Барды поют о любви, восхищаются кровавой бойней, превозносят королей, льстят королевам, но будь я поэтом, то восхвалял бы только дружбу. В друзьях я был счастлив. Одним из них считал я Артура, но из всех моих друзей едва ли не лучшим оставался Галахад. Мы понимали друг друга без слов, но могли часами говорить не умолкая. Мы делили все, кроме женщин. Не сосчитать, сколько раз мы стояли плечом к плечу в стене щитов и сколько раз делили последний кусок хлеба. Люди принимали нас за братьев, да и мы думали так же.

И в тот страшный вечер, когда город под нами полыхал огнем, Галахад понял, что меня невозможно заставить бежать к спасительной лодке, что я нахожусь во власти неодолимого и таинственного зова богов, который заставил меня карабкаться вверх, к плывущему на фоне дымного неба и венчающего Инис Требс дворцу. За нами по пятам поднимался ужас смерти, но пока еще мы опережали его, несясь по крыше церкви, спрыгивая в узкую улочку, протискиваясь сквозь толпу беженцев, которые верили, что церковь — их спасительное убежище. Мы, не останавливаясь, перемахивали один пролет лестницы за другим и наконец оказались на главной улице, охватывающей холм Инис Требс. Франки бежали со всех сторон, стараясь обогнать нас и первыми оказаться во дворце Бана, но мы все же опередили их и вместе с жалкой кучкой людей, уцелевших в этой резне, метались по переходам и площадям.

Стражники уже ушли из внутреннего двора. Дворцовые двери были распахнуты. Внутри жались к стенам испуганные женщины и дети. Занавески шевелились на ветру.

Я пробежал вереницу уставленных богатой мебелью комнат, миновал зеркальный зал, мельком заметив валявшуюся на полу арфу Леанор, и ворвался в просторную комнату, где Бан впервые принимал меня. Король был еще здесь. Он стоял у стола в белой тоге и с пером в руке.

— Слишком поздно, — сказал он, когда я остановился в дверях с обнаженным мечом. — Артур обманул мои ожидания.

В коридорах дворца раздавались крики, плач и вопли. Арочные окна были затянуты дымом.

— Пойдем с нами, отец, — позвал Галахад.

— Мне еще надо кое-что сделать, — недовольно откликнулся Бан. Он обмакнул перо в роговую чернильницу и начал писать. — Ты разве не видишь, что я занят?

Я распахнул дверь, ведущую в библиотеку, пересек пустую переднюю и увидел горбатого священника, стоявшего у полок со свитками. Полированный деревянный пол был устлан раскрытыми и развернутыми манускриптами.

— Ты поручил свою жизнь мне, — взъярился я, негодуя, что должен спасать какого-то уродливого старца, когда в городе так много беззащитных, — и потому обязан идти со мной! Сейчас же!

Священник не обратил на меня никакого внимания. Он лихорадочно выхватывал из полок свитки, разрывал ленточки, ломал печати, просматривал первые строки, мял, рвал и отшвыривал в сторону, хватая следующие пергаменты.

— Пошли! — проревел я.

— Погоди, — спокойно ответствовал Кельвин, вытаскивая очередной свиток. Он отбросил и этот и потянулся за другим. — Еще не время.

В дальних залах дворца послышался грохот и треск, раздались торжествующие крики, потонувшие в пронзительном визге и душераздирающих воплях. Галахад стоял у выхода из библиотеки, умоляя своего отца пойти с нами, но Бан только с досадой махнул сыну, прогоняя его. Затем дверь распахнулась настежь, и трое потных франкских воинов ворвались внутрь. Галахад рванулся им навстречу, но не успел добежать, как один из франков рубанул мечом по голове Бана. Мне показалось, что король умер от разрыва сердца за секунду до того, как вражеский клинок коснулся его. Франк собирался уже отрубить королю голову, как в него вонзилось копье Галахада. Второго нападавшего сразил мой Хьюэлбейн. Я отшвырнул тело убитого к двери, чтобы преградить путь третьему, рвавшемуся в комнату. Коридор заполнился дымом. Теперь Галахад стоял рядом со мной, его копье нацелилось на третьего франка, перепрыгнувшего через труп своего товарища. За его спиной послышался топот приближающихся врагов. Я поднял меч и отступил в проем библиотеки.

— Пошли, старый дурак! — в отчаянии крикнул я через плечо упрямому священнику.

— Старый, да, Дерфель, но дурак? Никогда!

Священник засмеялся, и что-то знакомое в этом клокочущем смехе заставило меня обернуться. Я увидел, как, словно во сне, распрямилась спина священника, исчез горб, и передо мной явился высокий стройный человек. Вдруг показалось, что он вовсе не уродлив, а, наоборот, величествен и прекрасен. От него исходила такая сила и мудрость, что я даже здесь, в окружении огня и смерти, почувствовал себя в большей безопасности, чем когда-либо. А он смеялся, довольный, что ему так долго удавалось обманывать меня.

— Мерлин! — ахнул я, и, должен сознаться, в глазах моих стояли слезы.

— Дай мне несколько минут, — сказал он, — придержи их. — Он продолжал выхватывать свитки, срывал с них печати и после мимолетного пытливого взгляда швырял на пол. Повязку с глаза он сорвал, и теперь было понятно, что это была лишь часть ловкого маскарада. — Сдержи их, — повторил он, устремляясь к следующей полке. — Я слышал, ты набил руку в битвах, так постарайся еще немного.

Галахад перенес арфу и стул арфистки к дверному проему, и мы приготовились охранять вход в библиотеку копьем, мечом и щитами.

— Ты знал, что это был он? — спросил я.

— Кто? — откликнулся Галахад, нанося удар копьем в круглый франкский щит.

— Мерлин.

— Это Мерлин? — Галахад был ошеломлен. — Я не знал. Франк с завитыми в колечки волосами и окровавленной бородой с диким воплем замахнулся на меня копьем. Я перехватил его за наконечник у самой своей головы и притянул к себе, буквально насадив на острие Хьюэлбейна. Другое копье вонзилось в притолоку рядом со мной. Один из нападавших споткнулся об арфу, струны жалобно застонали, а франк грохнулся на пол, где его достал тяжелый ботинок Галахада. Нас теснили. Я прикрывался щитом, отбивал мечом направленные прямо в грудь удары. Дворец гудел от криков, наполнялся едким дымом. На наше счастье, франки, жаждавшие добычи, не видели ничего интересного для себя в библиотеке и кинулись в другие комнаты, надеясь пограбить там без помех.

— Мерлин тут? — снова недоверчиво спросил Галахад.

— Взгляни сам.

Галахад повернулся и с сомнением оглядел высокую фигуру старика, шарившего по полкам полуразоренной библиотеки Бана.

— Это и есть Мерлин?

— Да.

— Откуда ты узнал, что он здесь?

— Я не знал, — сказал я. — Ну-ка иди сюда, собака!

Эти слова были обращены к здоровенному франку, закованному в кожаные доспехи и размахивавшему военным топором с обоюдоострым лезвием. Воображая себя непобедимым героем, он орал воинственную песню. Пронзенный копьем Галахада, гигант выплюнул последние слова песни вместе с кровью. Топор его воткнулся в доски пола.

— Нашел! Нашел! — внезапно закричал Мерлин позади нас. — Конечно же Силий Италик! У него никогда не было восемнадцати книг о Второй Пунической войне! Всего только семнадцать! Как я мог поверить в такую глупость? Ты прав, Дерфель, я — старый дурак! Последний дурак! Восемнадцать книг о Второй Пунической войне! Ха-ха! Любой ребенок знает, что их было только семнадцать! Я нашел ее! Пошли, Дерфель, не будем терять времени. Не торчать же нам здесь всю ночь!

Мы с Галахадом вбежали в разоренную библиотеку. Я перевернул большой рабочий стол и припер им дверь, а Галахад рывком открыл окно, выходившее на запад. В библиотеку уже ломились франки. Мерлин сорвал с шеи деревянный крест и швырнул его в дверь. И тут же к потолку взметнулся сполох пламени. Мне показалось, что обрушилась стена и пламя вылетело из перевернувшейся печки, но Мерлин расхохотался. Он заявил, что все это натворил кинутый им крест.

