Слыхал я, будто ни один город, даже Рим или Иерусалим, не был так красив, как Инис Требс. И может быть, это на самом деле правда, потому что, хотя я и не видел тех, других городов, зато видел Инис Требс. О, это чудесный, удивительный город, самое красивое место, какое я когда-либо знал. Он был построен на круглом гранитном острове, плавающем в широком и мелком заливе. Когда вокруг бушевал ветер, вспенивая воду, в Инис Требсе было тихо и спокойно. Летом воздух в заливе дрожал от жара, но в столице Беноика стояла постоянная прохлада. Гвиневера наверняка полюбила бы Инис Требс, потому что здесь ценилось и сохранялось все старое и не было позволено уродливому торжествовать над прекрасным.

Римляне конечно же побывали в Инис Требсе, но они построили здесь всего лишь две-три виллы на вершине холма. Виллы все еще стояли. Король Бан и королева Элейна достроили их, соединили воедино и, привезя с материка остатки других римских строений — колонны, подиумы, мозаику и статуи, — превратили странное строение в грандиозный дворец, венчавший вершину острова. Он стоял, полный света, с белыми занавесками, вспухающими от малейшего дуновения прилетевшего с моря ветра.

Легче всего на остров можно было подплыть на лодке. Была здесь и насыпная дорога, но она при каждом высоком приливе исчезала под водой, а во время отлива становилась коварной из-за сыпучих песков. Насыпную дорогу выделяли ряды ивовых кольев, однако приливы постоянно смывали эти отметины. Только глупец отваживался пройти здесь без помощи местного жителя, умеющего провести через вязкие, всасывающиеся в землю пески и неожиданно возникающие трещины. При отливах Инис Требс словно рождался из моря, возвышаясь над диким пространством рябых, изрезанных оврагами и испещренных неровными лужами песков. А когда начинался прилив и налетал сильный западный ветер, город походил на гигантский корабль, неустрашимо несущийся по бушующему морю.

Ниже дворца к гранитным склонам лепились, будто гнезда морских птиц, храмы, лавки, церкви, дома. Все они были сложены из камня, побелены известью и украшены резьбой; фасадами повернуты к вымощенной плитами дороге, а она, кружась, ступенями взбиралась к королевскому дворцу. По восточной стороне острова тянулась небольшая набережная, недалеко от нее находилась пристань для лодок, которые могли причаливать лишь в самую тишайшую погоду, поэтому мы высадились с наших кораблей западнее, в безопасном месте, откуда было не более одного дня ходьбы от города. За набережной открывалась небольшая гавань, скорее напоминавшая обширный бассейн, заполнявшийся приливной водой и отгороженный песчаными насыпями. Остров защищали и естественные обрывы гранитных скал, и возведенные каменные укрепления. За стенами Инис Требса, в открытом мире, были несчастья, враги, кровь, бедность и болезни, а здесь — знания, музыка, поэзия и красота.

Мне не пришлось жить в самой островной столице короля Бана. Мы охраняли Инис Требс с материка, отражали набеги франков на крестьянские земли Беноика. Но Блайддиг настоял, чтобы я встретился с королем, и меня провели по насыпной дороге через городские ворота, украшенные фигурой водяного с трезубцем, потом — вверх по крутой тропе к стоящему на вершине дворцу. Мои люди остались на материке, и я очень жалел, что они не смогут полюбоваться на все эти чудеса — резные ворота, крутые каменные ступени, ведущие то вверх, то вниз мимо храмов и торговых лавок, домов с балконами, на которых стоят вазы с цветами, статуй, источников с льющейся в мраморные чаши чистой водой. Блайддиг, идя рядом, беспрестанно ворчал, что устройство городских красот пожирает большие деньги, которые следовало бы потратить на прибрежную защиту, но я его не слушал, а с восхищением разглядывал открывавшиеся мне чудеса, за которые, уверен, стоило драться.

Блайддиг провел меня через последние, украшенные водяным ворота, и мы оказались во внутреннем дворе. Дворцовые сооружения, увитые плющом, занимали три стороны двора, а с четвертой сквозь череду белых арок открывался вид на море. У каждой двери стояли стражники в белых плащах, древки их копий были отполированы, а начищенные наконечники блестели на солнце.

— Они совсем беспомощны и бесполезны, — пробормотал Блайддиг, — и щенка не одолеют, только вид красивый.

Придворный в белой тоге встретил нас у двери дворца и повел сквозь длинный ряд комнат, каждая из которых казалась хранилищем сокровищ. Тут стояли алебастровые статуи и золотые чаши, один из залов был просто увешан зеркалами, и я обомлел, увидев себя умноженным в бесконечной дали. Бородатый, в грязном красновато-коричневом плаще, повторенный множество раз, я становился все меньше и меньше в гранящихся плоскостях зеркал. В следующей комнате, выкрашенной в белый цвет и наполненной ароматами цветов, играла на арфе прекрасная девушка. На ней была только короткая туника. Когда мы проходили мимо, она улыбнулась и продолжала играть. Груди ее золотились в солнечных лучах, короткие волосы были тоже пронизаны солнцем, а легкая улыбка казалась светлым бликом на лице.

— Не дворец, а прибежище шлюх, — бубнил Блайддиг. — Если бы еще в открытую, хоть какая-то польза была бы.

Одетый в тогу придворный распахнул створки последней двери и с поклоном ввел нас в просторный зал, окна которого открывались на сверкающее море.

— Лорд король, — склонился он перед единственным в зале человеком, — вот вождь Блайддиг и Дерфель, капитан из Думнонии.

Высокий худой человек с редеющими волосами и нервным лицом встал из-за стола, где он что-то писал на пергаменте. Легкий сквозняк шевелил листы, ворошил лежавшие в беспорядке перья, хозяин прижал кипу исписанных пергаментов рогом с чернилами и зеленым змеиным камнем.

— А, Блайддиг! — воскликнул король, двигаясь нам навстречу. — Ты, я вижу, вернулся. Хорошо, хорошо. Некоторые предпочитают не возвращаться. И корабли исчезают. Мы должны это обдумать. Может, нужны более крупные корабли, как ты считаешь? Или мы неправильно их строим? Я не уверен, что у нас есть настоящие мастера корабельного дела, хотя наши рыбаки уверяют, будто все отлично. Однако и некоторые из них пропадают. Загадка. — Король Бан приостановился и потер висок, оставив на нем чернильные пятна. — Не могу найти никакого решения, — задумчиво произнес он и уставился на меня. — Драйвель, так, кажется?

— Дерфель, лорд король, — сказал я, опускаясь на одно колено.

— Дерфель! — с неподдельным интересом произнес он. — Дерфель! Дайте подумать. Дерфель... Полагаю, что это имя что-то означает... А-а-а, вот что: «принадлежащий друиду». Так ты из друидов, Дерфель?

— Я воспитывался Мерлином, лорд.

— Да? В самом деле? Замечательно! Мы непременно должны поговорить. Как поживает мой дорогой Мерлин?

— Его никто не видел последние пять лет, лорд.

— Значит, он невидим! Ха! Я всегда полагал, что это одна из его удивительных шуток. И полезная, кстати. Надо попросить моих мудрецов обдумать это. Поднимись, поднимись. Не люблю, когда люди стоят передо мной на коленях. Я не Бог, во всяком случае, мне так кажется. — Король пристально разглядывал меня, пока я поднимался с колен. Лицо его постепенно омрачалось. — Ты похож на франка! — озадаченно произнес он.

— Я думнониец, лорд король, — гордо сказал я.

— Надеюсь, что это именно так. И ты тот думнониец, за которым следует сюда Артур, ведь так? — оживился он.

— Нет, лорд, — сказал я, — Артур окружен врагами. Он бьется за сохранение нашего королевства и поэтому дослал меня с небольшим отрядом. Это все, что он может сейчас сделать, а я должен сообщать ему обо всем происходящем здесь, о том, чего нам не хватает и что требуется.

— Не хватает людей! — Голос Бана сорвался на визг. — Бог мой, это единственное, что требуется! Значит, ты привел всего лишь небольшой отряд? Точнее, сколько?

— Шестьдесят солдат, лорд.

Король Бан резко опустился на стул, выложенный слоновой костью.

— Шестьдесят! Я надеялся хотя бы на три сотни! И на самого Артура во главе их! Ты выглядишь слишком молодым для опытного воина и тем более капитана. — Он с сомнением поглядел на меня, и вдруг взгляд его просветлел. — Я правильно понял, что ты воспитанник Мерлина? Значит, умеешь писать?

— Да, лорд.

— И читать? — допытывался он.

— Да, лорд король.

