Джейн.

— Джейн? — Фредриксон, отбросив шутливое настроение, присел на камень. — Что с Джейн?

— У нее лихорадка.

Фредриксон посмотрел на Шарпа своим единственным глазом.

— Она же была в порядке еще вечером перед нашим отъездом.

— Симптомы появились на следующее утро.

Фредриксон вздохнул.

— Не могу выразить, как я сожалею, сэр.

— Я не об этом, — Шарп замялся. — Просто мне кажется, что я дерусь только потому, что не хочу расставаться с ней. Если она умрет, а меня не будет рядом. Понимаете? Если я капитулирую, — он махнул рукой на север, я окажусь слишком далеко от нее.

— Понимаю, — Фредриксон достал сигару. У него их осталось лишь шесть штук, и он позволял себе выкуривать только одну в день. Капитан зажег ее и глубоко затянулся дымом. Затем посмотрел на Шарпа понимая, что тот хочет услышать, но не мог и не хотел выразить это в словах. Да ответ и не потребовался, ибо рядом с ними появились три стрелка, вкатывающие бочку с известью в одну из башенок.

Фредриксон не знал Джейн. Он виделся с ней всего однажды, и считал чрезвычайно красивой, но ничего особенного в ней не обнаружил. Красивых девушек, в той или иной степени, достаточно. Зеленоглазая грязнуля стрелка Робинсона, из-за которой Робинсона могли бы повесить, была такая же хорошенькая как и любая девушка из высшего общества, если ее вымыть, одеть в красивое платье и обучить всяким манерным кривляньям. Фредриксон отметил, что Джейн была миловидной, энергичной женщиной, но это обычные женские приемы, чтобы найти себе мужа. Любой папаша из средних кругов, желающий выдать дочь за партию из более высших социальных слоев, должен убедиться, чтобы его дочь владела всем арсеналом обольщения. Что же до интеллекта, которым, вроде бы Джейн обладала, то, по мнению Фредриксона, огромная часть прекрасной половины человечества попусту растрачивала его на дешевые романчики, слухи или какую-нибудь евангелистскую религию.

Так что Фредриксон вряд ли мог испытывать страдания по девушке, которые проявлял Шарп. Он допускал, что Джейн Шарп покажет, что она выше, чем любая другая из серой массы таких же девушек, может быть даже ее характер продержится дольше, чем ее красота, и несомненно Шарп подозревал в ней такое достоинство, но Фредриксон, не зная ее, этого не знал. Страдать так по жене было выше понимания Вильяма Фредриксона. Даже то, что солдат может иметь жену было выше его понимания. Шлюх для него было достаточно, поэтому Фредриксон не мог сказать ничего, что ободрило бы его друга. И вместо ответа задал вопрос: — Если вы умрете, прости меня Бог, то командование принимаю я?

— Да, — Шарп знал, что этот вопрос был задан, чтобы поставить Фредриксона выше Палмера, имеющего одинаковое с ним звание.

— Тогда я, — с каменным выражением лица сказал Фредриксон, — буду драться с ублюдками.

— Зачем?

— Зачем?! — Фредриксон в изумлении посмотрел на Шарпа. — Потому, что они лягушатники! Они просто грязные жабы! Потому, что пока они дерутся с нами, они не могут пойти на юг и создать Носу головную боль! Потому, что у Англии есть богоугодная задача — очистить землю от французов! Потому, что за это мне платят. Потому, что я не умею ничего другого. Потому, что Наполеон Бонапарт — это червяк, ползающий в собственном дерьме! Потому, что никто не может приказать мне сдаться. Потому, что я не желаю жить под властью французов, и чем больше этих ублюдков я убью, тем быстрее до остальных дойдет этот факт! Тебе нужны еще причины? — он посмотрел на Шарпа. — Если бы ты не был женат, ты бы сдался?

— Нет.

— Это женитьба сделала тебя слабее. Ты знаешь, что это так. Женитьба иссушает человека, — он ухмыльнулся, дабы показать, чтобы к его словам относились не слишком серьезно, даже хотя он говорил с явным осуждением. — Я сожалею о Джейн, правда. Но здесь не ее битва, здесь — ты.

— Да, — Шарп почувствовал стыд. Он хотел рассказать Фредриксону о суеверии, не покидавшем его все время, пока они ходили в засаду, и как Киллик непроизвольно обнаружил его слабость перед суевериями, но ничего не сказал. — Извини.