— Иногда и негодные вещи могут сгодиться, — сказал он, взирая на корчащихся в огне вспыхнувшего креста врагов. — Жарьтесь, черви, жарьтесь! — Мерлин поспешно запихивал драгоценный свиток за пазуху. — Ты когда-нибудь читал Силия Италика? — спросил он.

— Никогда и не слыхал о нем, лорд, — бормотал я, увлекая его к открытому окну.

— Он писал эпические стихи. Да, дорогой мой Дерфель, эпические! — Мерлин вырвался и положил руку мне на плечо. — Позволь дать тебе один совет. — Он говорил серьезно. — Остерегайся эпических стихов. Поверь моему опыту.

Мне неожиданно захотелось расплакаться, как ребенку. Таким облегчением было снова глядеть в его мудрые, суровые глаза. Словно отец глядит на меня из далекого детства.

— Я так скучал по тебе, лорд, — выпалил я.

— Не время распускать нюни! — вдруг рявкнул Мерлин и сам помчался к окну, когда к нам сквозь огонь рванулся обезумевший от боли и злобы франк с поднятым копьем. Волосы его дымились, рот исказился в крике.

Я отбил щитом направленное мне в грудь острие копья и свалил врага ударом меча.

— Сюда! — кричал Галахад, успевший выпрыгнуть в сад. Я добил умиравшего франка и, обернувшись, увидел, что Мерлин вновь устремился к столу.

— Скорей, лорд! — завопил я.

— Кошка! — откликнулся Мерлин. — Не могу же я бросить кошку!

— Ради всех богов, лорд! — взмолился я, но Мерлин уже протискивался под стол, вытягивая за лапу испуганную серую кошку.

С кошкой на руках он наконец перелез через подоконник в сад, отделенный от бухты живой изгородью кустов. Заходившее солнце заливало небо и дрожащую воду бухты потоками кровавого света. Мы продрались сквозь кусты и устремились вслед за Галахадом вниз по каменным ступеням, мимо хижины садовника, свернули на узкую опасную тропу, что огибала гранитный пик. С одной стороны над нами взметнулась к небу гладкая каменная стена, а с другой — зияла пропасть. Но Галахад с детства знал каждый поворот тропы и уверенно вел нас вниз к темной воде.

В море плавали тела убитых. Наша лодка, забитая беглецами и ушедшая в воду почти до краев, чудом держалась на поверхности примерно в четверти мили от берега. Гребцы налегали на весла, стараясь уплыть как можно дальше. Я рупором сложил ладони у рта и прокричал:

— Кулух!

Скала эхом усилила мой голос, но он потерялся в криках и воплях, несущихся из гибнущего Инис Требса.

— Пусть плывут, — спокойно сказал Мерлин, затем пошарил под замызганным монашеским одеянием. — Подержи ее.

Он сунул мне в руки кошку, продолжая копаться за пазухой. Наконец вытащил маленький серебряный рог, приложил его к губам и дунул. Раздался протяжный мелодичный звук.

Почти мгновенно из-за поворота выскользнула маленькая парусная барка. Сидевший в ней человек ловко правил прикрепленным к корме веслом. В пузатом суденышке с высоко задранным острым носом как раз хватило места для всех, а на дне его лежал небольшой сундучок, запечатанный знаком Мерлина, изображением бога Цернунна.

— Я все приготовил заранее, — просто сказал Мерлин, — как только стало ясно, что бедняга Бан не понимает, какое богатство эти свитки. Немало пришлось потратить сил, чтобы разобраться в путанице на полках. Хоть на свитках и были нацеплены ярлыки, но бестолковые fili без конца все путали, не говоря уж о том, что правили тексты, желая их улучшить. А иногда и просто крали, желая выдать стихи древних писателей за свои собственные. Один негодяй целых полгода мусолил рукопись Катулла, а потом положил не на ту полку, да еще и под именем Платона. Приветствую тебя, дорогой мой Каддиг! — помахал он рукой лодочнику. — Все в порядке?

— Да, если не считать умирающего города, — прохрипел Каддиг.

— Но ты сохранил мою коробку, — Мерлин кивнул на запечатанный сундучок, — а это самое главное.

Крутобокий парусник был когда-то дворцовой прогулочной лодкой, на которой перевозили пассажиров на корабли, стоявшие поодаль на якоре. Теперь на ее борт ступили мы. Мрачный Каддиг резко развернул суденышко и направил его в открытое море. Никто не заметил нашего отплытия, только позади почти беззвучно булькнуло в воду случайно пущенное со скалы копье. Мерлин взял у меня из рук кошку и уютно устроился на носу лодки, а мы с Галахадом не отрывали глаз от погибавшего в огне острова.

Дым стелился по воде. День умирал вместе с прекрасным городом, отпеваемый криками обреченных. В опускавшейся ночной тьме мы еще могли различить фигуры последних франков, прыгавших с насыпной дороги и устремлявшихся к разрушенным стенам павшей крепости. Солнце ушло за мыс, и над всем теперь властвовал багровый отсвет пожара. Высоким костром пылал вознесенный на вершину холма чудо-дворец. Тучи невесомого пепла осыпались в море. Ярче всего горела библиотека. Вспыхивали один за другим сухие свитки, и всполохи пламени выстреливали в небо из недр дворца, словно из преисподней. Это был погребальный костер короля Бана, освещавший последним отблеском тьму кровавой ночи.

Галахад плакал. Он опустился на колени и, опершись на копье, смотрел, как его родной дом превращается в пепелище. Молчаливой молитвой провожал Галахад душу своего отца в Потусторонний мир. Море, благосклонное к нам, было спокойно. Красные блики плясали на черных волнах, будто цвет крови и смерти, принесенной нашими врагами в покоренный и разрушенный ими город. Инис Требс так и не был восстановлен. Стены превратились в оплывшие груды камней, сквозь которые пробивались буйные заросли сорняков, а в развалинах нашли прибежище морские птицы. Франкские рыбаки избегают остров, превратившийся в могилу многих сотен людей. Они больше не называют его Инис Требс, ему дали новое имя, звучащее на их гортанном языке как Гора Смерти. И до сих пор, сказывают моряки, по ночам, когда пустынный остров поднимается черным силуэтом над обсидиановой водой, можно слышать женские стенания и детский плач.

Мы причалили к пустынному берегу в западной части бухты. Покинув лодку, мы понесли запечатанный сундучок Мерлина вверх по скалистому обрыву, заросшему искореженным бурей боярышником. Пала глухая ночь, когда мы наконец достигли вершины мыса. В последний раз я обернулся, чтобы посмотреть на Инис Требс, тлеющий как уголек во тьме, а затем, отягощенный грузом вины и печали, ступил на длинную дорогу, ведущую домой, где Артур волен был судить меня. Инис Требс погиб безвозвратно.

* * *

В устье той самой реки, где я когда-то молился Белу и Манавидану о благополучном возвращении, мы сели на корабль, державший путь в Британию. Здесь же, на реке, мы нашли и Кулуха. Его перегруженная лодка наскочила на мель и застряла в иле. Леанор и большинство наших людей были живы. Корабль, на котором мы пустились в плаванье, давно стоял у берега. Его капитан в надежде хорошо заработать на несчастье других поджидал здесь спасавшихся беженцев. Но Кулух приставил свой меч к горлу этого алчного человека и заставил его везти нас бесплатно. Мы переждали ночь, освещенную пылающим Инис Требсом, а утром подняли якорь и поплыли на север.