— Видишь, Блайддиг! — торжествующе вскричал король, вскакивая со стула. — Некоторые воины умеют читать и писать! Это не унижает их, не низводит до положения писцов, женщин и поэтов, которых ты считаешь ничтожными. Ха! Грамотный воин. А ты, случаем, не пишешь стихов? — спросил он меня.

— Нет, лорд.

— Как печально. Мы — сообщество поэтов. Мы — братство! Мы называем себя fili, а поэзия — наша страстная любовница. Могу сказать больше: она наше, священное предназначение. Может быть, и ты вдохновишься? Иди за мной, грамотный Дерфель.

Бан, забыв обо всех бедах и отсутствующем Артуре, ринулся в другой конец зала. Мы снова прошли через ряд дверей, минуя еще одну маленькую комнату, где сидела другая полуобнаженная арфистка, такая же красивая и легко касавшаяся струн тонкими пальцами, и очутились в просторной библиотеке.

Никогда раньше я не видел настоящей библиотеки, и король Бан с интересом наблюдал за мной, явно довольный моей восторженной растерянностью. Я просто раскрыл рот от удивления. Вдоль стен одна на другой, словно ячейки в открытых сотах, стояли коробки с торчащими из них перевязанными лентами свитками. Тут были сотни таких ячеек, и на каждой болтался ярлычок с аккуратно сделанной чернилами надписью.

— На каких языках ты говоришь, Дерфель? — спросил Бан.

— На языке саксов, лорд, и на языке бриттов.

— Ах! — Он был явно разочарован. — Только на этих грубых языках? У меня есть люди, говорящие на латыни, греческом, британском, конечно, но даже и на арабском. А отец Кельвин знает в десять раз больше языков. Разве не так, Кельвин?

Король обращался к оказавшемуся в библиотеке белобородому священнику с уродливым горбом, который не скрывала и просторная монашеская мантия с откинутым капюшоном. Священник, его звали Кельвином, в подтверждение лишь поднял худую руку, но ни на секунду не оторвал взгляда от лежавших перед ним на столе свитков. В первое мгновение мне показалось, что капюшон его черного одеяния оторочен серым мехом, но, приглядевшись, обнаружил, что это кошка, — она подняла голову, поглядела на меня прищуренным зеленым глазом и снова задремала. Король Бан не обратил никакого внимания на непочтительный жест священника и потащил меня вдоль полок с коробками, возбужденно рассказывая о собранных сокровищах.

— Здесь хранится то, что оставили римляне, — гордо говорил он, — кое-что додумались прислать мне друзья. Некоторые из манускриптов слишком древние, лишний раз к ним и прикоснуться нельзя, поэтому мы их переписываем. Посмотрим, что это? А, да, одна из двенадцати пьес Аристофана. Разумеется, у меня есть все. Эта называется «Вавилоняне». Комедия, написанная на греческом, молодой человек.

— И вовсе не смешная, — откликнулся Кельвин, не поднимая головы.

— Но ужасно забавная, — сказал король Бан, снова не заметив своеволия своего библиотекаря, к которому, очевидно, давно привык. — Может быть, мы, fili, должны построить театр и поставить эту пьесу? — задумчиво спросил он, словно обращаясь к самому себе. — А, вот это тебе понравится! «Поэтическое искусство» Горация. Я сам переписал.

— Неудивительно, что в рукописи ничего не разберешь, — вставил священник.

— Я заставил всех fili изучить постулаты Горация, — похвастал король.

— Вот почему они такие отвратительные поэты, — буркнул священник.

— Ах, Тертуллиан! — Король вытащил из коробки свиток и сдул с него пыль. — Копия его «Защиты от язычников»!

— Все вздор! — проворчал Кельвин. — Пустая трата драгоценных чернил.

— Само красноречие! — восторженно воскликнул король Бан. — Я не христианин, Дерфель, но некоторые христианские писания содержат достойную мораль.

— Не замечал, — хмыкнул священник.

— А эту работу ты должен знать, — проговорил король, вытаскивая еще одну рукопись. — «Наедине с собой» Марка Аврелия. Бесподобный путеводитель, мой дорогой Дерфель, по жизни для каждого человека.

— Чепуха на дурном греческом, написанная скучным римлянином, — не преминул вмешаться священник.

— Величайшая из написанных книг, — мечтательно проговорил король, бережно возвращая свиток Марка Аврелия на место и вытаскивая следующую рукопись. — А это редчайшая вещь. Великий трактат Аристарха из Самоса. Уверен, ты его знаешь.

— Нет, лорд, — признался я.

— Наверное, его трактат не входит в читательский список каждого, — печально вздохнул король, — но в нем есть много привлекательного. Аристарх утверждает, и не в шутку, что Земля вращается вокруг Солнца, а не Солнце вокруг Земли. — Король даже изобразил это глупое изречение, прочертив в воздухе длинными руками большой круг. — Понимаешь, все наоборот?

— По мне, так вполне разумно, — заметил Кельвин, все еще не отрывая глаз от своей работы.

— А, Силий Италик! — Король метнулся к целой горе пчелиных сот, заполненных свитками. — Бесценный Силий Италик! У меня все восемнадцать томов его истории Второй Пунической войны. И все, разумеется, в стихах. Какое сокровище!

— Вторая паническая война, — хихикнул священник.

— Вот такая у меня библиотека, — со скромной гордостью сказал Бан, выходя вместе со мной из комнаты. — Слава Инис Требсу и его поэтам! Простите, что потревожили вас, отец.

— Может кузнечик потревожить верблюда? — огрызнулся отец Кельвин нам вслед.

Дверь захлопнулась, и я последовал за королем мимо гологрудой арфистки обратно, туда, где ждал нас Блайддиг.

— Отец Кельвин производит изыскания о размахе крыльев ангелов, — гордо провозгласил Бан. — Может, у него стоит спросить о невидимости? Кажется, он знает все. Но теперь-то ты понимаешь, Дерфель, почему так важно, чтобы Инис Требс не пал? На этом маленьком острове, дорогой мой товарищ, собрана мудрость всего мира. Спасенная от гибели, она здесь под надежной опекой. Интересно, а что такое верблюд? Ты знаешь, что за штука верблюд, Блайддиг?

— Какая-то разновидность угля, лорд. Кузнецы используют его при изготовлении стали.

— В самом деле? Как интересно! Тогда понятно, почему его не может потревожить кузнечик. Но к чему повторять очевидные вещи? Здесь что-то кроется. Надо будет спросить у отца Кельвина, когда у него появится настроение отвечать на вопросы, хотя, увы, это происходит нечасто. Теперь, молодой человек, я верю, что ты пришел спасти мое королевство, стремишься поскорей свершить это, но сначала тебе придется остаться у нас на ужин. Мои сыновья тоже тут, оба они воины! Я надеялся, что они посвятят свои жизни поэзии и науке, но нынешние времена требуют воинов, я прав? И все же мой дорогой Ланселот ценит fili так же высоко, как и я сам, поэтому есть надежда на лучшее будущее. — Он сморщил нос, принюхался и вдруг добродушно улыбнулся мне. — Ты, я думаю, мечтаешь искупаться?

— Можно?

— Да, — решительно сказал Бан. — Леанор проведет тебя в твою комнату, приготовит все для купания и даст одежду.

Он хлопнул в ладоши, и в дверь вошла первая арфистка. Вероятно, это и была Леанор.

Я находился во дворце, полном света и красоты, где все время звучала музыка, где со священным трепетом относились к поэзии, я был очарован его обитателями. Мне казалось, что эти люди — посланцы другого мира и явились из иного времени.

Вскоре я встретил Ланселота.

* * *

— Ты еще мальчишка, — сказал мне Ланселот.

— Это правда, лорд, — охотно согласился я, занятый омаром, пропитанным растопленным маслом. Не думаю, чтобы до или после мне приходилось пробовать нечто подобное.

— Артур оскорбляет нас, посылая мальчишку, — продолжал Ланселот.

— Это неправда, лорд, — сказал я, вытирая замасленные губы.

— Ты утверждаешь, что я лжец? — нахмурился Ланселот, наследный принц Беноика.

— Я утверждаю, лорд, что ты ошибаешься.

— Шестьдесят человек! — фыркнул он. — Это все, что Артур мог прислать?

— Да, лорд, — спокойно ответил я.

— Шестьдесят человек под предводительством мальчишки, — презрительно скривился Ланселот.