— Ты должен хорошо драться, — весело сказал Фредриксон. Ничто так не поднимает дух, как хорошая драка. А через две недели, друг мой, мы откупорим бутылочку, и оба будем удивляться, что этот разговор вообще был.

— Да, — Шарп ожидал увидеть хоть немного сострадания, но не увидел. — Они приходили на переговоры.

— Да, я слышал.

— Объяснили, что передали Бэмпфилду, будто бы мы захвачены в плен. Поэтому корабли свалили.

— Умно, — Фредриксон выдохнул клуб дыма.

Все из-за де Макерра, думал Шарп. Может быть Хоган знал, что де Макерр предатель, но больше никто об этом не догадывался. Но теперь знал и Шарп, он дал себе клятву, что если выживет после грядущей осады, то отыщет француза. Затем в стороне раздался разрыв гаубичного снаряда, и двое мужчин повернулись в сторону взрыва, хотя осколки снаряда свистнули весьма близко от них.

Гаубица была всего лишь короткоствольной пушкой, способной стрелять разрывными снарядами, а не ядрами. Потеря точности компенсировалась большим размером взрыва.

В сражении с их помощью можно было кидать снаряды через голову своих войск. А также, в отличие от длинноствольных пушек, гаубицы могли стрелять с большими углами возвышения.

Впрочем, генерал Кальве и не собирался стрелять по пологой траектории. Он использовал гаубицы как мортиры, для почти отвесной стрельбы, чтобы снаряды падали прямо на стены форта и во внутренний двор.

Поэтому стволы, весящие по восемьсот восемьдесят фунтов, с трудом сняли с лафетов и водрузили на специально сделанные из досок люльки. Доски выломали из домов в деревне, вырезали в них пилами выемки для гаубичных цапф и заклинили их прочными камнями. Теперь, поднятые в небо стволы могли класть снаряды точно за стены форта. По крайней мере, теоретически.

Кроме того, что от каждого выстрела доски крошились, и вся конструкция ослаблялась, были еще две проблемы. Во-первых, канонир должен точно отмерить количество пороха, которое должно послать снаряд точно в форт. На четверть унции больше, и снаряд даст перелет. Во-вторых, следует оценить время полета снаряда и выбрать подходящую длину запала. Это было наука, приходящая с опытом, и первые выстрелы говорили о мастерстве французского полковника-артиллериста.

Он приказал использовать пять унций пороха, много меньше, чем потребовалось бы мортире для такой дистанции, и отобрал средний запал. Первая пушка, дав пристрелочный выстрел, расплющила камень, но полковник смотрел на крошечный след, остающийся от горящего запала, увидел, как заряд полетел к форту, затем начал снижаться, все быстрее и быстрее, и, наконец, взорвался, упав в самом центре форта.

Снаряд состоял из чугунного шара, наполненного порохом. Когда горящий запал доходил до пороха, снаряд взрывался, и куски чугунного шара разлетались в стороны, неся смерть на двадцать метров вокруг. Снаряды падали почти вертикально.

— Всем спрятаться, — прокричал Шарп.

Два человека упали, один закричал, хватаясь за живот, остальные замерли.

Второй снаряд ударился в стены, подскочил, и скатился за стены. Шарп подождал взрыва.

Третий снаряд пробил крышу в помещениях гарнизона и взорвался на верхнем этаже. Лейтенант Фитч, выскочил из двери как кролик, спасающийся от хорька, закричал, чтобы принесли воды.

Четвертый снаряд упал в сгоревшие руины бараков и взрывом поднял в воздух кучу сажи и пепла.

— Один не разорвался, сэр! — стрелок указал на второй снаряд, который остался лежать на стене. Из тростниковой трубки, державшей запал, дыма не было видно, но Шарп уже видел как такие штуки иногда взрываются совершенно необъяснимым способом.

— Держитесь от нее подальше!

Последовала пауза, во время которой, как понимал Шарп, пушки заново наводили на цель и засыпали в черный порох в пробаненные стволы. Шарп злился на себя. Почему-то он не предвидел мортирного обстрела и от этого просто был ошеломлен.

— Я думаю, — сказал Фредриксон, что нам надо немного потерпеть.