Мерлин задумчиво смотрел на удалявшийся берег, а я глядел на него, не веря еще по-настоящему, что старец вернулся к нам. Он был высоким, костистым человеком с длинными белыми волосами, которые теперь, когда не надо было выдавать себя за неопрятного, взлохмаченного Кельвина, он расчесал и собрал на затылке, туго перетянув черной лентой. Гладко обтянутое кожей лицо Мерлина было матовым, цвета старого полированного дерева, зеленые глаза молодо блестели, тонкие ноздри заостренного носа нервно подрагивали. Размышляя, он привычно крутил заплетенные в мелкие косички длинные усы и бороду. Никто не знал, сколько ему лет, но я наверняка не встречал такого старого и в то же время словно лишенного возраста человека. Разве что друид Бализ мог сравниться с ним по прожитым годам. Но Мерлин выглядел намного крепче и моложе. У него сохранились зубы все до последнего, а резвостью он мог бы поспорить с юными воинами, хотя обожал притворяться слабым и беспомощным стариком. Одевался Мерлин всегда во все черное и обычно носил в руке черный посох, хотя сейчас, покидая негостеприимную Арморику, он держал в руке не этот символ власти, а серую ободранную кошку.

Неодолимая властная сила исходила от Мерлина, и не были этому причиной ни его высокий рост, ни высокое положение. Как и Артур, он обладал способностью господствовать над толпой, и, когда уходил, создавалось впечатление невыносимой пустоты. Однако Артур всюду привносил ощущение светлой радости и покойной уверенности, а Мерлина словно окружало облако тревоги и беспокойства. Когда он смотрел на тебя, казалось, что его глаза видят насквозь, проникая в самые глубинные тайники твоей души, и, главное, это явно забавляло его. Мерлин был непоседливым, нетерпеливым, подвижным, и в то же время каждое его движение, любое слово будто дышали великой мудростью. Он словно бы презирал все на свете, свысока смотрел на всех и любил всего лишь нескольких людей. Одним из них был Артур, другой — Нимуэ, а третьим, надеюсь, я, хотя по-настоящему никогда не мог сказать этого наверняка, потому что Мерлин вечно притворялся, скрывая свои подлинные чувства и привязанности.

— Что ты смотришь на меня, Дерфель? — спросил Мерлин, стоявший на корме спиной ко мне.

— Боюсь снова потерять тебя, лорд.

— Какой же ты восторженный глупец, Дерфель. — Он повернулся и хмуро посмотрел на меня. — Нет, мне определенно надо было швырнуть тебя обратно в яму Танабурса. Отнеси сундучок в мою каюту.

Мерлин занял каюту капитана корабля, куда я и отнес сундучок. Следом за мной нырнул в низкую дверь и Мерлин. Он переворошил капитанские подушки, устраивая для себя уютное местечко, и уселся с протяжным блаженным вздохом. Серая кошка прыгнула ему на колени, а я по его требованию развернул на грубо сколоченном, усеянном рыбьей чешуей столе толстый свиток, из-за которого он рисковал жизнью.

— Что это? — спросил я.

— Одно из самых больших сокровищ, которыми владел Бан, — сказал Мерлин. — Остальное всего-навсего греческий и римский хлам, среди которого, может, и нашлось бы несколько достойных вещей.

— И что же это? — повторил я.

— Свиток, дорогой Дерфель, — проговорил он так, будто я уж совсем был дураком и задал глупейший вопрос. Мерлин приник к круглому корабельному окошку, глядя на вздувшийся парус сквозь сизую пелену дыма, поднимающегося над островом. — Хороший ветер! — весело сказал он. — К вечеру будем дома. Я скучал по Британии. — Он перевел взгляд на свиток. — А Нимуэ? Как там мое дорогое дитя? — спросил он, проглядывая первые строки свитка.

— Она была изнасилована и потеряла глаз, — тихо сказал я.

— Такое случается, — легкомысленно заметил Мерлин. Его бессердечность ошеломила меня. Я помолчал, потом снова спросил, что же такое важное скрыто в этом свитке.

Он вздохнул.

— Ты невыносимо назойлив, Дерфель. Ладно, потешу тебя. — Он отпустил край манускрипта, и тот снова свернулся в рулон. Откинувшись на влажные капитанские подушки, Мерлин спросил: — Ты, конечно, знаешь, кто был Каледдин?

— Нет, лорд.

Он воздел руки к низкому потолку каюты.

— И ты не стыдишься своего невежества, Дерфель? — возмущенно воскликнул он. — Каледдин был друидом Ордовикии. Ужасное племя, поверь мне. Одна из моих жен была ордовиканкой, а одного такого существа достаточно, чтобы испортить дюжину жизней. Больше такого со мной никогда не случится. — Он поежился от неприятного воспоминания, затем пристально поглядел на меня. — Нимуэ изнасиловал Гундлеус, верно?

— Да, — подтвердил я, недоумевая, откуда ему это известно.

— Глупец! Вот глупец! — Казалось, Мерлин вовсе и не расстроен несчастьем своей любовницы. — Как же он будет страдать! Нимуэ сердится?

— Она в ярости.

— Хорошо. Ярость очень полезна, а дорогая Нимуэ в этом талантлива. Одной вещи я не терплю в христианах — их кротости. Как можно считать кротость добродетелью? Кротость! Ты можешь вообразить себе рай, напичканный кротостью? Какая мерзость! Еда простынет, пока все уступают друг другу миску. Кротость — это гадость, Дерфель. Гнев и эгоизм — вот что движет людьми и двигает мир. — Он засмеялся. — Теперь о Каледдине. Для ордовика он считался прекрасным друидом, не таким, как я, конечно, но и у него случались удачи. Мне понравился твой порыв убить Ланселота. Жаль, между прочим, что ты не довел дело до конца. Я полагаю, он успел сбежать из города?

— Да. Как только понял, что Инис Требс обречен.

— Моряки говорят, что крысы первыми бегут с тонущего корабля. Бедняга Бан. Он был добряк, но глупец.

— Он не знал, кто ты? — спросил я.

— Конечно знал, — пожал плечами Мерлин. — Нельзя обманывать того, кто приютил тебя. Но он больше никому не сказал. Иначе эти надоеды поэты замучили бы меня, требуя волшебным способом омолодить их. Но с мелочным волшебством, Дерфель, больше хлопот, чем с большим. Кто я, знали Бан и еще Каддиг. Он мой слуга. Значит, бедняга Хьюэл мертв?

— Если знаешь, зачем спрашиваешь? — удивился я.

— Я просто беседую, — возразил он. — Беседа — одно из важных искусств, Дерфель. Невозможно шагать по жизни только с мечом, копьем и щитом да дикими воинственными воплями. Человек этим не кончается, запомни, Дерфель.

Он чихнул.

— Откуда ты узнал, что Хьюэл мертв? — спросил я.

— Бедвин написал.

— Бедвин писал тебе все эти годы? — ахнул я.

— Конечно! Он нуждался в моих советах. А ты считал, что я исчез?

— Ты действительно исчез, — обиженно ответил я.

— Чепуха. Ты просто не знал, где меня искать. Но Бедвин не во всем со мной советовался. И такую путаницу устроил! Мордред жив! Настоящая глупость. Ребенка надо было удавить его же пуповиной, но разве можно было убедить в этом Утера? Он, бедняга, считал, что жизнь передается через жизнь. Глупость! Ребенок как теленок. Если животное рождается калекой, ты бьешь его по черепу и тем оказываешь услугу корове. Она родит другого. Для того боги и сделали сотворение ребенка таким приятным, чтобы не жалеть умерших. Конечно, женщинам приходится рожать в муках, но кто-то должен страдать. И спасибо богам, что страдать должны они, а не мы.

— У тебя когда-нибудь были дети? — спросил я, поражаясь, почему не догадался спросить об этом раньше.

— Странный вопрос! Конечно были. — Он, казалось, не ожидал от меня такой глупости. — Но я никогда особенно и не любил ни одного из них, и, к счастью, большинство умерло. Остальных я просто не признал. Один, по-моему, даже стал христианином. — Мерлин пожал плечами. — Я предпочитаю окружать себя чужими детьми. Они благодарнее родных. Так о чем же мы толковали? А, да, о Каледдине. Ужасный человек.