Он был всего лишь на год или два старше меня, но напускал на себя вид утомленного и умудренного жизнью взрослого человека. Высокий, хорошо сложенный, узколицый и темноглазый, принц был очень красив. Его неотразимая мужественность чем-то напоминала женственную притягательность Гвиневеры, но в остром взгляде Ланселота ощущалось что-то змеиное. В его густых черных кудрях, щедро намасленных, матово поблескивали золотые гребни, а тщательно расчесанные и аккуратно подстриженные борода и усы источали запах лаванды. Таких красавцев я еще не видел, и, что хуже, он знал, что необыкновенно хорош, и я проникся к нему неприязнью с первого взгляда. Мы встретились в пиршественном зале Бана. Здешняя роскошь поразила меня. Мраморные колонны, белые занавески, сквозь которые туманно просвечивало сверкающее море, гладкие, выбеленные известью стены, на которых были изображены боги, богини и сказочные животные. Вдоль стен стояли стражники и слуги. Зал был освещен мириадами маленьких бронзовых чаш, где плавали утопленные в жир фитили, а толстые, пчелиного воска свечи ярко пылали на длинных столах, покрытых белой материей. Я запятнал одну из них капающим с мяса маслом, пролил его и на непривычную тогу, надетую на меня по прихоти короля Бана.

Еда мне пришлась по вкусу, но собравшиеся за столом не нравились. Я бы, пожалуй, поговорил с отцом Кельвином, однако он хмурился, раздражаясь на одного из трех поэтов, сидящих рядом. Все они были членами устроенного Баном кружка fill. Меня посадили в конце стола неподалеку от Ланселота. Королева Элейна, сидевшая по правую руку от мужа, пыталась защитить поэтов от едких нападок отца Кельвина. Наблюдать за их перепалкой было гораздо забавнее, чем вести мучительную беседу с надменным Ланселотом.

— Артур оскорбил нас, — продолжал напирать Ланселот.

— Мне жаль, что ты так думаешь, лорд, — ответил я.

— Ты хочешь поспорить, мальчишка? — встрепенулся он. Я посмотрел в его ясные, жесткие глаза.

— Мне кажется, неумно воинам спорить на пиру, лорд принц, — миролюбиво ответил я.

— Ты такой робкий мальчик! — ухмыльнулся он. Я вздохнул и тихо спросил:

— Ты и вправду желаешь затеять спор, лорд принц? — Мое терпение почти иссякло. — Если ты еще раз назовешь меня мальчишкой, я размозжу тебе череп, — пообещал я, изобразив на лице любезную улыбку.

— Мальчишка! — тут же откликнулся он.

Я внимательно посмотрел на него, не понимая, играет ли он в игру, о правилах которой я не догадываюсь, но если это даже и была игра, то смертельно опасная.

— Четвертая часть черного меча, — отчетливо произнес я.

— Что? — нахмурился принц. Он не знал заклинания Митры, а значит, не был моим братом. — Ты спятил? — спросил он и тут же усмехнулся. — Обезумел от страха, робкий мальчик?

Я ударил его. Не следовало бы проявлять свой норов, но гнев лишил меня разума и осторожности. Я угодил ему локтем в нос, рассек губу и опрокинул вместе со стулом. Он растянулся на полу и попытался ударить меня стулом, но не успел и размахнуться, как я отшвырнул стул ногой, рывком поднял принца, оттащил от стола и принялся бить головой о каменную колонну, упершись коленом ему в пах. Мать его закричала, а король Бан и его поэтические гости просто смотрели на меня, разинув рты. Первым опомнился стражник в белом плаще. Он приставил мне к горлу острие своего копья.

— Убери, — сквозь зубы прошипел я стражнику, — или ты — мертвец.

Он отдернул копье.

— Кто я, лорд принц? — спросил я Ланселота.

— Мальчишка! — выкрикнул он.

Я сжал его горло согнутой рукой, почти придушив. Он брыкался, вертелся, но высвободиться не мог.

— Кто я, лорд принц? — спросил я снова.

— Мальчишка, — прохрипел он.

На плечо мне легла чья-то рука. Я обернулся и увидел белокурого человека, моего ровесника, улыбавшегося мне. Он сидел на противоположном конце стола, и я решил, что это один из поэтов, но, вероятно, ошибся.

— У меня давно чесались руки сделать то, на что решился ты, — сказал молодой человек, — но если хочешь, чтобы мой брат перестал оскорблять тебя, придется его убить, и тогда во имя чести семьи мне придется убить тебя, а я бы этого не желал.

Я убрал руку с горла Ланселота. Несколько секунд он стоял, пытаясь продышаться, затем помотал головой, плюнул в меня и медленно пошел к столу. Из носа у него текла кровь, губы вспухли, а тщательно уложенные напомаженные волосы висели лохмами. Его брат, казалось, получил удовольствие от нашей драки.

— Я — Галахад, — сказал он, — и рад встрече с Дерфелем Кадарном.

Я поблагодарил его, заставил себя пересечь зал, подойти к стулу короля Бана и, несмотря на его нелюбовь к принятому при дворах королей изъявлению почтения, опустился на колени.

— За оскорбление твоего дома, лорд король, — сказал я, — винюсь, прошу прощения и готов нести наказание.

— Наказание? — поднял брови Бан. — Не говори глупостей. Это просто вино. Слишком много вина. Следует разбавлять вино водой, как это делали римляне, так, отец Кельвин?

— Странный обычай, — пробормотал старый священник.

— И речи нет о наказании, Дерфель, — сказал Бан. — Встань. Терпеть не могу, когда передо мной стоят на коленях. И что за обида? Подумаешь! Просто ты вспыльчивый, любишь поспорить. И я люблю спор, правда, отец Кельвин? Ужин без спора — как день без поэзии. — Король не обратил внимания на ехидное замечание священника, что такой день был бы благословенным. — И мой сын Ланселот тоже несдержанный. У него сердце воина, но душа поэта, а это, скажу тебе, горючая смесь. Садись и ешь.

Король Бан был щедрым повелителем, однако, заметил я, королева Элейна была не очень-то довольна его решением. Обычно гладкое моложавое лицо этой седовласой женщины хранило безмятежное спокойствие, но сейчас королева хмуро посмотрела на меня и сердито спросила:

— Неужто все думнонийские воины так дурно воспитаны?

— А ты бы хотела, чтобы воины были придворными шаркунами? — резко возразил Кельвин. — Может быть, пошлешь своих драгоценных поэтов убивать франков? Никто же не считает, что они должны этим заниматься, хотя, по-моему, меч мечтам не помеха.

Он усмехнулся, а три сидевших рядом поэта презрительно пожали плечами. Кельвин каким-то образом умудрялся обойти запрет в Инис Требсе на все неказистое и некрасивое. Без просторного плаща и скрывавшего лицо капюшона священник оказался на удивление уродливым. Единственный глаз светился острым, пронзительным огнем, другой скрывала засаленная повязка. Узкогубый рот постоянно кривился презрением и недовольством. Длинные нечесаные волосы обрамляли неровно выбритую тонзуру, из-под грязной всклокоченной бороды на впалой груди едва виднелся грубо вырезанный деревянный крест. Тело Кельвина было словно перекручено и обезображено вздыбившимся горбом. Серая кошка, которая в библиотеке висела у него на шее, сейчас свернулась клубком на коленях и хрустела объедками омара.

— Сядешь рядом со мной на другом конце стола, — сказал Галахад. — И не вини себя.

— Но я и впрямь виноват. Мне надо было сдержаться.

— Мой брат, — проговорил Галахад, когда мы наконец уселись за стол, — вернее, мой почти брат обожает доводить людей до бешенства. Это его развлекает, тем более что не каждый решится дать ему отпор, потому что он наследник и когда-нибудь, заняв королевский трон, станет владеть жизнью и смертью своих подданных. Но ты дал ему достойный отпор.

— Но вел себя недостойно.

— Ладно, не будем спорить. Но сегодня вечером я провожу тебя на берег.

— Вечером? — удивился я.

— Мой брат не прощает обид, — тихо проговорил Галахад. — Не желаешь ли получить во сне нож под ребро? Если бы я был на твоем месте, Дерфель, то переночевал бы на берегу среди своих.

Я кинул взгляд на противоположный край стола, где мать утешала мрачного красавца Ланселота, прикладывая к его окровавленной щеке смоченную в вине салфетку.

— Но почему почти брат? — спросил я Галахада.

— Я был рожден любовницей короля, а не его женой. — Галахад склонился ко мне и шепотом добавил: — Но отец благосклонен ко мне и велит называть меня принцем.

А король Бан уже толковал с отцом Кельвином о каком-то неясном месте в христианском писании. Бан говорил с мягкой любезностью, а Кельвин с ядовитой ухмылкой так и выплевывал оскорбления, но при этом и тот и другой получали явное удовольствие.

— Твой отец утверждал, что ты и Ланселот — оба воины, — заметил я, желая сделать Галахаду приятное.

— Оба? — рассмеялся он. — Мой дорогой брат нанимает поэтов и бардов петь ему хвалу как величайшему воину Арморики, но я еще ни разу не видел его в линии щитов.

— Зато я должен биться за его будущее наследство, — кисло улыбнулся я.