— Думаю, что да. — Однако пороховая лаборатория была под угрозой, равно как и хирургический кабинет, и Шарп приказал лейтенанту Минверу укрыться подальше в каменных в коридорах форта.

Шесть человек бегали с ведрами воды к колодцу и передавали воду внутрь помещений, где остальные заливали огонь. Двое морских пехотинцев выносили раненых в операционную, а стрелки оттаскивали мертвых к дальнему концу внутреннего двора. Шарп с одобрением отметил, что с погибших сняли все боеприпасы.

Раздалось еще два пушечных выстрела, на этот раз звук был другой и Шарп, резко повернувшись, увидел, что два вражеских двенадцатифунтовых орудия, наполеоновские "прекрасные дочери", успешно установлены в разрушенной мельнице. Они стреляли крупной картечью, скорее всего, чтобы согнать защитников форта со стены и тяжелые металлические шары ударялись о камни и рассыпались на осколки, свистевшие над головами. — Стрелки! Приглядывайте за этими хреновинами! — Пушкари, стоя в пятистах ярдах к юго-востоку, могли не опасаться и показывались в окнах мельницы, хотя дым от их пушек надежно прикрывал их от прицеливания. Затем раздался оглушительный грохот, когда залпом выстрелили шесть остальных двенадцатифунтовок, укрытых частично в мельнице, а частично спрятанные за каменной оградой, пролегавшей вдоль ручья.

Просвистел гаубичный снаряд, разорвавшись в пяти ярдах над каменной кладкой внутреннего двора, и осколки снесли череп одному из людей, спрятавшегося за очагом. Отливка пуль прервалась, а расплавленный свинец, выплеснувшийся от взрыва, медленно потек по лицу мертвеца.

Другой снаряд упал на восточную стену и взрывом скинул одного стрелка на внутренний двор. Следующий снаряд упал с перелетом в ров за северной стеной, а последний снаряд залпа, видимо, оказался с сырым запалом, и не взорвался, а дымил и вертелся. Патрик Харпер, появившись из пороховой лаборатории наступил на снаряд ногой, и, поплевав на пальцы, затушил запал и вырвал его из снаряда.

— Доброе утро, сэр!

— Доброе утро полковой сержант-майор. Ночью ты неплохо поработал.

Харпер прислушался к звукам.

— Что-то ублюдки не кажутся слишком обескураженными, сэр.

В башенках форта Шарп оставил лишь дюжину человек, в основном стрелков, а остальные укрылись глубоко в коридорах форта. Жилые помещения сгорели.

Шарп остался на стенах, как и капитан Палмер, а вот Фредриксону приказали укрыться внизу, что он и сделал, хоть и неохотно. Тяжелые ядра стукались о камни, рикошетом отлетали от гласиса и дырявили самодельный английский флаг. Однажды французский канонир показался рядом с мельницей, выпалили четыре винтовки, но француз, показав неприличный жест, снова спрятался.

Обстрел продолжался. Снаряды падали с ужасающей частотой, теперь не залпами: каждая пушка стреляла с такой скоростью, как ее заряжали и наводили. Иногда падали сразу два или три снаряда, иногда по полминуты выстрелов не было вообще, но Шарпу казалось, что все утро он слышит бесконечный грохот. Снова и снова раздавались взрывы, сотрясая землю, выбрасывая клубы дыма. Снова загорелись уничтоженные бараки, на них перешел огонь из других помещений форта. Шесть человек под началом Минвера помогли перетащить хирургический кабинет в кладовую, а еще шесть, ведомые Харпером, спасали пороховую лабораторию с бесценным запасом пороха и снаряженными патронными зарядами.

Молодой морской пехотинец, согнувшись рядом с Шарпом под сомнительной защитой юго-восточной башенки, вздрагивал при каждом при каждом разрыве.

— Ублюдки, — сказал он. — Ублюдки. — Осколки царапали камень, один осколок влетел в дверной проем башенки и упал рядом с ногой Шарпа, все еще дымясь.

— Ублюдки, — снова сказал морской пехотинец. Один снаряд ударил по крыше башенки, издав грохот будто кузнечного молота по наковальне, Шарп услышал как он упал в ров и понял, что если бомба взорвется на уровне бойниц, то куски железа освежуют их как тесак мясника тушу, но снаряд шлепнулся в ров.

— Ублюдки, — твердил морской пехотинец.