Он неодобрительно покачал головой.

— Этот свиток он написал? — спросил я.

— Не будь глупцом, Дерфель! — вспылил он. — Друидам ничего не позволено записывать. Это против правил. Ты должен знать. Как только что-нибудь запишешь, оно закрепится и станет неизменным навсегда. Люди спорят, ссылаются на записанное, старые тексты порождают новые, эти, в свою очередь, рождают власть, люди превращаются в рабов манускриптов, спорят так рьяно, что наконец начинают убивать друг друга. Если ты никогда ничего не записываешь, никто точно не знает, что ты сказал, потому что это всегда можно изменить. Неужто мне нужно объяснять тебе такие простые вещи?

— А что написано в свитке, ты можешь объяснить? — смиренно произнес я.

— Именно это я и делаю! Но ты все время перебиваешь меня и уводишь разговор в сторону. Какое невежество! И только подумать, что ты воспитывался на Торе! Нужно было пороть тебя почаще. Я слышал, Гвилиддин восстанавливает мой дом?

— Да.

— Хороший, честный человек Гвилиддин. Мне бы самому заняться домом, но он молодец.

— Свиток, — напомнил я ему.

— Знаю! Знаю! Как я уже сказал, Каледдин был друидом. Ордовиком. И это говорил. Ужасные существа эти ордовики. Ладно, поверни свои мысли назад к Черному году и спроси себя, откуда Светонию было ведомо все о нашей религии? Ты, полагаю, знаешь, кем был Светоний?

Вопрос был обидным, потому что все бритты знали и поносили имя Светония Паулина, правителя, назначенного императором Нероном, того, кто за четыре сотни лет до нашего времени, в год, названный Черным, практически уничтожил нашу религию. Каждый бритт с детства помнил страшную историю о том, как два легиона Светония разрушили святилище на Инис Моне. Как и Инис Требс, Инис Мон был островом, величайшим святилищем наших богов, но римляне однажды пересекли проливы и убили всех друидов, бардов и жриц. Они порубили священные рощи и осквернили святое озеро. Сохранилась лишь тень прежней великой религии, а наши друиды, подобные Танабурсу и Иорвету, были всего лишь жалким эхом той древней славы.

— Я знаю, кто такой Светоний, — твердо сказал я.

— Был и другой Светоний, — проговорил Мерлин, словно забавляясь. — Римский писатель, и довольно хороший. У Бана хранилось его произведение «О блистательных мужах», большая часть которого посвящалась жизни поэтов. Особенно любил Светоний поболтать о Вергилии. Просто невероятно, чего только не тянут к себе в постель поэты. По большей части, правда, друг друга. Жаль, что эта работа сгорела, потому что нигде я не нашел ни одной копии, а теперь от всего остался лишь пепел. Вергилий может быть спокоен. Но дело в том, что Светоний Паулин, прежде чем нападать на Инис Мон, желал разузнать все о нашей религии. Он хотел быть уверенным, что мы не сумеем превратить его в жабу или поэта. Потому он отыскал предателя, друида Каледдина. И Каледдин надиктовал все, что знал, римскому писцу, который превратил наши знания в отвратительную латынь. Гадкая она или нет, но это единственная запись, хранящая секреты нашей древней религии. Все ее тайны, все ритуалы, все символы и всю ее силу. И это, дитя мое, именно она, та самая рукопись.

Он так резко ткнул рукой в манускрипт, что смахнул его со стола.

Я нагнулся и вытащил из-под койки капитана закатившийся туда свиток.

— А мне-то казалось, — пробормотал я, — что ты христианин, который пытается вычислить размах крыльев ангела.

— Не кощунствуй, Дерфель! Что же касается размаха ангельских крыльев, то это просто: он зависит от роста и веса ангела. — Он опять развернул свиток и углубился в чтение. — Я искал это сокровище повсюду. Даже в Риме! А свиток все это время лежал в библиотеке старого дурня Бана под биркой восемнадцатого тома Силия Италика. Это только доказывает, что глупец не читал эту вещь, хотя и твердил, что она прекрасна. И все же я думаю, что кто-нибудь прочитал ее. Но как им это удалось? — Он пожал плечами.

— Неудивительно, что ты потратил целых пять лет, чтобы отыскать рукопись, — проговорил я, думая о том, как много людей тосковали о Мерлине все это время.

— Ерунда. Я узнал о существовании свитка только год назад. До того я искал другие вещи: Рог Бран Галеда, Нож Лауфродедда, Доску для игры в кости Гвенддолау, Кольцо Элюнед. Сокровища Британии, Дерфель... — Он замолчал, глядя на запечатанный сундук, затем опять поднял взгляд на меня. — Сокровища — ключи от власти, Дерфель, но без секретов, скрытых в этом свитке, они просто обычные мертвые предметы.

В его голосе послышалось редкое для него благоговение, и неудивительно, потому что Тринадцать Сокровищ были самыми таинственными и священными талисманами Британии. Как-то ночью в Беноике, когда мы дрожали во тьме, прячась от франков за деревьями, Галахад позволил себе усомниться в самом существовании Сокровищ, не веря, что они могли пережить годы долгого римского правления. Но Мерлин всегда твердил, что старые друиды, предвидя поражение, спрятали их так глубоко, чтобы ни один римлянин не смог отыскать. Собирание этих Тринадцати Сокровищ стало целью всей его жизни. Он мечтал о том вызывающем благоговение дне, когда они, собранные вместе, станут действовать. Как это сделать, и было, оказывается, описано в свитке Каледдина.

— Но все же что говорит нам свиток? — спросил я нетерпеливо.

— Откуда мне знать? Ты не даешь мне времени почитать. Почему бы тебе не уйти и не заняться полезным делом? Помахать веслами или чем там занимаются обычно моряки? — Он подождал, пока я дойду до двери. — Да, и еще одна вещь, — добавил он задумчиво.

Я обернулся и увидел, что он опять уткнулся в густо исписанный свиток.

— Лорд? — окликнул я его.

— Я просто хотел поблагодарить тебя, Дерфель, — рассеянно проговорил он. — Спасибо. Я знал, что ты когда-нибудь пригодишься.

Передо мной снова возник пылающий Инис Требс и мертвый Бан.

— Я обманул ожидания Артура, — горько сказал я.

— Все обманули ожидания Артура. Слишком многого он ждет от других. А теперь иди.

* * *

Я предполагал, что Ланселот и его мать Элейна поплывут на запад, в Броселианд, и там присоединятся к толпе беженцев из королевства Бана, но они вместо этого направились на север, в Британию, а точнее — в Думнонию.

Из Думнонии они двинулись в Дурноварию и добрались до города за два дня до того, как высадились на берег мы с Мерлином и Галахадом.

Королевский отряд Беноика плыл на трех быстрых кораблях. Каждый из них заранее, задолго до падения Инис Требса, был загружен запасами продовольствия, а трюмы до отказа забиты золотом и серебром, за которыми безуспешно охотились франки. Как только отряд королевы Элейны добрался до Дурноварии, сокровища были спрятаны. Длинной вереницей тянулись беженцы, босоногие, в окровавленных лохмотьях, со спутанными и хрустящими от морской соли волосами, но с зажатыми в руках копьями и мечами. Элейна, королева Беноика, и Ланселот, теперь король Потерянного королевства, тащились по главной улице, чтобы, как нищие, вымаливать милостыню у ворот дворца Гвиневеры. За ними брели потрепанные стражники, оборванные поэты и помятые придворные, которые, как жалостливо причитала Элейна, были единственными, кто выжил в этой резне.

— Если бы только Артур сдержал свое слово, — рыдала она, обращаясь к Гвиневере, — если бы он сделал лишь половину из того, что обещал!

— Мама! Мама! — пытался урезонить ее Ланселот.

— Единственное, что я хочу, — это умереть, дорогой мой, — всхлипнула Элейна.

Гвиневера не осталась равнодушной. Она велела принести одежду, приготовить баню и накрыть стол. Несчастным налили вина, перевязали раны, призвали Артура и с вниманием выслушали их истории.