— Королевство уже потеряно, — неожиданно легко признался Галахад. — Отец тратил деньги на всевозможные постройки, покупку манускриптов, но не на солдат. Кроме того, мы здесь на острове так отделены от всей страны, что наши люди скорее отступят к Броселианду, чем позовут нас на помощь. Франки везде берут верх. Так что твоя забота, Дерфель, поберечься и живым добраться домой.

— Ты считаешь, что нам не надо биться с франками? — тихо спросил я.

— Я считаю, что война проиграна, но ты ведь поклялся Артуру биться до конца. Мне же сдается, что время жизни Инис Требса не дольше мгновенной вспышки света в темноте. Я пытался уговорить отца отослать библиотеку в Британию, но он скорее даст отсечь себе голову. И все же, думаю, ему это придется сделать. А теперь, — он отодвинул свой позолоченный стул, — нам пора уходить. Прежде, — шепнул он, — чем эти fill начнут декламировать. Если, конечно, тебя не привлекают стишки о лунном луче, скользящем по краешку тростниковой кровати.

Я встал и стукнул по столу рукояткой специального ножа для еды, которые король Бан велел положить перед каждым гостем. Теперь эти гости глазели на меня с явным беспокойством.

— Должен извиниться, — сказал я, — не только перед всеми вами, но и перед лордом Ланселотом. Такой великий воин, как он, заслуживает лучшей компании за ужином. А теперь я, простите меня, иду спать.

Ланселот ничего не ответил. Король Бан благосклонно улыбнулся, а королева Элейна смотрела с откровенной неприязнью. Галахад торопливо повел меня сначала в ту комнату, где лежали моя одежда и оружие, а затем по освещенной кострами набережной зашагал к ждавшей меня лодке. Он швырнул в лодку мешок, который нес на плече. В мешке что-то звякнуло.

— Что это? — спросил я.

— Мое оружие и доспехи, — ответил Галахад. Он отвязал носовой фал лодки и легко вскочил в нее. — Я еду с тобой.

Лодка под надувшимся парусом неслышно скользила по воде, удаляясь от набережной. Тихая вода рябила у носа нашего суденышка, а когда мы вышли из бухты, гуляющие по морю волны начали бить в борта, раскачивая его. Галахад скинул тогу и приладил на себе военные доспехи, а я не отрывал глаз от парящего на вершине холма дворца. Он висел в небе, как небесный корабль, плывущий в облаках, или, может быть, сошедшая на землю звезда. Волшебный город, где правят прекрасные король и королева, где поют поэты, где старики могут спокойно рассуждать о размахе крыльев ангелов. Он был так красив, Инис Требс, так невероятно красив!

И обречен на гибель, если мы его не спасем.

* * *

Два года мы бились. Два года стойкости вопреки всем раздорам и сварам. Два года блеска и мерзости. Два года убийств, пиров, сломанных мечей и раздробленных щитов, побед и смертей. И за все эти долгие месяцы, во всех этих жарких битвах, когда смельчаки захлебывались кровью, а самые обычные люди свершали то, о чем и помыслить не могли, я ни разу не видел Ланселота. Но вопреки всему поэты воспевали его, называя героем Беноика, воином из воинов, храбрецом из храбрецов. Льстецы повсюду твердили, что защита Беноика — дело рук Ланселота. Не я, оказывается, бился насмерть, не Галахад, не Кулух, а именно Ланселот. А он на самом деле проводил все время, валяясь в кровати и требуя, чтобы мать приносила ему вина и меда.

Впрочем, иногда Ланселот появлялся, но далеко позади, чтобы в случае успеха первым вернуться в Инис Требс с вестью о победе. Он ловко умел разодрать плащ, притупить о камень клинок, растрепать свои напомаженные волосы и даже расцарапать щеку, чтобы притащиться домой героем битвы, а уж мать не забывала созвать fill и приказывала им сочинять новую хвалебную песню. Торговцы и моряки разносили очередную песнь о Ланселоте по Британии и даже в далеком Регеде, к северу от Элмета, люди верили, что Ланселот — это новый Артур. Саксы боялись одного его имени, а сам Артур прислал ему в подарок расшитый пояс для меча с богатой эмалированной пряжкой.

— Ты считаешь, что все в этой жизни справедливо? — спросил меня Кулух, когда я посетовал на этот обидный для меня дар Артура.

— Нет, лорд, — ответил я.

— Тогда не трать на Ланселота и глотка воздуха, — сказал Кулух.

Он был двоюродным братом Артура, который, отправляясь в Британию, назначил его начальником кавалерии Арморики. Кулух нисколько не напоминал Артура, он был плотным, приземистым, с дико топорщащейся бородой. Скандалист, длиннорукий драчун, Кулух ничего в жизни не желал, кроме врагов, пиров и женщин. Под его командованием вначале были тридцать всадников, но лошади перемерли, а половина людей была перебита, вот почему сам Кулух бился пешим. Я отдал своих людей ему и сам стал под его команду. Он дождаться не мог, когда кончится война в Беноике, чтобы опять присоединиться к Артуру и драться с ним бок о бок. Кулух обожал Артура.

Мы вели странную войну. Когда Артур был в Арморике, франки боялись приближаться к ней и рассеивались по плоской и голой равнине, где открывался простор для всадников, но теперь враг приблизился и углубился в леса, которые плотным зеленым плащом покрывали холмы Беноика. Король Бан, как и Тевдрик Гвентский, надеялся на свои укрепленные города, однако, если в каменистом Гвенте неприступные форты с массивными стенами и служили надежной защитой, то густые леса Беноика позволяли врагу пробираться незаметными тропами, легко обходя стоящие на вершинах холмов укрепления с бесполезными гарнизонами, приходившими в уныние от собственного бездействия. Наш подвижный отряд, используя тактику Артура, делал длинные кружные переходы и ошеломлял врага неожиданными атаками. Лесистые холмы Беноика были словно специально созданы для таких летучих атак, а наши люди — неутомимы и свирепы. На свете есть не много радостей, сравнимых с упоением быстротечной битвы, когда стремительная вылазка после долгой, терпеливой засады застает врасплох противника, не успевшего даже вытащить меч из ножен. На моем остром Хьюэлбейне появлялись все новые и новые зазубрины.

Франки боялись нас и окрестили «лесными волками». Мы не обижались, а, наоборот, сделали это прозвище своим символом и носили на шлемах серые волчьи хвосты. Пугая врагов, мы выли и не давали им уснуть ночи напролет, преследовали, крались за ними по нескольку дней и вылетали из засады в тот момент, когда они никак не ожидали и не были готовы к этому. И все же врагов было слишком много, а нас ничтожно мало, и месяц за месяцем становилось все меньше и меньше.

Галахад дрался вместе с нами. Он был великим бойцом, но одновременно оставался ученым человеком, который с детства рылся в библиотеке своего отца и ночи напролет мог толковать о старых богах, новых религиях, неведомых странах и знаменитых людях. Особенно мне запомнилась одна ночь, когда мы расположились лагерем в разрушенной вилле. Всего неделю назад это было цветущее поселение с работающей мельницей, гончарной мастерской и сыроварней, но прошли здесь франки — и осталась лишь полусожженная вилла, дымящиеся руины, окропленные кровью, и отравленный трупами женщин и детей источник. Наши часовые охраняли все подходы к лагерю и лесные тропы, а потому мы могли позволить себе роскошь развести высокий костер и поджарить на нем парочку зайцев и козленка. Вместо вина мы пили простую воду, но она казалась нам хмельным напитком.

— Фалернское, — мечтательно проговорил Галахад, вознеся к звездам свою глиняную чашу, будто это был золотой кубок.

— Это еще кто такой? — недоуменно переспросил Кулух.

— Фалернское, друг мой, — это вино, самое приятное римское вино.

— Никогда не любил вина, — широко зевнул Кулух. — Бабское питье. Не то что эль проклятых саксов! Вот это напиток!

Через минуту он уже храпел.

Галахаду не спалось. Огонь почти угас, и на небе засветились крупные звезды. Одна упала, прочертив в небе белую дорожку, и Галахад перекрестился. Он был христианином, а они считали падающую звезду летящим демоном, вышвырнутым из рая.

— Он был когда-то на земле, — сказал он задумчиво.

— Кто? — не понял я.

— Рай. — Он откинулся на траву, подложив руки под голову. — Благословенный рай.

— Ты, наверное, имеешь в виду Инис Требс?

