ГЛАВА 6
Я стоял во главе семидесяти испытанных воинов, а еще под моим командованием находилось сто десять юнцов, которых я вымуштровал за зиму. Эти сто восемьдесят человек составляли почти треть всех копейщиков Думнонии, но лишь шестнадцать из них были готовы выступить к рассвету. Остальные были либо мертвецки пьяны, либо так мучились похмельем, что не обращали внимания на мои пинки и проклятия. Мы с Иссой оттащили нескольких страдальцев к ручью и побросали их в ледяную воду, но особой пользы это не принесло. Мне оставалось только ждать, пока, час за часом, все больше воинов приходило в себя. В то утро два десятка трезвых саксов камня на камне от Дун Карика бы не оставили.
А сигнальные огни все пылали, извещая: саксы идут, — и меня терзало чувство вины: как же я подвел Артура! Позже я узнал, что едва ли не каждый воин в Думнонии тем утром был столь же беспомощен; и хотя сто двадцать воинов Саграмора остались трезвы и послушно отступали перед надвигающимися саксонскими полчищами, все остальные не стояли на ногах, их рвало, они хватали ртом воздух и жадно, как псы, глотали воду.
К полудню большинство моих людей приняли вертикальное положение, хотя и не все, но лишь немногие были готовы к долгому переходу. Мои доспехи, щит и боевые копья ехали на вьючной лошади, а десять мулов везли корзины со снедью: Кайнвин в спешке наполняла их все утро. Ей предстояло ждать в Дун Карике — либо победы, либо, скорее всего, послания, приказывающего ей бежать.
А спустя минуту-другую после полудня все разом изменилось.
С юга прискакал всадник на взмыленном коне. То был старший сын Кулуха, Эйнион: он загнал себя и коня чуть не до смерти в отчаянной попытке до нас добраться. Бедняга мешком свалился с седла.
— Господин, — прохрипел он, пошатнулся, удержался на ногах и коротко мне поклонился. Несколько мгновений Эйнион тяжело дышал, не в силах заговорить, а затем слова полились исступленным потоком: он так спешил доставить послание и так предвкушал драматический момент, что теперь нес сущую невнятицу. Понял я только то, что приехал он с юга и что саксы идут сюда.
Я подвел его к скамье перед домом и велел присесть.
— Добро пожаловать в Дун Карик, Эйнион ап Кулух, — официально поприветствовал его я, — а теперь расскажи все с самого начала.
— Саксы атаковали Дунум, господин, — выдохнул он. Итак, Гвиневера была права: саксы атаковали с юга. Они пришли из земли Кердика, что за Вентой, и уже далеко углубились в Думнонию. Дунум, наша крепость близ побережья, пала вчера на рассвете. Кулух, чем пожертвовать сотней воинов, предпочел оставить форт — и теперь отступал перед вражеским натиском. Юный Эйнион — коренастый, весь в отца, — горестно поглядел на меня снизу вверх.
— Их слишком много, господин.
Саксы одурачили нас по всем статьям. Сперва заставили нас поверить, что с юга нападения не предвидится, а потом атаковали нас в ночь празднества, зная: мы примем далекие сигнальные огни за костры Белтейна; и теперь вот они обрушились на наш южный фланг. Элла, надо думать, надвигался по реке Темзе, а войска Кердика предавали огню и мечу побережье. Эйнион не был уверен, сам ли Кердик возглавляет южную атаку, ибо стяга саксонского короля — красного волчьего черепа с болтающейся под ним человечьей кожей — он не видел, зато видел знамя Ланселота: орлана с рыбой в когтях. Кулух полагал, что Ланселот ведет своих собственных сподвижников и в придачу к ним две-три сотни саксов.
— Где они были, когда ты уезжал? — спросил я у Эйниона.
— Все еще южнее Сорвиодунума, господин.
— А твой отец?
— В городе, господин, да только застрять в его стенах, как в ловушке, он не захочет.
Значит, Кулух сдаст крепость Сорвиодунум, лишь бы не оказаться в кольце осады.
— Он хочет, чтобы я присоединился к нему? — осведомился я.
Эйнион покачал головой.
— Он послал известие в Дурноварию, господин, веля всем, кто там есть, идти на север. Он полагает, тебе следует обеспечить беженцам охрану и доставить их в Кориниум.
— А кто сейчас в Дурноварии?
— Принцесса Арганте, господин.
Я тихо чертыхнулся. Новообретенную Артурову жену просто так на произвол судьбы не бросишь, и теперь я понял, что у Кулуха на уме. Он знал, что Ланселота не остановишь, и хотел, чтобы я спас все, что только осталось ценного в самом сердце Думнонии, и отступал на север к Кориниуму, в то время как сам Кулух попытается задержать врага. В результате этой отчаянной, наспех придуманной стратегии мы без боя сдавали бо?льшую часть Думнонии саксам, зато у нас оставался шанс воссоединиться в Кориниуме и сразиться в великой Артуровой битве. Однако ж, выручая Арганте, я отказывался от планов Артура потрепать саксов в холмах к югу от Темзы. Жаль, конечно, ну да война редко идет сообразно плану.
— Артур знает? — спросил я Эйниона.
— К нему скачет мой брат, — заверил Эйнион, а это значило, что вести до Артура еще не дошли. Брат Эйниона доберется до Кориниума, где Артур провел Белтейн, от силы к вечеру. Между тем Кулух затерян где-то южнее великой равнины, в то время как армия Ланселота — где она? Элла, надо думать, по-прежнему идет маршем на запад, и Кердик, верно, при нем, а это значит, что Ланселот либо проследует дальше вдоль берега и захватит Дурноварию, либо свернет на север и двинется вслед за Кулухом к Кар Кадарну и Дун Карику. Но в любом случае, думал я, не пройдет и трех-четырех дней, как округу наводнят саксонские копейщики.
Я дал Эйниону свежего коня и отослал его на север, веля передать Артуру: я привезу Арганте в Кориниум, но неплохо было бы выслать всадников в Аква Сулис нам навстречу, чтобы те побыстрее переправили ее к мужу. Затем я отправил Иссу и пятьдесят лучших моих воинов на юг в Дурноварию. Я велел им идти быстро и налегке, взяв с собою только оружие, и предупредил Иссу, что он, возможно, повстречает Арганте и прочих беженцев из Дурноварии уже на северной дороге. Иссе полагалось сопроводить их всех в Дун Карик.
— Если повезет, ты вернешься завтра к закату, — сказал я.
В свою очередь, и Кайнвин готовилась к отъезду. Не в первый раз приходилось ей бежать от войны, так что Кайнвин отлично знала: она и дочери смогут взять только то, что унесут на себе. Все прочее придется оставить. Так что двое копейщиков вырыли в склоне холма пещерку: там она схоронила наше золото и серебро, а после копейщики засыпали яму и прикрыли ее дерном. Точно так же и селяне прятали горшки для стряпни, лопаты, точильные камни, прялки, решета — словом, все слишком тяжелое, чтобы забрать с собой, и слишком ценное, чтобы потерять. Такого рода добро ныне закапывали в землю по всей Думнонии.
В Дун Карике делать мне было нечего, кроме как дожидаться возвращения Иссы, так что я поскакал на юг в Кар Кадарн и Линдинис. В Кар Кадарне мы держали небольшой гарнизон — не в силу военных нужд, но лишь потому, что холм был королевской резиденцией и его полагалось охранять. Этот гарнизон насчитывал десятка два стариков, по большей части калек, и из двадцати лишь пятеро или шестеро и впрямь пригодились бы в щитовом строю, но я им всем приказал отправляться на север, в Дун Карик, а затем повернул кобылу на запад, к Линдинису.
Мордред уже почуял дурные вести. Слухи в провинции распространяются с немыслимой быстротой, и хотя никаких гонцов во дворец не приезжало, он сразу же догадался, зачем я явился. Я поклонился и учтиво попросил его быть готовым покинуть дворец через час.
— О, никак невозможно! — возразил он. Круглая физиономия просто-таки лучилась восторгом: ведь Думнонии угрожал хаос, а Мордред всегда радовался бедам.
— Невозможно, о король? — переспросил я.
Он обвел рукой тронный зал, загроможденный римской мебелью, — местами изрядно обшарпанная, с осыпавшейся инкрустацией, она и по сей день не утратила былой красоты и великолепия.
— Мне нужно собраться, повидать кой-кого, — пояснил он. — Как насчет завтра?
— Ты выедешь в Кориниум через час, о король, — резко бросил я.
Необходимо было убрать Мордреда с пути саксов, вот почему я и прискакал сюда, а не поспешил на юг навстречу Арганте. Если бы Мордред остался, Элла с Кердиком непременно использовали бы его в своих целях, и Мордред это знал. Он уже готов был заспорить — но отчего-то передумал, приказал мне выйти и крикнул рабу нести доспехи. Я отыскал Ланваля, старого копейщика, поставленного Артуром во главе королевской стражи.
— Забирай из конюшен всех лошадей, что есть, — велел я Ланвалю, — и вези ублюдка в Кориниум. Сдашь его Артуру с рук на руки.
Мордред выехал через час — в полном вооружении, под развевающимся знаменем. Я уже готов был приказать ему свернуть стяг, ибо при виде дракона по селам поползут новые слухи, однако решил, что поднять тревогу и впрямь стоит: людям нужно время, чтобы собраться и попрятать все ценное. Я проводил взглядом королевский отряд — кони процокали за ворота и повернули на север, — а затем вернулся во дворец, где управляющий, хромой копейщик именем Дирриг, орал на рабов, чтобы те тащили поскорее дворцовые сокровища. Подсвечники, горшки и котлы относили в сад за домом и складывали в пересохший колодец; постели, покрывала, столовое белье, одежду грузили на телеги, чтобы увезти и спрятать в лесочке неподалеку.