А истории были удивительными. Они распространились по городу и к тому времени, когда мы прибыли в Дурноварию, долетели до каждого уголка Думнонии и даже перепорхнули через границы страны, пересказанные в бессчетных бриттских и ирландских пиршественных залах. Это была настоящая легенда о великих героях. О том, как Ланселот и Борс удерживали Ворота Водяного и как покрыли ковром из мертвых франков прибрежные пески и насытили трупами врагов морских чаек. Франки, говорилось в этой легенде, молили о пощаде, опасаясь вспышек клинка Танлладвира в беспощадной руке Ланселота. Но вопреки мужеству Ланселота за его спиной трусливые защитники крепости сдали ее врагам. Франки оказались внутри города, и если за пределами городских стен сражение было страшным, то здесь оно превратилось в ужасающее побоище. Один за другим падали враги, запруживая узкие улицы, но даже самые великие герои древности не могли бы сдержать столь многочисленных захватчиков в железных шлемах, которые возникали из окружавшего остров моря, как демоны, рожденные кошмаром Манавидана. Отступили герои, которых враг превосходил в числе. Оставляя позади себя груды вражеских трупов, они пятились к дворцу, где Бан, их добрый король Бан, стоя на высокой террасе, всматривался в морскую даль, ожидая кораблей Артура. «Они появятся! — шептал Бан. — Артур сдержит свое обещание!»

Король, толковала легенда, не хотел покидать террасу. Как же так, рассуждал он, появится Артур, а его, короля, не будет на месте? Что скажут люди? Поцеловав руку верной жены, обняв своего наследника, пожелав им счастливого ветра : по дороге в Британию, он остался дожидаться Артура. Король стоял неподвижно, обратив взор к морю, которое так и не принесло на своих волнах спасения.

Это была волнующая история. Пока еще думали, что ни один корабль не вырвался из Арморики, рассказывалось и об отряде из Думнонии, людях, ведомых Кулухом и Дерфелем. Именно они позволили врагу войти в Инис Требс.

— Они дрались, — благородно уверял Гвиневеру Ланселот, — но не могли сдержать врага.

Артур, который сражался против саксов Кердика, с трудом вырвался в Дурноварию, чтобы приветствовать гостей. Он прибыл всего лишь несколькими часами раньше нашей печальной процессии, которая тащилась по дороге, тянувшейся от моря мимо высоких травянистых валов Мей Дана. Один из стражников у южных ворот города узнал меня и впустил нас.

— Вы поспели как раз вовремя, — сказал он.

— К чему? — спросил я недоуменно.

— Артур здесь. Они собираются рассказывать ему историю Инис Требса.

— Прямо сейчас? — Я глянул в сторону маячившего на западном холме дворца. — Мне бы хотелось послушать.

И мы поспешили войти в город. Меня подгоняло еще и нетерпение увидеть церковь Сэнсама, которую он построил для Мордреда. Но в центре, к моему удивлению, не оказалось ни церкви, ни храма, лишь пустырь, заросший сорняком.

— Нимуэ, — усмехнулся я.

— Что? — переспросил Мерлин.

Желая остаться неузнанным, он по самые брови закрылся капюшоном.

— Некий человечек, — сказал я, — задумал построить на этом месте церковь. Гвиневера призвала Нимуэ, чтобы остановить его.

— Значит, Гвиневера не так уж неразумна? — спросил Мерлин.

— А разве я говорил это?

— Нет, дорогой Дерфель, не говорил. Пошли?

Мы свернули в сторону дворца. Наступил вечер, и дворцовые слуги зажигали факелы вдоль всего внутреннего двора, где уже собиралась густая толпа, безжалостно топтавшая розы Гвиневеры. Все жаждали посмотреть на Ланселота и Артура. Нас никто не узнал. Мерлина скрывал капюшон, а мы с Галахадом были в шлемах с волчьими хвостами, скрывавших лица. Стиснутые в дальней аркаде, мы вместе с Кулухом и еще дюжиной наших людей затерялись в толпе.

И тут, в ночной полутьме, мы услышали историю падения Инис Требса.

Ланселот, Гвиневера, Элейна, Артур, Борс и Бедвин стояли на противоположном конце внутреннего двора, где мостовая поднималась на несколько футов над остальной частью пространства, создавая как бы естественную сцену, что подчеркивалось и чередой пылавших факелов, уходивших вниз ступенями. Я искал Нимуэ, но не видел ее. Епископа Сэнсама тоже не было здесь. Епископ Бедвин произнес молитву, и христиане в толпе, бормоча, крестились. Наступила тишина, все приготовились слушать ужасную историю падения Инис Требса. Рассказывал Борс. Он вышел вперед и, стоя на верхней ступени подиума, громким голосом повествовал о войне Беноика, и замершие люди слушали разинув рты. Они встречали вздохами слова об ужасах осады и отвечали приветственными криками на рассказ о героизме Ланселота. А тот, как бы пытаясь унять вспышки восторга, поднимал обмотанную бинтами руку и смущенно покачивал головой, будто стеснялся принимать на свой счет безудержную хвалу толпы. Элейна, задрапированная в черное, стояла рядом со своим сыном и плакала. Борс не стал нажимать на вину Артура, не явившегося на помощь и не поддержавшего обреченный гарнизон; он просто сказал, что Ланселот, конечно же, все понимал и оправдывал Артура, бившегося в этот момент в Британии, но король Бан, этот добрый и наивный человек, питал несбыточные надежды. Артур согласно кивал головой и, казалось, тоже готов был вот-вот прослезиться. Особенно растрогался он, когда Борс рисовал слащавую картину прощания короля Бана с женой и сыном. Мои глаза тоже щекотали наворачивавшиеся слезы, но не ложь Борса вызывала их, а явная радость снова видеть Артура. Он не изменился. То же костистое, суровое лицо и внимательные, полные сочувствия глаза.

Бедвин спросил, что сталось с людьми Думнонии, и Борс с видимой неохотой выдавил из себя короткий рассказ о нашей печальной смерти. Толпа издала стон, когда выяснилось с его слов, что это мы, люди Думнонии, сдали врагу городскую стену. Борс поднял руку в перчатке.

— Они бились хорошо! — сказал он, но толпа была безутешна.

Мерлин, казалось, не обращал никакого внимания на болтовню Борса. Он как ни в чем не бывало перешептывался с каким-то человеком в толпе. Потом шаркающей походкой подошел и тронул меня за локоть.

— Мне надо пописать, дорогой мальчик, — прошамкал он голосом Кельвина. — Мочевой пузырь старика слаб. Ты займись этими дураками, а я скоро вернусь.

— Ваши люди дрались хорошо! — крикнул толпе Борс. — Пусть они были повержены, но умерли как мужчины!

— И теперь, будто призраки, они вернулись из Потустороннего мира! — крикнул я и стукнул щитом о колонну, подняв известковое белое облачко. С этими словами я шагнул в свет факелов. — Ты лжешь, Борс!

Кулух выступил вперед и встал рядом со мной.

— Я тоже утверждаю: ты лжешь! — проревел он.

— И я говорю это! — присоединился к нам Галахад.

Я вытащил Хьюэлбейн. Звук стали, скользящей вдоль деревянного горла ножен, заставил толпу отхлынуть назад, образовав узкий коридор. Прямой линией через потоптанные розы протянулся этот живой коридор до самого подиума. И мы трое, утомленные в битвах, измотанные дорогой, запыленные, в шлемах и доспехах двинулись вперед. Мы шли медленным, размеренным шагом, и ни Борс, ни Ланселот, приковав свои взгляды к развевающимся волчьим хвостам, не осмелились произнести ни слова. Я остановился посреди двора и вонзил Хьюэлбейн в клумбу с розами.

— Мой меч говорит, что ты лжешь! — прокричал я. — Дерфель, сын раба, утверждает, что Ланселот ап Бан, король Беноика, лжет!