— Нет-нет, Дерфель. Именно рай. Когда Господь создал человека, Он даровал нам рай, но мне сдается, что с тех самых пор мы постепенно, дюйм за дюймом, теряем его. И вскоре, полагаю, он и вовсе исчезнет из нашей жизни. Опускается тьма. — Он помолчал немного, затем резко приподнялся и с напором проговорил: — Ты только подумай, Дерфель, не прошло и ста лет мирной жизни, а уже все пошло прахом. Люди строили большие дома. Мы не умеем строить, как они. Да, отец выстроил прекрасный дворец, но это всего лишь осколки, обломки старых дворцов, слепленные и залатанные плохо обтесанными камнями. Нам далеко до римлян. Мы не можем создавать такие же высокие и красивые дома. Мы не можем прокладывать дороги и каналы, мы не умеем возводить акведуки...

Я и слыхом не слыхал, что такое акведуки, но помалкивал, а Кулух, тот и подавно храпел в свое удовольствие.

— Римляне строили целые города, — продолжал Галахад, — и такие просторные, Дерфель, что из одного конца в другой и до полудня не пройти, и на каждом шагу под ногой только обработанный камень. Ты мог идти неделями, а вокруг все еще земля, принадлежащая Риму, или живущая по законам Рима, или же знающая язык Рима. А теперь взгляни на это. — Широким взмахом руки он словно попытался разогнать окружавшую нас ночь. — Только тьма. И она расползается, Дерфель. Темнота вползает в Арморику. Беноик исчезнет, за Беноиком — Броселианд, а после Броселианда — вся Британия. Нет больше законов, нет больше книг, нет больше музыки, нет больше справедливости. Только мерзкие люди, сидящие вокруг дымных костров и прикидывающие, кого они убьют на следующее утро.

— Этого не случится, пока жив Артур, — упрямо проговорил я.

— Один человек против всеобщей тьмы? — недоверчиво спросил он.

— Но твой Христос, не восстал ли он один против тьмы? — возразил я.

Галахад помолчал, глядя на костер. Тени огня скользили по его жестко очерченному лицу.

— Христос, — наконец заговорил он, — нагла последняя надежда. Он велел нам любить друг друга, делать добро, давать милостыню бедным, пищу голодным, плащи голым. Поэтому люди убили Его. — Галахад обернулся ко мне. — Я думаю, Христос провидел грядущее и потому обещал, что живущие так же, как Он, окажутся вместе с Ним в раю. Не на земле, Дерфель, но в раю, там, наверху. — Он указал на звезды. — И все потому, Дерфель, что Он знал: земля погибла. Мы присутствуем при ее последних днях. Даже ваши боги покинули нас. Разве не об этом ты рассказывал? Ваш Мерлин обшаривает неведомые земли в поисках старых богов, но какая же польза в его скитаниях? Твоя религия умерла давным-давно, когда римляне опустошили Инис Мон и вам остались лишь обрывки древних знаний. Твои боги ушли.

— Нет, — горячо запротестовал я, думая о Нимуэ, которая чувствовала присутствие богов.

Для меня боги всегда казались далекими, как бы скрытыми туманом. Бел представлялся мне неописуемо огромным и таинственным, живущим где-то далеко на севере, а Манавидан, виделось мне, должен был жить на западе среди нескончаемо текущей и падающей воды.

— Старые боги ушли, — настаивал Галахад. — Они покинули нас, потому что мы не достойны их помощи.

— Артур достоин, — насупился я. — И ты тоже.

Он покачал головой.

— Я мерзкий грешник, Дерфель, и достоин участи раба.

Его униженный тон рассмешил меня.

— Ерунда, — сказал я.

— Я убиваю, я вожделею, я завидую.

Он и впрямь выглядел униженным, несчастным. Но по мне Галахад, как и Артур, просто-напросто был человеком, который всегда судит и осуждает свою душу. Впрочем, я не встречал человека, который бы долго был счастлив.

— Ты убиваешь только тех людей, которые убили бы тебя, — попытался я оправдать его.

— Но, да простит меня Бог, мне нравится это.

Он истово перекрестился.

— Ладно, — согласился я, — а что же у тебя неладно с вожделением?

— Оно мутит мой разум.

— Ты разумен, Галахад, — сказал я.

— Но я вожделею, Дерфель, о, как я вожделею! В Инис Требсе есть девушка, одна из арфисток моего отца.

Он безнадежно покачал головой.

— Ты все же побеждаешь свое вожделение, — не унимался я, — и можешь гордиться этим.

— Я и горжусь, но гордыня — еще один грех.

Меня уже утомила безнадежность этого спора, но я сделал последнюю попытку.

— И кому же ты завидуешь?

— Ланселоту.

— Ланселоту? — ахнул я. — Но почему?

— Потому что наследник он, а не я. Потому что он берет то, что хочет, когда хочет, и нисколько не сомневается в своей правоте. Арфистка? Он взял ее. Она кричала, дралась, но никто не осмелился остановить его, потому что он Ланселот.

— И даже ты?

— Я убил бы его, но в тот момент был далеко от города.

— И твой отец не остановил его?

— Отец был со своими книгами. Он, наверное, думал, что слышит не крики девушки, а перекличку чайки с морским ветром или спор двух fili о метафоре.

Я плюнул в костер.

— Ланселот — червь, — выпалил я.

— Нет, — возразил Галахад, — он просто Ланселот. Он получает то, что пожелает, и тратит все дни напролет, придумывая, как получить это. Он может быть обворожительным, очень естественным и даже сумеет стать великим королем.

— Никогда, — твердо сказал я.

— Так оно и есть. Если власть именно то, что он хочет, а он жаждет власти, то он получит ее и сможет ею распорядиться себе в удовольствие. Он хочет, чтобы его любили.

— Но добивается этого странным способом, — сказал я, вспомнив, как Ланселот насмехался надо мной за королевским ужином.

— Он с самого начала знал, что ты его не полюбишь, и потому бросил тебе вызов первым. Сделав из тебя врага, он теперь может объяснить себе, почему ты его не любишь. Но с людьми, которые не становятся ему поперек дороги, он умеет быть добрым. Он может стать великим королем!

— Он слаб, — презрительно сказал я.

Галахад улыбнулся.

— Сильный Дерфель. Дерфель Неколебимый. Ты, должно быть, считаешь, что все мы слабы.

— Нет, — ответил я, — но думаю, что все мы устали, а завтра нам снова надо будет убивать франков, поэтому я посплю.

И на следующий день мы убивали франков, а после отдыхали в одном из фортов Бана на вершине холма. Перевязав раны и наточив зазубренные в схватке мечи, мы снова углубились в леса. И все же неделя за неделей, месяц за месяцем мы постепенно отступали, приближаясь к Инис Требсу. Король Бан призвал на подмогу своего соседа Будика Броселиандского, но тот укреплял собственную границу и отказался давать людей на проигранное дело. Бан снова обратился к Артуру — тот прислал суденышко с небольшим отрядом, но сам так и не прибыл. Он был по горло занят борьбой с саксами. Известия из Британии приходили редко и были слишком туманными, но мы все же знали, что на границы Думнонии накатывались все новые и новые орды саксов. Когда я уезжал, Горфиддид казался самой большой угрозой, но, ослабленный поразившей его землю чумой, присмирел. Случайные путники говорили нам, что сам Горфиддид болен и вряд ли дотянет до конца года. Эта же ужасная болезнь убила принца из Регеда, нареченного Кайнвин. То, что она опять была помолвлена, для меня оказалось новостью, и мне даже доставило какое-то злорадное удовольствие сознание того, что мертвый регедский принц уже не сможет жениться на Звезде Повиса. О Гвиневере, Нимуэ или Мерлине я не слыхал ничего. Королевство Бана рассыпалось. В этот последний год некому было собирать урожай, и мы, укрывшись в крепости на южной границе королевства, всю зиму питались олениной, корнями, ягодами и дичью. Мы еще продолжали делать редкие случайные вылазки на франкские позиции, но теперь походили на ос, пытающихся умертвить быка своими жалкими укусами. Франки теперь были повсюду. Их топоры звенели в зимних лесах, когда они расчищали места для ферм, и отполированные колья их только что возведенных частоколов сияли в лучах бледного зимнего солнца.

Ранней весной нам пришлось снова отступить под напором франкских армий. Они пришли к подножию крепости с барабанным боем, а вместо знамен поднимали на шестах крутые бычьи рога. Я видел неприступную стену из двухсот щитов и понимал, что оставшиеся в живых пятьдесят наших воинов никогда не смогут ее пробить. Поэтому мы вместе с Кулухом и Галахадом отступили. Франки улюлюкали нам вслед и осыпали дротиками.

Королевство Беноик почти опустело. Мужчины шли в Броселианд, где им за военную службу обещали земли. Старые римские поселения были опустошены, а поля заросли, затянулись ползучим пореем. Мы, думнонийцы, брели, волоча копья, на север, чтобы защитить последнюю крепость королевства, его столицу Инис Требс.