— Мебель можно бросить, — угрюмо буркнул Дирриг, — пусть саксы подавятся.
Я прошелся по дворцовым комнатам, мысленно представляя себе, как саксы ликующе улюлюкают, перекликаясь между колоннами, крушат хрупкие кресла, откалывают тонкую мозаику. Кто будет жить здесь? — задумался я. Кердик? Ланселот? А ведь пожалуй что и впрямь Ланселот — саксы римскую роскошь не особо-то жалуют. Они же бросили на произвол судьбы такие города, как Линдинис, — бросили разрушаться и гнить, а рядом построили свои собственные чертоги — деревянные, крытые соломой.
Я задержался в тронном зале, пытаясь вообразить себе, что стены снизу доверху завешаны зеркалами, столь милыми сердцу Ланселота. Он жил в мире полированного металла, дабы непрестанно любоваться собственной красотой. Или, может статься, Кердик уничтожит дворец в знак того, что с прежней Британией покончено и настала новая власть — жестокая власть саксов. Мгновение я упивался жалостью к себе, но вот в зал прошаркал, подволакивая искалеченную ногу, Дирриг, и меланхолия развеялась.
— Я спрячу мебель, коли хочешь, — недовольно проворчал он.
— Не надо, — покачал головой я. Дирриг сдернул с постели одеяло.
— Этот сукин сын бросил тут трех девиц, одна брюхата. Думается, надо им золота дать. Этот-то небось ни монетки не дал. Так, а это у нас что такое? — Дирриг остановился за резным креслом, что служило Мордреду троном. Я подошел поближе: в полу зияла дыра.
— Вчера ее не было, — удивился Дирриг.
Я опустился на колени и обнаружил, что целый фрагмент мозаичного пола разобран. Разобран у самой стены: здесь виноградные гроздья каймой обрамляли центральную картину — какой-то бог возлежал в окружении нимф, — и целая гроздь из бордюра была аккуратно вынута. Мелкие кусочки мозаики наклеили на лоскуток кожи, вырезанный по форме виноградной грозди, а под ними некогда был слой узких римских кирпичей, что теперь в беспорядке валялись под креслом. Это был искусно сделанный тайник, открывающий доступ в пустое пространство между двойным полом и к керамическим воздуховодам.
В «подполье» что-то блеснуло. Я нагнулся, пошарил в пыли и мусоре, достал две маленькие золотые застежки, клочок кожи и что-то еще — как выяснилось, мышиный помет. Я поморщился, вытер руки, протянул одну из застежек Дирригу. Пригляделся ко второй: на ней была изображена голова в шлеме: лицо бородатое, воинственное. Грубая работа, но впечатление производит: взгляд уж больно выразительный.
— Саксонская работа, — отметил я.
— И эта тоже, господин, — отозвался Дирриг, показывая мне вторую застежку — точную копию моей. Я снова вгляделся в пустое пространство под полом, но ни украшений, ни монет больше не увидел. Мордред явственно прятал здесь золото, но мыши изгрызли кожаный кошель, так что, когда он забирал сокровище, пара застежек выпала.
— Ну и откуда бы у Мордреда взялось саксонское золото? — спросил я.
— Поди узнай, — буркнул Дирриг, сплевывая в дыру.
Я аккуратно выложил римские кирпичи рядком на низких каменных столбиках, поддерживающих пол, и опустил мозаичный лоскут на место. Я догадывался, откуда у Мордреда золото, и ответ меня не радовал. Артур излагал план военной кампании против саксов в присутствии Мордреда: не потому ли саксам удалось застать нас врасплох? Они заранее знали, что мы сосредоточим свою мощь на Темзе, и все это время водили нас за нос, заставляя поверить, что именно оттуда нападение и последует, а Кердик между тем копил силы на юге, неспешно и втайне. Мордред нас предал. Поручиться я не мог: две золотые застежки — не доказательство, но, как ни досадно, картина выстраивалась убедительная. Мордред хотел вернуть себе власть, и хотя от Кердика всей полноты власти он бы не получил, зато отомстил бы Артуру — а об этом он мечтал денно и нощно.
— А как саксам удалось бы переговорить с Мордредом? — спросил я у Диррига.
— Проще простого, господин. Во дворец кто только не захаживает. Торговцы, барды, жонглеры, девицы…
— Надо было перерезать ему глотку, — горько отметил я, пряча застежку в карман.
— И за чем же дело стало? — фыркнул Дирриг.
— За тем, что он — внук Утера, — отозвался я, — и Артур никогда этого не допустит. — Артур дал клятву защищать Мордреда, и клятва эта связала Артура на всю жизнь. Кроме того, Мордред был истинным королем, и в жилах его текла кровь всех наших королей вплоть до самого Бели Маура, и хотя сам Мордред прогнил насквозь, кровь его была священна, так что Артур оставил его в живых. — От Мордреда требуется одно, — сказал я Дирригу, — жениться на подобающей избраннице и зачать наследника, а уж как только он подарит нам нового короля, пусть благоразумие подскажет ему обзавестись железным воротником.
— Вот уж неудивительно, что он никак не женится, — отозвался Дирриг. — А что, если не женится никогда? Что, если наследника не будет?
— Хороший вопрос, — отозвался я, — но давайте сперва разобьем саксов, а уж потом задумаемся над ответом.
Дирриг остался прикрывать старый пересохший колодец хворостом и ветками. Я мог бы вернуться прямиком в Дун Карик, ибо о самых насущных нуждах я позаботился: Исса мчался навстречу Арганте, дабы обеспечить ей надежный эскорт, Мордреда же я благополучно отправил на север. Однако у меня оставалось еще одно незаконченное дело, и я поскакал в северном направлении по Фосс-Уэй, вдоль кромки трясин и озер, окруживших Инис Видрин. В тростниках пели-заливались пеночки, ласточки с серповидными крылышками деловито набирали полные клювы ила на постройку новых гнезд у нас под застрехами. В ивах и березах по краю болота перекликались кукушки. Над Думнонией сияло солнце, дубы оделись в молодую зелень, луга к востоку от меня пестрели первоцветами и маргаритками. Ехал я не спеша: пустил кобылу легким шагом, до тех пор пока, в нескольких милях севернее Линдиниса, не свернул к западу, на перешеек, что доходил до Инис Видрина. До сих пор я действовал в лучших интересах Артура: обеспечил безопасность Арганте и поместил под стражу Мордреда. А теперь вот я рискнул навлечь на себя его гнев. Или, может статься, сделал именно то, чего он от меня хотел.
По прибытии в обитель Святого Терния я обнаружил, что Моргана готовится уезжать. Никаких определенных вестей к ней не приходило, но слухи сделали свое дело: она понимала, что Инис Видрин — под угрозой. Я рассказал ей то немногое, что знал сам, и, выслушав мои скудные обрывки новостей, она сурово воззрилась на меня из-под золотой маски.
— Итак, где мой муж? — резко осведомилась она.
— Не знаю, госпожа, — отвечал я. По моим представлениям, Сэнсам до сих пор оставался в заточении — в доме епископа Эмриса в Дурноварии.
— Ты не знаешь — и тебе дела нет! — рявкнула Моргана.
— Воистину не знаю, госпожа, — отозвался я. — Но думается, он спасется — отправится на север вместе со всеми.
— Тогда извести его, что мы уехали в Силурию. В Иску. — Моргана, разумеется, вполне подготовилась к нынешней крайности. В преддверии нашествия саксов она загодя упаковала сокровища обители и наняла лодочников — переправить сокровища и христианских женщин через озера Инис Видрина на побережье, где уже ждали другие лодки, дабы перевезти их всех через море Северн — на север, в Силурию. — И скажи Артуру, я молюсь за него, — буркнула Моргана, — пусть он моих молитв и не заслуживает. И еще передай ему, что я пригляжу за его потаскухой.
— Нет, госпожа, — отозвался я, ибо за этим я и приехал в Инис Видрин.
По сей день взять не могу в толк, с какой стати я не отпустил тогда Гвиневеру с Морганой: не иначе, как сами боги меня вразумили. Или, верно, в общей неразберихе и сумятице, когда саксы камня на камне не оставили от наших тщательно продуманных планов, мне вдруг захотелось сделать Гвиневере один-единственный прощальный подарок. Друзьями мы никогда не были, но в памяти я связывал ее со счастливыми временами, и хотя дурные времена навлекло не что иное, как ее безрассудство, я-то видел, что со времен Гвиневериного заката Артур вовсе утратил вкус к жизни. А может статься, я понимал, что в нынешние страшные времена нам необходимы все стойкие души до единой, а поди поищи такую несгибаемую волю, как у принцессы Гвиневеры из Хенис Вирена.
— Она поедет со мной! — настаивала Моргана.
— У меня приказ Артура, — отрезал я, и это решило дело, хотя на самом-то деле распоряжения ее брата были темны и страшны. Если Гвиневера окажется в опасности, наставлял Артур, мне следовало забрать ее из обители или даже убить, и я выбрал первое. Чем отсылать ее в безопасное место за море Северн, я повезу ее навстречу опасности.
— Ни дать ни взять стадо коров, когда волки на подходе, — заметила Гвиневера, когда я вошел в ее комнату. Она стояла у окна, наблюдая, как Морганины женщины бегают туда-сюда между строениями, а за западным частоколом монастыря дожидаются лодки. — Дерфель, что происходит?
— Ты была права, госпожа. Саксы атакуют с юга. — О том, что южную атаку возглавляет Ланселот, я предпочел умолчать.