— Кулух ап Галайд говорит то же самое! — И Кулух воткнул свой выщербленный клинок рядом с моим.

— И Галахад ап Бан, принц Беноика, тоже! — Меч Галахада мягко вошел в землю.

— Никто не смог взять защищаемую нами стену, — сказал я, снимая шлем, чтобы Ланселот мог взглянуть мне прямо в глаза. — Ни один франк не появился на гребне стены, зато у ее подножия была гора мертвецов.

— А рядом с нашим отцом, — Галахад тоже снял шлем, — в последний час был не ты, брат, а я!

— И на тебе, Ланселот, — закричал я, — не было бинтов, когда ты улепетывал из Инис Требса. Что же случилось? Может, занозил палец, карабкаясь на борт бегущего корабля?

Негодующий рев взлетел к небу. Стражники Борса, стоявшие сбоку, выхватили мечи и принялись выкрикивать оскорбления, но Каван с горсткой наших людей протолкались сквозь толпу с воинственно поднятыми копьями.

— Ни один из вас, трусливые ублюдки, не поднял меча в битве за крепость, — рявкнул Каван, — осмельтесь подраться сейчас!

Ланваль, командир стражи Гвиневеры, приказал своим лучникам выстраиваться в ряд на террасе. Элейна побелела, Ланселот и Борс, стоявшие по обе стороны от нее, казалось, дрожали. Епископ Бедвин визгливо требовал, чтобы Артур восстановил порядок. Артур вытащил Экскалибур и звякнул им о щит. Ланселот и Борс попытались затесаться за спины стоявших на террасе, но Артур махнул рукой, требуя, чтобы они вышли вперед. Затем он повернулся к нам, троим воинам, высившимся посреди двора. Толпа смолкла, и лучники опустили луки с вложенными в тетиву стрелами.

— В битве, — не повышая голоса, проговорил Артур, словно призывая всех прислушаться к его словам, — все перемешивается. Люди редко могут видеть все, что происходит во время боя. Так много вокруг шума, так много хаоса, так много ужаса и смертей. Наши друзья из Инис Требса, — и он полуобнял Ланселота рукой с обнаженным мечом, — ошиблись, но это была нечаянная ошибка. Наверняка какой-то несчастный, ошеломленный битвой человек поведал им историю о вашей гибели, и они этому поверили. Но теперь, к счастью, все разъяснилось. Не надо ссориться. В битве за Инис Требс было достаточно славных дел, чтобы хватило на всех. Разве я не прав?

Артур обернулся со своим вопросом к Ланселоту, но ответил Борс.

— Я ошибся, — смиренно сказал он, — и рад, что это была ошибка.

— Я тоже, — звучным голосом произнес Ланселот.

— Вот и хорошо! — обрадовался Артур и с улыбкой поглядел на нас троих. — Теперь, друзья мои, вложите ваши мечи в ножны. Здесь у нас не будет никакой вражды. Вы все герои, все!

Он подождал, но никто из нас не двинулся. Пламя факелов играло на наших шлемах, скользило по клинкам обнаженных мечей, готовых к схватке во имя правды. Улыбка стерлась с лица Артура, он словно распрямился, вытянулся во весь рост.

— Я приказываю вам! — сурово произнес он. — Это мой дом. Ты, Кулух, и ты, Дерфель, вы давали мне клятву. Хотите ее нарушить?

— Я защищаю свою честь, лорд, — твердо сказал Кулух.

— Твоя честь у меня на службе, — резко отпарировал Артур, и металла в его голосе было достаточно для того, чтобы заставить меня вздрогнуть. Доброта Артура часто заставляла забывать, что он стал военачальником вовсе не по мягкости характера. Он много говорил о мире и примирении, но в битве его душа освобождалась от миролюбия и с ожесточением предавалась убийству. Теперь он угрожал убийством нам, положив руку на рукоять Экскалибура. — Вложите ваши мечи, — приказал он, — если не хотите, чтобы я вынул свой.

Не могли же мы биться со своим лордом! Оставалось подчиниться. Галахад, свободный от клятвы, последовал, однако, нашему примеру. Мы покорились, чувствуя, что нас обманули, но Артур, восстановив мир в своем доме, опять улыбнулся. Он раскрыл объятия и шагнул к нам. Радость его была столь искренней, что обида моя тут же улетучилась. Он обнял своего кузена Кулуха, затем заключил в объятия меня, и я ощутил на щеке горячую слезу своего лорда.

— Дерфель, — сказал он, — Дерфель Кадарн. Это в самом деле ты?

— И никто иной, лорд.

— Ты выглядишь старше, — сказал он с улыбкой.

— А ты нет.

Лоб его пересекла горькая морщина.

— Я не был в Инис Требсе. Жаль, что меня там не было. — Он обернулся к Галахаду. — Я наслышан о твоей храбрости, лорд принц, и приветствую тебя.

— Но не оскорбляй меня, лорд, веря моему брату, — насупился Галахад.

— Нет! — горячо возразил Артур. — Я не стану спорить. Мы будем друзьями. Я настаиваю на этом. — Он взял меня под руку и повел нас троих вверх по ступеням террасы, он потребовал, чтобы мы обнялись с Ворсом и Ланселотом. — Достаточно было бед, — тихо сказал он, когда я отпрянул, — и без этого.

Я покорно шагнул вперед и развел руки. Ланселот поколебался, потом сделал шаг мне навстречу. Его напомаженные волосы пахли фиалками.

— Мальчишечка, — шепнул он мне на ухо, целуя в щеку.

— Трус, — прошептал я в ответ, и мы разошлись, улыбаясь друг другу.

У епископа Бедвина, когда он обнимал меня, в глазах стояли слезы.

— Дорогой Дерфель!

— У меня есть для тебя новость и получше, — прошептал я. — Мерлин здесь.

— Мерлин? — Бедвин ошалело уставился на меня, не осмеливаясь поверить моим словам. — Мерлин тут? Мерлин!

Новость мгновенно распространилась в толпе. Мерлин вернулся! Великий Мерлин возвратился! Христиане крестились, но даже они понимали важность этой новости. Мерлин пришел в Думнонию, и внезапно беды королевства, казалось, уменьшились.

— Но где же он? — требовательно спросил Артур.

— Он отлучился, — туманно произнес я, указывая на распахнутые ворота.

— Мерлин! — громко позвал Артур. — Мерлин!

Никто не откликнулся. Стражники кинулись искать его, но не нашли. Позже часовые у западных ворот сказали, что старый горбатый священник с повязкой на глазу и серой кошкой на шее действительно покинул город, но никакого седобородого мудреца они не видели.

— Ты был в водовороте ужасающей битвы, Дерфель, — сказал мне Артур, сидя рядом в пиршественном зале, где нам подавали свинину, хлеб и хмельной мед. — У людей, претерпевших такое, иногда бывают странные видения.

— Нет, лорд, — настаивал я, — Мерлин был тут. Спроси у принца Галахада.

— Спрошу, — успокоил он меня, — конечно спрошу. — Он оглядел длинный стол, на мгновение остановил взгляд на Гвиневере, которая, опершись на локоть, внимательно слушала Ланселота. — Вы все много претерпели.

— Но я не оправдал твоих ожиданий, лорд, — признал я, — и за это прошу прощения.

— Нет, Дерфель, нет! Это я не оправдал надежд Бана. Но что я мог поделать? Здесь так много врагов. — Он помолчал и, услышав громкий смех Гвиневеры, улыбнулся. — Рад, что, по крайней мере, счастлива она.

Потом он встал и отошел к Кулуху, который сосредоточенно расправлялся с жареным поросенком.

Здесь же в зале оказалась и Линет. Волосы ее были заплетены в косы, уложены вокруг головы и увиты цветами. На Линет было платье из красного полотна, и вся она была увешана торквесами, брошами и браслетами. Линет улыбнулась мне, смахнула пыль с моего рукава и поморщилась, вдохнув застоялый запах мужского тела.