Островной город был переполнен беженцами. В каждом доме ютились по двадцать человек. Дети плакали, семьи ссорились между собой. Некоторые из беженцев спешили переправиться в рыбацких лодках на запад, в Броселианд, или на север, в Британию. Но лодок не хватало, и, когда на берегу, вблизи острова, появились франки, Бан приказал оставшимся лодкам встать на якорь в крохотной неудобной гавани Инис Требса. Он хотел, чтобы во время осады они могли снабжать гарнизон пищей, но хозяева судов — народ непокорный, неуправляемый, и, узнав о приказе, они подняли паруса и дали деру, устремившись на север порожняком. Осталась лишь горстка утлых лодчонок.

Ланселота назначили градоначальником, и, когда он обходил город, женщины выстраивались вдоль дороги и выкрикивали восторженные приветствия. Все теперь наладится, думали горожане, потому что командует гарнизоном величайший из воинов. Он благосклонно принимал лесть и произносил громкие речи, обещая построить из черепов франков новую насыпную дорогу в Инис Требс. Принц играл в героя, он носил богатые доспехи, каждая пластина которых ослепительно блестела на солнце. Ланселот хвастал, будто доспехи принадлежали Агамемнону, великому воину Древней Греции, хотя Галахад с усмешкой заметил, что все снаряжение недавней римской работы. Башмаки Ланселота были сшиты из красной кожи, плащ — темно-синий, а на бедре, с вышитого пояса, подаренного Артуром, свисал длинный меч Танлладвир, или «Кровавый убийца». На голове нашего героя красовался черный шлем, увенчанный распростертыми крыльями морского орла.

— Чтобы при случае можно было улететь, — зло пробурчал Каван, мой мрачный ирландец.

В просторном зале, рядом с библиотекой Бана, Ланселот собрал военный совет. Ветер гудел за окнами и бился в стены. Был отлив, и море отхлынуло с песчаных берегов бухты, где суетились франки, пытаясь отыскать прямую дорожку к острову. Галахад насадил по всей бухте лозу, надеясь обмануть врагов и завести их в сыпучие пески или на те участки берега, которые первыми будут отрезаны от суши во время прилива. Ланселот, стоя спиной к противнику, объяснял нам задуманный им план. Отец сидел по одну его руку, а мать — по другую, и оба доверчиво кивали, впитывая мудрые слова любимого сына.

— Защитить Инис Требс просто, — заявил Ланселот. — Все, что нам надо делать, так это оборонять островные стены. И больше ничего. У франков мало лодок, летать они не умеют, поэтому добраться до Инис Требса могут только при отливе, да и то после того, как сумеют найти безопасный путь по заливной песчаной косе. Но, добравшись наконец до города, они так измотаются, что никогда не смогут перебраться через каменные стены города. Обороняйте стены, — закончил Ланселот, — и вас не одолеют. Лодки могут поддержать нас с моря. Инис Требс никогда не падет!

— Верно! Верно! — подхватил король Бан, радуясь уверенности сына.

— Сколько у нас еды? — мрачно спросил Кулух.

Ланселот снисходительно глянул на него.

— Море, — весело сказал он, — полно рыбы. Это такие серебристые штучки, лорд Кулух, с хвостами и плавниками. Вы их ели, по-моему, не раз.

— Не замечал, — невозмутимо ответил Кулух. — Слишком был занят дракой с франками.

Тихий смех, похожий на ропот, пробежал по рядам воинов, собравшихся здесь. Не больше дюжины из них дрались вместе с нами на материке, но остальные были близкими друзьями принца Ланселота и только что на случай осады произведены в капитаны. Борс, двоюродный брат Ланселота, значился главенствующим воином Беноика и командиром дворцовой стражи. Он, по крайней мере, участвовал в нескольких стычках и снискал репутацию бойца. Сейчас Борс сидел развалясь и вытянув длинные ноги. В римской тунике, с черными, намасленными, как у Ланселота, волосами, он должен был выглядеть браво, но лицо его посерело от усталости.

— Сколько у нас копий? — спросил я.

До сих пор Ланселот словно и не замечал меня. Я знал, что принц не забыл нашей встречи два года назад, но он спокойно улыбнулся на мой вопрос.

— У нас на службе четыреста двадцать человек, и у каждого из них есть копье. Я все ясно объяснил?

Вернув ему любезную улыбку, я кивнул.

— Но копья ломаются, лорд принц, — настаивал я, — к тому же люди, защищающие стены, вынуждены метать свои копья, как дротики. Когда четыре сотни и двадцать копий будут брошены, что мы будем кидать потом?

— Поэтов, — буркнул Кулух, к счастью, не очень громко, и Бан его не услышал.

— Копья найдутся, — легкомысленно отмахнулся Ланселот. — Да хотя бы те копья, которые франки станут метать в нас.

— Куда ни кинь, попадешь в поэта, — не унимался Кулух.

— Что ты сказал, лорд Кулух? — спросил Ланселот.

— Я рыгнул, лорд принц. Но раз уж ты обратил на меня свое благосклонное внимание, позволь спросить: есть ли у нас стрелки из лука?

— Несколько.

— Сколько?

— Десять.

— Боги нам помогут, — сказал Кулух и поерзал на стуле: он терпеть не мог стульев.

Потом заговорила Элейна. Королева напомнила нам, что остров стал убежищем для женщин, детей и самых великих в мире поэтов.

— Безопасность fill в ваших руках, — провозгласила она, обращаясь к нам, — а вы знаете, что с нами произойдет, если не удастся удержать город.

Я незаметно лягнул Кулуха, который так и норовил вылезти со своим ядовитым замечанием. Поднялся Бан и протянул руку в сторону библиотеки.

— Там хранится семь тысяч восемьсот сорок три свитка, — проникновенно произнес он, — копившиеся веками сокровища человеческого знания. Падение города будет означать упадок цивилизации. — Затем он поведал нам древнюю историю о герое, отправившемся в лабиринт, чтобы убить монстра. За ним тянулась шерстяная нить, при помощи которой он мог отыскать обратный путь во тьме. — Моя библиотека, — сказал он, объясняя смысл длинной истории, — та самая нить. Потеряете ее, друзья, и мы останемся в вечной тьме. Поэтому я прошу вас, прошу, бейтесь! — Он помолчал, улыбаясь. — К тому же я разослал письма с мольбой о помощи. Одни ушли в Броселианд, другие — к Артуру. Думаю, уже близок тот день, когда горизонт забелеет от дружеских парусов! Ведь вы помните, Артур поклялся помочь нам!

— Артур, — вмешался Кулух, — завяз в битвах с саксами.

— Но клятва есть клятва! — с упреком поглядел на него Бан.

Галахад поинтересовался, собираемся ли мы совершать набеги на лагеря саксов, разбитые у берега. Нам нетрудно было бы добраться туда на лодках, сказал он, и незаметно высадиться восточнее или западнее расположения их отрядов. Но Ланселот категорически отверг эту идею.

— Если мы выйдем за стены, — сказал он, — то умрем. Это так очевидно.

— Никаких вылазок? — разочарованно спросил Кулух.

— Стоит нам выйти за стены, как мы погибнем, — повторил Ланселот. — Я вам приказываю оставаться за стенами города.

Он провозгласил, что лучшие воины Беноика, сотня ветеранов войны на материке, будут охранять главные ворота. Мы, пятьдесят думнонийцев, получили под свою опеку западную часть стены, а городские ополченцы вместе с материковыми беженцами должны были помогать защитникам там, где потребуется. Сам Ланселот со своими приближенными и дворцовыми стражниками, наряженными в белые плащи, останутся в резерве, будут наблюдать за битвой из дворца и вмешаются, когда потребуется их помощь.

— С таким же успехом можно ждать помощи от фей, — прорычал Кулух.

— Опять рыгнул? — насмешливо спросил Ланселот.

— Это все из-за рыбы, которой я объелся, лорд принц, — огрызнулся Кулух.

Король Бан пригласил нас перед уходом осмотреть его библиотеку, вероятно надеясь дать нам понять, какие бесценные сокровища мы будем защищать. Шумные мужчины, шаркая ногами, вошли в библиотеку и с разинутыми ртами глядели на свитки в пчелиных сотах полок, а потом повалили в другую комнату поглазеть на гологрудую арфистку. Галахад и я подольше задержались среди книг, где над столом невозмутимо склонился горбатый отец Кельвин. Сейчас он, казалось, весь был поглощен борьбой с серой кошкой, которая играла с его пером.

— Продолжаете выяснять размах крыльев ангела, отец? — громко спросил я.

— Кто-то должен это делать, — ответил он и хмуро покосился на меня одним глазом. — Кто ты?

— Дерфель, отец. Я из Думнонии. Мы встречались два года назад. Удивлен, что вы еще тут.