— Думаешь, они придут сюда? — спросила она.
— Не знаю. Знаю лишь то, что нам под силу защитить только ту крепость, где сейчас находится Артур, а это Кориниум.
— Иными словами, все в смятении? — улыбнулась она. И рассмеялась, почуяв свой шанс. Одета она была в обычные тускло-коричневые одежды, но солнце, что сияло сквозь открытое окно, окружало ее роскошные рыжие волосы золотым ореолом. — Ну и что же Артур собирается со мною делать? — полюбопытствовала она.
Смерть? Нет, решил я, на самом деле Артур смерти ее никогда не желал. А желал того, что его гордая душа не позволяла ему совершить самому.
— Мне приказано забрать тебя, госпожа, — сказал я.
— И куда же, Дерфель?
— Ты вольна уплыть за Северн с Морганой, — сказал я, — либо уехать со мной. Я должен доставить людей на север, в Кориниум; думается, оттуда ты сможешь отправиться дальше, в Глевум. Там ты будешь в безопасности.
Гвиневера отошла от окна и уселась в кресло перед стылым очагом.
— Людей, — повторила она, выбрав из моей фразы одно-единственное слово. — И что же это за люди такие?
Я покраснел до ушей.
— Арганте. И конечно же, Кайнвин. Гвиневера расхохоталась.
— Я не прочь познакомиться с Арганте. Как думаешь, взаимно ли мое желание?
— Очень сомневаюсь, госпожа.
— Вот и я сомневаюсь. Полагаю, она спит и видит, чтоб я сдохла. Итак, я могу поехать с тобой в Кориниум либо отправиться в Силурию вместе с христианскими коровами? Сдается мне, христианских гимнов я наслушалась на всю жизнь — мало не покажется. Кроме того, настоящее приключение ждет в Кориниуме, верно?
— Боюсь, что да, госпожа.
— Боишься? А ты, Дерфель, не бойся. — Гвиневера рассмеялась пьяняще счастливым смехом. — Вы все позабыли, как блистателен Артур, когда все идет наперекосяк. То-то славно будет на него полюбоваться. Ну так когда же мы едем?
— Прямо сейчас, — отозвался я, — как только ты будешь готова.
— Я готова, — радостно заверила Гвиневера. — Я вот уж год как готова убраться из этого змеюшника.
— А твои служанки?
— Другие найдутся, — беспечно отмахнулась она. — Ну, поехали?
Лошадь у меня была только одна, так что из вежливости я уступил ее Гвиневере, а сам пошел пешком рядом с ней. Обитель осталась позади. И нечасто же мне доводилось видеть такие сияющие счастьем лица, как у Гвиневеры в тот день! Многие месяцы провела она под замком в стенах Инис Видрина, а тут вдруг скачет верхом на свежем воздухе, между только что распустившимися березками, под бескрайним небом, не ограниченным с четырех сторон Морганиным частоколом. Мы въехали на перешеек за Тором, и, едва мы оказались на пустынной возвышенности, она рассмеялась и лукаво глянула на меня.
— А что мне помешает ускакать прочь, а, Дерфель?
— Ровным счетом ничего, госпожа.
Всадница восторженно завопила — совсем по-девчоночьи — и ударила лошадь пятками, еще раз, и еще, пуская усталую кобылу в галоп. Ветер трепал Гвиневерины рыжие кудри, а она самозабвенно мчалась сломя голову сквозь луговую траву по широкому кругу, оглашая равнину ликующими криками. Юбки ее развевались, да только плевать она хотела на приличия, она лишь пришпоривала кобылу да носилась вокруг меня все кругами и кругами, пока лошадь не выдохлась окончательно, да и наездница тоже. Только тогда Гвиневера натянула поводья и соскользнула с седла.
— Все мышцы ломит! — радостно сообщила она.
— Ты хорошо ездишь, госпожа, — похвалил я.
— Все эти месяцы я мечтала о том, как снова сяду в седло. Как выеду на охоту. Столько всего себе намечтала. — Гвиневера оправила юбки и с усмешкой глянула на меня. — Так что именно приказал тебе Артур насчет меня?
Я замялся.
— Он не уточнял, госпожа.
— Он ведь приказал убить меня? — догадалась она.
— Нет, госпожа! — деланно возмутился я.
Я вел кобылу в поводу, Гвиневера шла рядом.
— Разумеется, Артур не желает, чтобы я угодила в руки Кердика, — саркастически парировала она. — Я для него досадная обуза! Подозреваю, он поиграл-таки с мыслью перерезать мне глотку. Арганте наверняка этого хочет. Я бы на ее месте хотела. Я размышляла об этом, пока каталась вокруг тебя кругами. А что, прикидывала я, если Дерфелю приказано убить меня? Продолжать ли мне путь или, может, не стоит? А потом я решила, что ты, скорее всего, не стал бы меня убивать, даже если бы тебе и приказали. Ну да кабы Артур и впрямь хотел моей смерти, он бы прислал Кулуха. — Она крякнула и слегка согнула колени, изображая прихрамывающую Кулухову походку. — Кулух полоснул бы меня ножом по горлу, не моргнув и глазом. — Гвиневера вновь расхохоталась; ее новообретенная искрометная радость просто-таки не знала удержу. — Значит, говоришь, Артур был уклончив?
— Да, госпожа.
— Стало быть, на самом деле, Дерфель, это все твоя идея? — Она обвела рукой окрестности.
— Да, госпожа, — сознался я.
— От души надеюсь, Артур тебя одобрит, — откликнулась она, — иначе ты неприятностей не оберешься.
— Неприятностей у меня и без того немало, госпожа, — сознался я. — Старая дружба, похоже, мертва.
Гвиневера, верно, расслышала печаль в моем голосе, ибо внезапно взяла меня под руку.
— Бедный Дерфель. Ему, верно, стыдно?
— Да, госпожа, — смущенно пробормотал я.
— Гадко я себя повела, — сокрушенно отметила она. — Бедняга Артур. А знаешь, что его воскресит? Его самого и вашу дружбу?
— Хотел бы я это знать, госпожа.
Гвиневера отняла руку.
— Изрубить саксов в капусту, Дерфель, — вот что нужно, чтобы Артур стал прежним. Победа! Дайте Артуру победу — и он вернется к нам, добрый старый Артур!
— Саксы, госпожа, уже на полпути к победе, — предупредил я. И рассказал ей все, что знал: что саксы свирепствуют на востоке и юге, что силы наши рассеяны и наша единственная надежда — собрать армию до того, как саксы приблизятся к Кориниуму, где сейчас дожидается лишь маленький боевой отряд Артура — две сотни копейщиков. Я предположил, что Саграмор отступает к Артуру, Кулух идет с юга, а я двинусь на север, как только Исса вернется вместе с Арганте. Кунеглас, несомненно, подоспеет с севера, а Энгус Макайрем поспешит с запада, едва услышав вести, но если саксы доберутся до Кориниума первыми, тогда пиши пропало. Надежда невелика даже и в том случае, если мы выиграем гонку, ибо без копейщиков Гвента мы настолько уступаем врагам в численности, что спасти нас может только чудо.
— Чушь! — отрезала Гвиневера, когда я объяснил ей положение дел. — Артур еще и сражаться-то не начал! Мы выиграем, Дерфель, мы выиграем! — И, огорошив меня дерзким заявлением, она расхохоталась и, позабыв о своем драгоценном достоинстве, прошлась танцующей походкой по обочине. Все дышало предчувствием гибели, но Гвиневера вдруг предстала передо мною воплощением свободы и света — никогда она не была мне так мила, как в тот миг. Внезапно, впервые с тех пор, как я различил в сумерках Белтейна дым сигнальных костров, я почувствовал прилив надежды.
Надежда тут же и угасла, ибо в Дун Карике царили неопределенность и хаос. Исса до сих пор не вернулся; деревушка под холмом была битком набита беженцами, что пустились в путь, напуганные молвой, при том что никто из них в глаза не видел живого сакса. Беженцы пригнали с собой коров, овец, коз и свиней, и все они стекались к Дун Карику — под иллюзорную защиту моих копейщиков. С помощью слуг и рабов я распустил новые слухи: Артур, дескать, будет отступать на запад в области, граничащие с Керновом, а я-де надумал отобрать у беженцев стада и отары, чтобы обеспечить провиантом своих людей. Этих ложных пересудов оказалось достаточно, чтобы большинство семей стронулись с места и зашагали на запад, к далекой границе Кернова. Там, среди бескрайних болот, они окажутся в относительной безопасности, и при этом их коровы и овцы не запрудят дороги к Кориниуму. Если бы я просто-напросто приказал им идти к Кернову, недоверчивые селяне тут же заподозрили бы неладное и задержались проверить, не дурачу ли я их.
Исса не приехал и к ночи. Я не то чтобы забеспокоился — ведь до Дурноварии было неблизко и дорогу наверняка заполонили беженцы. Отужинали мы в доме, и Пирлиг спел нам о великой победе Утера над саксами у Кар Идерна. Как только отзвучали последние слова, я бросил Пирлигу золотую монету и заметил, что слышал некогда, как песню эту поет Кинир Гвентский. Пирлиг был потрясен.
— Кинир был величайшим из бардов, — с легкой завистью промолвил он, — хотя иные говорят, будто Амайгрину Гвинеддскому Кинир уступал. Скорблю я, что не довелось мне услышать ни того ни другого.
— Брат рассказывал, будто в Повисе есть ныне бард еще более великий, — вмешалась Кайнвин. — И тоже еще совсем юн.
— Кто таков? — разом насторожился Пирлиг, почуяв нежеланного соперника.
— Имя ему Талиесин, — откликнулась Кайнвин.