— Шрамы идут тебе, Дерфель, — сказала она, легонько касаясь пальцами моего лица, — но ты слишком рискуешь.

— Я воин.

— Я не о воинском риске, а о выдуманной истории с Мерлином. Ты просто ошарашил меня. А твое объявление себя сыном раба? Неужто тебе в голову не пришло, как это неприятно мне? Я знаю, мы больше не вместе, но люди помнят об этом, и думаешь, мне доставило удовольствие напоминание о том, что я была связана с человеком, рожденным рабом? Ты должен бы иногда думать и о других, Дерфель.

Я заметил, что она больше не носит наше кольцо, что и понятно: она давно нашла мужчин, которые могли позволить себе быть щедрее меня.

— В Инис Требсе ты, по-моему, слегка порастерял разум, — продолжала она. — Иначе отчего же ты вдруг решился вызвать на бой Ланселота? Я знаю, Дерфель, ты хорошо управляешься с мечом, но он — Ланселот, а не какой-нибудь простой воин. — Она повернулась и посмотрела туда, где король сидел рядом с Гвиневерой. — Разве он не прекрасен? — спросила она меня.

— Бесподобный, — кисло пробормотал я.

— И не женат, я слыхала? — кокетливо промяукала Линет.

Я склонился к ее уху и таинственно прошептал:

— Он предпочитает мальчиков.

Она хлопнула меня ладошкой по руке.

— Дурак. Любому видно, что это не так. Смотри, как он глядит на Гвиневеру. — Теперь Линет приникла к моему уху. — Никому не говори, — хрипло прошептала она, — но она беременна.

— Ну и хорошо, — пожал я плечами.

— Ничего хорошего. Она не рада. Ей не хочется становиться глыбой, понимаешь? И я ее не виню. Ненавижу быть беременной. Ах, вон кое-кто, кого я давно хотела видеть. Люблю новые лица при дворе. О, и вон еще! — Она сладко улыбнулась и на ходу бросила мне: — Помойся, Дерфель.

Она пересекла зал, спеша поприветствовать одного из поэтов королевы Элейны.

— Старое вновь оживает? — подмигнул мне подошедший епископ Бедвин.

— Удивляюсь, что Линет еще помнит меня, — мрачно ответил я.

Бедвин понимающе улыбнулся и поманил за собой в опустевший внутренний двор.

— Мерлин был с тобой? — полуутвердительно спросил он.

— Да, лорд.

И я рассказал ему, как Мерлин в суматохе отлучился, по его словам, всего на несколько минут и исчез.

Бедвин согласно кивнул.

— Он любит такие игры, — сказал он огорченно. — Рассказывай все.

Я поведал ему все, что знал. Мы ходили туда и обратно по верхней террасе, щурясь от дыма оплывающих факелов, и я говорил об отце Кельвине и о библиотеке Бана, открывал правду об осаде и Ланселоте и закончил описанием свитка Каледдина, который Мерлин унес из горящего города.

— Он утверждает, — сказал я Бедвину, — что в манускрипте сокрыто Знание Британии.

— Молю Бога, чтобы это было так, да простит меня Господь, — пробормотал Бедвин. — Кто-то должен помочь нам.

— Все так плохо?

Бедвин пожал плечами. Он выглядел постаревшим и усталым. Волосы его стали клочковатыми, борода поредела, а лицо было изможденным.

— Бывает и хуже, — вздохнул он, — но печально, что не становится лучше. С тех пор как ты покинул нас, здесь все очень изменилось. К тому же Элла так усилился, что дерзает называть себя бретвалдой. — Бедвин снова пожал плечами, словно поражаясь наглости варвара. Ведь бретвалда — это титул саксов, равнозначный званию правителя Британии. — Он захватил всю землю между Дурокобривисом и Кориниумом, — продолжал Бедвин, — и наверняка покорил бы обе эти крепости, если бы мы не купили мир последним нашим золотом. С юга грозит Кердик, а он более жесток и непримирим, чем Элла.

— Элла не напал на Повис? — спросил я.

— Горфиддид, как и мы, заплатил ему золотом.

— Я думал, Горфиддид болен.

— Чума минула, как и всякая напасть. Он поправился и теперь вместе с армией Повиса ведет и людей Элмета. Он сейчас даже сильнее, чем мы опасались, — мрачно проговорил Бедвин. — Не пьет, как раньше, и поклялся в отмщение за потерянную руку взять голову Артура. И даже хуже того, Дерфель, он делает то, что надеялся сделать Артур: объединяет племена, но, увы, объединяет их против нас, а не против саксов. Он заплатил силурам Гундлеуса и ирландским Черным Щитам, чтобы те совершали набеги на наше побережье. Он подкупил короля Марка, чтобы тот помогал Кадви, и, подозреваю, собирает деньги, задумав подкупить Эллу и побудить его нарушить перемирие. Горфиддид возвышается, а мы падаем. Теперь в Повисе называют Горфиддида верховным королем. И наследником у него — могучий Кунеглас, а у нас маленький хромой Мордред. Горфиддид собрал армию, а у нас лишь военные отряды. И как только будет собран урожай, поверь, Дерфель, на наших южных границах покажется Горфиддид со своими людьми из Повиса и Элмета. Поговаривают, что это будет величайшая армия за все время существования Британии. — Он понизил голос. — И уже появились люди, которые считают, что мы должны заключить мир на условиях Горфиддида.

— И что же это за условия?

— Всего одно — смерть Артура. Горфиддид никогда не простит Артуру того, что он пренебрег Кайнвин. Ты можешь винить его за это? — Бедвин пожал плечами и несколько шагов вдоль террасы проделал в молчании. — Настоящая беда, — продолжал он, — грянет тогда, когда Горфиддид найдет деньги на подкуп Эллы и вовлечет его в войну. Мы не в состоянии заплатить саксам больше, чем он. Сокровищница пуста. Кто же станет платить налоги и дань умирающему государству? Мы не можем даже набрать достаточное количество копьеносцев, чтобы послать их выбивать налоги.

— Тут полно золота, — кивнул я в сторону гудящего громкими голосами пиршественного зала. — На одной только Линет нацеплено больше чем достаточно.

— Нечего и ожидать, что дамы принцессы Гвиневеры дадут хоть одно колечко на нужды войны, — горько произнес Бедвин. — Даже если бы они и сделали это, сомневаюсь, что золота хватит на подкуп Эллы. А стоит ему напасть этой осенью, Дерфель, и люди, жаждущие смерти Артура, перестанут шептаться по углам, а примутся выкрикивать свои призывы с крепостных валов. Артур, конечно, может просто уехать. Отправиться, к примеру, в Броселианд и оставить Мордреда на попечение Горфиддида, а мы превратимся в зависимое королевство, которым правят из Повиса.

Я шагал молча. Мне и в голову не приходило, что все так безнадежно плохо.

Бедвин печально улыбался.

— Вот так и получилось, молодой человек, что из кипящего котла ты прыгнул в бушующее пламя. Тут найдется работа для твоего меча, Дерфель, и, будь уверен, очень скоро.

— Я бы хотел выбрать время посетить Инис Видрин, — сказал я.

— Поискать Мерлина?

— Найти Нимуэ. Он остановился.

— Разве ты не слыхал?

По сердцу мне полоснуло холодом.

— Ничего не слыхал. Мне казалось, она должна быть тут, в Дурноварии.

— Она была здесь, — сказал Бедвин. — Принцесса Гвиневера попросила привести ее. К моему удивлению, она действительно явилась. Ты должен понять, Дерфель, что Гвиневера и епископ Сэнсам... помнишь его? Впрочем, как ты мог бы забыть?.. Он и принцесса не ладят друг с другом. Нимуэ была оружием Гвиневеры. Только Господь ведает, что было в силах Нимуэ, но Сэнсам не стал ждать, чтобы выяснить это. Он повсюду проповедовал, что Нимуэ — ведьма. Есть, к сожалению, христиане, которым неведомы доброта и всепрощение. А Сэнсам призывал побить Нимуэ камнями.