— Твое удивление мне безразлично, Дерфель Думнонийский. А кроме того, я на некоторое время отлучался. Ходил в Рим. Грязное место. Я думал, что вандалы основательно почистили его, но там по-прежнему полно жрецов и их пухлых мальчиков, поэтому я снова вернулся сюда. — Он исподлобья неприязненно глянул на меня. — А ты, Дерфель Думнонийский, заботишься о моей безопасности?

Мне, если честно, было все равно, но я не показал виду.

— Моя работа — защищать жизни людей, — высокопарно произнес я, — и твою тоже, отец.

— Тогда вверяю тебе мою жизнь, Дерфель Думнонийский, — просто сказал отец Кельвин и снова повернул уродливое лицо к своим манускриптам. Отпихнув кошку, он отнял у нее перо и вдруг добавил: — Порукой мне — твои честь и совесть, Дерфель Думнонийский. А теперь иди драться и оставь меня заниматься моим не менее полезным делом.

Я попытался было порасспросить священника о Риме, но он только отмахнулся, и я отправился в амбар у западной стены, превратившийся в наш дом на время осады. Галахад, ставший, можно сказать, почетным думнонийцем, жил с нами. Мы с ним принялись подсчитывать франков, которые после очередной попытки отыскать в песках дорогу к острову откатывались назад. Барды, воспевая оборону Инис Требса: утверждают, что франков было больше, чем песчинок в бух те. На самом деле их было не так много, но и не мало. Любой военный отряд франков в Западной Галлии намного превосходил ряды защитников крепости, и все они стремились ворваться туда первыми, надеясь поживиться несметными сокровищами, хранившимися здесь, по ходившим среди них слухам, со времен падения Римской империи. Галахад насчитал приблизительно три тысячи франков. По-моему, их было не больше двух тысяч. А Ланселот уверял всех, что перед нами десять тысяч врагов. Но в любом случае их было слишком много.

Первые атаки франкам не удались. Они нащупали дорогу через пески и кинулись на штурм главных ворот, но были отброшены. На следующий день они уже атаковали нашу часть стены и получили достойный отпор. Однако на этот раз они не успели убраться до начала прилива, и большая часть их отряда была отрезана от берега. Одни пытались спастись вплавь и утонули, а другие, прижимаясь к стенам крепости, старались пройти по оставшейся узкой полоске песка. И здесь их настигли и всех до одного перебили копьеносцы Блайддига, вождя, который привел меня в Беноик. Теперь он был поставлен начальником над воинами-ветеранами. Вылазка Блайддига считалась прямым нарушением приказа Ланселота, запрещавшего выход за городскую стену, но убитых франков было так много, что Ланселот сделал вид, будто сам послал Блайддига, а позже, после гибели Блайддига, и вовсе присвоил себе этот подвиг. Fili немедленно сочинили песню о том, как Ланселот запрудил бухту мертвыми телами франков, хотя на самом деле он в тот момент отсиживался во дворце. А тела франкских воинов еще долго после этого плескались вокруг острова, и на эту падаль слетались тучи морских чаек.

Поняв, что с ходу крепость не взять, франки принялись строить хорошую насыпную дорогу. Они срубили сотни деревьев и уложили их в песок, затем придавили ряды бревен камнями, принесенными на берег рабами. Приливы в широкой бухте Инис Требса были бурными и стремительными, и новая насыпная дорога размывалась, во время отлива вода уносила бревна. Но франки каждый раз заделывали промоины в дороге новыми бревнами и грудами камней. У них были тысячи рабов, и никто не ценил жизнь этих несчастных, которые надрывались, тонули и умирали при постройке дороги. Насыпная дорога становилась все длиннее, а запасы пищи в нашей крепости уменьшались. Несколько оставшихся у нас лодок использовались для ловли рыбы, другие возили зерно из Броселианда. Франки спустили на воду свои судна, и после того, как две наши рыбацкие лодки были захвачены врагом, а их команды перебиты, остальные моряки наотрез отказались выходить в море. Поэты и придворные, засевшие во дворце на вершине холма и расхаживавшие с новенькими копьями, имели всего вдоволь, опустошая неисчерпаемые запасы королевских складов, а мы, воины, соскребали ракушки со скал, ели мидий, выковыривая этих моллюсков из острых как бритва створок, даже тушили крыс, которых ловили в амбарах, набитых несъедобными шкурами, солью и бочками с гвоздями. Нет, мы не умирали с голоду, мы навострились плести из ивовых прутьев ловушки, опускали их со скал в воду, и почти всегда там оказывалось несколько рыбешек. Правда, пользуясь приливами, франки посылали специальные летучие отряды, которые постоянно разрушали с таким трудом сделанные ловушки.

Лодки франков так и кружили вокруг стен, где бухта была достаточно мелководной, и развлекались, протыкая кольями наши ивовые ловушки. Одна такая лодка наскочила намель и застряла примерно в четверти мили от острова. Кулух приказал захватить ее. Нас было человек тридцать. Выбравшись наружу по спущенной со стены старой рыбацкой сети, мы быстро добрались до франкского суденышка. Все двенадцать человек из их команды тут же разбежались. В лодке оказались две бочки соленой рыбы и два черствых каравая хлеба, все это мы с торжеством притащили к своим. А когда наступил прилив, мы пригнали к стенам крепости и лодку Ланселот, узнав о нашем своеволии, снова никак не показал неудовольствия, зато королева Элейна прислала строгую записку, требуя отчета о доставшейся нам добыче. Мы отправили немного сушеной рыбы на холм, но наш дар был истолкован как оскорбление. Ланселот заявил, что мы пируем, когда Инис Требс голодает. Возмущенный, я отправился ко дворцу, чтобы потребовать извинений. Я тщетно вызывал Ланселота, который укрылся со своими поэтами за запертой дверью. Плюнув, я вернулся назад.

Галахад, несмотря на наше отчаянное положение, просто светился от счастья. И все оттого, что с ним теперь была Леанор, арфистка, которую я впервые увидел два года назад и в тяге к которой мне признался Галахад. Это была та самая изнасилованная Ланселотом девушка. Они с Галахадом ютились в углу склада. С каждым из нас жили женщины. Все мы понимали безнадежность своего положения, тяготились этим и потому в ожидании неминуемой смерти спешили взять от жизни все, что могли. Женщины наравне с нами стояли в карауле, зашвыривали камнями франков, когда те пытались разрушить наши жалкие ловушки для рыб. У нас давно остались лишь те копья, что мы принесли с собой в Беноик и берегли для последней, главной битвы. Наши лучники не имели даже стрел и довольствовались залетавшими к нам метательными снарядами и дротиками франков, но, по мере того как насыпная дорога приближалась к стенам города и франки могли стрелять почти беспрестанно, запас вражеских стрел увеличивался. У самого края своей дороги франки устроили передвижную защитную стену, и их лучники не давали теперь высунуться защитникам главных ворот. Дорога дошла уже до постоянно сухой отмели, и мы со дня на день ожидали штурма.

Было начало лета. Полнолуние увеличивало силу приливов, и большую часть времени насыпная дорога франков оставалась под водой, но отливы обнажали обширную песчаную равнину, окружавшую Инис Требс, и франки беспрепятственно подходили под самые стены. Их барабаны теперь звучали беспрестанно, а уши наши были забиты угрозами и руганью обнаглевших врагов. Однажды они устроили прямо на виду у нас безобразную оргию. На берегу разожгли большие костры, пригнали к насыпной дороге целую колонну рабов и одного за другим всех пленников обезглавили. Рабы были бриттами, у некоторых в Инис Требсе оставались родственники, наблюдавшие за этим варварством с городских стен. Горевшие жаждой мщения, они рвались за пределы города в тщетной надежде освободить несчастных женщин и детей, франки ожидали нападения и выстроили неприступный заслон из щитов, но люди Инис Требса, обезумевшие от гнева, кинулись в атаку. Среди них был и Блайддиг. Он погиб, сраженный франкским копьем. Мы, думнонийцы, наблюдали, как горстка оставшихся в живых мчалась под защиту городских стен. А что нам оставалось делать? Добавить свои тела к горе мертвецов? С трупа Блайддига содрали кожу, выпотрошили его и насадили на кол, воткнутый у края насыпной дороги, и мы вынуждены были смотреть на этот ужас до начала прилива. Но и на следующее утро, когда вода отхлынула, мы снова увидели просоленные морем останки несчастного Блайддига, разрываемые жадными чайками.

— Мы должны были пойти вместе с Блайддигом, — с досадой сказал Галахад.

— Нет.

— Лучше умереть как мужчина, сражаясь щитом к щиту, чем умирать с голоду.

— У тебя еще будет возможность ринуться на стену щитов, — пообещал я ему.