— Талиесин! — повторила Гвиневера. Имя ей явно понравилось. Означало оно «сияющее чело».
— В жизни о нем не слыхивал, — холодно отозвался Пирлиг.
— Вот разобьем саксов и потребуем с этого Талиесина песнь в честь победы, — усмехнулся я. — И от тебя тоже, Пирлиг, — поспешил я добавить.
— Я однажды слыхала, как поет Амайгрин, — промолвила Гвиневера.
— Правда, госпожа? — благоговейно охнул Пирлиг.
— Я еще совсем ребенком была, — рассказала она, — но помню, он умел издавать этакий глухой рокот. Просто мороз по коже. Глаза расширит, наберет в грудь побольше воздуха — и заревет как бык.
— А, старый стиль, — презрительно отмахнулся Пирлиг. — В наши дни, госпожа, мы взыскуем скорее гармонии слов, нежели просто силы звука.
— А важно и то и другое, — резко парировала Гвиневера. — Ни минуты не сомневаюсь, что этот Талиесин — мастер старого стиля, равно как и в стихосложении искушен, но как можно завладеть вниманием слушателей, если ты не в силах предложить ничего, кроме бойкого ритма? Надо, чтобы у людей кровь в жилах стыла, надо заставить их рыдать и смеяться!
— Шум производить любой человек может, госпожа, — вступился за свое ремесло Пирлиг, — но на то, чтобы вдохнуть в слова гармонию, требуется мастер воистину искусный.
— И очень скоро понимать всю прихотливую сложность гармонии смогут лишь другие искусные мастера и никто больше, — возразила Гвиневера, — а тебе, чтобы произвести впечатление на собратьев-поэтов, придется слагать напевы еще более мудреные. Но ты забываешь, что за пределами ремесла никто ни малейшего представления не имеет, что ты такое делаешь. Бард поет барду, а мы все гадаем, о чем весь этот шум. Твоя задача, Пирлиг, сохранить истории людей живыми, а высокопарная утонченность тут неуместна.
— Ты же не ждешь от нас вульгарности, госпожа! — воскликнул Пирлиг и в знак протеста ударил по струнам из конского волоса.
— Я жду, что с вульгарными вы будете грубы и тонки с теми, кто поумнее, — отозвалась Гвиневера, — причем, заметь, одновременно, но если ты умеешь только умничать, тогда люди останутся без историй, а если умеешь только вульгарничать, тогда никакие лорды и леди не одарят тебя золотом.
— Разве что вульгарные лорды, — лукаво подсказала Кайнвин.
Гвиневера обернулась ко мне: ее, конечно, так и тянуло поддеть меня, но она вовремя опомнилась — и рассмеялась.
— Будь у меня золото, Пирлиг, — проговорила она, — я бы вознаградила тебя по достоинству, ибо поешь ты дивно, но, увы, золота у меня нет.
— Твоя похвала — сама по себе высокая награда, о госпожа, — промолвил Пирлиг.
Присутствие Гвиневеры несказанно озадачило моих копейщиков: весь вечер мужчины то и дело сбивались в группки и потрясенно пялились на нее. Она же словно не замечала любопытных взглядов. Кайнвин приветствовала ее, не выказав ни малейшего удивления, а умница Гвиневера не преминула обласкать моих дочерей, так что теперь Морвенна и Серена спали на земле у нее под боком. Высокая рыжеволосая красавица с репутацией под стать внешности завораживала девочек, — равно как и копейщиков. А сама Гвиневера была просто счастлива, что она здесь, с нами. Столов и стульев в доме не было, только устланный тростником пол, да шерстяные ковры, но она, устроившись у очага, играючи подчиняла себе весь зал. В глазах ее пылало яростное неистовство — не подступишься; каскад спутанных рыжих волос ошеломлял — не опомнишься, а заразительная радость освобожденной пленницы передавалась всем вокруг.
— Как долго она пробудет на свободе? — полюбопытствовала у меня Кайнвин тем же вечером. Мы уступили Гвиневере наши супружеские покои и остались в зале вместе с нашими людьми.
— Не знаю.
— Хорошо, а что ты вообще знаешь? — спросила Кайнвин.
— Только одно. Дождемся Иссу — и отбудем на север.
— В Кориниум?
— Я поеду в Кориниум, а тебя и семьи отошлю в Глевум. Ты там будешь достаточно близко к месту сражения, а если произойдет худшее, сможешь отправиться на север, в Гвент.
На следующий день я весь извелся: Исса так и не появился. В мыслях мы наперегонки с саксами мчались к Кориниуму, и чем дольше я задерживался с отъездом, тем меньше у нас оставалось шансов выиграть эту гонку. Если саксы вырежут нас отряд за отрядом, Думнония рухнет, как прогнившее дерево, а мой отряд, один из сильнейших в стране, намертво застрял в Дун Карике, потому что Исса с Арганте куда-то запропастились.
В полдень ожидание сделалось нестерпимым: на фоне восточного и южного неба замаячили первые темные клубы. Никто ни слова не сказал про эти высокие тонкие струйки, но все мы знали: это горят соломенные кровли. Саксы уничтожали на своем пути все, что встретят, и уже подошли настолько близко, чтобы мы заметили дым.
Я послал всадника на юг на поиски Иссы, а мы все прошли две мили через поля к Фосс-Уэй, широкой римской дороге, по которой и должен был приехать Исса. Я рассчитывал дождаться его, а затем двигаться дальше по Фосс-Уэй до Аква Сулис, что лежал в двадцати пяти милях к северу, а затем к Кориниуму, до которого останется еще тридцать миль. Пятьдесят пять миль — путь неблизкий. Трехдневный переход, долгий и тяжкий.
Мы ждали на изрытом кротами поле у дороги. Со мной было более сотни копейщиков и по меньшей мере столько же женщин, детей, рабов и слуг. А еще лошади, мулы и собаки. Серена с Морвенной и другие дети рвали колокольчики в ближайшем леске, а я расхаживал взад и вперед по разбитым камням Фосс-Уэй. То и дело мимо нас проходили беженцы, но никто из них, даже те, кто явился из Дурноварии, ничего не ведал о принцессе Арганте. Какой-то священник вроде бы видел, как в город въезжали Исса и его люди — он узнал их по пятиконечным звездам на щитах у копейщиков, — но он понятия не имел, там ли они или уже уехали. Единственное, в чем сходились все беженцы, так это в том, что саксы уже на подходе к Дурноварии, хотя живого саксонского копейщика не встречал еще никто. Люди наслушались слухов, а слухи, по мере того как текли часы, становились все безумнее. Говорили, будто Артур погиб, а не то так бежал в Регед, в то время как Кердику приписывали огнедыщащих лошадей и волшебные секиры, рассекающие железо что ткань.
Гвиневера одолжила лук у одного из моих егерей и теперь стреляла в сухой вяз на обочине. Стреляла она неплохо, всаживая в прогнивший ствол стрелу за стрелой. Я похвалил ее искусство, она поморщилась.
— Давненько я не упражнялась, — посетовала она. — Прежде, помнится, могла подстрелить бегущего оленя на расстоянии ста шагов, а теперь вот сомневаюсь, попаду ли в стоящего неподвижно с пятидесяти. — Гвиневера повыдергала стрелы из дерева. — Но думается, сакса я завалю — дайте мне только шанс. — Она вернула лук владельцу, тот поклонился и отошел назад. — А ежели саксы уже под Дурноварией, — спросила меня она, — что они предпримут дальше?
— Двинутся прямиком по этой дороге, — отозвался я.
— А почему не дальше на запад?
— Им известны наши планы, — мрачно пояснил я и рассказал ей про золотые застежки с изображением бородатых воинов, обнаруженные мною в покоях Мордреда. — Элла идет маршем к Кориниуму, в то время как остальные опустошают южные земли. А мы тут застряли из-за Арганте.
— Да пропади она пропадом: брось ее, и все, — яростно выругалась Гвиневера, затем пожала плечами. — Да знаю, знаю, что не можешь. А он ее любит?
— Откуда мне знать, госпожа, — отозвался я.
— Кому и знать, как не тебе, — резко парировала Гвиневера. — Артур любит прикидываться, будто во всем следует велениям разума, но ему ужас до чего хочется отдаться на волю страстей. Он мир перевернет ради любви.
— В последнее время что-то не переворачивал, — заметил я.
— Зато однажды перевернул — ради меня, — проговорила она тихо и не без гордости. — Ну и куда ты собрался?
Я подошел к лошади, что пощипывала траву между кротовинами.
— Поскачу на юг.
— Вот только не хватало еще и тебя потерять, — отозвалась Гвиневера.
Она была права, и я это знал, но во мне уже вскипала досада. С какой стати Исса не прислал гонца? Он забрал пятьдесят моих лучших воинов — а теперь их ищи-свищи. Я проклял даром потраченный день, надрал уши ни в чем не повинному мальчишке, что важно расхаживал туда-сюда, изображая копейщика, пнул куст чертополоха.
— Мы можем двинуться на север, — спокойно предложила Кайнвин, указывая на детей и женщин.
— Нет, — отрезал я, — надо держаться вместе.
Я до боли в глазах вглядывался в южном направлении, но того, чего высматривал, не видел: лишь все новые и новые беженцы уныло брели на север. Как правило, целыми семьями, с одной-единственной бесценной коровой и, может, теленком, хотя только что народившиеся телята были в большинстве своем слишком малы, чтобы идти самостоятельно. Телята, брошенные у обочины, жалобно мычали, зовя мать. Кроме беженцев, по дороге проезжали торговцы, пытаясь спасти товар. Один, в запряженной волами телеге, вез корзины с валяльной глиной, другой — кожи, третий — горшки. Проезжая, они пепелили нас взглядами: и о чем мы только себе думаем, почему до сих пор не остановили саксов?