— Нет! — непроизвольно вскрикнул я.

— Нет, нет. — Он выставил ладонь, успокаивая меня. — Она не сдалась и привела толпу язычников из ближних деревень. Они разграбили новую церковь Сэнсама, и в потасовке было убито около дюжины человек. Но ни она, ни Сэнсам не получили и царапины. Королевская стража, опасаясь нападения на Мордреда, пустила в ход копья. Затем Набур, судья при королевском дворе, арестовал Нимуэ и обвинил ее в организации бунта. Епископ Бедвин как христианин должен был потребовать ее смерти, а принцесса Гвиневера настаивала, чтобы Нимуэ освободили. — Бедвин замолчал, и я понял по его лицу, что худшее еще впереди. — Она сошла с ума, Дерфель, — наконец выговорил епископ. — Билась о решетку, как посаженный в клетку сокол. Никто не мог ее успокоить.

Я уже понял, что может последовать за этими словами, и в ужасе затряс головой.

— Нет, нет, нет!

— Остров Смерти, — подтвердил мою страшную догадку Бедвин. — Что еще они могли сделать?

— Нет! — в бессмысленном и бесполезном протесте вое кликнул я снова, представив себе Нимуэ, затерянную среди сломленных существ. Эта мысль была для меня невыносима. — Это ее Третья Рана, — прошептал я.

— Что? — Бедвин поднес ладонь к уху.

— Ничего, — сказал я. — Она жива?

— Кто знает? Никто из живых туда не вхож, а кто попадает, уже не возвращается.

— Вот, значит, куда отправился Мерлин! — воскликнул я с облегчением.

Без сомнения, Мерлин узнал обо всем от человека, с которым шептался в толпе на заднем дворе, и только он мог осмелиться на то, на что не решились бы ни один мужчина, ни одна женщина. Только для Мерлина Остров Смерти не был страшен. Что же еще могло заставить его исчезнуть так стремительно? Через день или два, полагал я, он вернется в Дурноварию с Нимуэ, спасенной и вылеченной. Так должно быть!

— Молись Богу, чтобы это случилось, — проговорил Бедвин, — молись о ней.

— А что же произошло с Сэнсамом? — спросил я, страстно желая услышать самое худшее.

— Официально он наказан не был, — сказал Бедвин, — но Гвиневера убедила Артура убрать его с места королевского священника при Мордреде, а затем умер старик, состоявший при храме Священного Терновника в Инис Видрине, и я смог убедить нашего новоиспеченного епископа отправиться туда. Он согласился с неохотой, но прекрасно понимал, что нажил себе в Дурноварии слишком много врагов. — Бедвин был явно рад падению и удалению Сэнсама. — Он потерял здесь свое влияние и вряд ли когда-нибудь вновь обретет его. Если только он не хитрее, чем я о нем думаю. Он как раз из тех, кто нашептывает, что Артура надо принести в жертву во имя спасения Думнонии. В нашем королевстве, Дерфель, есть тайная группка людей, которые считают, что ради спасения головы Артура воевать не стоит.

Я старательно обошел лежавшего в луже собственной рвоты солдата. Пьяный застонал, попытался поднять голову и снова плюхнулся в вонючую жижу.

— Кто же, кроме Артура, может, по их мнению, править Думнонией? — спросил я, когда мы отошли достаточно далеко, чтобы пьяный нас не мог услышать.

— Хороший вопрос, Дерфель. Кто же? Горфиддид, конечно, или его сын Кунеглас. Некоторые произносят имя Герайнта, но он сам этого не желает. Набур даже предложил мне. Нет, ничего определенного он не говорил, только намеки. — Бедвин хихикнул. — Но разве могу я быть острасткой для наших недругов? Нам нужен Артур. Никто другой не сможет сдержать это сжимающееся кольцо врагов, Дерфель, но народ этого не понимает. Все винят его в хаосе, но, будь у власти кто-нибудь другой, неразберихи было бы больше. Мы — королевство без настоящего короля, поэтому каждый честолюбивый негодяй косится на трон Мордреда.

Я остановился рядом с бронзовым бюстом, чем-то похожим на Горфиддид а.

— Если бы Артур просто женился на Кайнвин... — начал я.

Бедвин перебил меня.

— Если бы да кабы, Дерфель, — усмехнулся он. — Если бы отец Мордреда был жив, если бы Артур отсек Горфиддиду голову, а не руку, все было бы по-другому. История, к сожалению, не делается по слову «если». Но, возможно, ты прав. Женись Артур на Кайнвин, жили бы мы теперь в мире и благоденствии, а голова Эллы торчала бы на острие копья в Кар Кадарне. И все же как долго, по-твоему, Горфиддид терпел бы триумф Артура? Подумай, почему Горфиддид дал согласие на этот брак?

— Ради мира? — предположил я.

— Ничего подобного. Горфиддид позволил Кайнвин обручиться, потому что надеялся, что ее сын, а его внук в будущем станет править Думнонией вместо Мордреда. Мне казалось, это так очевидно.

— Но не для меня, — пожал я плечами, ведь в Кар Свосе, когда Артур обезумел от любви, я был простым копьеносцем в его страже, а не капитаном, имевшим право судить о мотивах действий королей и принцев.

— Нам нужен Артур, — повторил Бедвин, глядя мне прямо в глаза. — И если Артуру нужна Гвиневера, пусть будет так. — Он снова двинулся вперед, кружа по двору. — Я бы предпочел в качестве его жены Кайнвин, но не мне делать выбор. Теперь ей, бедняжке, придется выйти замуж за Гундлеуса.

— За Гундлеуса! — Я выкрикнул это имя слишком громко, испугав пьяного солдата. — Кайнвин выходит замуж за Гундлеуса?

— Церемония их помолвки состоится через две недели, — спокойно сказал Бедвин, — во время Лугназада. — Лугназад был посвящен богу света Ллеу и считался летним праздником плодородия, поэтому помолвка, совершенная в дни празднования, сулила счастье. — Они поженятся поздней осенью, после войны. — Бедвин осекся, сообразив, что последние его слова как бы предрешают победу Горфиддида и Гундлеуса, а свадьба, таким образом, одновременно станет и празднованием их победы. — Горфиддид поклялся преподнести Гундлеусу в качестве свадебного подарка голову Артура, — тихо добавил Бедвин.

— Но Гундлеус уже женат! — возразил я, удивляясь собственной горячности.

Может, все из-за того, что перед моим взором стояла хрупкая в своей красоте Кайнвин? Я все еще носил под нагрудной пластиной подаренную ею брошь. Но, убеждал я себя, Кайнвин здесь ни при чем, а раздражение вызывал во мне Гундлеус, которого я ненавидел.

— То, что он был женат на Лэдвис, не остановило его от женитьбы на Норвенне, — напомнил мне Бедвин. — Он просто раза три обойдет вокруг священного камня, затем поцелует волшебную поганку или сотворит еще что-нибудь, что делаете вы, язычники, желая развестись. Кстати, он больше не христианин. Совершит языческий развод, женится на Кайнвин, заделает ей наследника, а потом преспокойно отправится в постель к Лэдвис. Так, кажется, делается в наше время. — Он замолчал, прислушиваясь к взрывам смеха, долетавшим из зала. — Хотя, может быть, — продолжал епископ, — в будущем мы станем вспоминать эти дни как конец золотых времен.

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Мы обречены? — спросил я.

— Если Элла не нарушит перемирие, мы, может быть, протянем еще год, но только сокрушив при этом Горфиддида. А если нет? Тогда остается молить Мерлина подарить нам вторую жизнь.

Он улыбнулся, но глаза его оставались печальными.

Он, может, и не был хорошим христианином, епископ Бедвин, но оставался хорошим человеком. Теперь Сэнсам говорит мне, что все человеческие достоинства Бедвина не спасут его от адской сковородки. Но тем летом, по возвращении из Беноика, нам всем казалось, что наши души обречены на погибель. Поля едва начали колоситься, но как только урожай будет собран, нагрянет армия Горфиддида.