От взрывов дрожал воздух, каменная мостовая форта и сам форт тоже. Одну из пушек, так заботливо починенных Харпером, взрывом снесло с лафета. В живот одного из трупов угодил снаряд, расплескав плоть и кровь по стенам. Один из диагональных мостков со стены на стену вокруг башенки рухнул на останки бараков. А другой, на юго-западном углу, сгорел в пламени, подымавшемся из помещений Лассана.

Обслуга двенадцатифунтовых орудий, не замечая движения на стенах, сменила картечь на ядра, и тяжелые удары обрушивались на Тест-де-Бюш. С пяти сотен ярдов наводчики просто не могли промахнуться. Ядра ударялись о стены и камни, скрепленные плохим раствором, начали крошиться.

— Ублюдки, — морской пехотинец так сильно сжимал мушкет, что побелели пальцы.

— Как тебя зовут? — спросил Шарп.

Морской пехотинец, лет шестнадцати от роду на вид, моргнул.

— Мур, сэр.

— Откуда ты?

— Эксминстер, сэр.

— Это где? — Шарп выглянул в бойницу, смотря, не началась ли атака, но когда парень не ответил, повернулся к нему. — Ну так где это?

— Рядом с Экзетером, сэр. В графстве Девон.

— Фермер?

— Отец владелец паба, сэр. «Стоуви Армс»

Взорвались два снаряда, заполнив воздух дымом, грохотом и огнем, и морской пехотинец Мур впервые при этом не выругался.

— Как-нибудь, — сказал Шарп, мы с тобой выпьем пару кувшинов эля в твоем пабе в Эксминстере и никто не поверит в наши с тобой истории.

Парень ухмыльнулся.

— Да, сэр.

— Это хоть хороший паб?

— Лучший, сэр.

— А эль?

— Нигде больше такого не сыщете, сэр. Гораздо лучше, чем местная моча.

— Французское пиво, — авторитетно сказал майор Ричард Шарп, — это моча девственниц. — Парень улыбнулся, представив себе картину, и Шарп хлопнул его по плечу. — Морской пехотинец Мур! Гляди сквозь бойницу: увидишь движение, кричи мне. Понял?

— Да, сэр.

— Я полагаюсь на тебя. — Шарп, чувствовавший такой же страх, что и Мур, вышел из-под защиты башенки. Он одернул мундир, поправил палаш и прошел по стене. Он видел разрушения во внутреннем дворе, в шести шагах от него ядро снесло зубец на стене, но он шел спокойно и неторопливо. Люди, укрывшиеся в дверных проемах форта или в башенках, видели его. Он не должен выказывать страха, они должны понять, что ядра и выстрелы — это еще не конец света. Он помнил как сам, будучи молодым солдатом, видел, как вели себя при обстреле его офицеры и сержанты, и верил, что если они могли выдерживать это, то и он сможет.

Майор встал посередине стены и посмотрел на юг.

Он почувствовал симптомы страха. Сердце колотилось о ребра, свело живот, в горле пересохло, ноги задрожали, и унять эту дрожь не получалось, он весь покрылся потом, несмотря на прохладный день. Шарп приказал себе не двигаться, пока не досчитает до двадцати, затем решил, что по-настоящему храбро будет досчитать до шестидесяти.

Он делал это потому, что его видели его люди, а не потому, что это было неопасно. Ядро пролетело над парапетом, и Шарп знал, что теперь, когда стволы двенадцатифунтовок нагрелись, они могли стрелять выше. Мортиры, заметил Шарп, теперь стреляли реже и менее точно, как он догадывался, то следствие того, что их деревянные лафеты вдавились в сырую почву. Он досчитал до пятидесяти, решил, что ведет счет слишком быстро, и продолжил снова, но уже с сорока.

— Сэр! Мистер Шарп! — Это был Мур. Парень указывал на юго-восток и Шарп, взглянув в этом направлении, увидел массу людей, показавшихся позади деревни, и теперь идущих с барабанным боем и высоко поднятыми знаменами. Шарп с удивлением заметил, что мортиры перестали стрелять. Он посмотрел в сторону полевых орудий и увидел, что все восемь из них прекратили огонь. Дым от пушек медленно плыл над лужайкой.

Шарп повернулся.

— Капитан Фредриксон! По местам! Все по местам! — Он дунул в свисток, посмотрел, как люди выходят из укрытий и бегут на стены, и снова повернулся взглянуть на противника.