Но пока я занимался укреплением наших позиций. Мы завалили ведущие к нашей части стены дороги на тот случай, если франки ворвутся в город. Таким образом мы могли бы удерживать их до тех пор, пока всех наших женщин и детей уведут по вьющейся между каменными уступами узкого ущелья тропинке к спрятанному на северо-западной стороне острова кораблю. Мы навалили на днище судна камни, и оно дважды в день во время прилива скрывалось под водой, благодаря чему приливная волна не могла разбить его о прибрежные скалы. Я предвидел, что франки атакуют в момент отлива, и потому велел двоим нашим раненым бойцам быть наготове и, как только начнется сражение, спуститься к кораблю и освободить его от камней. Утлое суденышко было нашей последней надеждой.

На помощь нам не приплыл ни один корабль. Как-то утром на горизонте вспыхнул белый парус, и по городу разнесся слух, что плывет сам Артур, но парус удалялся и совсем скрылся в сизой дымке. Мы были предоставлены сами себе. По ночам мы тихо пели и рассказывали друг другу всяческие истории, а днем с тревогой наблюдали, как скапливаются на берегу военные отряды франков.

Атака началась днем на отливе. Они валили огромной толпой, в кожаных доспехах, железных шлемах, с высоко поднятыми деревянными щитами. Насыпная дорога кончалась почти под самой стеной. Франки пересекли небольшую песчаную косу и оказались перед главными воротами. Впереди нападающие несли огромное таранное бревно, заостренный конец которого был оправлен в бычью кожу, следом тащили длинные лестницы. В мгновение ока лестницы оказались приставленными к городской стене.

— Дайте им взобраться! — проревел Кулух.

Как только на одной из лестниц оказалось пять человек, он швырнул вниз огромный валун. Франки завопили, хватаясь за перекладины рушившейся лестницы. Когда Кулух поднял над головой второй валун, о его шлем звякнула стрела. И в ту же секунду стрелы засвистели над нашими головами, зазвенели о каменные стены метательные дротики. Франки волнами бились у подножия стены, накатывались и снова отступали. Мы швыряли камни, лили горячую воду. Каван втащил вверх одну из лестниц. Мы тут же разломали ее и закидали обломками карабкающихся наверх франков. Четверо наших женщин, сражавшихся бок о бок с нами на крепостном валу, с трудом подняли обломок каменной колонны и спустили вниз по дождевому желобу. Криками радости встретили мы вопли придавленных колонной врагов.

— Вот она, грядущая тьма! — крикнул мне Галахад. Он ликовал: пришел час последней битвы, и этот сильный человек плевал в глаза смерти. Галахад подождал, пока франк добрался до верхней перекладины лестницы, и с силой рубанул мечом. Голова врага отлетела и покатилась вниз, в песок, а обезглавленное тело так и торчало на верху лестницы, преграждая путь взбиравшимся следом франкам. Мы разбирали каменную кладку амбара, превращая обломки камней в боевые снаряды. Франки уже не осмеливались взбираться на стену и с угрожающими криками толпились внизу. Кажется, эта битва осталась за нами. Мы насмехались над врагами, выкрикивая, что их побили женщины, а уж в следующий раз, если они осмелятся приблизиться, в бой вступят наши воины. Не уверен, что они в панике могли расслышать эти насмешки, но, испуганные нашей дружной обороной, отступили. Однако главные их силы все еще ломились в ворота, и грохот тарана смешивался с беспрестанным барабанным боем.

Заходящее солнце удлинило тени, и они протянулись по песку вдоль западной оконечности мыса. Розовые облака покрыли небо. Чайки спрятались в каменных щелях. Двое наших раненых отправились проверить спрятанный корабль и освободить его от камней. Я все же хотел, чтобы он был наготове. Наступал вечер, и начинающийся прилив должен был оттеснить франков от стен. Мы уже готовились праздновать победу.

Но тут с противоположной стороны донеслись торжествующие крики, и мы увидели, что отброшенные от нашей стены франки устремились туда, откуда слышались звуки боя. Мы поняли, что город потерян. Позже, по рассказам уцелевших людей, нам стало ясно, как это произошло. Франкам удалось взобраться на низкую каменную ограду гавани, и они легко проникли в город.

Мы с Галахадом взяли двадцать солдат и повели их напрямик через сооруженные жителями города баррикады, Кулух остался охранять и защищать наш участок стены. Первые клубы дыма поднимались над поверженным городом.

Мы вместе с защитниками главных ворот бежали к центру. За первым же поворотом на каменных ступенях мы увидели врагов, карабкавшихся, как крысы, на крышу амбара. Сотни вражеских копьеносцев нескончаемым потоком захлестывали набережную и устремлялись к вершине городского холма. Их штандарты из бычьих рогов торчали уже повсюду, барабаны гудели непрестанно, и уже слышались в домах визг и вопли захваченных в плен женщин. Слева от нас, там, где франки укреплялись за парапетом набережной, внезапно возникли копьеносцы в белых плащах. Руководил ими Борс, кузен Ланселота и начальник дворцовой стражи. На какое-то мгновение мне показалось, что его появление решит исход битвы и ему удастся отбросить вторгшихся в город франков. Но вместо атаки он повернул своих воинов, и они стремительно понеслись по широким каменным ступеням, ведущим вниз к морю, там на причале стояли маленькие лодки. Отряд Ворса спасался бегством. Среди них я заметил Ланселота, поддерживавшего под руку мать, и спешащих за ним следом перепуганных придворных. Fili в панике покидали обреченный город.

Галахад сразил двух франков, пытавшихся преградить нам дорогу, но позади них улица темнела от черных вражеских плащей.

— Назад! — крикнул я и поволок Галахада в сторону.

— Дай мне драться!

Он пытался вырваться и обернуться лицом к двум другим воинам, бегущим к нам по узким каменным ступеням.

— Глупо умирать!

Я отпихнул его и, сделав ложный замах копьем, вонзил его острие в лицо одного из нападавших. Выпустив древко, я принял удар вражеского копья щитом и поспешил выхватить из ножен Хьюэлбейн. Удар меча пришелся по краю щита франка, и тот, не удержавшись, покатился вниз по ступеням.

— Только ты знаешь, как пробраться через город к нашей бухточке! — прокричал я Галахаду.

Над ступенями крутой лестницы одна за другой возникали фигуры обезумевших от кровавой битвы врагов. На просторной площадке у лестницы была гончарная лавка, изделия хозяина все еще стояли на полках и на столах под навесом аккуратными рядами. Я опрокинул стол, уставленный кувшинами и вазами, под ноги напиравшим врагам, швырнул им в лица подпорки навеса.

— Веди нас! — крикнул я.

Теперь нас могли спасти только тайные тропы. Переплетение аллей и садовых дорожек мог знать лишь давний житель Инис Требса.

Вторгшиеся в город через главные ворота враги отрезали нас от Кулуха и его людей. Галахад вел наш небольшой отряд вверх по холму, свернул налево в тоннель, который тянулся под храмом, затем пересек сад и вывел к стене, на которой стоял бак для сбора дождевой воды. Под нами расстилался разоренный город. Разъяренные франки ломали все на своем пути, желая отомстить за своих мертвых, оставшихся на песке бухты. Плачущих детей усмиряли мечами. Я видел, как один франк, громадный воин в рогатом шлеме, сразил топором прижатых к стене четверых защитников. Дым валил уже из всех домов. Город был построен из камня, но мебель, деревянные крыши и просмоленные лодки горели отменно. Внизу, в море, взбаламученном начинающимся приливом, я заметил крылатый шлем Ланселота на одной из трех улепетывавших лодок, а надо мной в ожидании своего последнего часа розовел в лучах заходящего солнца великолепный дворец. Вечерний ветерок развеивал серый дымок и вздувал белые занавески на дворцовых окнах.

— Туда! — прокричал Галахад, указывая на узкую тропинку. — Идите по ней прямиком и уткнетесь в спрятанную лодку.

Наши люди стремглав понеслись вниз по тропинке.

— Давай, Дерфель! — позвал меня Галахад.

Но я не двигался. Я глядел на вершину холма.

— Скорей, Дерфель! — торопил меня Галахад.

Я не слышал его. В голове моей звучал голос старика. Сухой, ироничный и недружелюбный голос, который словно приковал меня к месту.

— Пошли, Дерфель! — заорал мне в самое ухо Галахад.

«Вверяю тебе мою жизнь, — отдавались в мозгу слова старика. — Порукой твоя честь и совесть, Дерфель Думнонийский».

— Как мне добраться до дворца? — прокричал я Галахаду.

— До дворца?

— Говори как! — гневно крикнул я.

— Сюда, — сказал он, — сюда.

И мы полезли наверх.