Серене с Морвенной наскучило опустошать колокольчиковые полянки, и теперь девочки нашли на опушке леса под папоротниками и жимолостью выводок зайчат. Они принялись возбужденно звать Гвиневеру — иди сюда скорее, посмотри, что за прелесть! — и робко поглаживали крохотные пушистые комочки, вздрагивающие под их прикосновением. Кайнвин искоса глянула на дочерей.
— Девочки на нее не надышатся, — сказала она мне.
— Равно как и мои копейщики, — отозвался я, ни словом не погрешив против истины. Еще несколько месяцев назад мои люди проклинали Гвиневеру на все лады, звали ее распутницей, а теперь не сводили с нее обожающих глаз. Она задалась целью очаровать их, а уж если Гвиневера решала быть очаровательной, она и впрямь ослепляла. — Непросто будет Артуру вновь упечь ее в темницу, — отметил я.
— Вот потому он, возможно, и предпочел, чтобы ее выпустили, — откликнулась Кайнвин. — Смерти ее он точно не хотел.
— Зато хочет Арганте.
— Вот уж не сомневаюсь, — согласилась Кайнвин и вновь вгляделась на юг вместе со мной, но на длинной и прямой дороге по-прежнему не было и следа копейщиков.
Появился Исса уже к вечеру. Прибыл с пятьюдесятью копейщиками, тридцатью воинами из числа дворцовой стражи Дурноварии и дюжиной Черных щитов — личными телохранителями Арганте, а при них — по меньшей мере две сотни беженцев. Что еще хуже, он привез шесть запряженных волами повозок: эти-то неповоротливые колымаги и стали причиной задержки. Тяжело нагруженная телега, как ни погоняй волов, все равно едет медленнее идущего пешком старика, а эти тащились мешкотным шагом от самой Дурноварии.
— Да что на тебя нашло? — заорал я на Иссу. — У нас нет времени возиться с повозками!
— Знаю, господин, — убито отозвался он.
— Ты что, спятил? — рассердился я не на шутку. Я загодя поскакал ему навстречу и теперь развернул кобылу на обочине. — Столько часов даром потеряно! — негодовал я.
— У меня не было выбора! — запротестовал он.
— У тебя есть копье! — рявкнул я. — А значит, право выбора всегда за тобой.
Он лишь пожал плечами и жестом указал на принцессу Арганте: та восседала сверху на нагруженной до краев первой телеге. Четыре запряженных в повозку вола остановились посреди дороги, низко пригнув головы. Бока их кровоточили: бедолаг весь день нещадно погоняли стрекалом.
— Телеги дальше не поедут! — закричал я ей. — Отсюда ты пойдешь пешком или поедешь верхом!
— Нет! — настаивала Арганте.
Я соскользнул с лошади и подошел к веренице повозок. На одной не было ничего, кроме римских статуй, что украшали дворцовый двор в Дурноварии, другая везла платья и мантии, на третьей ехали кухонные принадлежности, скобы для факелов и бронзовые подсвечники.
— Оттащите их с дороги! — яростно потребовал я.
— Нет! — Арганте соскочила со своего высокого «насеста» и бросилась ко мне. — Артур приказал мне привезти все, что есть.
— Артуру, госпожа, статуи не нужны! — отрезал я, с трудом сдерживая гнев.
— Они едут с нами, — завопила Арганте, — или я останусь здесь!
— Оставайся, госпожа, — свирепо рявкнул я. — Прочь с дороги! — закричал я погонщикам волов. — Сдвигайте телеги! С дороги, говорю! — Я извлек из ножен Хьюэлбейн и шлепнул им плашмя ближайшего вола, отгоняя животину в сторону.
— Не смейте! — с визгом обрушилась на погонщиков Арганте. Она вцепилась в воловий рог и потянула озадаченное животное обратно на дорогу. — Я этого врагу не оставлю, — крикнула она мне.
Гвиневера наблюдала с обочины. В лице ее отражалась холодная ирония, и неудивительно: Арганте вела себя как капризный ребенок. Друид Арганте, Фергал, поспешил принцессе на помощь, твердя, что на одной из повозок едут все его магические котлы и зелья.
— И еще казна, — добавил он запоздало.
— Что за казна? — спросил я.
— Артурова казна, — саркастически отозвалась Арганте, так, словно, сообщив о наличии золота, она раз и навсегда доказала свою правоту. — Сокровище понадобится ему в Кориниуме. — Она подошла ко второй повозке, приподняла тяжелые мантии и постучала по деревянному ящику, спрятанному на самом дне. — Золото Думнонии! Ты отдашь его саксам?
— Лучше отдать золото, чем тебя и себя, госпожа, — отозвался я и, рубанув Хьюэлбейном, рассек воловью упряжь. Арганте пронзительно завизжала: мол, мне это даром не пройдет, и я, дескать, краду ее сокровища, но я между тем перепилил ремни следующей сбруи и рявкнул на погонщиков, чтобы побыстрее распрягали животных.
— Послушай, госпожа, — втолковывал я, — нам необходимо двигаться куда быстрее, чем способны идти волы. — Я указал на далекие струйки дыма. — Это саксы! Через несколько часов они будут здесь.
— Но мы не можем бросить повозки! — вопила Арганте. На глазах у нее выступили слезы. Да, она была дочерью короля, но выросла, почитай что, ничего за душою не имея, а теперь вот, выйдя замуж за правителя Думнонии, внезапно разбогатела — и ни за что не желала выпустить из рук новообретенные сокровища. — Не трожьте упряжь! — заорала она на погонщиков. Те, сбитые с толку, замешкались. Я перепилил еще один кожаный гуж, и Арганте накинулась на меня с кулаками, обзывая вором и своим обидчиком.
Я мягко отстранил ее, но принцесса не унималась, а силу применить я не смел. Она была в истерике: бранила меня последними словами и лупила изо всех своих слабых силенок. Я снова попытался ее отпихнуть, но она лишь плюнула в меня, стукнула меня еще раз и наконец кликнула на помощь своих телохранителей из числа Черных щитов.
Эти двенадцать воинов нерешительно потоптались на месте, но они были воинами ее отца и принесли клятву служить Арганте, так что в конце концов они двинулись на меня с копьями на изготовку. Мои люди тотчас же кинулись мне на подмогу. Численный перевес был за нами, но отступать Черные щиты не собирались. Их друид прыгал и скакал впереди, борода, украшенная лисьим мехом, болталась из стороны в сторону, и сухо пощелкивали гроздья мелких косточек, а он объяснял Черным щитам, что благословение почиет на них и души их отправятся прямиком к золотой награде.
— Убейте его! — заорала Арганте своим телохранителям, тыча в меня пальцем. — Убейте его сейчас же!
— Довольно! — резко прикрикнула Гвиневера. Она неспешно вышла на середину дороги и смерила Черных щитов властным взглядом. — Хватит дурить, а ну опустите копья! Если вам жизнь надоела, прихватите с собой несколько саксов, но не думнонийцев. — Она обернулась к Арганте. — Поди сюда, дитя, — промолвила она, привлекла девушку к себе и уголком своего бурого плаща утерла Арганте слезы. — Ты молодец, что попыталась спасти сокровища, — похвалила она принцессу, — но ведь и Дерфель по-своему прав. Если мы не поторопимся, саксы нас сцапают. — Гвиневера повернулась ко мне. — У нас в самом деле нет возможности увезти золото?
— Ни малейшей, — отрезал я. И ни словом не погрешил против истины. Даже если бы я впряг в телеги копейщиков, все равно продвижение наше здорово бы замедлилось.
— Это мое золото! — завизжала Арганте.
— Теперь оно принадлежит саксам, — отозвался я и крикнул Иссе, чтобы убирал телеги с дороги и освобождал волов.
Арганте в последний раз протестующе взвизгнула, но Гвиневера лишь покрепче прижала ее к себе.
— Недостойно принцессы выказывать гнев на людях, — проворковала она. — Держись загадочно, милая, не давай мужчинам заглянуть к себе в душу. Твое могущество — во мраке, но при свете дня мужики всегда одержат верх.
Арганте понятия не имела, кто эта статная красавица, но позволила Гвиневере себя утешить, а между тем Исса и его люди оттащили телеги к обочине. Я позволил женщинам отобрать себе плащи и платья, какие захотят, а вот котлы, треноги и подсвечники мы бросили. Исса отыскал одно из Артуровых боевых знамен, громадное белое плотнище с вышитым шерстью громадным черным медведем, и мы взяли и его — не оставлять же саксам! — а вот золото забрать мы уже не могли. Мы оттащили ящики с казной к затопленной сточной канаве на поле неподалеку и высыпали монеты в вонючую воду в надежде, что саксы их не найдут.
Арганте безутешно рыдала, глядя, как золото тонет в черной жиже.
— Это мое золото! — запротестовала она в последний раз.
— А когда-то было моим, дитя, — невозмутимо отозвалась Гвиневера. — Я пережила потерю, переживешь и ты.
Арганте резко отпрянула и уставилась на статную даму снизу вверх.
— Твоим?
— Я разве не назвалась, дитя? — осведомилась Гвиневера с утонченной издевкой. — Я — принцесса Гвиневера.
Арганте пронзительно завизжала и опрометью кинулась по дороге туда, где дожидались Черные щиты. Я застонал, убрал в ножны Хьюэлбейн, дождался, пока не утопили все сокровище до последней монетки. Гвиневера нашла один из своих прежних шерстяных плащей — каскад золотистой ткани, отделанный медвежьим мехом, и сбросила старое унылое тряпье, что носила в заточении.