Началась атака.

Генерал Кальве с куском бекона в одной руке и часами в другой, ухмыльнулся.

— Вы думаете, что они уже на стенах, Фавье?

— Уверен в этом, сэр.

— Ну тогда давайте сигнал. Я возвращаюсь к своему обеду.

Фавье кивнул горнисту, тот подал сигнал, и пехота немедленно присела.

Канониры, подкладывавшие клинья под расшатавшиеся гаубицы, отскочили назад, когда к запалам поднесли огонь и стволы снова дернулись от выстрелов.

— Всем лечь! — яростно закричал Шарп. Он попался на этот трюк, как зеленый школьник, вывел своих людей на открытое место, что французам и требовалось, а снаряды уже летели в наивысшей точке своей траектории, обозначая ее дымом фитилей, а затем начали падать в форт. — Ложись!

Полевые орудия выстрелили, снаряды взорвались, и снова начался кошмар огня, свистящих осколков и криков.

Пушечное ядро, попав в амбразуру, швырнуло каменные крошки прямо в глаза одному из людей. Снаряд, упавший на западной стене между двумя морскими пехотинцами, попал одному прямо в живот, второй остался невредим, но закричал от ужаса.

— Хитро они это проделали, — сказал Фредриксон.

— Я должен быть почувствовать, — грустно сказал он.

Фредриксон посмотрел в амбразуру. Французская пехота разлеглась вдоль ручья, будто на пикнике. — Они развалят ворота и потом точно пойдут.

— Думаю, что так.

— Ублюдки дали нам понять, что уверены в победе, — офицеры присели, спрятавшись от пыли и каменных крошек, посыпавшихся на них сверху от взрыва. Огромный кусок кладки сдвинуло на целый дюйм.

Шарп посмотрел на дальнюю стену.

— Лейтенант Минвер!

— Сэр?

— Пусть возьмут хлеба и мяса и раздадут людям на стенах.

Минвер, несколько ошеломленный подобным приказом, кивнул. Шарпу пришлось оставить людей на виду, ибо у него не было другого способа узнать о начале атаки. Они пойдут с юго-востока, а гаубицы могут стрелять, пока пехота не окажется прямо под стенами. Полевые пушки, стреляя близко от пехотных шеренг, должны прекратить огонь задолго до того, как атакующие приблизятся.

Шарп хотел, чтобы атака началась. Он хотел услышать "Старые штаны" — барабанный pas de charge — марш к атаке, хотел услышать крики атакующих, выстрелы мушкетов, это было бы лучше, чем беспомощное ожидание. Ему вдруг захотелось, подобно пехотинцу Муру, бессмысленно ругаться в адрес пушкарей, стрелявших снова и снова.

Харпер, ожидавший на западной стене с командой людей, отобранных Шарпом, подошел к вопящему морскому пехотинцу и хлопнул его, призывая к молчанию.

— Бери лопату и убери это, — указал он на кишки мертвого пехотинца, — ты же не хочешь здесь мух, верно?

— Мухи? Зимой?

— Не дерзи, парень, выполняй.

Одного из морских пехотинцев, стоявших с Харпером, обстрел, казалось, совершенно не волновал. Он затачивал край абордажной сабли, водил камнем по ней туда-сюда, наводя остроту. Другой, прислонившись к станку одного из орудий Лассана, читал маленькую книгу с неподдельным интересом. Время от времени он поднимал голову, убеждался, что делать пока нечего, и возвращался к чтению. Капитану Палмеру, глядя на север и восток со своего поста, показалось, что он заметил в дюнах какое-то движение, но когда он навел туда подзорную трубу, то увидел лишь песок и траву.

Обстрел продолжался более получаса. Снаряды, свистя, падали на почерневшие руины, пламя вырывалось из-за обломков, обсыпая искрами сгоревшие жилые помещения, а куски железа несли смерть во все углы гарнизона. Люди дрожали. Они долго-долго глядели на камни в дюйме от их лица, проклинали французов, их офицеров, их удачу, весь этот гнилой мир, который притащил их в этот ад, и, наконец, сквозь взрывы, до них донесся звук трубы, означающий, что масса людей пошла в атаку, и люди в форте, — люди в красном и зеленом, люди с грязными почерневшими лицами, — приготовились к бою.