— Ее золото, как бы да не так, — негодующе воззвала она ко мне.
— Похоже, я приобрел нового врага, — промолвил я, наблюдая, как Арганте горячо втолковывает что-то друиду — надо думать, требует наложить на меня проклятие.
— Если враг у нас общий, Дерфель, — с улыбкой обронила Гвиневера, — значит, мы наконец-то стали союзниками. Мне это по душе.
— Благодарю, госпожа, — отозвался я, размышляя, что чары ее подчиняют себе отнюдь не только дочерей моих и копейщиков.
Последние монеты канули в воду, мои люди вернулись на дорогу и подобрали копья и щиты. Солнце огнем полыхнуло над морем Северн, окрасив запад багряным отсветом, а мы наконец-то выступили на север — на войну.
Прошли мы лишь несколько миль, прежде чем темнота согнала нас с дороги на поиски укрытия, но по крайней мере мы добрались до холмов к северу от Инис Видрин. Заночевали мы в заброшенной усадьбе, где подкрепились скудным ужином: сухим хлебом и вяленой рыбой. Арганте сидела в стороне, под защитой своего друида и телохранителей, и, хотя Кайнвин пыталась вовлекать ее в общий разговор, она так и не оттаяла, и мы наконец отступились — да пусть себе дуется, коли охота.
После трапезы я вместе с Кайнвин и Гвиневерой поднялся на небольшой холм за домом, где высились два могильника древнего народа. Я попросил у мертвых прощения и вскарабкался на вершину одного из курганов; Кайнвин и Гвиневера присоединились ко мне. Все втроем мы вгляделись в южном направлении. Прелестная долинка под нами была белым-бела от яблоневого цвета, подсвеченного лунным серебром, но на горизонте мы не различали ничего, кроме тусклого мерцания костров.
— Саксы идут быстро, — горько отметил я. Гвиневера поплотнее закуталась в плащ.
— А Мерлин где? — спросила она.
— Исчез, — отозвался я.
По слухам, Мерлин подался в Ирландию, или, может, в северную глушь, или в пустоши Гвинедда; а иные рассказывали, что Мерлин-де умер, и для его погребального костра Нимуэ вырубила ни много ни мало как целый лес на склоне холма. Это просто пересуды, говорил я себе. Просто пересуды…
— Никто не знает, где Мерлин, — тихо проговорила Кайнвин, — но он-то точно знает, где мы.
— Молю богов, чтобы так оно и было, — горячо проговорила Гвиневера, и я задумался про себя, к какому богу или богине взывает она теперь. По-прежнему к Изиде? Или вернулась к бриттским богам? А вдруг, и при этой мысли я вздрогнул, эти боги и впрямь покинули нас навсегда? Их погребальным костром стало пламя на Май Дуне, и месть их — саксонские отряды, опустошающие ныне Думнонию.
На рассвете мы вновь тронулись в путь. За ночь наползли тучи, с первым светом начало накрапывать. Фосс-Уэй заполонили беженцы, и хотя я отправил вперед десятка два вооруженных воинов с приказом сталкивать с дороги все запряженные волами телеги и стада, продвигались мы по-прежнему вопиюще медленно. Дети в большинстве своем не могли идти так быстро, их пришлось усадить на вьючных животных, что везли наши копья, доспехи и провиант, либо на плечи к копейщикам помоложе. Арганте ехала на моей кобыле, а Гвиневера и Кайнвин шли пешком и по очереди рассказывали детям сказки. Дождь усилился: он проносился над вершинами холмов широкими серыми полосами и побулькивал в неглубоких канавках по обе стороны от римской дороги.
Я надеялся добраться до Аква Сулис в полдень, но в долину, где стоял город, наш грязный, измученный отряд спустился уже ближе к вечеру. Река разлилась, между каменными опорами римского моста набился принесенный течением мусор, образовалась запруда, и в верховьях по обоим берегам затопило поля. Очистка водосливов моста от наносов входила в обязанности городского магистрата, да только никто этим не занимался, равно как и поддержанием в порядке городской стены. Стена начиналась в каких-нибудь ста шагах к северу от моста и особой внушительностью не отличалась никогда — ведь Аква Сулис не был городом-крепостью, — а сейчас от нее осталось и вовсе одно название. Целые куски деревянного частокола над земляными и каменными укреплениями были выломаны на дрова и на строительные нужды, а сам вал настолько осыпался, что саксы преодолели бы городскую стену, даже не сбившись с шага. Тут и там суетились обезумевшие люди, пытаясь заделать бреши в частоколе, но для восстановления укреплений потребовалось бы никак не меньше пятисот человек и целого месяца.
Мы колонной вошли в город через роскошные южные врата, и я увидел, что, хотя у города нет ни сил для поддержания укреплений, ни рабочих рук для очистки моста от плавучего мусора, у кого-то достало времени обезобразить прекрасную лепную голову римской богини Минервы, что некогда украшала арку врат. Вместо лица осталась лишь бесформенная, во вмятинах и сколах, каменная масса, и на ней — топорно вырезанный христианский крест.
— Это христианский город? — спросила Кайнвин.
— Почти все города ныне христианские, — ответила за меня Гвиневера.
Красивый город, подумал я. Или был красив когда-то: хотя с ходом лет черепичные крыши осыпались и были заменены плотными соломенными кровлями, а целые дома обрушились, превратившись в груды битого кирпича и камня, зато улицы были вымощены, а высокие колонны и богато украшенный резьбою цоколь великолепного храма Минервы по-прежнему гордо вздымались над приземистыми строениями. Мой авангард бесцеремонно продирался через запруженные улицы к храму, что высился на ступенчатом цоколе в священном сердце города. Римляне обнесли центральное святилище внутренней стеной, в пределах которой разместились храм Минервы и термы, принесшие городу славу и процветание. Над купальнями римляне возвели крышу, а питал их волшебный горячий источник, но черепица местами провалилась, и над дырами, словно дым, курились струйки пара. Сам храм, с которого поснимали свинцовые водостоки, весь покрылся пятнами дождевой воды и лишайника, а расписанная штукатурка высокого портика облупилась и потемнела. Но невзирая на распад и разруху, стоя в широком мощеном дворе внутреннего городского святилища, нетрудно было вообразить себе мир, в котором люди умели строить такие хоромы и жили, не страшась копий с варварского востока.
Магистрат города, взбудораженный, суетливый человечек средних лет именем Килдидд, облаченный в римскую тогу — атрибут своей власти, выбежал из храма мне навстречу. Я знал его со времен мятежа, когда, сам будучи христианином, он бежал от обезумевших фанатиков, захвативших святилища Аква Сулис. После того как бунт подавили, его восстановили в должности, но, я так понял, особым авторитетом он не пользовался. Он таскал при себе грифельную доску, испещренную пометками, — верно, подсчитывал ополченцев, собравшихся на территории святилища.
— Ремонтные работы идут вовсю! — объявил мне Килдидд вместо приветствия. — Я послал людей рубить лес для починки стен. Точнее, посылал. Вот с наводнением беда — не повезло, так уж не повезло, но если дождь прекратится?.. — Фраза повисла в воздухе.
— С наводнением? — переспросил я.
— Когда река разливается, господин, засоряется римская клоака, — объяснил он. — Нижняя часть города уже затоплена. И, боюсь, не только водой. Чувствуете запах? — Он деликатно поморщился.
— Беда в том, что между опорами моста набился мусор. А расчистка наносов входила в твои обязанности. Равно как и поддержание стен в должном порядке. — (Килдидд открывал и закрывал рот, словно разом утратив дар речи. Он выставил вперед грифельную доску как свидетельство собственной исполнительности, затем беспомощно заморгал.) — Ну да теперь это уже неважно, — продолжал я. — Оборонять город невозможно.
— Невозможно оборонять? — запротестовал Килдидд. — Как так невозможно? Но ведь придется! Нельзя же просто так взять и сдать город!
— Если саксы придут, — безжалостно отрезал я, — выбора у тебя не будет.
— Но мы должны защитить город, господин, — настаивал Килдидд.
— И как же?
— С помощью твоих людей, господин. — И он жестом указал на моих копейщиков, что укрылись от дождя под высоким портиком храма.
— При самом лучшем раскладе у нас достанет воинов на четверть мили стены или того, что от нее осталось. А кто будет защищать остальное?
— Ополченцы, разумеется. — Килдидд махнул доской в сторону унылого сборища рядом с термами. При оружии были немногие, а уж в доспехах — и того меньше.
— Ты когда-нибудь видел атаку саксов? — спросил я у Килдидда. — Сперва они спускают на врага здоровущих боевых псов, а сами идут следом, с секирами в три фута длиной и с восьмифутовыми копьями. Они пьяны, они одержимы, и им ничего не нужно в твоем городе, кроме женщин и золота. Как долго, по-твоему, выстоит ополчение?
Килдидд заморгал.
— Мы не можем просто так сдаться, — пролепетал он.
— У твоих ополченцев настоящее оружие есть? — спросил я, указывая на угрюмого вида мужчин, мокнущих под дождем. Двое-трое из шестидесяти были при копьях, и я приметил один-единственный старый римский меч. Но большинство вооружилось топорами или мотыгами, а у иных даже этих грубых орудий не было — они запаслись лишь обожженными в огне кольями, заточенными с обгорелого конца.
— Мы обыскиваем город, господин, — заверил Килдидд. — Должны же где-то быть копья.
— Копья там или не копья, — сурово отрезал я, — если вы вступите в бой здесь, все вы почитай что покойники.
У Килдидда отвисла челюсть.
— Тогда что же нам делать? — наконец выговорил он.
— Ступайте в Глевум.
— Но как же город? — побледнел он. — Здесь же торговцы, златокузнецы, церкви, сокровища… — Голос его прервался: он живо вообразил себе весь размах грядущей трагедии. Но падения города, если саксы и впрямь придут, не избежать. Аква Сулис — это не крепость с гарнизоном, просто красивое место в чаше холмов. Килдидд заморгал под дождем.
— Глевум, — убито протянул он. — И ты нас туда проводишь, господин?
Я покачал головой.
— Я иду в Кориниум, — промолвил я, — но ты ступай в Глевум. — Я подумывал, а не отослать ли с ним Арганте, Гвиневеру, Кайнвин и семьи, но Килдидду я не доверял — защитник из него никакой. Лучше доставить женщин и детей на север самому, решил я, а затем с небольшим эскортом отправить их из Кориниума в Глевум.
Но по крайней мере я сбыл с рук Арганте: пока я безжалостно развеивал по ветру слабые надежды Килдидда на оборону Аква Сулис, во двор храма въехал отряд всадников в доспехах. То были Артуровы люди, под знаменем с изображением медведя, а вел их Балин и на чем свет стоит клял толпу беженцев. Завидев меня, он облегченно перевел дух — и тут же потрясенно охнул, узнав Гвиневеру.
— Дерфель, ты что, не ту принцессу привез? — осведомился он, соскользнув наземь с усталого коня.
— Арганте в храме. — Я кивнул в сторону громадного здания, где Арганте загодя укрылась от дождя. За весь день она со мной так ни разу и не заговорила.
— Мне велено отвезти ее к Артуру, — объяснил Балин — грубовато-добродушный бородач с вытатуированным на лбу медведем и рваным белым шрамом на левой щеке. Я спросил его, что нового; он пересказал то немногое, что знал, и ровным счетом ничего хорошего. — Ублюдки прут вниз по Темзе, — сказал он, — по нашим прикидкам, они в трех днях пути от Кориниума, а от Кунегласа или Энгуса по-прежнему ни слуху ни духу. Это ж сущее светопреставление, Дерфель, вот что это такое — светопреставление! — Он внезапно вздрогнул. — Что это еще за вонища?
— Клоака засорилась.
— Причем по всей Думнонии, — мрачно отметил он. — Надо бы мне поторапливаться, — продолжал он, — Артур-то рассчитывал, что молодая жена прибудет в Кориниум еще позавчера.
И он решительно зашагал к храмовому крыльцу.
— А для меня есть приказы? — крикнул я ему вслед.
— Езжай в Кориниум! Да поскорее! И еще тебе велено прислать продовольствия — сколько сможешь! — Последний приказ Балин прокричал уже из-за массивных бронзовых дверей храма. Он привез шесть запасных лошадей — вполне достаточно, чтобы забрать Арганте, ее служанок и друида Фергала, — а это означало, что двенадцать Черных щитов Аргантиного эскорта останутся со мной. Мне показалось, они не меньше моего рады избавиться от своей принцессы.
Под вечер Балин ускакал на север. Мне и самому не терпелось в путь, но дети устали, дождь лил и лил, и Кайнвин убедила меня, что мы наверстаем время куда успешнее, если хорошенько отдохнем этой ночью под крышами Аква Сулис и поутру выступим с новыми силами. Я выставил стражу перед термами и позволил женщинам и детям вымыться в огромной курящейся купальне с горячей водой, а затем отправил Иссу и два десятка воинов прочесать город в поисках оружия для ополчения. После того я послал за Килдиддом и спросил, много ли провианта осталось в городе.
— Почитай что ничего, господин! — настаивал магистрат: он-де уже отослал на север шестнадцать телег с зерном, вяленым мясом и соленой рыбой.
— А жилые дома ты обыскал? — спросил я. — И церкви?
— Только городские амбары, господин.
— Тогда давай поищем как следует, — предложил я, и к наступлению сумерек мы собрали еще семь телег драгоценной снеди. Тем же вечером, невзирая на поздний час, я отправил телеги на север. Запряженные волами повозки ползут медленно, и лучше им выехать в сумерках, нежели простаивать до утра.
Исса дожидался меня в храмовом дворе. Обшарив город, он добыл семь старых мечей и дюжину копий для охоты на кабана, а люди Килдидда нашли еще пятнадцать копий, восемь из них — сломанные. Зато Исса кое-что узнал.
— Говорят, в храме спрятано оружие, господин, — сообщил он мне.
— Кто говорит?
Исса указал на молодого бородача в фартуке мясника, перепачканном кровью.
— Он полагает, после мятежа в храме спрятали запас копий, но священник все отрицает.
— Где священник?
— Внутри, господин. Я попробовал его расспросить, но он велел мне убираться прочь.
Я взбежал по ступеням крыльца и прошел сквозь массивные двери. Когда-то это был храм Минервы и Сулис (первая — римская богиня, вторая — бриттская), но языческие божества были исторгнуты вон и заменены на христианского Бога. Когда я заходил в святилище в последний раз, там высилась громадная бронзовая статуя Минервы в окружении мерцающих масляных ламп, но статую уничтожили в разгар христианского мятежа, и сохранилась лишь полая голова богини, и та торчала на шесте за христианским алтарем — как трофей.
Священник преградил мне путь.
— Это дом Божий! — завопил он. Он совершал таинство у алтаря в окружении рыдающих женщин, но прервал обряд — и накинулся на меня. Он был совсем юн и пылок — один из тех святых отцов, что и мутили воду в Думнонии: Артур сохранил им жизнь, чтобы не ожесточать людей еще более после провалившегося бунта. Этот священник, однако, явно не утратил былого мятежного духа. — Дом Божий! — заорал он вновь. — А ты оскверняешь его мечом и копьем! Войдешь ли ты в чертог господина своего при оружии? Так пристало ли врываться с оружием в дом Господа моего?
— Не пройдет и недели, как здесь будет храм Тунора, а на том месте, где ты стоишь, станут приносить в жертву детей ваших, — отозвался я. — Есть тут копья?
— Ни одного! — дерзко заверил он. Я поднялся по алтарным ступеням: женщины с визгом отпрянули назад. Священник выставил крест мне навстречу. — Во имя Господа, — затянул священник, — и во имя Его святого Сына, и во имя Духа Святого… Не-ет! — взвыл он вдруг, ибо я выхватил Хьюэлбейн и мечом выбил крест из его руки. Отколовшаяся деревяшка покатилась по мраморному полу; я ткнул клинком в гущу его бороды.
— Я разберу этот храм по камушку, но копья отыщу, — пригрозил я, — а твой вонючий труп закопаю под обломками. Итак, где они?
Дерзости у юнца разом поубавилось. Копья были спрятаны в крипте под алтарем: священник приберег их в надежде на новую вооруженную попытку возвести на трон Думнонии христианина. Вход в крипту был хорошо замаскирован: там некогда хранились сокровища, подаренные богине Сулис недужными, взыскующими исцеления, но перепуганный священник показал нам, как приподнять мраморную плиту — и взгляду открылась яма, битком набитая золотом и оружием. Золото мы оставили, а копья раздали ополченцам Килдидда. Я очень сомневался, что от этих шестидесяти в битве будет прок, но по крайней мере мужчина с копьем хоть сколько-то смахивает на воина, тем более издалека; глядишь, саксы и купятся. Я велел ополченцам быть готовыми выступать поутру и взять с собой столько провианта, сколько сумеют собрать.
Заночевали мы в храме. Я повымел с алтаря весь христианский хлам и установил голову Минервы между двумя масляными светильниками, дабы богиня хранила нас до утра. Дождь сочился сквозь крышу и собирался лужицами на мраморном полу, но ближе к рассвету ливень прекратился, и заря подарила нам ясное небо, а с востока повеяло зябкой свежестью.
Мы покинули город еще до восхода. Лишь сорок городских ополченцев выступили с нами: остальные исчезли, растворились в ночи; ну да сорок добровольцев всяко лучше, нежели шестьдесят ненадежных союзников. Беженцев на дороге не осталось: я пустил слух, что в Кориниуме куда как опасно, не в пример Глевуму, и теперь люди и скот запрудили западную дорогу. А наш путь уводил на восток, навстречу встающему солнцу, по Фосс-Уэй, что здесь пролегал прямо, как полет копья, между римских могил. Гвиневера переводила надписи, дивясь, что похоронены здесь уроженцы Греции, и Египта, и даже Рима. То были ветераны легионов, что женились на бриттских женщинах и обосновались близ целительного источника Аква Сулис; на затянутых лишайником надгробиях тут и там прочитывались благодарности Минерве или Сулис за щедро подаренные годы. Спустя час кладбище осталось позади и долина сузилась: к северу от дороги крутые холмы подступили к заливным лугам; очень скоро, как я знал, дорога резко свернет на север и уведет в нагорья между Аква Сулис и Кориниумом.
Но едва мы достигли узкой части долины, как завидели погонщиков волов: они в панике бежали нам навстречу. Они выехали из Аква Сулис накануне вечером, но их мешкотный обоз продвинулся не дальше поворота на север, и теперь, на рассвете, они бросили семь телег с драгоценным провиантом на произвол судьбы.
— Саксы! — завопил один, подбегая к нам. — Там саксы!
— Дурень, — пробормотал я сквозь зубы и крикнул Иссе вернуть беглецов. Коня своего я временно уступил Гвиневере, но теперь она спрыгнула с седла, а я неуклюже взгромоздился верхом и поскакал вперед.
В полумиле впереди дорога резко ушла влево; здесь, у поворота, и сгрудились брошенные телеги. Я опасливо обогнул их и внимательно осмотрел склон. Сперва я не углядел ничего, а затем из-за деревьев на гребне появился конный отряд. До него было около полумили; всадники четко вырисовывались на фоне светлеющего неба; щиты рассмотреть не удавалось, но я надеялся, что это скорее бритты, нежели саксы. поскольку конников в саксонской армии насчитывалось не много.
Я погнал кобылу вверх по склону. Никто из всадников не двинулся с места. Они просто стояли и наблюдали за мной, но вот справа от меня на гребень холма поднялись еще воины, теперь уже копейщики, и над ними реял стяг, подтвердивший самые худшие опасения.
То был череп, задрапированный чем-то вроде лохмотьев, и мне тут же вспомнился Кердиков стяг — волчий череп с истрепанным шлейфом из человечьей кожи. Да, это саксы — и они преграждают нам путь. Копейщиков я насчитал немного: с дюжину конников и пять-шесть десятков пеших, но они держали высоту, и я понятия не имел, сколько их еще прячется за хребтом. Я остановил кобылу, пригляделся к копейщикам повнимательнее и на сей раз заметил, как солнце отсвечивает на широких лезвиях топоров. Саксы, точно. Но откуда они взялись? Балин говорил, что и Кердик, и Элла наступают по Темзе, так что эти люди, скорее всего, пришли на юг из широкой речной долины, а может, это копейщики Кердика на службе у Ланселота. Впрочем, какая разница, кто они, важно, что они встали у нас на дороге. А врагов между тем все прибывало и прибывало, и вот уже весь хребет ощетинился острыми копьями.
Я поворотил кобылу, Исса тем временем вывел моих лучших копейщиков за заграждение на повороте.
— Саксы! — крикнул я ему. — Смыкаем щитовой строй! Исса поглядел вверх, на далеких копейщиков.
— Мы сразимся здесь, господин?
— Нет. — В месте настолько неудачном я бы драться не рискнул. Нам придется пробиваться вверх по склону — изнывая от тревоги за оставшихся позади детей и женщин.
— Свернем на Глевум? — предложил Исса.
Я покачал головой. Путь на Глевум запружен беженцами, и, будь я вождем саксов, я бы не желал ничего лучшего, как только преследовать уступающего численностью врага вдоль по такой дороге. Обогнать неприятеля, продираясь сквозь поток беженцев, мы никак не сможем, а для саксов прорубиться через охваченные паникой толпы, чтобы покончить с нами, никакого труда не составит. Возможно, и даже скорее всего, саксы вообще за нами не погонятся, но, соблазнившись легкой наживой, займутся разграблением города, но полагаться на это я бы не стал. Я оглядывал протяженный склон холма снизу вверх и видел: на залитый солнцем гребень поднимаются все новые враги. Подсчитать их не удавалось, но было ясно: это не маленький военный отряд. Мои люди выстроили щитовую стену, но я знал: здесь я сражаться не могу. Саксы превосходят нас числом — и держат высоту. Биться здесь означает верную гибель.
Я развернулся в седле. В полумиле отсюда, чуть к северу от Фосс-Уэй, древний народ некогда возвел одну из многих своих крепостей — ее земляной вал, ныне изрядно осыпавшийся, венчал собою вершину крутого холма. Я указал на заросшие травою укрепления.
— Мы идем туда, — объявил я.
— Туда, господин? — озадаченно переспросил Исса.
— Если мы попытаемся бежать, саксы устремятся в погоню, — объяснил я. — Дети не могут идти быстро, так что ублюдки нас неминуемо догонят. Нам придется выстроить стену щитов, поместить наши семьи в центр, и последние из нас испустят дух под первые крики женщин. Лучше укрепиться там, где неприятель дважды подумает, прежде чем атаковать. В конце концов саксам придется сделать выбор. Либо они оставят нас в покое и пойдут на север — в таком случае мы двинемся следом, — либо они дадут бой, а на вершине холма у нас есть шанс на победу. Тем более что именно этим путем придет Кулух, — добавил я. — Спустя день-другой мы, пожалуй, даже превзойдем врага числом.
— То есть мы бросим Артура? — потрясенно уточнил Исса.
— Мы оттянем на себя один из саксонских отрядов и не пустим его к Кориниуму, — поправил я. Но выбор мой меня не радовал, ибо Исса, конечно же, был прав. Я предавал Артура — но я не смел рисковать жизнью Кайнвин и наших дочерей. Вся тщательно продуманная Артурова военная кампания пошла прахом. Кулух отрезан от нас где-то на юге, я угодил в ловушку под Аква Сулис, а Кунеглас и Энгус Макайрем все еще за много миль от нас.
Я поскакал назад за доспехами и оружием. Облачаться в броню времени не было, но я надел шлем с волчьим хвостом, выбрал самое тяжелое копье, взял щит. Кобылу я отдал Гвиневере и велел ей отвести детей и женщин на вершину холма, а затем приказал ополченцам и копейщикам помоложе развернуть семь телег с провиантом и затащить их наверх, в крепость.
— Мне все равно, как вы это сделаете, — объявил я им, — но снедь необходимо уберечь от врага. Хоть сами впрягайтесь, если иначе не выйдет! — Да, Аргантины повозки я бросил, но на войне запас продовольствия куда ценнее золота, и я твердо решил, что не уступлю саксам ни крошки. Сожгу телеги вместе с содержимым, если понадобится, но на первый случай попытаюсь спасти еду.
Я вернулся к Иссе и занял место в центре щитового строя. Ряды врагов все уплотнялись, я ждал, что в любую минуту саксы как одержимые ринутся на нас вниз по холму. Они заметно превосходили нас числом, и все же не шли, и каждый миг промедления упрочивал наши надежды на то, что женщины и дети и драгоценные телеги с провиантом доберутся-таки до вершины холма. Я то и дело оглядывался назад, проверял, как там повозки, а как только они перевалили за середину крутого склона, я велел копейщикам отступать.
Наш маневр раззадорил саксов перейти в наступление. Они угрожающе завопили и устремились на нас вниз по холму, да только атака их запоздала. Мои люди отошли по дороге назад, переправились вброд через мелкую речушку, что бурным потоком сбегала с нагорьев к реке — и теперь уже мы занимали позицию более выигрышную, ибо отступали вверх по крутому склону к крепости на холме. Мои люди держали строй, сомкнув щиты и крепко сжав длинные копья, и, убедившись, что имеют дело с вышколенными воинами, саксы остановились в пятидесяти ярдах от нас. Они довольствовались тем, что выкрикивали оскорбления и угрозы, а один из их колдунов, голый, в чем мать родила, с волосами, густо смазанными навозом и торчащими наподобие шипов, выплясывал перед нами, насылая проклятие. Он обзывал нас свиньями, трусами и козами. Колдун проклинал нас — а я подсчитывал саксов. Щитовая стена в сто семьдесят воинов, а ведь с холма спустились еще далеко не все. Я считал их, а саксонские вожди остановили коней позади щитового строя и считали нас. Теперь я отчетливо различал их стяг: знак Кердика — волчий череп, завешанный человечьей кожей, но самого Кердика там не было. Надо думать, это один из его боевых отрядов проследовал на юг от Темзы. Отряд намного превосходил нас числом, но осмотрительные вожди нападать не собирались. Они знали, что сумеют нас одолеть, но знали и то, какую страшную дань семьдесят испытанных воинов соберут с их рядов. Саксам хватило и того, что они согнали нас с дороги.
Мы медленно отступали вверх по холму. Саксы наблюдали. Последовал за нами только их колдун, да и он вскорости утратил интерес. Он плюнул в нашу сторону и повернул вспять. Мы зычно захохотали, потешаясь над малодушием врага, но на самом-то деле я испытывал громадное облегчение от того, что саксы так и не напали.
На то, чтобы перетащить семь телег с драгоценным продовольствием через древний земляной вал на покатую вершину холма, у нас ушел час. Я обошел эту куполообразную возвышенность и убедился, что лучшей оборонительной позиции и желать нечего. Плато представляло собою треугольник, каждая из трех сторон которого резко обрывалась вниз, так что нападающим придется с трудом карабкаться вверх — прямо на острия наших копий. Я надеялся, что, рассмотрев хорошенько крутизну склона, саксы вообще передумают нападать, через день-два враг снимется с места — и мы продолжим путь на север, к Кориниуму. Явимся мы с опозданием, и Артур, конечно же, здорово на меня разозлится, но зато я уберег часть думнонийской армии от верной гибели — до поры до времени. Нас было больше двух сотен копейщиков, мы защищали целую толпу женщин и детей, семь телег и двух принцесс, и прибежищем нам стала травянистая вершина холма, высоко вознесшаяся над глубокой речной долиной. Я подозвал одного из ополченцев и спросил, как называется холм.
— Так же, как и город, господин, — ответил он, явно недоумевая, зачем бы мне понадобилось это название.
— Аква Сулис?
— Нет, господин! Я про древнее имя! Древнее, еще до римлян.
— Баддон, — вспомнил я.
— А это — Минидд Баддон, господин, — подтвердил он.
Гора Баддон. Со временем благодаря поэтам это имя прогремело по всей Британии. О нем пели в тысяче чертогов, и песни те воспламеняли кровь еще не рожденных детей, но в ту пору название ровным счетом ничего для меня не значило. Просто удобный холм, и обнесенный земляным валом форт, и место, где я нехотя укрепил в дерне два моих знамени. На первом красовалась звезда Кайнвин, а рядом гордо взвилось второе — то самое, что мы отыскали в обозе Арганте и забрали с собой — Артурово знамя с изображением медведя.
Вот так в утреннем свете отсыревшие полотнища реяли на ветру — медведь и звезда бросали вызов саксам. Над Минидд Баддоном.
